Крепкие стебли обиды.

Автор: Yodli *
Сначала у Потешкина все было хорошо. И даже замечательно: ничего не болело и ничто его не беспокоило. Было уютно, сытно и тепло. Но потом стало плохо — Потешкин родился.
-Мальчик. — сказал доктор в белом одеянии и шлепнул новорожденного Потешкина по розовой попке. Этот факт мальчик воспринял гневно — громко закричал, излил слезы и пустил слюну. Затем, найдя губами горячий материнский сосок, успокоился и уснул.

Однако, несмотря на крепкий сон, чувство несправедливости осталось в нем надолго. Укрепилось словно плющ на каменной стене старого дома. Пустило корни. Так что проснулся маленький Потешкин уже с полным презрением к миру. И не ошибся: вокруг суетились какие то подозрительные тетки и бабки, прикладывали к нему голубые распашонки и оттягивали его за пухлую щеку. А одна, самая ретивая старуха в цветастом платке, наклонилась к нему со словами:
-Ути-пути, петушок мой ненаглядный. Тьфу на тебя! — и смачно плюнула ему на лысое темя. — Петенькой назовем. Петром.

*
В детский сад Петенька не ходил — был очень болезненный. Дома с ним сидела та самая бабка в цветастом платке. Она нянчила юного Потешкина и за это он стриг ей маникюрными ножничками волосы в ушах и в носу. Сама старуха этого делать не могла — зрение было слабое. Зато с голосом у нее было все в порядке:
-Где мои очки, Петя?!- громыхала старуха. — Кто положил их в суп? Господи, за что мне эта казнь?! И ножи… какие тупые ножи. Когда в этом доме будут острые ножи?

В школе Петеньку невзлюбили сразу. Он был слаб и хил, вечно плакал и ябедничал. За что был неоднократно бит однокласниками. Лучше не стало и в армии: в первую же ночь «черпаки» вышибли ему два зуба и сломали нос. Вследствие этого шаткое чувство несправедливости окончательно окрепло и презрение к миру поселилось в Потешкине навсегда. Дембель, химфак и защита диплома — все сопровождалось какими то горестными событиями. То украли фотоаппарат «Зенит», то урезали стипендию, то он сломал правую руку. Поссорился с Филимоном, старым товарищем по школе. В довершение неудач Петю выгнали из общаги за пьянку… Как то все не складывалось в жизни.

Краткое просветление наступило после знакомства с Ларисой — симпатичной рыжей девушкой с кафедры промышленного дизайна. Помимо ослепительных волос у девушки Ларисы была нежная грудь и киевская прописка. Последнее обстоятельство стало решающим фактором — Потешкин незамедлительно женился.

Однако потешкино счастье длилось недолго — у жгучей Ларисы впридачу к киевской прописке оказалась брюзгливая мамаша. Тоже рыжая, с дряблой кожей и вставной челюстью. В кармашке синего халата престарелая теща хранила использованые носовые платки и «вечный календарь».
-Помяните мое слово, — вещала она, тыча сухим пальцем в потертый квадратик с цифрами, — в двухтысячном году наступит конец света. Огненные камни упадут на землю. Или потоп разольется.
-Вы, Варвара Прокофьевна, чушь порете. — вразумлял ее Потешкин. Он устроился у окна и сквозь колбу с жидкостью рассматривал взъерошеных воробьев на ветках. — Какой потоп? Какие камни? Лучше мятного чая выпейте. Успокойтесь.
-Ты Петя, меня уму-разуму не учи, а делом займись. Ковыряешься в своих колбочках, как маленький ребенок. -Клацала челюстью теща. — Люди вон, деньги зарабатывают. Семью кормят… Стоило шесть лет штаны протирать, чтобы пипетками баловаться? Недотепа.
-Вот не знаете, а судите меня.- обиделся Потешкин. — Я, может, открытие века готовлю. А Вы, Варвара Прокофьевна, со своими штанами лезете… Некрасиво.
-Научись мимо унитаза не промахиваться. И тогда будет красиво. -заявила теща и отправилась на кухню крошить свеклу для борща.
Потешкин затаил злобу, надулся еще больше, но с того дня мимо унитаза не мочился. Писял исключительно сидя.

