Школа 5

Автор: PervovAlex В исторический период, когда страна готовилась к первым президентским выборам, мы с Мишей боялись, что большинство проголосует за лидера КПРФ Геннадия Зюганова, и он поведёт нас в «светлое прошлое»: запретит зарубежную музыку, уберёт с полок магазинов импортные товары, и мы снова вернёмся в «совок».
Метаморфозы произошли и в музыкальном кружке. Преподаватель по гитаре, Ирина Владимировна, плавно пересадила меня на бас балалайку, и полностью переключила на неё. Этот инструмент отличается от обыкновенной балалайки своим большим, чуть меньше контрабаса, размером. Партии были, мягко говоря, простые. Целостную картину я услышал лишь месяцы спустя, когда впервые нас собрали в оркестре народных инструментов, под названием «Росинка».
Каждое воскресение теперь мы собирались всем составом и репетировали русскую народную музыку. Гитара, на словах, ушла на второй план, а на деле её заменила бас балалайка. Я глядел в ноты, исполнял свои монотонные партии, и думал только об одном – «Когда же начнутся занятия по гитаре?».

Мама депрессовала, не могла смириться с обидой. Потом где-то познакомилась с дядей Володей. Это был молодой распиздяй, работающий в музыкальном ларьке и занимавшийся звукозаписью. Мы с ним сразу нашли общий язык. В тот момент я часто слушал альбом The Cure “Mixed up”. Меня до самого нутра пробирал мощный ремикс песни “Fascination street”. С дядей Володей мы подолгу говорили о музыке до тех пор, пока мама не заходила ко мне в комнату и не спрашивала у него: «Ты идёшь?».
А вечерами начинались пьянки и гулянки, порой длящиеся до утра. Временами он заваливался с компанией. Пьянки длились до трёх, четырёх утра, а утром я вставал и шёл в школу.
Летом, несмотря на моё нежелание, под давлением руководительницы ансамбля «Росинка», я уехал в лагерь. Там я скорешился с вожатыми – два Сергея, которые жили в моём районе и были старше меня на год. Поездка оказалась весёлой. Как-то вечером в лагере была дискотека. Впервые я попробовал спиртное, любезно налитое Серёгами.
Вернувшись, я продолжил с ними дружить. Они были типичные дворовые пацаны, тусующиеся у подъезда с гитарами. Пели армейские песни, Цоя и «Всё идёт по плану». Я снова стал слушать «Кино», и открыл для себя группу «Гражданская оборона». Сама песня «Всё идёт по плану», особенно в дворовом исполнении, мне не понравилась. Но когда я услышал альбом с ужасным, примитивным звучанием, агрессивными криками и текстами Егора Летова, во мне, словно, что-то проснулось. Гр.Об. был созвучен с моим мироощущением. Я не мог объяснить этого словами. Я перестал стричься вплоть до 1999 года и через полтора года у меня отрасли длинные волосы.
Мама проявляла крайне негативное отношение к моему новому увлечению. Тексты, манера исполнения Летова, и в особенности использование ненормативной лексики, вызывали в ней раздражение и негодование, и она желала запретить мне его слушать. Она жаловалась всем знакомым на моё увлечение, и в качестве примера творчества Гражданской обороны, предъявляла им песню «Поебать». Показывая, вот мол, какие у него песни матерные, бессодержательные и плохие. А в поликлинике, терапевту – тётеньке с хмурым и авторитарным лицом, жалуясь, говорила, какая разрушительная и ужасная музыка меня интересует, и в качестве примера со смаком повторяла напевно строчку «Мне насрать на моё лицо». Врач, глядя на меня, качала головой, и с упрёком спрашивала меня: «И тебе не стыдно?».

Я влился в компанию новых друзей. Тусовки проходили на чердаке дома одного из них. Все курили, пели дворовые песни под гитару, играли в карты… Я тоже пытался начать курить, хотя процесс не вызывал у меня удовольствия. По выходным стали выпивать. Несколько раз я заявлялся домой «под градусом», но мама ничего не замечала.
