Костыли ярости

Автор: Братья Ливер В помещении висели запахи резины и потных подмышек. Лязгало железо, из колонок ревел «Раммштайн». Среди тренажёров вразвалку прохаживались молодцы в майках и шортах. Бритые головы, заросшие щетиной хари, бугры мышц и обезьяньи волосатые ноги. Короли трущоб. Рембо спальных районов.
— Андрюх… Слышь… — Кирдяй навесил на гриф очередной «блин» и обмотал запястье эластичным бинтом. – Я тут «Паджерик» добил свой. И чо, думаешь, взял? Ахахаха! Завидуй молча, лошара. Болид, на котором Шумахер выигрывал «Гран-при Сан-Марино»! Щас вот аэрографию сделаю, саб в кабину поставлю и к пацанам в Гундосово. Прям так и вижу, как мы ебошим по грунтовке через поле с кукурузой. На дискотеку.
— Ну вот и я грю, короче, — перекрикивая грохот басов, орал Пузо. – Я подваливаю, а из-за угла ещё толпа отморозков, короче. Один, короче, ко мне. Куском трубы перед ебалом машет. Я его хуяк левой в челюсть, там аж блять хрустнуло. Одного отмудохал, второго, десятого… Остальные – штук пятьдесят – давай съёбываться, так в давке ещё своих корешей потоптали. Короч, труповозка четыре рейса делала. Окак!
— А я вчера свою сучку оттарабанил и вижу – мало мне, — сказал Заур, вальяжно почёсываясь. – Ну пошёл в общагу Текстильного – там народу много. Стучаться ни к кому не стал, чтобы людей не кипишить, всё-таки время позднее. Ну пару дверей выломал. А в комнатах темень, как в жопе у ниггера. Ну я-то, когда заведусь, так мне по барабану, кого дрючить. Пока этаж обошёл, смотрю – светает. Комендантшу и завхоза напоследок отодрал в кандейке и пошёл домой спать.
— Ахыхыхыхыхыхы! – веско подытожил Борисыч — ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!
И только Лёха не распылял энергию на болтовню. Жим лёжа, последний подход, и можно будет идти в душ. Направившись к скамье, Лёха заметил, что место уже занято. Под штангой пыхтел один из тех залётных дрищей, что время от времени зачем-то делают попытки начать ходить в «качалку». По его лицу, лилово-синюшному от натуги, расползлась гримаса утопающего. Руки тряслись. На подстраховке никого не было. Из жалости Лёха отобрал у заморыша штангу, а самого его ухватил под мышки и снял со скамьи как тряпичную куклу. Спасённый близоруко щурился, в смущении тёр мясистый сливоподобный нос и сопел. На вид ему было не больше двадцати пяти, но делать выводы о возрасте, основываясь исключительно на внешности, не следовало. В конце концов, у некоторых ведь и в тридцатник спрашивают паспорта в барах!
— Чо, брат, шахматы надоели, решил подкачаться? – посмеивался Лёха, навешивая по три блина с каждой стороны. Парень отреагировал молча и необычно – его физиономия приобрела ядрёный томатный оттенок. Пока Лёха, не напрягаясь, выжимал вес, хиляк почему-то не отходил, понуро уткнувшись взглядом в висящие на уровне глаз плакаты. Шварценеггер со стены смотрел на него с белозубой снисходительной ухмылкой, а распластавшаяся на фоне пальм грудастая баба в купальнике – с брезгливостью. Все остальные на него не смотрели вовсе.

Тренировка закончилась. Солдаты закоулков, весело матерясь, разбрелись по окрестным пивнухам, а Эпштейн всё продолжал ползать на карачках по раздевалке, заглядывая под скамейки, распахивая дверцы шкафчиков. Пропали штаны – видимо, кто-то оригинально подшутил. Ходить же по улице в адидасовских трениках Эпштейн стеснялся. Оставалось обшаривать пыльные углы и тешить фантазиями обхарканное самолюбие. Вот он, Эпштейн, холодно прищурившись, мчится в гоночном автомобиле, настигает шутников и учиняет над ними лютую расправу. Строгает недругов ломтями. Превращает их бошки в дуршлаги. И вот уже орда стонущих от вожделения девиц на руках уносит его в лазурную даль…
Штаны комом валялись на полу за одной из дальних скамеек. Нужно было отряхнуть с них пыль, и жить дальше. Если бы ещё стереть обиду из памяти было также легко, как отпечаток чьей-то грязной подошвы с вельвета. «Почему я не могу быть таким же, как все они? – морщась, размышлял Эпштейн. – Что мешает мне быть сильным, тупым и наглым? Я тоже хочу болид Шумахера, чёрный пояс по каратэ-до и ездить на блядки. Ведь я всего этого достоин! Так почему же?!»
Казалось, ещё чуть-чуть, и ответ будет найден. Однако Эпштейну помешали. По кафельному полу коридора зашелестели шаги, а через пару секунд на пороге раздевалки вырос этот тип. Эпштейн приметил его ещё во время тренировки. Мрачноватого вида мужик с бородой и в низко надвинутой бейсболке слонялся по залу, о чём-то говорил с инструктором и шарил вокруг оценивающим взглядом – совсем как фермер в хлеву, выбирающий, какого свинёнка прирезать. В руке он держал чёрный кожаный кейс.
