Радуга. Семь для секса и смерти

Автор: Aefron Оранжевое

Нож разбивает тонкую белую скорлупу, и оранжевое солнце летит, чтобы соприкоснуться с жаром. Изменить свою структуру.
Под воздействием перейти в иное состояние. И вот солнце нагревается, плацентарный пузырь, в которым оно содержится — лопается, солнце сочится светло-желтой сукровицей, которая растекаясь, темнеет, становится бурой, запекается пеной прибоя или пеной, что образуется при смеси крови и пероксида водорода. Солнце уходит в зенит и погибает, чернеет, источает миазмы органической гари.
Черное солнце на черном небосводе — единственная реальность насильно ослепленного. Оранжевое солнце, а затем еще одно летит на сковороду, словно глаза слепца и, упав, скользит по маслянистой, словно нефть поверхности.
Миранда прижимает глаза-солнца к поверхности металлической лопаткой, и держит не отпуская. Сукровица пенится, обугливается, по кухне расползается едкий дым, пригоревшей яичницы. Идут минуты, масло выгорает, и начинает плавится покрытие сковородки, добавляя в серенаду гари ноту тефлона. Рука Миранды все сильнее давит на сковороду, от усталости в руке появляется дрожь.
Неловкое движение и сгоревшая сковорода слетает на пол. Под ней начинает чернеть паркет. Но женщина этого не замечает, она смотрит на руку, в которой все еще зажата лопатка — на ее руке четыре пальца.
Дверь в кухню раскрывается, ударяясь о стену.
- Миранда, что здесь, происходит? Я почуял гарь...
Женщина, выходя из оцепенения, опускает руку, медленно оборачивается, она улыбается:
-О, я готовлю завтрак, да, я буду. Вас. Кормить. Завтраком.
Слово – пауза, слово-пауза. Ее речь как сообщение уставшего морзиста.
-Проклятье! Сейчас пол загорится. Здесь все в дыму!
- Так открой окно и положи сковороду в раковину.
Мужчина распахивает окна, и судорожно начинает искать полотенце, что-нибудь, чем можно было бы подхватить раскаленную утварь.
-Где все полотенца, что ты делаешь, твою мать?!
Женщина поднимает подол юбки, на ней нет нижнего белья, краем юбки берет ручку сковородки, ставит в раковину, поворачивает кран. Алый металл гаснет. На юбке остается выжженная дыра.
-Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
-Я задумалась.
-Задумалась так, что чуть не спалила весь дом, если бы я не услышал запах гари, мог бы сгореть весь дом, о чем ты думала? Я понимаю, после всего, что с тобой произошло...
-А ты знаешь, что со мной произошло? Левая бровь женщины медленно ползет вверх.
Мужчина садится на стул и закрывает лицо руками.
-Не знаю, не знаю, если бы ты рассказала, ты же можешь мне все рассказать, до того, до твоего исчезновения мы ведь доверяли друг другу.- Его голос практически срывается на крик, а затем падает до шепота.
-Сука, ты оставила Анну в машине на сорокаградусной жаре и ушла на два часа в магазин.
-Ну ты же знаешь очень сложно выбрать нужную вещь — она должна быть безукоризненна. Миранда провела языком по пересохшим губам.
-Ты свихнулась, у девочки — был тепловой удар, а это? Это то, безукоризненное, из-за чего можно рисковать жизнью дочери?
Его взгляд пал на стену, на которой висело семь ножей. Семь образчиков прекрасной углеродной стали.
- Дарел, ты говорил с психиатром — ты знаешь психически я полностью здорова, а Анна твоя дочь. У меня нет детей.
- Еще два месяца назад она была и твоей дочерью тоже, дрянь!
Женщина подходит к мужчине и садится верхом на его колени, хватает за волосы и шепчет в лицо:
-Я дрянь, сука? Так докажи это, или ты можешь гордиться лишь тем, что извергаешь семя? Этим ты дорожишь — своей спермой в этом маленьком тельце? А когда она станет старше, ты будешь скрывать свое желание оплодотворить и ее, ведь в этом единственное твое назначение. Соитие со своим соком, своим отдельным я, но все же твоим я. Если ты хочешь отсосать у себя — сходи к хирургу. А моей вины нет в том, что твоя восьмилетняя дочь не умеет открывать двери машины изнутри.
Женщина резко отпускает голову мужчины.
-Миранда, извини, просто после твоего исчезновения на два месяца ты стала другой.
-Нет, ты просто забыл, я никогда не умела готовить.

