По контракту. Часть вторая. Караул.

Автор: Пять лет, с определенной периодичностью, мне снился один и тот же сон: я опять в армии. Командир взвода, усатый капитан Мерзликин, сквозь, то ли пелену, то ли дым говорит мне ласково и сочувственно:
- Тебя, Рабинович, по ошибке демобилизовали. Путаница в документах. Перестройка, везде бардак, хули. Тебе еще полгода дослужить надо. Собирайся в наряд по столовой, — вещал он, и опять исчезал в загадочном кошмарном мареве. Вот такое вот видение. С вариациями.
Этот сон так меня заебал, что с некоторых пор я научился сам себя во сне будить. Но, все равно, я каждый раз вскакивал как проткнутый осиновым колом вурдалак, сердце рвалось наружу, пот струился липкими неприятными змейками, пальцы рук подрагивали легким алкоголическим тремором. В сотый раз, осознав абсурдность видения, я с любовью осматривал домашние, в цветочек, обои, прислушивался к урчащему на кухне холодильнику, целовал рядом спящую жену и спокойно засыпал. Что за чушь, думал я, какая может быть армия, какой наряд по столовой. Все мои хэбэ и пэша вместе со всей военной лабудой уже позади. Отслужил, ебта. Не воткнуть меня больше в форму. Не воткнуть.


… Я уныло бреду вдоль контрольно-следовой полосы, плотнее запахнув полы офицерского бушлата. Апрель выдался холодным. Ночью, уже было проклюнувшаяся трава, покрывается плотным белёсым инеем. Впереди начкар, — старший сержант Дмитрашко, за ним разводящий Полупанов и три караульных. Я плетусь последним. За колючей проволокой спит зона. Зыбкий тюремный покой. Мой пост сегодня пятый. Самая продуваемая вышка. Автомат монотонно долбит по кобчику. Дико хочется спать. Во внутреннем кармане бушлата какая-то дешевая трехглавая иконка. Жена всегда запихивает мне ее перед сменой. Я не понимаю в этом ничего, но, все равно, сжимаю ладошкой тонкий картон с изображением святых. Становится теплее.
На подсвеченной желтым дрожащим светом высокой тюремной стене просматриваются вехи караульной жизни за несколько прошедших десятилетий. Огромный, в метр диаметром коричневый круг. Он неряшливо и густо нанесен на белую побелку то ли грунтовкой, то ли половой краской. Выше коричневого пятна пьяные неаккуратные, но довольно большие буквы. Читаю:
« На этом участке в июле 1979 года при попытке к бегству караульным, сержантом Якштасом был ранен в предплечье з/к Кузьмичев. Ст. сержант Якштас был поощрен 10-дневным отпуском на родину»
Слава и хвала сержанту Якштасу. Почему в предплечье, думаю, целил этот литовский стрелок. А если б в голову попал, то ему бы дали отпуск на месяц? Шагаем дальше.
Проходим еще один вираж от третьего поста к четвертому. Опять круг на стене, но краска уже более свежая, не такая выгоревшая, ярко-алая. Кровяной такой, очень аккуратный кружочек. Буквы ровненькие, каллиграфические. Педант писал, видимо.
« На этом участке в марте 1986 года была совершена попытка побега з/к Юрченко. З/к Юрченко был остановлен на третьем периметре караульными собаками Пиратом и Лаймой. Кинолог ефрейтор Варламов был поощрен…»
Наверное, кинолог Варламов любил своих собачек. И почему-то, тут же, ефрейтор Варламов представляется мне в ошейнике и с огромной сахарной костью во рту. Варламов скалится недобро и рычит. Я встряхиваю головой. Б-р-р-р… Чуть не уснул. Или даже уснул. На ходу. Надо же.

Вокруг косиновской зоны таких меток пять или шесть. Кого-то убивали, кого-то ранили, кого-то останавливали караульные собаки. Солдаты-вертухаи исправно ходили в отпуска за свои подвиги. Собакам давали, видимо, дополнительную пайку.
Я знал – в побег идут или опущенные (от безысходности), или проигравшиеся в карты. Так и играли, если на кон уже поставить было нечего – на побег. Бывалым зекам какая-никакая развлекуха. А мужики от скуки тюремной садились за карты, а потом в побег. Карточный долг – святое.

Идем дальше. Впереди грозным силуэтом замаячила моя, пятая вышка. Самая продуваемая.
Ну вот, начинается…. Кишечник крутануло сначала робко и коротко. Когда я поднимался по крутым деревянным ступенькам, из-под бушлата раздавались рулады уже похлеще саксофонных. Супчик опять давал о себе знать. Впрочем, я уже привык и был готов к капризам избалованного супружескими разносолами кишечника.