*
Теща оказалась права — конец света наступил точно в двухтысячном году. Но на землю не упали огненные камни. И не разлился Великий Потоп. Все оказалось фатальней — у Потешкина родилась двойня. Маленькие рыжие девочки вечно пищали, с визгом носились по квартире и переворачивали его колбы с неведомыми веществами. Лариса потолстела, подурнела и разговаривала только с телефоном. Старая теща ковырялась в носу и постоянно сморкалась в салфетки. Петр вдруг понял, что его дальнейшее бытие лучше не станет, собрал свои пробирки в чемодан и отправился прочь от скопища этих огненных бестий.

-Это невыносимо, Фил. — Жаловался он старому другу, сидя на кухонном подоконнике. — Женщины сведут меня с ума! Теща придирается к каждому слову. Жена меня не видит, будто я умер. Девчонки стали неуправляемы… Я не могу работать, Филимон!
-Ну, не убивайся ты так, — успокаивал его друг. — У меня поживи… Только химию свою в раковину не сливай. А то мало ли чего… Еще потравишь тут всех. Раскладушку в кладовке найдешь.
*

Началась новая жизнь. Бытие среди колб и пробирок. Среди формул и матриц. Промеж трупиков грязных носков и минаретов немытой посуды. Потешкин творил. Забвенно читал до рассвета и капал что то пипетками в желтую воду. Установил на кухне газовый горн и грел в нем подозрительные пластины. Раскалив добела, он брал их длинными клещами и подносил к струям горячего воздуха. Опять грел. Окунал в воду. Закапывал железки в белый порошок. Разглядывал их в микроскоп и нумеровал каждую пластину. Исписывал мелким почерком целые тетради. Не высыпался.

Как то на кухню пробрался Филимон.
-Это тебе. — протянул он Потешкину листок бумаги. — Лариска твоя алименты хочет. Доигрался ты, Петруха.
-Вот свинство. — ответил Потешкин и взялся за грудь. Там что то неприятно заныло. Жизнь опять стала хуже, чем хотелось бы. Плющ презрения пустил в его теле новые ростки.
-Ты это… давай уже, изобретай свой шедевр. А то с голоду подохнешь. — сказал Филька и поставил перед другом бутылку пива. Пиво оказалось теплым и невкусным.

*
Время шло. И вот, как то посреди ночи Потешкин вошел в спальню и включил свет.
-Ты чего, сдурел?! — возмутился недовольный Филька. — Сам не спишь, гад, и людям не...
-Иди сюда. -Поманил его пальцем Петр. Глаза его горели неестественным огнем. Лицо изобретателя было бледно. Красные веки не моргали. На секунду Фильку даже пробрал животный страх — он испугался, что Потешкин может укусить его за шею. Аккуратно откинув одеяло, в одних трусах Филимон слез с кровати. Осторожно подошел к товарищу. Тот увлек его за собой в кухонную лабораторию.
-Смотри. — сказал Потешкин и, взяв со стола металлическую пластину, сунул ее в колбу с водой. Вода легонько зашипела и бросила на металл мелкие пузырьки.Те в свою очередь стали рисовать на пластине морозные орнаменты. Спустя пару минут волшебное действо прекратилось и Потешкин вытащил железку на поверхность. Поднес к предплечью и легонько потянул на себя. С руки на пол посыпались срезанные волоски. Пластина брила как хороший нож.
-Охренеть. -Выдавил Филька. Глаза его округлились подобно чайным блюдцам. — Оно чего, само режущую кромку образовало, что ли?
-Ну, не само. При помощи минерального раствора. -Гордо ответил Потешкин. — Адресная кристаллизация поверхностей образца. Моя разработка, Филя.
-Йоханый карась...- Филимон взял пластинку в руки. Потрогал подушечкой пальца сияющую кромку. — Бритвенная заточка! А ну ка, еще разок сбацай такое, Петенька.
Потешкин потянулся к полке, вынул из бумажного пакета небольшую пористую пластину и провел пальцем по грани. Пластина была тупая. Весело насвистывая, он сунул ее в прозрачный раствор и нажал на секундомер. Филька, словно завороженный, наблюдал за манипуляциями товарища.