Градации серого.

Серые стекла, серые потоки машин, светло-серое небо. Белый конверт на сиденье рядом. В нем серое извещение об увольнении, написанное черными чернилами. Облака и асфальт — один цвет.
Вот и серое четырех этажное здание с маленькими черными змейками трещин и отблесками белых окон. За окнами видны стены, чуть темнее самих окон. Звенит звонок — и звук его отдается пеплом.
Напротив здания стоит женщина средних лет, на ней одета длинная шерстяная кофта,
бесформенная юбка до середины икр и пляжные шлепанцы. Дует холодный октябрьский ветер.
Волосы женщины неровно острижены до середины плеч, в губах задумчиво перекатывается сигарета.
Позади нее припаркован внедорожник.
Звонок — и недра школы распахиваются, выпуская детский муравейник. Градации серого.
Анне — восемь, Лине — семь. Их белые головы, словно яйца муравьев, неспешно движутся в серо-черном детском потоке. Сейчас они увидят большую черную машину и побегут к ней.
Женщина прикуривает одну сигарету от другой.
- Какой пример вы подаете детям Миранда, это школьная площадка начальных классов! – наверное, чья-то родительница или преподавательница.
Серое пятно, там, где голова — движется черное отверстие.
Миранда некоторое время размышляет, не вложить ли сигарету в это отверстие, но в итоге кидает окурок под ноги. И больше не обращает внимания на преподавателя, или кем бы этот человек ни был.
-Лина, Анна, садитесь в машину.
Серый смог, черная обивка салона. Яркая белая надпись на указателе — 100, шрифт ниже темнее.
-Мама, а у нас сегодня был урок рисования — говорит одна из белых голов, та, которая поменьше.
- Рисование это хороший предмет, Лина. Но, на мой взгляд, скульптура интересней.
Если ты будешь совершенствоваться, ты можешь стать архитектором.
- Мам, а я думала, что если рисуют, то становятся художниками.
- Нет, Лина, художником тебе не стать. Талант отрицает здравомыслие, запомни это хорошо, но ты можешь научиться рисовать чертежи зданий, такие как мы проезжаем сейчас, даже такие, как твоя школа. Представляешь — ты чертишь по заказу еще одно такое здание, и еще. По твоему чертежу их строят — здорово, да много, много, таких школ.- Миранда улыбается.
-Да, мам, наверное, здорово.
-А я думала, что рисовать можно и того, чего не бывает. — с грустью в голосе говорит Анна.
-Но если этого не бывает, как ты это нарисуешь? — за окнами один район сменил другой.
-Девочки, посмотрите в окно! Так вы должны рисовать: серое, серенькое, сероватое- Миранда улыбается.
- А знаешь мам, мы сегодня не обычно рисовали.
-Принесли новую бутафорию для натюрмортов?
-Нет, мы рисовали углем. Градации серого.

