День Исполнения – I. Книгочей

Автор: Ворожейкин Платон Вилкин устало шел по улице небольшого азиатского городка. Полуденное солнце палило безжалостно. Страшно хотелось пить. Утолив на свой страх и риск жажду у торчащей на перекрестке колонки (вода имела весьма затхлый запах), он ощутил свежесть и прилив новых сил для дальнейших поисков.

Ни названия городка, ни даже страны, в которой он располагался, Платон не знал. Это был просто очередной незначительный населенный пункт, в который Вилкина занесло хаотичным ветром его собственной спонтанности. В его планы не входило задерживаться здесь и на час. Но то, что с ним произошло в этом городишке, иначе как словом «застрял» назвать было нельзя.

Люди тут встречались редко. Немноголюдной стала вообще вся азиатская часть планеты. Подавляющая масса населения, достигнув всем скопом Просветления, разорвала оковы обусловленного мира и покинула его навсегда. От тех оставшихся, что встречались по пути, пользы тоже было мало. Заслышав русскую речь из уст Вилкина, миловидные азиатки застенчиво отворачивались и старались поскорее удалиться. Мужчины, глупо улыбаясь, пытались вещать что-то на своем языке, и контакта все равно не выходило.

Карточка, прежде вытаскивающая Платона из самых, казалось, затерянных уголков, теперь лежала в кармане мертвым грузом. Единственный обнаруженный в городке банкомат, расположенный в павильоне местной железнодорожной станции, уверенно констатировал отсутствие средств на счете и презрительно при всякой попытке отрыгивал кусок пластика в руки его владельца.

А ведь денег-то нужно всего ничего – на билет до ближайшего хоть сколько-нибудь крупного города. И вполне возможно, что находится он не так уж далеко.

Двигаясь сквозь плотный раскаленный воздух, Вилкин на чем свет стоит проклинал и эту незнакомую страну («Так вот и окочурюсь здесь без еды!»), и бестолковых аборигенов, и нестерпимую жару, и свою неосмотрительность и легкомыслие, да и вообще то, с чего все началось.

А началось все вот с чего.

Случилось так, что у густо населяющих планету людей одновременно сбылись их заветные мечты. Ну, во всяком случае, актуальные на тот момент. Сбылись сами собой. В один, что называется, прекрасный день. Без всякого предупреждения и объяснения каких-либо причин.

Результаты этого события стали проявляться сразу и к тому же повсеместно. На пляжах жарились под жгучим солнцем тела отдыхающих. Отдаленные романтические аллеи скверов устилали летящие с пестрых осенних крон задумчивые листья. Склоны загородных пригорков, выступавших из общего рельефа, искрились свежим снегом на радость бордерам. Транспорт подъезжал к остановке, как только там показывался потенциальный пассажир, светофоры все и вся встречали только дружелюбным зеленым глазом, а таксисты так и норовили подвести кого-нибудь бесплатно.

Дворник Тимофеич теперь был вечно пьян… Хотя тут для него как раз ничего не изменилось.

У многих, как и следовало ожидать, в тот памятный день под кроватью, в шкафу или прочих местах обнаружился чемодан, набитый долларами, евро или иной валютой. Правда, вскоре стало очевидным, насколько для большинства из них эта мечта была опрометчивой. Потеряв голову от счастья, эти граждане оказались способны лишь на то, чтобы пуститься в разгульно-бесшабашное гусарство. На ежевечерних ассамблеях в элитных заведениях они с самым беспрецедентным размахом поили несметные полчища друзей, лица большинства из которых наутро оказывались абсолютно незнакомыми. Однако на иное фантазии не хватало, и в тот же день аттракцион невиданной щедрости повторялся вновь. Да и откуда, положа руку на сердце, фантазии было взяться, если сама мечта о скоропостижном богатстве в виде фаршированной кэшем сумы была подсмотрена ими в едва ли наделенной какой-либо художественной ценностью кинематографической продукции. Очень скоро эти «чемоданные» нувориши вернулись в свое исходное состояние, так в последствии и не поняв, почему же так сурово обошлась с ними жизнь.