В колбе снова зашипело, по железке побежал узор и, спустя две минуты, Потешкин извлек готовый клинок на поверхность. Взяв со стола вчерашнюю газету, он медленно располосовал ее на тонкие ленты. Недавно тупой, как угол дома, теперь клинок рассекал бумагу с тихим свистом. Затем изобретатель взял со стола нержавеющую вилку и срезал с нее тонкую стружку металла. Потом опять распустил газету в ленты. Кухонный пол, и без того грязный, был усеян бумажной лапшой.
Филимон потерял дар речи. Он взял в руки свежий клинок, зачем то понюхал его и осторожно поцарапал себе ноготь на пальце. Затем побрил волосы на руке и попробовал выдавить из себя какую то мысль. Но не смог.
-Так то, — понимающе ухмыльнулся Потешкин. — Обсидиановое покрытие. Твердость по Роквеллу — 68 HRC. По Моосу — больше девяти единиц. Если внедрю алмаз — будет все десять. Можно стекло резать как масло. И не хрупкое. Память металла хорошая — геометрия сама восстанавливается.
Он поколотил режущей кромкой клинка по углу миниатюрной наковаленки. Раздался немного странный звук — не звонкий, а как будто костью по ней постучали. Зажав стальную пластину в тисочки, Потешкин согнул ее в дугу. Пластина тихо пискнула, а потом медленно, словно живая распрямилась и обрела прежнюю форму. Изобретатель извлек железку из тисков и вновь покромсал газету на узкие ленты. К Филимону вернулся голос:
-Это гениально, Петруха. Если это не сон, то мы поймали удачу за яйца!
-Я поймал. -уточнил Потешкин.
-На моей кухне. — напомнил Филимон. — И на моей раскладушке.
Потешкин пожал плечами и рассмеялся. Впервые за долгие годы жизнь стала немножечко лучше.

*
Утром следующего дня Филимон огласил план незамедлительных действий. Взьерошеный, со стаканом холодного чая в руке он метался по кухне из угла в угол и излагал основную стратегию:
-Ты главное не суетись, Петя.
-А кто суетится? -Потешкин возлежал на раскладушке сомкнув воспаленные веки и заложив руки за голову.
-Никому ничего не рассказывай.
-А кто рассказывает?
-Языком не трепи по углам. Я сам все устрою. -Филька судорожно глотнул чаю. — Во первых — патент! Изобретение наше надо зарегистрировать согласно всех процедур. Во вторых — наладить производство клинков. Небольшой цех можно соорудить…
-А кто против?
-Чего там еще потребуется?.. пару колбочек, индукционная печь, наковаленка… Могу муфельную печь притащить. Если надо, Петруха, вакуумную камеру достану!
-И вытяжку. Нужно обязательно вытяжку. — Потешкин взялся за грудь. Внутри снова сильно сжало и сперло дыхание. Боль стала ощутимей. В глазах потемнело и почему то вспомнилась Лариса. Молодая. Красивая.
-Вытяжку… Черт, не упомню всего! Записывать надо. — Решил Филимон и кинулся за листом бумаги.

*
-Проходите, Рамир Эльбрусович. — Филимон услужливо вертелся вокруг статного гостя. В маленькой прихожей хрущевской квартиры пришелец казался еще выше и крупнее. Мясистый нос с горбинкой выдавал в нем уроженца кавказских гор, а легкий гортанный акцент довершил все догадки. Филимон помогал снять дорогое пальто. — Сюда, сюда… на кухню.
- Здравствуй, дорогой, здравствуй! — гость широко раскинул руки и зацепил шаткий кухонный шкафчик. Стоявшие на нем пробирки жалобно запели. — Так вот где творит наш волшебник!

Потешкин оторвался от микроскопа. Непонимающе уставился на пришельца. Из за спины гостя выглядывал возбужденный Филимон. Он делал круглые глаза, двигал бровями и всем видом давал понять, что Рамир Эльбрусович — птица важная.
-А ну ка, Петруха, сбацай фокус! — Филька протиснулся поближе, — Рамир Эльбрусович, известный ценитель холодного оружия, крайне заинтересован нашими изысканиями.
Гость медленно кивнул головой. Потешкин пожал плечами и, вытащив из бумажного пакета пластину, произвел все необходимые процедуры. В колбе снова зашипело… Вытерев свежеиспеченный клинок тряпицей, изобретатель передал его гостю. Тот принялся внимательно разглядывать недавно округлую железку. Теперь на грани клинка отчетливо виднелась сияющая кромка. Пришелец оголил предплечье и медленно провел по смуглой коже. С руки посыпались черные волоски. Нож идеально брил.
-Не понимаю. — Развел руками гость. — Как это возможно, брат? В чем секрет?