— Добрый день, — вошедший приветствовал Эпштейна, судорожно пытавшегося просунуть ногу в запутавшуюся штанину. – Видите, как бывает: отошёл на секундочку по нужде, а все уже и разбежались. Жаль. Ну ничего не поделаешь. Хорошо хоть вас застал. Думаю, вам будет интересно то, что я хочу предложить. Ведь это же про вас выходила заметка «На зависть Арнольду Густавовичу»? Вы же участвуете в спартакиаде, да?
— Участвую, — от растерянности и недоумения соврал Эпштейн.
Бородач оскалился, сверкнув золотым зубом. В глазах плясали недобрые сине-зелёные огоньки:
— Я представитель фармацевтического концерна «Освальд Бухенвальд Инкорпорейтед». Мы специализируемся на инновациях в области фармакологии и спортивного питания. Нашими клиентами являются звёзды культуризма по всему миру, и даже сам Эдгар Кричевский. В производстве препаратов для наращивания мышечной массы мы вне конкуренции. Результаты феноменальны, это подтвердили испытания. Семилетний мальчик после трёх дней приёма нашего средства мог легко толкать 32-х килограммовую гирю. А через месяц он уже, не напрягаясь, жонглировал крышками канализационных люков. Сейчас его, кстати, взяли на железную дорогу – подтаскивать вагоны на сцепку. И главное, препараты «Освальда Бухенвальда» — это абсолютная легальность. Никаких синтетических стероидов, только биологически активные вещества природного происхождения. А значит, у вас не будет ни проблем с допинг-контролем, ни гормональных нарушений, а член ваш будет стоять бодро, как оловянный солдатик. Тем более, он ещё и увеличится в четыре раза. И все эти удовольствия за 400 баксов! Всего лишь… Соглашайтесь сейчас, чтобы не пожалеть потом. Уверяю, другие отказываться не станут, и очень быстро оставят вас далеко позади. Представьте, как глупо вы будете себя чувствовать, когда простой, но дальновидный школьник, сможет одним ударом опрокинуть вас – сегодняшнего триумфатора турнира в Барановичах. Представили?
Бородач звучно расстегнул защёлки дипломата и достал колбочку, внутри которой белели продолговатые облатки. Воображение переключилось в режим слайд-шоу, и перед мысленным взором Эпштейна сверкнула картинка. Огромный накачанный мужик, подмяв под себя медведя, душил его на фоне небоскрёба, красного «Феррари» и толпы аплодирующих красоток в бикини. Эпштейн судорожно сглотнул.
— В общем, слово за вами. Обращайтесь, как надумаете, — собеседник поднялся и исчез также стремительно, как появился. Проводив его ошалелым взглядом, Эпштейн заметил оставленную незнакомцем визитку. По картону змеился шрифт, стилизованный под арабскую вязь. Надпись гласила: «Вилле Гааллогенен. Ведущий эксперт отдела БАД и ВСТРиКОПТ».
Эпштейн опрометью бросился к выходу, застёгивая на ходу куртку. Четырёхсот баксов у него не было, но ждать целую неделю до зарплаты он не мог. Весь следующий день Эпштейн носился взмыленный и сосредоточенный: снял остатки денег с карточки, безжалостно распотрошил копилку (а вместе с ней и мечты о поездке в Таиланд), и даже выпросил в долг у старухи, которая сдавала ему комнату. Усилия не пропали зря: вечером Вилле Гааллогенен, тщательно пересчитав купюры, протянул Эпштейну склянку с чудодейственным препаратом.
— Здесь шестьдесят штук, — сообщил он. – Принимайте по две капсулы после тренировки, на пару месяцев хватить должно. Всего вам доброго. Рад был иметь дело с будущим «Мистером Олимпия».
Эпштейн честно пытался вытерпеть и опробовать средство как положено — назавтра после возвращения из качалки. Но ближе к полуночи он взвыл: стать грудой мышц и твердыней воли хотелось прямо сейчас, наплевав на все формальности. Эпштейн проглотил облатки, обильно запив их кефиром, и стал дожидаться наступления новой жизни.
К удивлению, через полчаса что-то действительно начало происходить. Нет, бицепсы по-прежнему болтались мешочками, а на вывалившемся животе не проклюнулись кубики пресса. Зато с каждой минутой Эпштейн стал осознавать всё отчётливее: он невероятно силён. Несокрушим физически и духовно. Он никого не боится, для него нет преград и тупиков. Эйфория подкинула Эпштейна с дивана и юлой завертела по комнате. Он вдруг перестал понимать, почему с самого детства не просто оказывался последним в любой очереди, но и считал это нормой. Ему до одури захотелось набить кому-нибудь морду, вломиться в кабинет к шефу, назвать его вслух мудаком и самодуром, после чего брутально отодрать надменную секретаршу Нину на столе в приёмной. Причём сделать всё это сейчас, немедленно. Эмоции бушевали в принципе те же, что и после ста грамм водки, только несоизмеримо сильнее. Мышление было ясным, тело – полным энергии, а дух затачивала холодная ярость. Эпштейн без колебаний достал из шкафа машинку для стрижки волос и сделал то, на что прежде никак не хватало решимости. Теперь из зеркала на него щурился Бутч Кулидж — спокойный и смертоносный. Чуть подумав, кошелёк Эпштейн решил оставить дома: сегодня он будет брать всё бесплатно.
