Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Было дело:: - ...или право имею...или право имеюАвтор: Шева Пот стекал между лопатками и далее, минуя резинку трусов, приятно холодил междужопие.Роман Ильич, млеющий от жары и духоты в вагоне метро, внутренне чертыхался. Из-за боязни пробок решил поехать в метро — и на тебе. Жарко ему было не от того, что вагон был переполнен. Народу как раз было не очень много. Дискомфорт был вызван необходимостью соблюдения чиновничьего дресс-кода – пиджак, галстук. Роман Ильич, министерский клерк средней руки, из их здания на Овчинниковской ехал в центральный офис, на Маяковку. На совещание у замминистра по обсуждению вопросов, выносимых завтра на заседание правительства. Вдруг в конце вагона — а Роман Ильич стоял примерно посредине, раздалась громкая, явно живая музыка. Как и остальные пассажиры, Роман Ильич с удивлением взглянул в ту сторону. В вагон зашло двое мужичков пенсионного возраста. - Почти моего года! – отметил Роман Ильич. Чисто одетые, не бомжацко-попрошайнического вида. У одного в руках был аккордеон, у другого – то ли кларнет, то ли саксофон. Не разбирался Роман Ильич в музыкальных инструментах. К этому кларнету-саксофону был аккуратно присобачен пластиковый пивной стакан, на дне которого валялись уже брошенные купюры. Двери с шипением закрылись, вагон тронулся, и дуэт медленно двинулся вдоль вагона. Играли они мелодию хита Верки Сердючки «Все будет хорошо!». Там где этот дурацкий припев — Я это знаю! Как ни странно, народ довольно активно начал бросать музыкантам денюжку. Роман Ильич, конечно же, изобразил строгое отстраненное лицо и сделал вид, что не видит и не слышит музыкантов. Но далее он стал невольным свидетелем забавной сценки. Возле одних неоткрывающихся дверей стояли двое ребят, возраста так лет тридцати-тридцати двух. Когда музыканты только вошли в вагон, один из ребят, что поплотнее, обрадованно толкнул второго, — Олег! Это — знак! Наливай! Сам же из кармана шорт вынул бутылку кока-колы. Высокий худощавый Олег нагнулся, порылся в дорожной сумке и достал из нее бутылку ноль-семь бехеровки. Свернул пробку, сделал пару глотков, затем передал бутылку товарищу. Когда они из горлышка запивали колой, музыканты как-раз прошли мимо них и двинулись по вагону дальше. Олег, порывшись в бумажнике, что-то вытащил оттуда, догнал бременских и бросил деньги в стакан. Купюра, видно, оказалась неплохого достоинства, ибо музыканты развернулись, подошли к ребятам и продолжали наяривать уже возле них. Народ в вагоне оживился. Ребята, зардевшиеся то ли от бехеровки, то ли от внимания публики, быстро повторили. Затем худощавый остановил звучание паточно-елейной «Все будет хорошо» и громко попросил, — Мужики! Сделайте что-то классическое народное! Дуэт, надо отдать должное, очень в тему тут же ответил — Каким ты был, таким ты остался, орел степной, казак лихой… Душевность темы безусловно требовала выпить «по третьей». Что и было незамедлительно исполнено. Публика в партере, то бишь на сиденьях, со все возрастающим интересом следила за перформансом. Далее в импровизированной программе «По заявкам радиослушателей» прозвучали: Скатерью, скатерью дальний путь стелется, и упирается прямо в небосклон…как ни странно, — Du, Du hast, Du hast mich…и затем — В путь, в путь, в путь! А для тебя, родная, есть почта полевая…. Роман Ильич любил бехеровку, поэтому даже провел пересохшим языком по губам, когда ребята пили «на коня». - Эх! Живут же люди в свое удовольствие! А тут… Под «В путь» ребята вышли. С видом олимпийцев, взявших, как минимум, бронзу. - Видно пошли на ту ветку, что на вокзал — подумал Роман Ильич, — Эх! Куда бы мне уехать… …В повестке дня совещания было пятьдесят семь вопросов. Вопрос Романа Ильича значился сорок шестым. Несмотря на открытые окна и два вентилятора, в зале, где проходило совещание, было душно и жарко. Через полчаса, преодолев героическое сопротивление внутреннего эго Романа Ильича, тело победило разум, и Роман Ильич почувствовал, что веки начинают слипаться. Сквозь полудрему, будто через вату, доносилось: - Подождите, подождите! Вы мне простым языком объясните разницу между «специально уполномоченным органом государственного управления» и «специально уполномоченным органом»? - Поясняю, Аркадий Львович! Мы, министерство, являемся «центральным органом исполнительной власти». Это агентство – в нашей структуре. Поэтому они — специально уполномоченный орган государственного управления по своим вопросам. Вот если бы они были не «под нами», то тогда они были бы просто специально уполномоченным органом. - Это так принципиально? – удивленно спросил замминистра. - Конечно, Аркадий Львович! Из-за этого мы уже полгода ведем переписку с Минюстом, — ответил звонкий женский голос, по интонации которого было понятно, что говорящая искренне убеждена в своей правоте и недоумевает от тупости чиновников Минюста. - Мд-а. Упал намоченный – подумал Роман Ильич. В голове почему-то всплыла фраза — Что они там, с ума посходили? Полыхаев. …На втором часу очередь, наконец, дошла и до его вопроса. Роман Ильич было открыл уже рот, чтобы дать пояснение, но замминистра оборвал его, — Не надо! Спасибо! Что там по повестке дальше? Роман Ильич от неожиданности даже клацнул зубами. Рядомсидящий люд хихикнул. - И нахуя я сюда приходил? – заданный самому себе риторический вопрос добавил горечи в осадок на душе. Роман Ильич вышел из подъезда министерства. Обратил внимание на скопление народу возле проезжей части. Многие прохожие достали мобилки и что-то снимали. Роман Ильич подошел ближе. Причина ажиотажа ясна стала сразу. В пробке стояла «инвалидка». Молодое поколение, конечно, и не знает, что это такое. Но Роман Ильич, в силу возраста, еще хорошо помнил те времена, когда в шестидесятых, да еще и в начале семидесятых на улицах можно было встретить двухместные «Феррари» советского автопрома с громко стрекочущим мотоциклетным двигателем. Распределялись они тогда среди инвалидов. На таком «Мустанге» ездила незабвенная троица – Никулин, Моргунов и Вицин в культовом «Операция Ы». Именно такая «инвалидка» стояла сейчас перед министерством. Правда, разукрашенная и тюнингованная до неузнаваемости. Особый шарм придавали разноцветные мигающие маленькие лампочки, облепившие контур авто по бокам. «Инвалиды», сидевшие в авто, — двое хлопцев лет тридцати-тридцати пяти, были не менее гламурны, чем сам автомобиль. В шортах, майках на голое тело, но в головных уборах — фашистских касках, ремешки которых были туго застегнуты на подбородках. У пассажира на коленях лежал автомат. - Неужто настоящий? – удивился было Роман Ильич, но потом сам же себе и ответил, — Да ну, муляж, конечно. Вдруг он представил, как возвращается сейчас в зал совещания, в каске, со шмайсером в руках и – та-да-да-да-да-да-да-да-да-да… - Эх! – грустно вздохнул, — Остается только мечтать. Но подошел к «инвалидке» поближе и зачем-то спросил у ребят в касках – Че, зольдатен унд официрен — нах остен? Пацаны усмехнулись, и тот, что был за рулем, коверкая слова, ответил – Яволь, герр майор! Окинув взглядом строгий чиновничьий прикид Романа Ильича, добавил, — А ты, деда, оставайся в тылу! Бутешь карашо рапотать – все путет карашо! Arbait macht frai! И на этой издевательской