В школе я стал дружить с одноклассником Сашей. Мы сошлись с ним на музыкальной почве – как выяснилось, он давно слушал Гр.Об. Я переписал у него другие альбомы. И тогда я услышал другого Летова, менее агрессивного, более мелодичного и философского. Альбом «Сто лет одиночества» — пожалуй, лучшее, что было сделано в Российском андеграунде… Новоиспечённые друзья, однако, не разделяли моё увлечение Летовым, их гораздо больше вдохновляли песни а-ля «Зачем ты это сделала, надела платье белое»».
Девятый класс прошёл под знаком «Вечерние тусовки и пьянки по субботам». Школа отошла на задний план. В один день я как обычно проснулся, вышел из дома, и понял, что не хочу идти на уроки. Не желаю видеть одноклассников, непонимающих Yello и Летова, но на ура воспринимающих «Руки вверх»; слушать учителя по алгебре, достающего с уравнениями, тяжко вздыхающего по поводу того, что «Ответ неправильный. Перед единичкой в третьей строке решения ошибка в знаке, отсюда всё решение неверное. Что за ученик? Не может решить правильно уравнение!», и которой хотелось сказать в ответ «Вот сыграйте мне на гитаре простейшую гармонию с мелодией песни The Cure “Love song”. Не можете?! Что за учителя? Элементарные партии не могут сыграть!». Ноги понесли меня в сторону остановки, я сел в автобус, прокатился по городу и вернулся обратно домой, прикинув, что мама должна была уже уйти на работу. Слушал музыку, играл на гитаре, смотрел mtv (теперь и у нас его крутили 24 часа в сутки).
На следующий день сделал то же самое… и так всю неделю. Потом всё же пришёл в школу, и сказал, что болел, а справку потерял.

Всё лето я протусовался со своим троюродным братом Мишей. Мы продолжали играть на гитарах и записываться на магнитофон. Исполняли по-прежнему кавер версии, но постепенно стали выдумывать своё. Звучали записи смешно и абсурдно. Стали думать, как назвать группу. Обозвали по первому слову, пришедшему в голову — “Voimix”. Так назывался финский маргарин, который мама покупала вместо сливочного масла, т.к voimix был дешевле.
В этот период мы стали регулярно ходить в магазин «Авалон», торгующий фирменными компакт дисками. Познакомились с владельцем, продавцами и их знакомыми, увлекающимися хорошей музыкой. Все они были взрослыми людьми, в возрасте от 30 до 45 лет. Миша записывал через них недостающие альбомы The Cure, а затем открыл для себя Nick Cave, The Smiths, Morrissey, Siouxsie & the banshees… Я в свою очередь достал наконец-то три альбома джазового пианиста Herbie Hancock, с записями которого хотел ознакомиться уже давно, но в нашем городе о нём никто не слышал.
Началась новая волна знакомства с музыкой. Канал mtv потерял для меня актуальность, но являлся массовым развлечением для тех, кто не так давно ещё посмеивался над моими вдохновлёнными рассказами о нём. Теперь источниками музыкальных открытий стали для нас старшие, искушённые знакомые.
…Лето подходило к концу. Миша и я шли из «Авалона». Небо затянуло тучами. Моросил дождь. Мы побежали, и спрятались под крышей музыкального ларька. Я попросил у продавщицы поставить кассету с записью группы The Doors “Strange days”. С первых секунд магического вступления хаммонда, вступающей бас гитары и пропущенного через студийные примочки вокала Джима Моррисона, исполняющего заглавную песню альбома, я захотел поскорее услышать этот альбом. В кратчайшие сроки осуществил мечту. Понял, что не ошибся. Другие альбомы были не менее великолепны. И понеслось: Led zeppelin, Jimi Hendrix, бесподобный “Machine head” и “In rock” британской группы Deep purple…
Вкусы с Мишей у нас сходились на тот период только в одном исполнителе – David Bowie. С «Кино» было покончено во второй раз…
У Миши дома мы слушали «очередь» и играли в «бурли». Бурли – это наше название игры в щелчки. Суть заключалась в следующем: на шахматную доску расставляются шашки. Щелчком пальца мы били по ним, целясь в фигуры противника. Цель – выбить с шахматной доски все шашки, так, чтобы на поле остались свои. Раунд проигрывал тот, чьи шашки первыми исчезали с игрового поля. Победитель продвигал свои фигуры на ряд вперёд. Затем выстраивал фигуры в пирамиды различных комбинаций. Собственно, мы их и называли бурлями, из чего и произошло название игры.