Сгущалась промозглая сентябрьская ночь – в свете фонарей серебрились лужи, ветер мотал по двору обрывки газет и какого-то потерявшего берега укурка. У подъезда, похохатывая и звучно схаркивая на бетон, дымили сигаретами четыре густо размалёванные оторвы. Эпштейн частенько видел их здесь. Всякий раз он пробегал мимо с кроличьей резвостью, а в сутулую спину ему летели смешки, которые он предпочитал не замечать. Но отныне он закован в панцирь бесстрашия и наглости, так что всё будет по-другому.
— Ну чо, дуры, на съём выползли? — Эпштейн откинул капюшон и блеснул свежевыбритым черепом. – Да вы в зеркало-то себя давно видели, марамойки трипперные?
— Чооо? – гугниво протянула красавица с наливным синяком под глазом и волосами цвета свёклы.
— Хуй в очо, — невозмутимо ответил Эпштейн. – Бычки бросать в урну, ясно? И в подъезде не ссать. А лучше вообще сделайте так, чтобы я ваши рожи больше не видел. Всосали?
Его проводили ошеломлёнными взглядами. Натаха закурила ещё одну сигарету и назидательно подняла палец:
— Вот так, девки. Наверняка щас с моста прыгнет. Или изнасилует кого-нибудь.
А Юльча, ущипнув себя за шею, бочком протиснулась к двери подъезда и опустила в ржавую урну банку с недопитым «ягуаром».

— Поехали, братва, — Гриня зажмурил левый глаз, прицеливаясь, и смачным ударом разбил пирамиду. Шары заметались по зелени сукна, сталкиваясь и отскакивая друг от друга. Гриня хлопнул рюмку текилы, зажевал кружочком лайма и ухмыльнулся. Его партнёры по игре – Рейн и Тёма Лекомцев, больше известный как Володя Правило – вальяжно расхаживали вокруг стола с киями в руках. Борюсик, Круглый и Овчинников выпивали и беседовали за жизнь в другом конце зала. Шах без интереса листал глянцевый спамерский журнальчик с голым Навальным на обложке. Остальные обещали подъехать позже, тем более что на всю компанию были зарезервированы сауна и группа блядей-азиаток.
— Щас попробую свояка загнать, — сосредоточено выдавил Тёма-Володя, навалившись брюхом на стол.
— Лучше попробуй сукно не порвать, как в прошлый раз, — Шах сверкнул фиксой из настоящего золота и поднялся с кресла. – Слышь бля, чемпионы… Тут бармен шмалью барыжит. Кто дунуть желает?
Гриня хотел было заказать себе не косяк, а дозу доброго колумбийского кокса, но не успел. В смежном помещении, где располагался бар, что-то тяжко грохнуло со звоном, как будто перевернули сундук, набитый столовым серебром. Загалдели взбудораженные голоса. Скандал рванул оглушительно и внезапно, словно баллон с пропаном у сварщика-раздолбая.
— Руки убрал, каазззёл. Руки убрал, я сказалай, — хабалисто надрывалась какая-то баба. – Расслабились вы ваще, нищеброды. Тебя кто пустил-то сюда, зачуханец, быдло деревенское?
— Слышь, парень, от дамы отвалил живо. Стакан на место верни – у нас «ягу» не наливают. И уши бармена в покое оставь уже. На выход, я сказал. На выход. Понял меня, ты? – приглушённо рычал охранник.
Тот же, к кому обращались, орал яростнее всех, как разбуженный зимой медведь:
— Да я ваш шалман разнесу щас в щепки, ясно?! А то ещё каждая блядь будет тут характер показывать! Я и сам с характером, твари. И уже если ущипнул кого за жопу, то, значит, имею на это полное право. И ты ещё благодарна мне должна быть, овца, что не побрезговал…
Гриня изумлённо вскинул брови и прислонил кий к столу:
— Опа. Ща, мужики, я гляну, чо это там за герой ещё выискался.
— Да сиди-сиди ёпт, — подал голос размягчённый «Джонни Уокером» Борюсик. – Алконавт какой-нить залётный, охрана из него фарш сделает.
Но любопытство точило Гриню. В бар он вошёл вовремя: фаза воплей и ругани как раз была преодолена, стороны переходили к более веским аргументам. Поразило, что крикун оказался парнем с телосложением задрота, оттопыренными ушами и малиновым прыщом на лбу. С виду – мелочёвка типа доставщика пиццы или чистильщика обуви. Зато от увиденного дальше Гриня оторопел. Подскочивший к парню охранник был выше на добрых три головы, но дрищ с невероятной лёгкостью сгрёб его в охапку и словно куль швырнул на стеллаж со стаканами. Раздался звон стекла. Из угла, где испуганно жались несколько девиц шлюховатого вида, послышался визг. Бармен забился под стойку, как заяц в нору. Придавленный стеллажом охранник корчился на полу среди осколков, а вокруг него растекалась киношная лужа крови. Ещё один тип в белой рубашке с бейджиком, кусая прыгающие губы, пытался вызвать подкрепление. Дебошир же принял вид завоевателя, прогуливающегося по разгромленному городу.