Потешкин перевел взгляд на Филимона и тот утвердительно кивнул головой. Мастер тяжело вздохнул и стал говорить:
-Секрет… Как бы Вам попроще разъяснить… Два секрета… Первый — исходный материал. Нужно было выпечь образец, подобный хоролужной стали… Но с некоторыми хитростями. В структуре классического железа я произвел небольшую замену — волокна обычного карбида сумел заменить на легкорастворимые соли — карноллиты. Затем уплотнил кристаллическую решетку образца и вместо аустенита ввел молекулярные нити делькониума. Таким образом получилась абсолютная память металла — заготовка после деформации всегда возвращается в исходную форму без потери геометрии. Второй секрет — при погружении в воду, насыщенную минералами происходит моментальное вымывание карнолитов и заготовка становится похожей на мочалку. Или на швейцарский сыр,- Петя нервно засмеялся. Гость хранил молчание и внимательно слушал. — … Так вот. Получаем эдакую металлическую губку. Пористый металл. Окончательный этап — мгновенный рост кристаллов в открытых порах… вот, пока только обсидиан научился выращивать. И то не чистый — флокены мешают и мартенсит присутствует в избытке.

Потешкин скромно потупил глаза. Гость молча поднялся со стула во весь огромный рост. Филимон нервно потирал руки. Рамир Эльбрусович обстоятельно расстегнул пуговицы на пиджаке, запустил длинные пальцы во внутренний карман и извлек оттуда два плотно заклееных бруска зеленой бумаги. Положил на затертый стол.
-Здесь двадцать тысяч американских долларов, брат. — Сказал гость. — Это для начала. Купи все необходимые инструменты, оборудование… Тебе видней, короче… А это я заберу.
Он взял переливающийся морозными узорами клинок, завернул его в тряпицу и бережно заложил в глубины пиджака. Филимон проводил гостя в прихожую. Вернулся он с пожмаканым конвертом в руке. Распечатал. Прочитал.
-Лариска твоя денег хочет. — весело заявил Филька. — В суд грозится подать. Не хватает ей алиментов.
Потешкин прилег на раскладушку и, взявшись за грудь тихо застонал. Внутри вновь росли крепкие корни. Презрение и злость разливались по телу невыносимой болью.
-Будут ей деньги. — простонал он. — Сдохну скоро — все себе заберет.
-Ты это, Петя… сходил бы к доктору. — Забегал вокруг мастера Филимон. — Не нравишься ты мне. Зеленый стал весь. Извел себя напрочь.

Потешкин покорно кивнул головой.

*
Наступило лето. В кабинете врача сидел бледный сутулый человек и безразлично наблюдал за тем, как воробьи потрошат на подоконнике сухую булку. Доктор в белоснежном халате что то энергично писал. Хмурился. Грыз карандаш.
-Чего там, Иннокентий Павлович? — не выдержал Потешкин. — Все так плохо?
-Не знаю, не знаю Петр Ильич… Рано говорить. — Врач отводил глаза в сторону. — Ваши легкие меня тревожат. Пятнышки там подозрительные. Сгустки… Нужно дополнительные анализы провести.
-Когда?
-В следующий четверг на десять. — Доктор протянул Потешкину беленький квадратик бумаги с датой. — Я все подготовлю. И не переживайте. Современная медицина все лечит. Почти все.

