Катарсис

Автор: goos Юбиляр Николай Трофимович Кизякин сидел во главе стола, в наигранном смущении перекладывая столовые приборы. По левую руку восседал зам юбиляра Карп Васильевич Синяков в ожидании, когда можно уже будет подсыпать на тарелку именинника закуску и наполнить водкой рюмку. Справа заполняли пространство монолитная безразмерная грудь и фиолетовый перманент главного бухгалтера Маргариты Вениаминовны.
Перечислять остальных присутствующих не имеет смысла, так как никому не интересны рядовые работники — менеджеры, секретарша, операторы, консультанты, не говоря уже о непонятно как тут оказавшихся уборщице и кладовщике.
Все молчали в ожидании вступительного слова, команды «вольно», когда можно выпить, закусить, поболтать с соседом, но пока лишь нервно постукивали вилки о фаянс, скрипели в нетерпении стулья и с трудом сдерживал кашель планктон Максим Семёнов. Семёнову было неловко, присутствующие бросали осуждающие взгляды, а старший менеджер, сидящий рядом, пнул ногой. Встать, чтобы выйти и откашляться в коридоре, было бы ещё хуже. Проигнорировать самый первый и важный тост равносильно, что плюнуть самому Кизякову в лицо. Быстрее бы уже начали. В горле першило, комок подкатывал, щекотал гланды, угрожая вырваться лающим сиплым кашлем.
Наконец, зам, кряхтя оторвав зад от стула, поправил сползший в сторону галстук, налил шефу рюмку, затем Маргарите Вениаминовне наполнил бокал вином, потом плеснул себе. Это послужило сигналом. Сразу же стол зашевелился, хватая бутылки и подставляя посуду. И вот раздался долгожданный гонг – стук ножа по бокалу разлился хрустальным звоном.
Синяков хрюкнул, требуя тишины. Все замерли, море волнуется раз, внимание сконцентрировалось на речевом аппарате шефа, а мысли на скорой встрече с осетринкой, салатом «Цезарь», мясными рулетиками, грибочками и прочим-прочим, море волнуется два, затаили дыхание, море волнуется три.
— Я хотел бы поднять этот бокал за нашего дорогого…
И тут залаял Семёнов. Сипло, с хрипотцой, пытаясь забить обратно предательски вырвавшийся кашель. Но ничего не получалось. Рефлексы не задушишь. Максим скрючился, стараясь уменьшится, стать невидимым и над столом содрогалась лишь начинающая лысеть макушка.
Тостующий раздражённо умолк, ожидая окончания приступа. Юбиляр ехидно рассматривал реакцию присутствующих. Присутствующие возненавидели менеджера Семёнова и ждали, когда тот сдохнет и упадёт мёртвым под стол, и инцидент будет исчерпан. Но Семёнов просто утих и, подняв голову, пробубнел:
— Извините, извините, ради Бога…
— Я могу продолжить? – ехидно процедил сквозь зубы зам. – Спасибо. Итак, на чём я остановился? ( испепеляющий взгляд на Семёнова) Давайте поднимем наши бокалы за нашего любимого, дорогого, уважаемого Николая Трофимович.
Семёнов готов был задушить себя, лишь бы не вырвался повторный кашель, который был уже на подходе. Он схватил себя за горло одной рукой, а другой закрыл рот. Но это не помогло, и он снова залился лаем в перемешку с извинениями.
— Да что же это такое? – возмутился Синяков. – Молодой человек, вы сюда кашлять пришли? Долго ещё? Мы подождём, так ведь? – обратился он к гостям.
— Я всё… всё…простите…
— Попробуем ещё раз. Извините, дорогой наш Николай Трофимович. Поздравляем вас со знаменательной датой. Пятьдесят лет – это вам не…
Семёнов уже ничего не слышал и никого не видел. Перед глазами возникали картины позора: насмешки и шушуканье за спиной коллег, разговор в кабинете шефа, извинения перед замом, попытка объясниться, но никто его не слушает, травля, и в конечном итоге биржа труда. Кашель на именинах босса должен закончиться увольнением. Других вариантов не предвидится.
Зам любил говорить долго и по казённому:
— …и только благодаря нашему многоуважаемому руководителю и его …
«А что меня здесь держит? Восемь лет без всяких перспектив, зарплата – фуфло, коллеги – уроды, Кизяков со своими жополизами и стукачами вообще себя возомнил царьком местного масштаба».
-… если бы не мудрость, дальнозоркость и чуткая интуиция в комплекте с тонким умом…
Кашель снова возвращался, но Семёнов даже не пытался его сдерживать. Пусть… Всё равно уже кончено и порвано на этой идиотской работе. Хоть накашляюсь им в салаты.
-…и несмотря на мировой кризис мы смогли удержаться на плаву и даже показать хорошие результаты…
Семёнов закашлялся, но тост был на самом пике и обрывать его именно сейчас на верхушке амплитуды означало полным крахом. Синяков и Семёнов выступали одновременно и даже синхронно. Но теперь Максим кашлял не сдерживая себя, смачно и от души, разбрызгивая слюнями на салаты, нарезку и горячее.
— Давайте же выпьем за нашего дорогого Николая Трофимовича! – перешёл уже на крик зам.