В красном

Миранда сидит на балконе. Перед ней сплошной холст дождя. Листья еще не все упали, но те, что упали, разлагаются в мокром месиве. Женщина наливает сок в стакан. Красный, вязкий. Томатный сок – соленый и безвкусный, как кровь. Стекло в ее руках покрылось испариной от холодной жидкости. Стакан становится мокрым и скользит в руке. На руке четыре пальца. Она подходит к краю балкона и подставляет стакан под дождь. Капли, что попадают туда, медленно осветляют кармин. Миранда ставит стакан с соком под плети дождя. Поток воды выплескивает алую жидкость на мраморный пол — красные струйки бегут вдоль прожилок мрамора, словно по кровостоку.
Женщина наклоняется и погружает руку в воду с томатным соком, затем неспешно облизывает пальцы, прикрыв глаза.
Слышится голос. Дарел вернулся домой — она вытирает руку и выходит с балкона.
-Миранда, ты дома? — Он стоит в коридоре, бардовый галстук, словно вырванная гортань болтается на светлом пятне рубашки.
-Знаешь, я подумал, может быть сегодня вечер может быть, таким, каким он давно не был. Я купил вина.
Вино и мы, ни детей, ни еды. — он засмеялся.
-Прекрасно, тогда иди, создавай атмосферу, а я приготовлюсь.
-Помнишь то красное платье, что ты купила прошлой весной — мне оно очень нравится.
-Конечно, Дарел.
Миранда уходит в свою спальню. Из детской слышится веселый смех.
Войдя в комнату, она ставит кресло напротив настенных часов с маятником, садится в него. Руки спокойно лежат на подлокотниках. Ее взгляд следует за бронзовой секундной стрелкой. Взмах — щелк, взмах — щелк.
Постепенно часы растворяются, исчезает комната, на ее губах появляется улыбка, но вскоре она опадает как октябрьский лист, а взгляд становится озером безнадежности.
-Миранда!
Она резко поднимается, сбрасывает халат и идет в гостиную.

-Я, кхм. Я удивлен. Но ты прекрасна и без всякой одежды, конечно, конечно. Романтика, да, и немного эротики. Мне тоже раздеться? Дарел пытается скрыть смущение.
-Нет, у тебя очень, как ты сказал, эротичный, галстук, в нем есть нечто побуждающее.
Дарел разливает красное вино. Они молча пьют.
-Говорят вино похоже на кровь. Кровь, любовь, вино.
Миранда изучает бокал держа его напротив света.-
- Вино не похоже на кровь Дарел, и, чтоб ты знал, к слову любовь есть более пятидесяти других рифм.
Миранда разбивает бокал и ударом рассекает ему горло.
- Кровь вот такая. Дарел.
Хватаясь за горло, Дарел вскакивает с кресла, шатаясь, ищет что-нибудь, чем можно было бы защитится.
-Сука — хрипит он, кровь из горла течет вдоль багрового галстука, сливаясь с ним.- Почему?
-Намерение, Дарел. Все зависит от намерения. Если есть намерение, даже твоя Анна смогла бы тебя убить.
Ты не готов, ты даже во сне не можешь себе такое представить — твое скудное воображение — твоя слабость.
Дарел падает, пытается отползти к двери. Миранда разбивает бутылку.
-Кровь — это красное. Люди умирают, поскольку отбрасывают все мысли о том ужасном, что может с ними произойти, они теряют инстинкт самосохранение. Как домашний скот. Корова не помыслит защитится от молота, который размозжит ей голову, она выведена, как послушная скотина. А где наш заводчик, Дарел?
А знаешь как это произошло? Сели однажды волки вкруг и придумали закон. Закон ведет тебя на бойню, мораль делает тебя готовым стать мясом. Массы, мясо, дрожащая племенная плоть — ты не более чем это.
-Миранда, пожалуйста, вызови врача! Черт, ты же сама врач!
-Ты забыл, у меня отобрали лицензию.
-Ты можешь найти другую работу.
-Я не собираюсь менять специализацию, и для этого мне не нужна лицензия.
Миранда размахивается и вонзает разбитую бутылку ему в живот, Дарел пинает женщину ногой, и она отлетает в угол комнаты, ударяясь головой об угол шкафа. Он вытаскивает бутылку и ползет к двери. Она медленно приходит в себя, встает, направляется к нему.
-Дарел, прости я была, не в себе, что я наделала. Она опускается на колени рядом с ним.
-Вызови скорую!
-Конечно сейчас, сейчас… Ее рука находит разбитую бутылку, и она начинает кромсать его лицо, он пытается защититься руками, но стекло режет и руки. Утомившись, она вонзает осколок в шейную артерию. По его телу проходит дрожь, он затихает.
Миранда вставляет пальцы в рану на его животе, делая круговые движения, корчит истомную гримасу, смеется над собой, вытирает руку.