Как только ни гадали самые светлые из голов, что могло послужить причиной такого невероятного явления. Какие только теории на сей счет ни выдвигались всеми хоть сколько-нибудь пытливыми умами. Одни выводили из этого события доказательства бытия Божия, прочитав каким-то образом в свершившемся окончательное отпущение первородного греха. Другие, напротив, усматривали в том бесовские козни, направленные исключительно на привнесение в мир Господнего порядка хаоса и неразберихи. Третьи же, игнорируя саму возможность наличия трансцендентных сфер и в материалистском восторге славя торжество разума, кивали на всесильность внеземных цивилизаций, зорко, по их мнению, поглядывающих на нас из-за далеких мерцающих светил. Правды, однако, ни одни, ни другие, ни третьи так дознаться и не смогли.

Один чудаковатый кандидат наук, Антон Герасимович Нагромождаев, увидел в случившемся подтверждение характерной для некоторых слоев бытия нелинейности времени. Он заявил, что День Исполнения, как стали называть его с некоторых пор, имел место не только в тот воспринимаемый всеми момент, известный как вечно ускользающее «теперь», но и в некоторых других временных точках, которые кажутся удаленными в прошлом или будущем, а на самом деле они до удивления синхронны с нашим «здесь и сейчас».

Согласно этой скандальной версии такие события как первый удар каменного топора в Олдувайском ущелье и возвращение на безжизненную Землю с далекой экзопланеты порядком мутировавших потомков человеческой расы, вопреки отточенному в повседневной борьбе за выживание здравому смыслу, произошли одновременно. Более того, как утверждал Антон Герасимович, и Большой взрыв, и прекращение всякого направленного обмена энергией во Вселенной являются, скажем так, нашими современниками.

Теория Нагромождаева оказалась настолько сложной, непонятной и, скажем прямо, мутной, что от физической расправы исследователя спас только его почтенный возраст. Дело в том, что двадцативосьмилетний ученый мечтал дожить до ста лет, что и произошло с ним прямо в День Исполнения.

Не обошло стороной удивительное и Платона Вилкина, преподнеся ему весьма отрадный подарок.

Платон был еще молодым человеком, совсем недавно отметившим свой четвертьвековой юбилей. Он был несколько долговяз и всегда имел чуть растрепанный вид. Как и большинство детей, десять лет жизни Вилкин провел в общеобразовательной школе. Все эти годы волнообразная успеваемость созревающего подростка непредсказуемо для педсостава кидала его то в лагерь законченных троечников, то, как ни странно, в стан первых отличников. Затем он поступил в университет.

Однако системный подход к изучению предписанных дисциплин, который насаждался в высшем учебном заведении, совершенно лишал Платона возможности дышать свободно, и уже на втором курсе он просто, по его собственному выражению, «забил» на очередную сессию и более не появлялся в стенах родного вуза. Не удосужился он даже забрать документы из деканата.

Вилкин вообще не признавал системный подход к делу. «Проблемы нужно решать по мере их появления», — порой повторял он и всячески отвергал саму возможность предусмотреть все необходимое сразу и заранее.

С работой тоже не задавалось. За свою непродолжительную трудовую биографию Платон успел сменить умопомрачительное количество профессий. Чего только нельзя было найти в послужном списке ветреного пролетария. Дворник, сторож, садовник, продавец, контролер на аттракционах, курьер, отделочник, разнорабочий… Всего теперь уже не вспомнить.

Рутинность возлагаемых на Вилкина обязанностей, а также ощущение подневольности и невозможности в рабочие часы распорядиться своим временем, как оно того бы хотелось, быстро глушили в его утонченной душе всякое должностное рвение. И каждый раз, редко удерживаясь на новом месте более месяца, новобранец рапортовал о своем намерении немедленно демобилизоваться.