Светило яркое солнце, било по глазам из синих луж, несло шальную феерию красок, но Потешкину было грустно. Уныло брел он по пятнистому тротуару в затхлую лабораторию на третьем этаже старого кирпичного дома. Быстро идти не мог — в груди возникала тянущая боль. Медленно, задыхаясь и покашливая, поднялся он по обшарпанным ступеням подъезда в квартиру Филимона. Отворил дверь и, не раздеваясь, пробрался на кухню. Там он к своему удивлению обнаружил двух невзрачных типов. Один, с прыщавым лицом сидел на стуле и внимательно рассматривал содержимое ящика кухонного стола. Второй, маленький и сухой, взобравшись на табуретку шарил рукой по поверхности навесного шкафчика.
-Потешкин? Петр Ильич? — вскочил прыщавый и протянул изобретателю потную ладошку.
-Он самый. — Настороженно ответил мастер. -Чем могу помочь?
-Ваша работа? — Прыщавый ловко извлек откуда то продолговатый серебристый предмет. Это был клинок, сделанный для Рамира Эльбрусовича. Лишь теперь он был одет в грациозную серебрянную оправу. Полированная рукоять из черной кости была искуссно инкрустирована перламутром. Торец рукояти украшали мозаичные пины и серебрянное кольцо с гравировкой.
-Моя. — Потешкин взял клинок в руки. Тот был остер, как бритва. — В смысле, железка моя. А остальное — Бог его знает. Я с костью не работаю...
-А с ним работаете? — Прыщавый опять произвел фокус и в его пальцах появилась фотография. Он ткнул ее в лицо Потешкина. С фотографии на мастера глядели стеклянные глаза Рамира Эльбрусовича. Смуглые плечи его были обнажены, а из шеи торчала черная рукоять ножа. Того самого, который Потешкин держал теперь в руках. Серебристый кончик ножа высунулся с другой стороны шеи и, словно дразнясь, отблескивал острой гранью. Из носа мертвеца вытекла струйка темной жидкости. — Вот такой шашлык получился. С кровью.
-Это не я… не мое...
-Разберемся. — Мелкий соскочил с табуретки. Ткнул в лицо Потешкина красной корочкой. — Управление по борьбе с организованной преступностью. Пройдемте, гражданин. Побеседуем в уютной атмосфере.

*
В тюрьме оказалось тоскливо. Хотя, Потешкин сравнительно легко отделался — два года колонии с возможностью освобождения через год. Убил не он — это легко доказал адвокат. А вот изготовление и сбыт колюще-режущего все таки пришили… Впрочем, прыщавый его обманул — обещал условный срок, если мастер напишет явку с повинной. Дали два реальных года. Хорошо еще, что Филимон успел спрятать тетради с формулами. Остальное оборудование и образцы изъяли во время обыска квартиры. На зоне Потешкин соврал — сказал что взяли за воровство. По двести двадцать третьей он сидеть не хотел. Он знал, что пронюхай «авторитеты» о его незаурядных способностях, прописали бы в «хате» навечно. Лепил бы финки да перья до скончания века. А так — уже через год он был на свободе. Досрочно- условное освобождение еще никто не отменял.

И вот теперь, помятый и бледный, он брел по осеннему парку к старому кирпичному дому. На облезлую кухню в разрушенную лабораторию. Поднялся по знакомой лестнице на третий этаж. Долго глядел на коричневую кнопку звонка. За дверью слышался глубокий женский голос и звуки двигаемых предметов. Голос женщины показался знакомым. Внутри мастера, возле гортани что то задергалось. Дышать стало трудно. Он уперся в дверной косяк и позвонил в дверь. Тишина. Позвонил еще раз. В замке провернулся ключ и металлическая дверь приотворилась.
-Петя? -удивленно протянул Филимон. — А ты чего не в тюрьме?
-Отпустили, -угрюмо просипел мастер. -Я хорошо себя вел.
-Ты извини, Потешкин, -потупил глаза Филимон. — Тут так получилось… в общем...
-Тетрадки верни.
-Какие тетрадки? А, записки твои, что ли? — у Филимона забегали глаза. — Знаешь, Петруха, ты пока там на зоне сидел, я это… патент сделал. Короче, тебе — пятьдесят процентов. И мне половина.
-Тетрадки… — хрипел Потешкин.
-Да пошел ты! — вдруг озверел товарищ и захлопнул дверь.
Потешкин стоял на оплеванной лестнице и плющ презрения рос в его венах необратимо. Достигал кончиков пальцев на ногах. Сводил судорогой скулы. Слепил глаза.
За стальной дверью раздался веселый голос Филимона:
-Это с водоканала, милая. Счетчики проверяют. Делать им нечего, бродягам, шастают по выходным...
Пошатываясь и трогая шершавые поручни ограждения, Потешкин выбрался наружу. Опять в его жизни все было хуже, чем вчера. Страстно захотелось в тюрьму. И уже не по двести двадцать третьей.