Семь сверкающих лезвий, веревка. Самое большое для разрубания костей и еще кое-чего. Миранда открывает шкафчик с лекарствами, в дальнем углу ее рука ищет красную коробку. Когда-то она служила футляром для свадебного ожерелья. Миранда берет скальпель и идет в детскую.
Две пары напуганных детских глаз смотрят на нее. Две светловолосые очень похожие маленькие головки.
Миранда запирает дверь за собой.
Она подходит к одной из девочек, хватает ее и тащит к стулу, та истошно кричит, тонким лезвием Миранда ударяет ей по рту.
-Самые отвратительные дети — крикливые, Лина — будешь кричать — отрежу язык.
Анна пытается помешать Миранде связать свою сестру.
-Мамочка, что ты делаешь?! — ее лицо в слезах, она берется за веревку, и в этот момент Миранда большим ножом отсекает ей кисть.
Девочка истошно орет. Женщина берет вторую руку ребенка, замахивается, но нож проходит по касательной и кисть остается висеть на сухожилии и коже. Девочка падает — у нее болевой шок.
Лина тихонько всхлипывает, привязанная ко стулу. Кровь вместе со слюной из порезанного рта течет по подбородку.
Миранда поворачивается к Лине:
-Будь умницей отгадай загадку, что такое черное солнце на черном небосводе?
Лина лишь смотрит и тихонько поскуливает.
-Впрочем, сама увидишь. Женщина крепко держит мотающуюся голову ребенка и скальпелем делает надрезы вокруг глазниц.
Лина визжит и вырывается. Лезвие делает глубокий разрез на щеке. Ткань раскрывается темно-фиолетовым цветком. В его сердцевине видны жемчужины зубов.
-Ты все испортишь, дурочка. Миранда берет вазу с комода и оглушает девочку. По ходу она пинает лежащую в луже крови Анну:
-А ты должна была смотреть и не мешать!
Миранда кладет в пакет две пары напуганных детских глаз. Она вся в красном.

Радуга

Говорят, что тот, кому удалось избежать смерти, начинает ценить жизнь по-новому. Мир раскрывается во всем многообразии цветов, красок, возможностей. Начинаешь воплощать детские мечты, заниматься тем, чем действительно хотел и говорить, что думаешь.
Для меня же мир без смерти стал унылым черно-белым кадром. Где все блага жизни — представляются лишь занавесом, ширмой, скрывающей человеческий страх, никчемность и пустоту. После того, что я видела, и в чем учавствовала, я уже не могу смотреть на окружающее прежними глазами.
Пол года я честно старалась адаптироваться после, как сказали бы, психологической травмы. И психологи же, сказали бы, что это слишком незначительное время. Но подобные предположения были бы ошибкой. И рассказывать правду о том, что произошло в те два месяца моего исчезновения тоже было бы ошибкой. Будучи хирургом, я видела много смертей, а человеческая плоть всегда была для меня холстом. Наверное, вы скажите, я была очень плохим врачом.
Психологическая травма должна была бы у меня, в таком ракурсе, случится в университете.
Но за этим кроются совершенно иные механизмы и мотивы.
У меня была возможность соприкоснуться с тем, что наука, да и любой здравомыслящий человек никогда бы не принял и не признал. А доказательства
я не смогла бы представить. Не потому, что не могла. Я не хочу препарировать чудо, каким бы оно с нравственной точки зрения не было. Не хочу, чтобы сотни ученых втыкали в него иглы, опутывали сетью приборов. Устроили аттракцион для любителей пощекотать нервы, и сделали козлом отпущения своих несчастий. Мир гармоничен такой, какой есть. Не мне вносить изменения.
И если бы вы знали, то, что знаю я — вы бы не посчитали мои поступки по отношению к тем, кто юридически доводился мне семьей — преступлением.
Представьте, вы вынуждены прибывать в серой комнате с одним грязным окном, по которому ползают вялые мухи.
Пока они ползают — они не мешают. Но предположим, вам нужно изо дня в день кормить, играть, претворяясь тоже мухой, предоставлять им возможность ползать по вам, слушать жужжание, в котором смысла — только для мухи. В общем, вам это надоест и от скуки или раздражения вы, возможно, прихлопните одну другую. Моральный закон относительный. А проще, возможно, вы не убиваете мух, только потому что у вас нет мухобойки или липкой ленты. Подумайте о том, скольких рядом с вами вы считаете ничтожными, но скрываете это, поскольку поделать с этим все равно ничего нельзя. У вас просто нет для этого намерения, силы. Это то, что вы сами себе запретили и глубоко вытеснили.
Я же отправляюсь к кроличьей норе, хотя шанс на то, что я опять попаду внутрь очень невелик. Возможно я умру, так и не вернувшись.
Миранда.