Но главным была, так называемая, «очередь»: мы ставили друг другу альбомы любимых групп, список которых был заранее составлен в алфавитном порядке. Таким образом мы переслушали почти всю любимую музыку друг друга. Впоследствии, многое из услышанного у троюродного братца, я полюбил сам. А вот лично его очень сильно раздражала «Гражданская оборона». Я потом сам прекратил слушать Летова. В своих рассуждениях тогда я пришёл к тому, что Гр.Об не вяжется и не сочетается в одном ряду с великими исполнителями. Свои взгляды я пересмотрел.
Такие увлечения пагубно отразились на моих отношениях с людьми «чердачной тусовки». Они много говорили о будущей службе в армии, продолжали петь дворовые песни. Возникали музыкальные споры между мной и ними. Однажды я включил кассету с записью альбома Дэвида Боуи “The man who sold the world”, что вызвало примерно такую же реакцию, как и попытка поставить Нирвану на школьном вечере.
Я вновь летом уехал в лагерь, но на этот раз всё было не так интересно, как в первый раз. На следующий день, после приезда, мы ушли в лес «отметить». За нами поплёлся один из парней, на несколько лет младше нас. Ему тоже налили. Парень, захмелев от двух стопок, повеселел. Затем стал барагозить. В результате его спалили, а заодно и всех остальных, кто выпивал с нами. Главным образом досталось вожатым – Сергеям. Мне каким-то чудом удалось соскочить — слишком трезвый был. Но всё обошлось. Дело в том, что мама одного из Сергеев была директором «Дома творчества детей и юношества»… Он, позже, раздражаясь во время музыкальных споров, кинул мне в качестве, как он думал, весомого аргумента, фразу: «Вот то, что я у тебя Дурз слышал (именно так и произнёс название The Doors), так это вообще дерьмо». Мои дорожки с пацанами разошлись.

К завершающему, одиннадцатому классу, я бросил кружок по гитаре, в котором давно, по сути, меня использовали в качестве бас балалаечника. И как-то на уроке физкультуры с Мишей – тем самым, который отказывался отвечать на уроке литературы про вяленую воблу, разговорились. Он удивился, узнав о моих новых музыкальных вкусах. После уроков, то у него, то у меня, мы также слушали «очередь». Миша слушал в основном punk и doom metal.
Но не обходилось и без его «фишек».
Однажды на уроке физики кто-то стучал по батарее.
- Миша, хватит стучать, — сказала физичка.
— Что?! — возмутился он — Да это не я стучу! Я вообще сейчас делал домашнюю контрольную работу по алгебре.
Но стук не прекращался. Физичка психовала, и, в конце концов, выгнала его из класса. Он стал возмущаться. Она назвала его за это «Говно на палочке», а он в ответ обозвал её «тупая, очкастая дура». И прежде, чем выйти сказал:
- Позовёте, если снова застучит.