В карауле нас десятеро. Все контрактники. Ребята простые, пролетарская кровь, рабочая кость. Заводы наглухо стоят. А тут хоть что-то, но платят.
И вот, нас десять человек. Начало смены, пять пополудни. В караульном помещении поначалу тесно и суетливо. И только, когда Дмитрашко разводит первых караульных по вышкам, становится тихо и спокойно. Оставшиеся пятеро начинают готовить супчик. Выкладываем на стол все, что нам собрали в караул жены, мамки, сестры. Одинокие собирают свою провизию самостоятельно и берут с собой, в основном, тушенку и супы-пятиминутки в пакетах. От семейных тут котлеты, пять видов колбас с сосисками, ветчина в вакуумных упаковках, домашняя буженина, печеровина с мясной прослойкой. Много овощей. Лук, конечно же, чеснок, перцы светофорных расцветок, морковь, пучки зелени. Гора провизии на грубом деревянном столе пряно пахнет и щекочет ноздри.
Рецепт супчика прост. Он предельно демократичен – этот супчик. Он причесывает нас всех под одну гребенку. Это очень социальное блюдо, наш супчик.
Мы заливаем алюминиевую десятилитровую кастрюлю водой, ставим ее на замызганную электрическую печь. Тем временем, кто-то кромсает съестную кучу в мелкие кубики. Что не режется, то рвется шматками. Тут же потрошатся супы в пакетах и засыпаются в кастрюлю с водой. Вода закипает и в нее забрасывается все, что было нарезано. Все. Без остатка. Минут десять это варево кипит. Начинающий алкоголик-интеллигент Шишкин деловито помешивает многоцветную жижу огромным солдатским половником с деревянной метровой ручкой. Супчик готов. Он вкусный, кстати, этот суп. Очень.
Вкусовые рецепторы принимали варево, а вот желудок протестует, конечно.
Срать хочется резко и неумолимо. Всегда в одно и то же время. Как раз, когда я поднимаюсь на караульную вышку. Вот и сейчас… А стоять четыре часа. И устав караульной службы что-то там гласит про естественные надобности. Но плевать на устав.
Начкар с разводящим растворяются в предрассветном тумане. Я по привычке уже достаю из кармана полиэтиленовый пакет. На пакете силуэт девушки в изящной шляпе, внизу надпись «Mariаnna». Я ставилю эту марианну неким ведерком, расширяю, как могу, горлышко этому импровизированному унитазу. Сажусь удобно, облокотившись о гибкие деревянные стенки вышки.
Ну вот. Все отлично.Сказываются месяцы тренировок. Я аккуратно закручиваю горловину пакета. Марианна кукожится и печалится. Я забрасываю свой одноразовый унитаз в сторону запретки, он красивым парашютиком приземляется по ту сторону зоны. Вот вам, граждане осужденные, подарочек к утренней уборке территории.Нечего было вчера вечером орать с запретки про «как здоровьечко драгоценное, гражданин начальник» и " жди побега на своем участке, служивый". Шутники, бля. Срабатывает сигнализация. Тут же трещит телефон.
- Слушаю, пятый пост, рядовой Рабинович.
Звонят из сигнализационного поста. Там тепло и уютно, на сигнализационном посту, это я там должен был служить, мне так обещал полковник Осадчий. Но там сидит приблатненный сорокалетний старшина Зюкин и противным голосом гнусавит в трубку:
- Сработала сигнализация между пятым и четвертым участком…
- Отбой, на пятом посту без происшествий, это кошка пробежала – буднично отвечаю я и ложу тяжелую трубку. Не скажу ведь я, что это пакет с говном на зону пролетел.Эх...

И так уже два месяца. Сутки через двое я охраняю зеков. И не только. После караула, по утрам мы впрягаемся в деревянные бороны и просеиваем песок на КСП. Иногда занимаемся строевой подготовкой. Несколько раз подтягивались на перекладине. Нам так велят офицеры, а им еще какие-то офицеры, потому что есть некие загадочные планы по подготовке боевого состава, которые мы должны выполнять… Солдатов-срочников нет уже полгода. Казармы пустыми глазницами окон наблюдают за нашими смешными и пузатыми потугами. Окна безмолвно улыбаются.Мы потеем. А еще, у нас скоро состоится конкурс песни и строя. Вот так…

Я вспоминаю свой многосерийный сон. Вспоминаю капитана Мерзликина. Он был одиноким капитаном. Дома в северном гарнизоне его ждала только кошка Глафира. Готовить капитан не хотел, да и не умел. А закусывать очень даже хотел. Не совсем ведь он пропащий алкаш-одиночка. Вспоминаю, как каждый вечер приходил Мерзликин в солдатскую столовую с пластиковым гэдээровским дипломатом. Громко вваливался на кухню, открывал лихим щелчком дипломат, стелил на дно «Красную Звезду», брал тарелку с положенным ему ужином (обычно это было картофельное пюре с жаренной скумбрией), брал огромной ладонью тарелку за дно и плашмя вываливал все содержимое на дно дипломата, потом он хватал тарелочку с капустным салатом и шлепал его по той же схеме сверху на картошку. Напоследок он бросал в чемоданчик три куска черного хлеба, по-гусарски захлопывал его и весело шагал в сторону гарнизона. Дипломат держал за ручку в правой руке вертикально и весело размахивал им. Почему он не заливал туда компот или чай, думаю я и невольно улыбаюсь.
Вспоминаю название фильма о Джеймсе Бонде, который мы смотрели с женой в прошлую субботу. Никогда не говори «никогда». М-да уж.Точно.Закуриваю.

Дни одинаковы как патроны в магазине автомата Калашникова, что стоит сейчас в углу караульной вышки дулом вверх. Или как сигареты вот в этой элэмовской пачке. Я пересчитываю курево. До утра хватит.

Хотя, случается и разнообразие в моей контрактной жизни. Вот на прошлой неделе, кстати, я чуть не убил человека...

Продолжение следует.