И вдруг спазм у Семёнова прошёл, и будто мозги прочистились, и стало так спокойно и легко. И дышать легче. Он встал поднял рюмку и сказал:
— А я за этого мудака пить не буду! Пошёл он в жопу!
В воздухе повис удушливый знак вопроса. Все снова замерли, кто-то в ужасе, кто-то в панике, а кто-то в ожидании шоу.
Дорогой товарищ Кизяков налился красным, став похожим на Сеньора Помидора, он так теребил воротник, словно его душили.
— Да как вы смеете? – задохнулся от возмущения зам.
— Я? А что такого? В чём я не прав? Он же нам половину зарплаты платит. А вы не знали? Знали же. А ты, Карпуша, сам говорил, что ещё годик и… цитирую: «отправлю этого дутого петуха на незаслуженный отдых». Что с фамилией Кизяков нужно не здесь работать, а в коровнике.
— Когда это я говорил? И кому? Тебе что ли?
— Да нет, не мне. Ты даже не знаешь, как меня звать и присутствие моё не замечаешь, словно я мебель какая. А мебель-то с ушами оказалось. Вот этой безобразной дойной жирной свиноматке ты говорил, — Семёнов ткнул пальцем в сторону главбуха. – А она засмеялась и сказала – поскорей бы, а то уже мочи нет терпеть этого самодура.
— Немедленно прекратите! – закричала Маргарита Вениаминовна. – Как вы смеете?
— Сидеть! – крикнул Семёнов. – Ишь, мастер и маргарита. С каких это пор ты Маргаритой стала? Ты же в отделе кадров числишься, как Мария. Маруська. Тоже мне, королева Марго. Сколько бабла намутила себе? На какую это ты зарплату Бэху купила?
— Очень любопытно, — сказал шеф и нахмурил брови, – Так вот, кто тут интриги плетёт! Какие ещё новости?
— Какие? – Семёнов по-мефестофельски улыбнулся. – А новости такие – ты ездил этой весной в Анталию с женой зама. Как такая новость?
— Что? Ах ты, сука! – зам взял за горлышко бутылку шампанского, но его схватили за руку и избавили от орудия мести.
— А что же ты хотел? Я в сортире видел твою пипипку, твой прыщик медицинский. Понятно, жена гулять будет.
Тучи сгустились, загремел гром, молнии рассекали пространство, а Семёнова нес ураганный ветер, и остановить его не было возможности. Слова появлялись сами по себе, рот говорил их без остановки, не обращая внимания на слабые протестующие реплики.
— Кто-нибудь, остановите это…
— Это кто сказал? – Семёнов повернул голову на голос. – А что же ты в курилке себя не останавливаешь? Шеф, они все вас называют царьком недоделанным, дебилом и козлярой. И правильно называют. А вот этот при сделке пять кусков зелени наварил, а Грабенко три компа новеньких списал на утиль. Кто тут ещё? Светочка? Ноги брить надо, а то смотреть противно. Брить и ровнять. А ты попробуй дезом пользоваться, воняешь, как скунс. Ольга Борисовна, зачем вы стучите на всех, зачем шестерите? Вам за это премию платят или ради благого дела, ради корпоративного духа? Уроды вы все! Ненавижу!
Народ стал тихо сползать под стол, чтобы не попасть под раздачу. Но кома от шока сковала всех, и Семёнов видел, как они ждут продолжения, желают утонуть в помоях, но только чтобы всем вместе, всем коллективом. Страх, восторг и зависть смешивались в какофонический букет.
И он рассказал историю компании от и до, кто с кем переспал, и кто что рассказал на эту тему, кто сколько скрепок украл и бумаги, и кто как работает, и кто на чьё место метит. И кто дрочил в сортире, и кто, будучи на больничном, в Египет успел смотаться. Сдал всех с потрохами.
Его тащили к выходу, пиджак трещал по швам, а он сопротивлялся, потому что не про всех успел сказать. У самой двери вырвался и крикнул:
— Всем спасибо! Все свободны! Вы все уволены!
Оказавшись на улице, стоял, глядя на вечернее темнеющее небо. И не дрожали руки, не тряслись коленки, не бил нервный озноб. При желании, казалось, мог взлететь, воспарить над всеми уродами мира и гадить, гадить им на головы, очищаясь от скверны и кала жизни.
Что-то забыл, о ком-то не вспомнил. О ком? Конечно же, о себе! Но говорить о себе не скромно, а они промолчали, и вообще, он чувствовал себя свободным, скинувшим груз мерзости, душившей все эти годы. Исповедайся, сын мой, и простятся грехи твои.
А так подумать, ведь что он нового сказал? Все всё знали, а не знали, так подозревали, а не подозревали, так чуяли. И каждое утро улыбались друг другу, и жали потные ладони, и в курилке сплетничали, поливая отсутствующих грязью, и по пятницам напивались в бильярдной. При всём при том, ненавидя и презирая друг друга.
Кто бы мог подумать, что так приятно сказать человеку всё, что думаешь о нём. Без купюр, цензуры и фильтрования базара. Жаль одно, что он подарил бывшему шефу такой незабываемый юбилей. Будет, что вспомнить.
— Спасибо вам, — услышал Семёнов за спиной. – Круто вы их…
Он оглянулся и увидел уборщицу – старушку-божий одуванчик.
— Не за что. А теперь вали на хрен, воровка мыла и туалетной бумаги.