Да к тому же всякая занятость отвлекала Платона от главной, а то и единственной его страсти – чтения! Читал он постоянно и совершенно бессистемно: проводив в последний путь «Обломова», он переключался на книгу по теории струн, из нее выныривал к титульному листу Марка Твена, который сменялся по завершении очередной ступенью «Трансерфинга реальности». А на полке терпеливо дожидались своей очереди Лем, Овидий, Маркс, Быков и «Бхагавад-гита».

Заходя в книжные магазины или посещая книжные ярмарки, Вилкин ощущал, как его просто разрывает на части стремлением посмотреть всё, подержать в руках каждую книжицу. Взгляд не мог остановиться на чем-то одном, и зрачки в бешеном восторге скакали с одного заглавия на другое.

Единственная горькая мысль, которая иной раз подступала к Платону в такие моменты, — что ему совершенно точно не хватит одной жизни, чтобы пробежаться по миллионам страниц всего представленного великолепия хотя бы по диагонали. В итоге он, сконцентрировавшись, все-таки выбирал несколько наименований и старался как можно скорей покинуть это так безжалостно вскружающее его голову «злачное» место.

К слову сказать, именно за эту страсть некоторые из бывших работодателей Вилкина изгоняли его из своих учреждений, когда внезапно обнаруживалось, что вместо отправления должностных обязанностей горе-труженик жадным взглядом бегает по строчкам раскрытой у его носа книги.

День исполнения начался для Платона вполне обыденно. Закинув в себя несколько сырых сосисок в качестве завтрака, он до обеда провалялся на диване, дочитывая Аксенова. Когда же к полудню подступающий вновь голод начал отвлекать его от этого занятия, Вилкин, отложив книгу, отправился в продуктовый магазин пополнить исчерпавшиеся продовольственные запасы.

Наличных не было, но кое-что оставалось на карточке, куда был перечислен расчет с последнего места работы.

Банкомат, расположенный по пути в супермаркет, моментально отреагировал на проникший в него пластик запросом пин-кода. Когда виртуальный замок, приняв введенные цифры, дружелюбно открылся, Платон в несколько нажатий кнопок распорядился, чтобы автомат высветил на дисплее сумму остатка денежных средств.

«Хм… Я думал, тут меньше, — удивился Вилкин и тут же сделал предположение, – наверное, не весь расчет прислали. А теперь докинули».

Такая версия его вполне устроила, и Платон, закупив провиант, вернулся домой к своему дивану и снова раскрыл Аксенова, поглядывая краем глаза в сторону ожидающего своей очереди Толстого, чтобы встретить в его компании приход ночного сна.

Назавтра, как ни странно, история с банкоматом повторилась. Удивлению Вилкина не было предела – на счету опять обнаружились излишки, причем весьма существенные.

- Да ладно! – воскликнул Платон, но тут же начал догадываться об истинных причинах происходящего. Сорвавшись с места, он, двигаясь чуть быстрее своей обычной вдумчивой походки, направился домой. Вскоре он снова стоял на том же самом месте, только в руках уже держал Бредбери – первое, до чего дотянулся Вилкин с порога, не проходя в комнату.

Распахнув книгу на странице, заложенной забытым там обрывком газеты, по обыкновению служившим Платону закладной, он сию же минуту принялся читать прямо с того места, на которое упал глаз. Спустя несколько минут, не без труда оторвавшись от текста (по какой-то причине, которую теперь невозможно было вспомнить, подвернувшийся рассказ остался ранее не дочитанным, отчего весьма увлек), он снова воткнул карточку в щель и… От восторга перехватило дыхание – пополнение обнаружилось снова!

- Ну, конечно же!

Теперь Вилкину стало окончательно все понятно. Он вспомнил, как позавчера, то есть накануне знаменательного дня, в его голове упорно крутилась одна дразнящая своей утопичностью мысль: «Вот бы мне платили деньги просто за то, что я читаю!»

- Й-й-ес! – по-мальчишески взвизгнул Платон.