Гриня понимал, что сама судьба упрашивает его стать героем вечера.
— Э, слышь, уважаемый, ты не охуел ваще в корень, а? – осведомился он и поприветствовал наглеца увесистым поджопником.
Дальше Гриня планировал провести воспитательную работу: свалить чмыря на пол, высадить ему зубы, тщательно отбить почки, а если всего этого окажется недостаточно – отрезать ухо и нассать на лицо. Но не успел. Мерзавец развернулся, на его физиономии полыхнула кривая ухмылка. До этого Гриню ещё никогда не били барным табуретом по голове. От новизны ощущений у Грини потемнело в глазах, и, судорожно выдохнув, он уплыл в черноту. Тем временем, отморозок вразвалку прошёл к бару и хозяйски зазвякал бутылками, как дома возле холодильника. Он пил виски прямо из горла, залпом, и не заедая. Потом ударом в челюсть опрокинул испуганного халдея в белой рубашке и, нахально отсалютовав публике, затопал по коридору. Из окна ещё можно было увидеть, как он подходит к припаркованному у входа внедорожнику и за шкирку выволакивает дремавшего на месте водителя дюжего дагестанца. Взвизгнув протекторами, автомобиль скрылся за перекрёстком. А над неподвижным телом Грини закипела суета, как будто дикари затеяли ритуальную пляску вокруг своего идола. Хотя довольно быстро все перестали хлопотать и скорбно склонили головы. Гриня лежал, закатив глаза и налившись недвусмысленным баклажанным цветом. Бляди боязливо косились на мешок тела, обнимали себя за локти и постукивали зубами. Рейн переломил кий о колено и отшвырнул обломки. Безутешно хлопал себя по лысине Круглый. Шах поджал губы, а глаза его сузились в щели. Бармен, пыхтя, вылез из-под стойки и предложил всем выпить за упокой за счёт заведения. И только одному Грине вся эта возня была глубоко по барабану.

Светлело. На улицы выползали дворники и заспанные прохожие. Эпштейн с тревогой пялился в лобовое стекло «Ленд Крузера», ожидая, когда сзади взвоют сирены, и тачка с синими номерами прижмёт его к бордюру. Потушив фары, Эпштейн свернул в переулок. Вспоминались события ночи, и с каждым восстановленным в памяти эпизодом ужас и безнадёжность тошнотворно наплывали из углов, конденсировались прямо из воздуха как влага.
Действие таблеток определённо заканчивалось, ядовитым паучищем подползал отходняк. Страх был всё тем же по своей природе, привычным; только раздувшимся до габаритов паники. Эпштейна пугало всё: светофоры, здания, предстоящая встреча с квартирной хозяйкой. Увидев на афише постную рожу Стаса Михайлова, он выпучил глаза и заорал. Воображение фонтанировало чудовищными картинами. Вот похожий на Бен Ладена дагестанец со свистом вертит на цепочке ключи от угнанной машины, валит Эпштейна наземь и с упоением утрамбовывает ему в зад бильярдные шары. А вот те бандюганы из бара вывозят его в лес в багажнике, долго и тщательно охаживают битами, обливают бензином и…
Эпштейн надавил на тормоз, уткнулся лбом в руль и заревел. Жажда жизни стала совсем нестерпимой именно тогда, когда утолить её было уже практически нечем. Расцарапывая ногтями бритую голову, Эпштейн страдал и судорожно пытался придумать план действий. Сначала он собирался отогнать машину туда, где взял, вернуться в клуб, вскарабкаться на стол и вымолить прощение. Поклясться ребятам, что больше не будет. Но почему-то не оставляли предчувствия, что одних лишь извинений обиженным может показаться мало. Пришлось действовать осмотрительнее. Эпштейн оставил «крузак» среди каких-то гаражей на улице Георга I. Озираясь и вздрагивая от каждого шороха, стал пробираться к дому, где его ждали спасительные пилюли бесстрашия. Иначе с ужасами, которые предвещал наступавший день, было не совладать.

С самого утра настроение у Варвары Исмаиловны Брехунец было скверным. Бессонница изгалялась над ней уже третью ночь, гипертония – последние лет двадцать, а запор около недели. Мало того: вчера в коридоре собеса Райка Приходько назвала её зажившейся старой козой – даром, что самой Райке было семьдесят восемь! Да ещё и хренов лоботряс-жилец подозрительно долго не приносил деньги за комнату. Не иначе промотал всё на водку и девок. Из зеркала на Варвару Исмаиловну смотрела бородавчатая старуха с носом Бабы Яги и бровями, похожими на миниатюрные ёршики для чистки бутылок. А ведь когда-то была первой красавицей совхоза, мужики из-за неё под комбайны бросались, на серпах дуэлировали! Жаль, былого не вернуть…
Для восстановления видимости душевного равновесия Варвара Исмаиловна собиралась сходить куда-нибудь поскандалить, но пока не могла определиться – в поликлинику или домоуправление. Да ещё и в аптеку нужно было, прикупить слабительного. В кошельке оставалась последняя изжульканная пятисотка, хотя до пенсии ещё целых три дня. Жировавший на её деньги комнатосъёмщик вчера так и не приплёлся ночевать, так что стрясти с него оплату и долг не удалось. Но не подыхать же по милости этого обормота от запора! С ощущением железобетонного морального права Варвара Исмаиловна выудила из шкатулки дубликат ключей от комнаты жильца и, схватившись за поясницу, похромала к запертой двери.