ноте поток машин медленно, но двинулся. Перднув дымом, со стрекотом покатили и новые русские арийцы. А Роман Ильич медленно пошел к станции метро. Негромко выдав «про себя» идиоматический матерный оборот. Сел почему-то в последний вагон. Уже только когда двери захлопнулись, обратил внимание, что вагон полон галдящих школьников. Видно приехали на экскурсию. Было поморщился, но благо через две остановки вся мелкота до единого с криками из вагона вывалилась. - Как корова языком слизала! – с удовлетворением отметил Роман Ильич. И вдруг с удивлением понял, что впервые в жизни он поедет в вагоне метро один. Мгновенно сообразил, что до следующей остановки перегон длинный. - День сегодня какой-то…прямо театр абсурда по Ионеско! – подумал вдруг Роман Ильич. — Хорошо хоть, что я вроде как зрителем, а не на сцене! И промелькнула у него шальная, как для министерского работника, мысль – А может, сотворить нечто такое?! А то — коптишь, коптишь, суетишься, как мышь серая, а кто-то рядом вон — отрывается на всю катушку! Роман Ильич снял пиджак, положил его на соседнее сиденье. Расслабил галстук и со словами — Эх! Была-не была! снял туфли. Затем лег на сидушку, подложив руки под голову, и пошевелив в потных носках пальцами ног, облегченно и радостно вздохнул — Хорошо-то как! Он не видел, как в торце соседнего вагона толпа молодняка, весело гогоча, начала снимать его на мобилки. До звезды YouTub‘a завтрашнего дня ему оставалось всего-ничего. Теги:
2 Комментарии
#0 13:54 02-08-2012elkart
бременские ну нормально так Шева разнообразен Майки на голое тело как-то поднапрягли. Сразу стал представлять: а как это не на голое тело? На рубашку? На свитер? А то и на шубу, гггг название чётко в масть! «Эх! Была-не была! снял туфли.»- засмеялся гг. брошу денюжку за тынц-тынц-тынц-тынц. нра. лучше бы пел в электричках, эхх злободневненько странно, что у них там в министерстве кондишинов не было, тока 2 вентелятора, а так отличненько, Шева, отличненько. трудно дяденьке. а рассказец очень хорошо читается. Всем спасибо. И тем, кто не прочитал. ггы Еше свежачок не смею и думать, о, верные други,
что снилось сегодня любимой супруге. она в этот час, отдыхая от бдений, обычно погружена в мир сновидений, а мне под будильник проснуться и в душ бы, пожрать и собраться на чёртову службу. и вот я под душем стараюсь согреться, мечтая о сладком релизе секреций, вдруг, свет погасает, и как по заказу, супружница рядом, и вниз лезет сразу, о, сладкие стоны!... Когда молод в карманах не густо.
Укрывались в полночных трамваях, Целовались в подъездах без домофонов Выродки нищенской стаи. Обвивали друг друга телами, Дожидались цветенья сирени. Отоварка просрочкой в тушке продмага.... Однажды бухгалтер городской фирмы Курнык поссорился с Черным Магом Марменом. Мармен был очень сильным и опытным.
И вот Черный Маг Мармен проклял Курныка. Он лелеял проклятье в глубине своего сердца целый месяц, взращивал его как Черное Дитя – одновременно заботливо и беспощадно.... Поэт, за сонет принимаясь во вторник,
Был голоден словно чилийский поморник. Хотелось поэту миньетов и threesome, Но, был наш поэт неимущим и лысым. Он тихо вздохнул, посчитав серебро, И в жопу задумчиво сунул перо, Решив, что пока никому не присунет, Не станет он время расходовать всуе, И, задний проход наполняя до боли, Пердел, как вулкан сицилийский Стромболи.... Как же хуй мой радовал девах!
Был он юрким, стойким, не брезгливым, Пену он взбивал на влажных швах, Пока девки ёрзали визгливо, Он любил им в ротики залезть, И в очко забраться, где позволят, На призывы отвечая, - есть! А порой и вычурным «яволем»!... |