Сбылось-таки! Да еще как! Теперь каждая впервые прочитанная страница приносила двойное удовлетворение: и душе, и карману. Покинули голову мрачные мысли об изыскивании средств на хлеб насущный. Да и вообще, ничего более, казалось, не могло вывести Вилкина из состояния той всеобъемлющей гармонии с самим собой, что наполняло отныне все его существо изо дня в день. Он читал, а неведомый, но добросовестный плетельщик аккуратно производил свои начисления.

Как-то, пару месяцев спустя, Платон заглянул в гости к своему приятелю Ивану Волокитину. Тот жил в просторной трехкомнатной квартире, доставшейся ему от родителей: те, согласно своей давней мечте, переселились в уютную виллу на испанском побережье Атлантического океана.

Если бы у кого-то возникло предположение, что эмиграция «стариков» была в большей степени чаянием сыновним, чем самих пенсионеров, то, проникнув в квартиру, этот кто-то мог бы легко убедиться, что молодой мужчина в действительности томился иными мечтами. Следы некогда тайных страстей заполняли теперь жилище Волокитина с переизбытком.

В каждом помещении квартиры (в коридоре, комнатах, кухне, ванной и даже туалете) на стульях, кроватях, диванах, креслах, табуретках и даже просто на ковриках, расстеленных на полу, сидели или полулежали в волнующем количестве юные полуобнаженные девы. Блондинки и брюнетки, шатенки и огненно-рыжие прелестницы – все они, сладострастно улыбаясь, старались ни на секунду не сводить прекрасных глаз, источающих безмерное вожделение, со своего мужчины.

Плотность девиц на один квадратный метр в квартире Ивана превышала, пожалуй, даже весьма смелые фантазии, какие могли бы питать холостые альфа-самцы. Когда он проходил мимо какой-нибудь из дев, та непременно старалась воспользоваться выпавшим шансом и привлечь его внимание, начиная свои гипнотизирующие прикосновения к рукам, ногам, торсу и прочим частям тела Волокитина. Причем эти поползновения единовременно с ней совершали и сразу несколько ее соседок, в зоне доступности которых оказывался Иван. Но Волокитин устало отстранял их ласковые руки и шел дальше, и девы, разочарованно вздохнув, возвращались к своему терпеливому ожиданию вожделенного момента, когда Хозяину снова потребуется то, для чего они, собственно, и предназначены.

- Да! Хорошая у тебя мечта была, — искренне позавидовал Волокитин приятелю после рассказа Платона о «книгочейском бизнесе», когда они вдвоем под томным наблюдением сонма соблазнительных мордашек пили чай.

Вилкин, приняв несколько застенчивый вид, будто его, воплощение скромности, хвалили за неслыханную доблесть, кивнул.

- А я… — продолжал Волокитин, с некоторой досадой во взгляде обводя глазами свой гарем. – Я теперь даже не знаю, чем их кормить-то всех. Все деньги – как в трубу!.. Да и нет у меня столько сил, чтобы их всех постоянно… Ну, ты понимаешь… А они все лезут и лезут! Лезут и лезут!

Последняя фраза была повторена, как показалось Вилкину, с заметно ноткой горести.

- А ты их… Не знаю… Отдай кому-нибудь, — предложил решение продовольственных проблем степенный гость.

- Да пробовал, — отвечал хозяин. Так ведь их назад ведут. Они же, кроме как на меня, ни на кого и не глядят совсем. Кому такие нужны!..

Приятели немного помолчали.

- Нет. Все-таки хорошая у тебя мечта была, — оживившись, повторил Волокитин. Ты теперь все, что угодно можешь. Например, поехать, куда захочется… Зря я, эх, зря…

Ивана накрыла новая волна досады, и он характерно для этого чувства махнул рукой.

- Да ладно тебе! Ты что ли не можешь, — стал утешать его Вилкин, но, увидев укор во взгляде Волокитина, осознал тщетность попытки…

«А ведь действительно! Я же теперь куда угодно поехать могу», — размышлял Платон по дороге домой.