Вода обтекала обнаженное тело, смывала красное. Искусственная вода такое настоящее красное. Она была холодной и наносила свои химические примеси
на хрупкую слизистую сизой разбухшей плоти. Рука Миранды по кисть находилась в ее влагалище. Такое было бы невозможно, если бы у нее было пять пальцев.
Но у нее не было костей и суставов, что составляют большой палец. Поэтому узкая ладонь легко входила в лоно. Иногда женщина вынимала ее, облизывала тонкий продольный шрам и вставляла уже в неестественный вход. Волна конвульсий пробежала по ее телу, она выгнулась, в сладострастной судороге вышибая ногой пластиковую дверь душевой кабинки. Душ упал, перевернулся, и теперь орошал пол ванной комнаты, словно газон. Рот Миранды был широко раскрыт, и вытекающая слюна смешивалась с каплями воды, стекающими с волос. Глаза ее были глубоко закатаны.
Семь, ровно семь. Так было всегда. Почему, Миранда не знала. Насколько сильно бы она не была возбуждена, удовлетворяла ли она себя сама или при помощи мужчин — всегда было ровно семь волн, семь спазмов оргазма. Семь — и приторная горечь, похожая на чувство брезгливости на физиологическом уровне. Как завершающий диссонирующий аккорд на слабую долю в победоносном марше. И этот аккорд также был сладок. Казалось в него вмещалась вся, остывшая похоть мира, влажный сок монахинь под рясой, читающих молитву не отрывая взора от лика своего спасителя, соленая сперма повещенного, конвульсии сильного мужского тела, обезглавленного во время соития, животная страсть существ, не обладающих сознанием, пароксизм пылающей женской плоти средь холодный, гниющих тел, кровь смешанная с семенем, отрубленные детские кисти с нежной, бархатистой кожей, ласкающие клитор.
Семь. Миранда лежала на полу, гиперемия, вызванная возбуждением блекла. С трудом она поднялась и шатающейся походкой вышла из ванны, пришла в спальню, мокрая
укуталась одеялом и сразу же уснула.
Проснулась она рано. Но хмурое октябрьское солнце уже сдалось осаде серого неба. Женщина истомно потянулась, зевнула, скинула все еще влажное одеяло.
Одела она то, что уже носила пол года: длинную не по размеру бежевую кофту и выцветшую, бесформенную юбку, на которой с правого бока красовалась прожженная сковородкой дыра. Подошла к зеркалу, запустила руки в густые русые волосы до плеч, и, взглянув на отражение, поразилась: как же молода она выглядела.
Синие глаза буквально искрились озорством, на скулах проступал легкий румянец. Двадцать пять — не больше, если не открывать рот. Желтые зубы и пародонтоз сразу прибавляли с лихвой десяток лет. Миранда состроила своему отражению рожицу и стала похожа на хитрого хорька. Позабавившись еще немного, она покинула спальню.
Прошла через коридор, повернула ключ, распахнула дверь. Легкой походкой сбежала с третьего этажа.
Во дворе стоял полноприводный покоритель непроходимых земель. Миранда щелкнула пультом. Черный зверь пискнул в ответ и пустил ее внутрь.
Оборот – и монстр басовито загудел. Миранда нажала на газ.
Она ехала к кроличьей норе, где уже однажды провела сто дней.
Над городом, в умытом небе проступала радуга.