Последний год в школе радовал с одной стороны, а с другой – ставил вопрос: «Что же дальше?». Все более-менее определились, куда поступать. Парни стремились в университет в основном для того, чтобы получить отсрочку от армии. Я склонялся к филологическому факультету. Иной альтернативы для себя не видел. В то время больше половины класса ходили на платные подготовительные курсы в университет. Миша тоже их посещал, готовился к поступлению на сельскохозяйственный факультет по специальности «механизация сельского хозяйства». В школе, споря с учителями, он так и заявлял: «Какая, нафиг, астрономия? Меня сейчас интересует только физика, алгебра, чтобы сдать вступительный экзамен в университет». Контрольные работы по алгебре я приноровился списывать у него. Таким же образом сдал письменный, выпускной экзамен по алгебре (В то время про ЕГЭ никто ещё слыхом не слыхивал). Часто мы с ним спорили:
- И какой смысл поступать на филологический? Дальше-то что будет? — недоумевал он.
- А после сельскохозяйственного что?
- Механиком можно работать. Я лично буду машины ремонтировать, там бабки можно заработать. А после филфака? Один путь – учителем русского языка и литературы, как Ирина Юрьевна.
- Может и так. Но на остальные факультеты в основном требуется сдавать алгебру.
- Поступай со мной! Так же спишешь у меня письменный экзамен!
- И потом все пять лет списывать?
— Да какая разница?! Главное – поступить, а там уже можно как-нибудь мухлевать, чтобы сессии сдавать. А гуманитарии – бесполезны и никому не нужны.
По поводу последнего спор возникал не только с ним. Мой дедушка был того же мнения.
- Кому нужны эти филологи? Какая разница, как писать «ме» или «мя»? Надо получать нормальную, мужскую специальность, и работать на производстве, — утверждал он.
Дед регулярно критиковал политику Ельцина, и не мог смириться с распадом СССР. Считал, что новая власть уничтожила производство и развалила страну.

Вечерами я сидел в темноте на кухне, уходил в музыкальный мир. Закрывал глаза, и мой город исчезал. Я мысленно переносился в другое время, иную эпоху. Моими друзьями были David Bowie, Ian Gillan, Robert Plant, вечно двадцатисемилетний Jim Morrison… Я мечтал о другой жизни, где много любителей другой музыки, где существуют пути и возможности реализовать себя в творческом плане… Меня пугала перспектива неудачи и дальнейшей невостребованности. Маячила смутная неизвестность. Честно говоря, мы с троюродным братом регулярно обсуждали нашу страну и сравнивали её с другими континентами. Возникало множество вопросов. По той же музыке, например, – почему у них так много качественных, интересных исполнителей на любой вкус, а в нашей стране лишь скудные, вторичные, самодеятельные группы? Почему так популярны попса и блатняк, которые слушает основное население страны? Почему диски Джона Лорда, Дэвида Боуи, Herbie Hancock необходимо заказывать через владельца «Авалона», а всякие «Дым сигарет с ментолом» звучат их каждой щели, и их ежедневно покупают в больших количествах? У нас, конечно, были идеализированные представления о западных странах, но частенько я жалел о том, что не родился гражданином другой страны.
Мама удобряла почву неуверенности, неопределённости и неясности, как найти себя в этой жизни и быть нужным миру, но так, чтобы он не загонял тебя в рамки и не использовал в качестве винтика в своём механизме.
Особое негодование у неё, как и у дедушки, вызывал мой честный ответ о том, что всё, чем бы я на самом деле хотел заниматься – это музыка. Помимо игры на гитаре я упражнялся в вокале. Слушая любимых исполнителей, пел вместе с ними, копировал манеру исполнения, учился вокальным приёмам, и старался брать нужные ноты.
Мама ежедневно твердила, что гитаристы никому не нужны, что со своей «сраной» музыкой я всю жизнь буду сидеть у неё на шее, и вообще пора браться за ум…
Здравое зерно в этом было. Без музыкальной школы в консерваторию не принимали, да и я не собирался заниматься академической музыкой. Расклад был не в мою пользу: то, чем хотел заниматься я – было не востребовано, как Nirvana на школьном вечере. А тому, что считалось полезным, не соответствовал я. Кажется, это называется аутсайдерством…
…Последний звонок. Выпускной вечер. Мы закончили школу! Стали взрослыми! Ура!..