Жизнь-греза в последнее время, к некоторому удивлению Вилкина, начала несколько тяготить его. Чтение книг, ставшее для него теперь источником заработка, отчего-то порой вдруг начинала казаться ему столь же рутинным занятием, как и все прочие, перепробованные им профессии. Возможно, что так сказывалось принципиальное неприятие необходимости зарабатывать деньги, не взирая на то, каким именно способом это осуществлялось. (Как однажды красиво и тонко подметил один его старинный друг, служивший кларнетистом в оркестре, «надоело работать за деньги!»)

«Наверное, это у меня от недостатка впечатлений», — отмахивался от этих мыслей Платон всякий раз, как только те устраивали парад в его голове. Вооружившись подкинутой Волокитиным идеей, он решил, что поездка по миру может стать верным лекарством от подступающей хандры.

Уже на следующий день Вилкин с самого утра отправился в аэропорт и пошло-поехало. Берлин, Париж, Рим, Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Токио… Сотни населенных пунктов от знаменитых столиц до провинциальных городков.

Самолеты сменялись автобусами, автобусы – поездами, поезда – автомобилями, велосипедами, и все снова возвращалось к самолетам… Где-то Платон проводил целые недели, где-то не задерживался и часа.

Дорожная библиотека обновлялась в попутных книжных магазинах. Что-то иногда наверстывалось в читальных залах. Когда заканчивались деньги, Вилкину удавалось даже в самых захудалых провинциях и Европы, и Америки отыскать нечитанный им ранее русскоязычный текст. (За повторное прочтение, как ни печально, вознаграждение не полагалось.)

Одно время в дороге Платона сопровождал электронный «ридер» с закаченными в него собраниями сочинений классиков. Но однажды он вывалился из рук прямо на гранитный пол зала ожидания и перестал работать. Было даже немного жалко. Устройство имело одно немаловажное преимущество перед бумажными фолиантами, несмотря на чарующий шелест страниц и возбуждающий запах типографской краски последних: когда Вилкин засыпал, читая лежа на спине, тяжелые тома порой больно били его по лицу. Тонюсенькая пластиковая коробочка с прямоугольным экраном вела себя в этом отношении куда более щадяще.

Иногда во время путешествия спасали даже газетные публикации, хотя за них платили смехотворно мало.

И вот теперь этот чертов азиатский городишко учинил ему такую подлянку: ни денег, ни чтива!

Поиски библиотеки в этом пропащем месте оказались тщетны. Единственный встретившийся книготорговец так и не смог понять, чего хочет от него этот чудной иноземец. Осмотр предлагаемых в его лавке товаров результатов тоже не дал.

В своих бессмысленных скитаниях по городку Вилкин в какой-то момент наткнулся на выброшенную кем-то, по всей видимости, местную газету. Ветер нес ее, то и дело отрывая от земли и вздымая на уровень человеческого роста, прямо навстречу заблудшему страннику. Платон схватил находку прямо в воздухе, когда та, беспечно раскачиваясь, пролетала мимо него.

«А что если?..» — подумалось вдруг Вилкину, и он немедленно уселся с добычей на тротуар. Держа усеянную экзотическими письменами страницу перед глазами, он принялся пристально вглядываться в причудливые печатные узоры.

Но как ни сверлил он напряженным взором черно-белую гладь листа, упрямые письмена никак не хотели раскрывать перед ним свой смысл.

После получаса отчаянных попыток проникнуть в суть неведомого языка, Платон утратил всякую надежду и на это. Свое дальнейшее путешествие под струями ветра, испытав на себе в полной мере читательский гнев, газета продолжила уже в виде нескольких разрозненных клочков.

Что делать дальше было решительно непонятно. Хотелось есть. Давила чудовищная усталость. Идти было некуда.

От нечего делать Вилкин принялся инспектировать содержимое своего рюкзачка: три книги («От корки до корки…» — мысленно констатировал он), атлас мира, севший телефон, бритва, кепка («Очень кстати!» — решил Платон и спрятал под ее куполом нагревшуюся от дикого солнца голову), фотоаппарат…

Фотоаппарат был куплен еще в родном аэропорту в день начала этой спонтанной кругосветки. Все это время он валялся в рюкзаке среди прочего дорожного инвентаря практически без дела: Вилкин вспомнил о нем всего пару раз и сделал не более десятка снимков. И вот теперь…

«К нему же инструкция должна быть!» — вдруг осенило Платона.