В комнате было неубрано и затхло. Под стулом смердела груда заношенных носков. Простыня на незастеленном диване выглядела так, словно бы её использовали в качестве полотенца для ног. На столике валялись упаковки из-под «чойсов», огрызки яблок и журнал с залапанной жирными пальцами Мадонной на обложке.
«Как в бомжатнике», — скривилась старуха и приступила к поискам. Конечно же, не нашлось ни копейки. Но зато – счастье есть! – шаря в тумбочке, Брехунец обнаружила пузырёк с животворным «Запоролаксом». Об этом средстве она узнала из телепередачи «Доктор Хайдер рекомендует», стала принимать его и целый месяц испражнялась как лошадь. Болван зачем-то отковырял этикетку, но это бесценное лекарство, конечно же, нельзя было спутать ни с чем другим.
«Сам виноват. Долг платежом красен, — торжествующе подумала Варвара Исмаиловна, заглотив три капсулы сразу. После этого она аккуратно заперла дверь и прошлёпала в туалет, приготовившись наконец-то полностью обнулить кишечник. Средство подействовало странно: обильного калоизвержения старуха так и не дождалась, а вместо этого где-то глубоко под толщей многолетнего уныния и энцефалопатии вдруг начал тлеть давным-давно затухший кураж. Он разгорался всё сильнее, и скоро Варвара Исмаиловна почувствовала, что вполне готова вершить судьбы мира. Прямо сейчас. С задором вскочив с унитаза, старуха понеслась сметать рубежи. Для начала следовало захватить стратегически важные объекты — ЖЭК и поликлинику — а уже оттуда можно будет диктовать свои требования акулам капитализма.
«За всё отомщу. Уж ты у меня теперь потужисся», — мстительно подумала бабка и припрятала пузырёк с капсулами к себе в аптечку. Высадив грудью дверь, она с воем вломилась в комнату жильца. Расшвыряла мебель, высыпала в окно содержимое тумбы; рыча от удовольствия, помочилась в хозяйские тапки.
А минуту спустя Варвара Исмаиловна уже неслась через ступеньку вниз по лестнице. Над её головой реял алый стяг, а в глазах полыхали костры революции.

Из-за новостройки наползал мутный рассвет. Окатывая грязью сонных дворников, по колдобинам скакал джип, изуродованный самопальным тюнингом. В салоне висело молчание. Шах выкрутил руль, лавируя среди зиявших в асфальте рытвин. Сидевшая рядом с Шахом девица нервным движением поправила своё мелированное великолепие, швырнула бычок в пепельницу и тут же достала из пачки «Гламура» ещё одну сигарету. Тёма Лекомцев с ритмичностью копра впечатывал кулак в подлокотник, зловеще поблёскивая кастетом. И только Круглый время от времени сипел с заднего сиденья: «Убью ссссуку… Убью. Замочу нахуй ублюдка сраного».
Машина свернула за угол девятиэтажки и выехала на пустырь. Здесь царило безлюдье, только у помойных контейнеров деловито орудовали бомжи, да мельтешили дворняги. Шах взвыл от ярости и досады, стукнул себя по коленке:
— Бля, его и тут нету. Соскочил, сучёныш. Ещё дорога эта – раздолбанная как блядское очко, я тут себе ходовую ушатаю. А всё ты, Танюха, с этой твоей припиздью. Принцесса, ёпт. Вот говорил же я, что надо было там, в гаражах, его и нахлобучить, как он из тачки вылез. А ты разгунделась: «Только не здесь, только не здесь». Дура.
- В гаражах?! Да ты чо больной? – Танюха округлила глаза и выпятила накаченные ботоксом губы. – Это же… как там ёпт…о! некомильфо! Я как потом буду девкам фотки показывать, а? Ты подумал? Я же не деревенщина какая-то. Стильно всё должно быть… это…. по-современному. Вот Анька своего козла в солярии зажарила. Или Тина одного упыря, который её по ресторанам затаскал, расчленила пилочкой для ногтей — я видео смотрела. Вот это кульно! А тут я такая достаю мобилу, открываю фотки и говорю: нате вот полюбуйтесь, девочки, это я одному уроду жбан проломила напильником. И где?! В гаражах! Нененене.
Круглый вдруг беспокойно заёрзал на сиденье, как ребёнок, которому пригрозили, что оставят без сладкого:
— Да слышь, красавица, не кипишуй, а. Тебе-то нахуя руки пачкать? У нас типа мужиков нет или чо, я не поэл?