*
На парковой скамье, в свете фонаря сидел сутулый человек. Сипя и покашливая, он достал из целофанового пакета буханку белого хлеба. Аккуратно содрал жесткую хлебную корку и бросил в темную воду пруда. Затем Потешкин принялся рвать зубами мякину. Ожесточенно жевал ее и сплевывал на растеленную рядом газету. Пережевав таким образом всю буханку, он скомкал хлебный мякиш в однородную массу и уверенными движениями придал ей продолговатую форму. Поколдовав еще немного над тестом, мастер вылепил некое подобие пистолета. Подобрав с земли деревянную щепку, словно стеком, обработал ей хлебное оружие: придал тонкие детали, выдавил отверствие дула. Тщательно проработал шлицы винтов и мушку. Затем он извлек из кармана стеклянный пузырек черной туши, открыл его и стал крошить в него мыло. Вместо ножа использовал канцелярскую скрепку. В получившуюся мыльную суспензию он макнул кончик мизинца и принялся ею бережно натирать «пистолет». Вскоре оружие обрело насыщенный вороной цвет и характерный стальной отблеск. Вытянув поделку перед собой, Потешкин долго разглядывал ее в сумраке ночного фонаря, придирчиво поворачивал, выискивал дефекты. Удовлетворившись работой, уже при свете сереющего неба, он бережно завернул изделие в мягкую тряпицу и сунул за пазуху. Закрыл глаза и постарался улыбнуться. Однако улыбки не получилось — крепкие стебли обиды цепко держали его за горло. Плющ продолжал свой уверенный рост.

*
В железнодорожных кассах было шумно и полно народа. Очередь двигалась плотной змеей и, несмотря на раннюю осень, изрядно потела. Сквозь ряды путешествующих граждан сновали перекупщики билетов, карманники и попрошайки. Кассирша, ухоженная дама с металлическим голосом беспристрастно озвучивала цифры:
- Киев-Харьков на семнадцать тридцать. Два купейных. Двести сорок гривен. Верно? Следующий. Киев-Одесса на восемнадцать десять. Один плацкарт. Шестьдесят две гривны. Пересчитайте, пожалуйста. Киев-Ужгород, до Свалявы. Три студенческих. Сто восемьдесят две гривны. Билеты не забудьте… Граждане, не занимайте очередь ко мне! Через пять минут технологический перерыв!

Очередь заколыхалась и уплотнилась. Пару человек из хвоста перебежали в соседнюю кассу, но потом один передумал и вернулся назад. Вскоре за ним пристроился еще один — бледный сморщенный человек.
-Я просила не занимать! -звенела металлом кассирша. — У меня инкассация сейчас будет!
В ответ человек что то прокашлял, но остался стоять в хвосте. Это был Потешкин. Засунув одну руку за пазуху, он сквозь красные веки внимательно наблюдал за происходящим. Смотрел, как ухоженная кассирша закрыла окошко картонкой. Как к ней зашел инкассатор, крепкий мужчина с брезентовым мешочком. Как два сопровождающих охранника стояли снаружи, поправляя на боку пистолеты. Он напряженно следил, как толстые пальцы мужчины закладывают внутрь мешка тугие пачки денег и плотно затягивают кожанные ремешки.
«Все правильно, — решил Потешкин. — Я знаю — завтра будет лучше, чем вчера.»

И направил черный пистолет на инкассатора, шагнувшего в зал.

-Руки. — Прохрипел Потешкин. — Руки на шею!
Охранники метнулись, очередь взвизгнула и отшатнулась. Инкассатор заложил руки за голову, но мешок не выпустил. На Потешкина смотрели два черных дула охранников.
-Что же Вы ждете! -истерично завопила какая то женщина из толпы. — Он сейчас тут всех перестреляет!
«Это верно. — ухмыльнулся Потешкин. Он вдруг почувствовал, что ядовитый плющ, пустивший в нем ростки обиды, теперь вырос окончательно и овладел им полностью. Презрение к миру достигло апогея. — Нечего ждать. Все уже произошло.»
-Бум! — крикнул Потешкин и сделал страшное лицо. В ответ прогремело два сухих выстрела. Падая, Потешкин решил что разобъет себе голову о бетонный пол зала. Но этого не случилось: чьи то руки мягко подхватили его у самого низа, нежно подняли вверх, к самому лепному потолку. И, приглядевшись, изобретатель вдруг обнаружил, что держит его на руках старуха в цветастом платке. Из носу у нее растут жесткие волоски, а она прикладывает к нему детскую распашонку и плюет на темечко со словами:
-Петушок ты мой ненаглядный. Тьфу на тебя!.. Петенькой назовем.

Затем сновали ноги и тела, кто то бегал с тряпкой и горячей водой, но этого Потешкин уже не видел. У него опять все стало хорошо. И даже замечательно — боль в груди исчезла навсегда.
Yodli.