Недолго порывшись среди не проинспектированного еще скарба, он извлек на свет коробку из-под «фотика». Внутри, прижавшись к одной из картонных стенок, затаилась небольшого формата пухленькая брошюрка.

- Да! – радостно воскликнул Вилкин, предчувствуя удачу.

Он вызволил брошюру из ее темницы и принялся чуть взволнованными пальцами хаотично листать тонюсенькие, сделанные из едва ли не прозрачной кальки, странички.

- Немецкий… Английский… Французский… Это что?.. Турецкий, наверное…Опять какие-то иероглифы… Вот! Вот! Русский! – Платон ликовал. – Русский!!!…

Вскоре он был уже на железнодорожной станции. Обналичив свой долгожданный заработок, Вилкин протянул пригоршню выданных банкоматом купюр в окошко кассы.

На противоположной от кассы стене станционного павильона размещалась огромная схема местных железнодорожных магистралей. Населенные пункты на ней отмечались разнокалиберными кругляшками, что, по-видимому, указывало на размер и значение того или иного города или деревушки. Платон подошел к изображению и ткнул в самый большой из них, подписанный при этом особо жирным шрифтом. Если это была не столица, рассудил Платон, то, во всяком случае, какой-нибудь территориально-административный центр, где он без труда добудет себе все необходимое.

Когда Вилкин вернулся к окошечку, кассирша, наблюдавшая за его телодвижениями, пролепетала что-то на своем языке и, покачав головой с раздосадованным выражением лица, отодвинула деньги обратно к их владельцу.

- Черт!.. Не хватает что ли?.. – пробубнил Платон.

Он неторопливо сел на скамеечку, стоящую у стены. Упершись локтями в колени, он подпер подбородок кулаками и в такой полускрюченной позе задумчиво уставился в окно. Там, по одному из путей неспешно проползал непривычного вида железнодорожный состав. По перрону проходили редкие пассажиры: кто с багажом, кто налегке. А вверху покачивалась от ветра зелень экзотической флоры – каких-то невиданных доселе Вилкиным деревьев.

Платону отчего-то припомнилась одна из последних прочитанных книг. Одна из тех, что валялись сейчас в его рюкзаке. Там был занятный рассказ о том, как у одной голливудской дивы, оказавшейся в России, приключился адюльтер с одним из ее почитателей.

Вилкин запустил руку в темное чрево рюкзака и, безошибочно определив эту книгу на ощупь по характерной обложке, вытянул ее наружу: полистать, отвлечься от мыслей о своем удручающем положении. Между последних листов, где он оставил ее, завершив чтение, торчала закладка.

«Так. На какой же это было странице? – силился вспомнить Платон. – Так-так-так… Оглавление… Ага… Тьфу ты! Закладка это!» — ругнулся он, когда та выпала из утративших напряжение листов на не вполне чистый станционный пол.

Вилкин наклонился, чтобы поднять ее и, когда уже хотел было сунуть обратно, вдруг замер.

- Закладка! – воскликнул он. – Ну, конечно же! Закладка!

Внушительного размера сложенный втрое кусок какой-то газеты, приспособленный под закладку еще на родине, ободрил Вилкина до чрезвычайности. Он очень бережно, как величайшую ценность, стараясь не повредить, развернул слежавшийся лист офсетной бумаги. Нетронутого ранее Платоновским глазом текста оказалось обнадеживающе много. Несколько заметок вмещались даже целиком.

Вилкин поборол нахлынувшее возбуждение, и взгляд, будто голодный, немедленно принялся строчка за строчкой слизывать аккуратные, ровные столбцы, между которыми кое-где тонули такие бесполезные и ненужные фотоснимки…

Уже меньше, чем через час новоприбывший поезд, ускоряя заоконные виды, увозил Платона из этой культурно отсталой западни к книжному изобилию цивилизации.