— Нет. Его должна мочкануть только я. Гриня чей был пихарь – твой, может? – дама хищно оскалилась и достала из сумочки маникюрные ножницы. – Я ему хуй отстригу. Ломтями нарежу и сожрать заставлю. Девки обоссутся от зависти.
- Так, ну-ка заткнулись, э, — обрубил полемику Шах. – Я походу вижу его, вон по тротуару пиздует, олень бля.
И действительно. Впереди, метрах в пятидесяти, маячила сгорбленная фигурка. Озираясь и не обходя лужи, человек в куртке с капюшоном суетливо пробирался вдоль стены. Танюха от нетерпения защёлкала ножницами в воздухе, а Круглый оскалил клыки и зарычал. Выхваченный из сумрака светом фар, беглец схватился за голову и как-то обречённо, словно раненный заяц, заметался по двору. Ничего кроме надежды на чудо у него уже не было, и он это явно понимал.
И чудо явилось в образе оплывшей косматой старухи, которая торпедой вылетела из арки прямо перед машиной. Шах резко затормозил, но избежать столкновения не удалось. Бабка стукнулась о передний бампер, взлетела на крышку капота и мешком свалилась под колёса. Ошеломлённо выматерившись, Шах попробовал сдать назад, но сбитая вдруг вскочила с неестественной лёгкостью. Полы её халата в розочках грозно трепетали на ветру. Старуха с остервенением махала странной хоругвью: шваброй, на которую вместо тряпки были намотаны растянутые красные трусы. Посмотрев на сидящих в машине как на копошащихся в террариуме гадов, фурия гортанно вскрикнула и вдруг начала в бешенстве колотить древком своего знамени по кузову автомобиля.
— За всё ответите, мрази пузатые, — гремела она, разбивая фары и утюжа пластик крыльев. — Щас вот бошки вам пооткусываю, а потом и Чубайсу вашему, чтоб ему лопнуть!
Со звоном разлетелось лобовое стекло, засыпав салон градом осколков. Шах, свирепо выпучив глаза, бросился к старухе, но ведьма вдруг тигриным прыжком метнулась навстречу и ударом левой опрокинула Шаха в лужу. После чего с бесовским гоготом ринулась к машине, из которой уже торопливо вылезали пассажиры.
… Тем утром в микрорайоне творилось странное. На детской площадке рядом с одним из домов прохожие заметили трёх окровавленных амбалов и девицу, которую неизвестный изверг жестоко натянул на швабру. Видели и старуху, дрифтующую на джипе посреди заполненной транспортом магистрали. В конце концов, пресса и обыватели пришли к выводу, что виной всему магнитные бури, пятна на Солнце и выбросы в атмосферу с местного химзавода.

Ещё у двери Эпштейна стиснуло тяжкое предчувствие. Оно вообще регулярно его прижимало и редко обманывало. Не подвело и теперь. В комнате царили разрушение и хаос, как в особняке еврея после черносотенного погрома. Трясясь словно эпилептик, Эпштейн кинулся к раскрытой тумбочке. Внутри вонял носок, и чернела смятая банка из-под «Ягуара». Всё остальное бесследно исчезло, в том числе и пузырёк с таблетками.
Несколько часов Эпштейн ползал по своей берлоге в сумасшедшей надежде, что спасение всё же отыщется. Когда иллюзии затухли окончательно, он встал с колен, высморкался и вынул мобильник. Шторм в мыслях вдруг сменился хладнокровием:
«Звонить, срочно звонить бородатому. Главное – как-нибудь выпросить в долг. Потом-то бабла найду, не проблема: наглотаюсь колёс и грабану ювелирку. Или ломбард. Ну или бабок с соленьями на рынке. Только бы он согласился, только бы согласился…»
Эпштейн вытащил из кармана визитку бородача, и с трудом попадая пальцами по кнопкам, натыкал номер.
— Мдааа, — протянул незнакомый манерный голос. – Я вас слушаю.
— Я бы… Мне бы… Эээээ… Я этого, — мямлил огорошенный Эпштейн, хватаясь за стену.
— Вадик, это ты? Ну ты же. Я узнал тебя, противный. Оххохохо! – жеманничал и кривлялся голос. – Тебя уже выпустили из больницы? Так скоро? Доктор же говорил, что у тебя нашли сифилис.
— Но послушайте… Прошу вас, Вадик… Ээээ…Мужик с бородой… Мне нужны таблетки, — раздавленный отчаянием, Эпштейн тщетно пытался дохныкаться до собеседника.
— Таблетки… Так я и знал. И не приходи ко мне, мерзавчик, пока тебя не вылечат. Анализы принесёшь. И мазок. До встречи, родной!
Как подрубленный, Эпштейн рухнул на пыльный палас и уже безо всякого стыда перестал сдерживать позывы на истерику.

Два дня Эпштейн не высовывал носа из комнаты: питался выщипанными из всех карманов семечками и справлял нужду в банку из-под компота. От любых шумов его начинало колотить как припадочного: мерещились горластые могучие милиционеры, которые защёлкивали на нём наручники и с энтузиазмом запинывали его в автозак. К удивлению, властный стук в дверь всё не раздавался. Только слышно было, как где-то в недрах квартиры поскрипывает и время от времени пронзительно взвизгивает источенная отходняком старуха Брехунец.
Телефон дилера Гааллогенена каждый раз отвечал новым голосом, но неизменно молол сверхоголтелую чушь. Эпштейн кисло смирился с тем, что таблеток ему не достать. А жить по-старому он уже не сможет никогда. Единственный раз примерив доспехи героя и повелителя жизни, он теперь никак не влезет в затрапезные шмотки лузера. И не позволит себе встать обратно в очередь за баландой, уткнувшись взглядом в хлястик чьего-нибудь мудацкого серого плаща.
«Хорошо. Но ведь там в баре это всё равно был я, – неуверенно потирая подбородок, внушал себе Эпштейн. – Под химией, или нет – какая нахрен разница? Этот сверхчеловек, который может разнести к чертям любую преграду, он и сейчас затаился где-то внутри меня. И раз уж он действительно существует (а в этом теперь уже нет никаких сомнений), то я обязательно смогу разбудить его снова. Сам. Безо всяких будильников. Главное, правильно задействовать резервы».
Эпштейн сделал волевое лицо, но хладнокровия и готовности идти громить вражеские легионы почему-то не появилось. Для уверенности нужен был ствол – даже сам Бутч Кулидж не всегда полагался только на свои кувалдообразные кулачищи. Где взять пушку? Поразмыслив, Эпштейн решил, что самым надёжным и достойным бойца-победителя вариантом будет отжать её у чеченов. Благо, по двору всегда толпами шатались громкоголосые смуглые люди, которые держали на районе киоск с вывеской: «РЕМОНТ ОБУВИ, ОДЕЖДЫ, СУМОК, ТЕЛЕФОНОВ. САХАР. МУКА. ФРУКТЫ». Эпштейн давно догадывался, чем там барыжат на самом деле. «Сейчас или никогда», — зажмурившись, решил он, натянул штаны и чугунной поступью Терминатора вышел за порог.

В воздухе разлилась благодать вялотекущего вечера, подступали думы и зевота. Армен Касабян сидел под навесом у киоска и, облизываясь, разглядывал на дисплее коммуникатора картинки с голыми бабами. На поддоне высилась пирамида арбузов, в выставленных в ларёчное окошко колонках тоскливо завывал дудук. Топавшие с остановки граждане с подозрением косились на киоск и интереса к арбузам не проявляли.
Армен встал так, чтобы его было хорошо видно из окон пятиэтажек, запустил волосатую копчёную руку в штаны и выразительно почесал яйца. Чуть в стороне, припарковавшись поперёк тротуара, брат Зорик прикручивал хромированные колпаки на колёса «шестёрки», которую подарил ему за хорошее поведение дядя Артавазд. Ближе к ночи братья собирались тусануться на районе, и тюнинг тачки должен был сражать блядующих старшеклассниц наповал.
Внезапно за спиной раздалось чьё-то сопение. Армен обернулся, изготовившись принимать в ремонт драную обувь или впаривать бахчевые. И на секунду остолбенел. Подошедшим оказался тип с причёской скинхеда и повадками психопата – он беспокойно приплясывал на месте и таращил большие испуганные глаза. При этом ещё и трясся как совдеповский холодильник. Уставившись себе под ноги и позеленев, он заявил:
— Слышь, з-з-з… зверёк. Деньги, волыны, наркоту – всё суда выгребай. Да п-п-п-п… Кхм-кхм. Да по-бырому! Считаю до трёх. Р-р-раз.
Армен в недоумении потёр щетину. Когда было нужно, он умел прикинуться, что не понимает по-русски, но в этот раз действительно ничего не понял. Поэтому он отодвинул заику в сторону, вышел из киоска и крикнул:
— Зорик! Айстэх гали бари ахоржак какой-то пидор, харкавор э чэ гитэм на.
Минут пять ничего не происходило. Армен, чтобы заполнить паузу, пересчитывал дневную выручку, странный тип топтался около поддона с арбузами и грыз ногти. Наконец вразвалку явился Зорик – Армен засёк брата ещё издали по знакомому шелесту треников. Зорик почесал в паху, мрачно посмотрел на гостя и поинтересовался:
— Слыщь, чего хотэл, э?
Неврастеник, правда, уже давно потух и как-то по-черепашьи ушёл в себя. Его взгляд выражал тоску, а поза – обречённость. Тип замучено ухмыльнулся и выдавил с натугой, как будто судорожно соображая, зачем пришёл:
— Это… В-вот… Кроссовки. Подошва…эта…отклеилась.
Немного помешкав, он отчаянно махнул рукой и, к изумлению братьев, стал разуваться…
Запирая тем вечером киоск, Касабяны радовались редкой коммерческой удаче. Посетитель оказался внушаемым как вкладчик «МММ», поэтому удалось втюхать ему мешок муки и арбуз, при этом обвесив на полтора килограмма. А уж снятое Арменом на мобилу видео с уходящим в носках клиентом и вовсе грозило разнести «ютьюб» вдребезги.

Бородатый мужчина в белом халате затворил дверь и слегка склонил голову, приветствуя человека, сидящего за столом в центре комнаты. По периметру помещения сверкали стеллажи. За стеклом в банках с раствором зловеще покачивались похожие на осьминогов отвратительные разлапистые существа. На кушетке под одеялом что-то сопело и ворочалось. Из-под одеяла тянулись провода и трубки, подцепленные к висящему на стене ящику наподобие трансформатора. Вместо люстры над столом была закреплена человечья голова с вверченными в глазницы лампами. Ультрафиолетовая синь разливалась по комнате, придавая ей шарм патологоанатомического корпуса.
Человек за столом, не произнеся ни слова, поднялся навстречу вошедшему. Его лицо, словно скрытое под противогазом, было напрочь лишено всяких эмоций. Зато в глазах плясали отсветы внутренних пожаров. Пожав руку гостя, он вернулся на своё место и сощурился, продолжая молчать. Бородатый махнул рукой в сторону тела на кушетке, изумлённо прищёлкнул языком:
— О, профессор! Да вы, я вижу, уже начали вводить ему кортизол? И как? Раскупорка нейрональных депо?
— Не совсем, — посверкивая зрачками-молниями, ответил хозяин кабинета. – Серотонин не продуцируется. Побочка, видимо. После экспериментов с первитином у него начался стимуляторный психоз, на фоне чего развился тремор покоя и люцидное кататоническое возбуждение. Если к утру не удастся купировать, думаю, проще будет списать к чёртовой бабушке. И порезать. Где вы, говорите, его нашли? На симпозиуме физиков-ядерщиков, кажется? Нет. Нет. Давайте-ка в следующий раз чего-нибудь попроще, у вас биоматериал для опытов по улицам тоннами ходит. Чем примитивнее устроен мозг, тем легче его программировать, вы же знаете, Густав.
Профессор выдержал паузу, прижёг бородача калёным взглядом. Тот согласно кивнул, достал из кармана блокнот и сделал размашистую пометку.
— Но не будем отдаляться от главного, — в прищуре человека за столом блестела одержимость. – Как продвигается у нас внедрение последней пробной версии нейромедиатора? Меня, прежде всего, интересует насколько отличается его действие на пациентов в естественной среде обитания от тех результатов, которые мы получили здесь, в лаборатории.
— Всё согласно графику, профессор, — доложил Густав, поглаживая бороду. – Отпустил препарат ста двадцати трём подопытным, по возможности вёл наблюдения. Седативного действия, снижения координации и реакции не выявлено – у подопытных наоборот возрастала двигательная активность. Их поведение я бы охарактеризовал как чрезвычайно раскованное, чего не наблюдалось до приёма препарата. На мой взгляд, это прямое подтверждение эскалации дофаминергических процессов. А вот с симптомами последействия всё ещё без изменений: подавленность, психоз, упадок сил, обострение фобий. Надо чего-то думать… Я тут накидал некоторые предложения по доработке. Ну и прибыль от продажи этой экспериментальной партии составила…
Профессор жестом остановил докладчика, ухмыльнулся, обнажив клыки в шафрановом налёте:
— Да плюньте вы, Густав, на этот финансовый вопрос, чёрт его дери. Вы ведь в курсе, что он уже не является для нас первостепенным. Мы с вами учёные, а не кассиры. Сегодня ни у меня, ни у вас не болит голова насчёт условий для работы. Лаборатория оборудована всем, что нужно, а трудятся в ней лучшие фармакологи – асы. Они знают, что никто им не обеспечит такой базы для исследований, как профессор Гюнге.
Человек за столом ткнул себя большим пальцем в грудь и, многозначительно помолчав, продолжил:
— Так откуда бы взяться недостатку в средствах, если спрос на наш продукт неиссякаем? Человечишко слаб и мелок, он никогда не сможет задавить в себе страх без нашей помощи. Ему нужны костыли и подпорки. Пусть пользуется. А мы с вами будем доводить препарат до ума. И однажды предложим всему миру универсальную таблетку от страха. Действующую безотказно. В любой ситуации. Да-а…Глотать такие таблетки будут перед прыжком с парашютом, ограблением банка и вызовом на ковёр к шефу. Их будут жрать горстями автогонщики, министры, гастарбайтеры. Жрать, а потом бросаться на танки, вооружившись алюминиевой ложечкой. Да, мир будет переполнен безбашенными тварями. Но представьте, какие перспективы это открывает для нас. Дружище, это же практически безграничная негласная власть над всеми. Над мирозданием вообще!
Инфернальный огонь в глазах профессора Гюнге сменился мечтательным тлением. Густав приглушённо хмыкнул, не то кашлянув, не то усмехнувшись в бороду. Профессор вздрогнул, словно разбуженный этим звуком. Резко посерьёзнел и наморщил лоб:
— Но это всё лирика. Вернёмся к делу. Нам с вами нужно подумать, как усилить симулирующее действие препарата и одновременно ослабить влияние симпатической импульсации на бета-адренорецепторы сердца.
Бородач с готовностью кивнул и вытащил из кармана халата листок, на котором чернели замысловатые каракули формул и расчётов. А за стеной из монолитного железобетона копошился пока ещё полный страха и бессилия мир.