Ars medicinae. Взгляд инсайдера. (На конкурс)

Автор: Елена Аронова (Колганова) документальная повесть (публицистика)

Посвящается
старшеклассникам, определяющимся с выбором профессии,
преподавателям высшей школы,
студентам – постарайтесь найти интересное в том, чему вас учат,
врачам – настоящим и будущим,
чиновникам системы здравоохранения,
пациентам – болейте поменьше.


Medicus nihi aliud est, quam animi consolatio.
Врач — не что другое, как утешение для души (лат.)

Ты не вылечишь мир, и в этом все дело…

Илья Кормильцев «Доктор твоего тела»
(песня группы «Наутилус Помпилиус»)

Записки мои — это не записки старого, опытного врача,
подводящего итоги своим долгим наблюдениям и размышлениям,
…это также не записки врача-философа,
глубоко проникшего в суть науки и вполне овладевшего ею.
Я — обыкновеннейший средний врач,
со средним умом и средними знаниями;
…Единственное мое преимущество, —
что я еще не успел стать человеком профессии
и что для меня еще ярки и сильны те впечатления,
к которым со временем невольно привыкаешь.
Я буду писать о том, что я испытывал, знакомясь с медициной,
чего я ждал от нее, и что она мне дала,
буду писать о своих первых самостоятельных шагах
на врачебном поприще и о впечатлениях,
вынесенных мною из моей практики.
Постараюсь писать все, ничего не утаивая,
и постараюсь писать искренне.

Викентий Вересаев «Записки врача»



Ты врач. Это просто, как дважды два,
Но сложней, чем Варфоломеевская ночь.
Инфаркт, отит, болит голова —
Ты им всем должен помочь.

Болезнь пациента до смерти заест —
В борьбе за жизнь отступишь назад.
Ты врач. Это твой долгожданный крест,
Твоя Голгофа и райский сад.

Когда-то сильный, когда-то слабак,
Кого-то, увы, не сможешь спасти.
Ты врач – это просто твоя судьба,
А от судьбы, говорят, не уйти.

Реальные имена, фамилии, названия учреждений и географических объектов по этическим соображениям заменены на вымышленные. Любые совпадения случайны.


Содержание

Предисловие

I. «Мы все учились понемногу чему-нибудь да как-нибудь» или
Как становятся плохими врачами (и не только врачами).
II. Просто работа – от первого луча до седьмого пота.

III. Мы все лечились понемногу… или Пара слов о наших больных.

Послесловие

Предисловие

В наши дни в средствах массовой информации, в общественном транспорте, на форумах в интернете модно ругать врачей. «Такие-сякие, ничего не знают, деньги вымогают, на приеме не поднимут головы на больного посмотреть!» Происходит это, на мой взгляд, оттого что население в большинстве своем мало знакомо с работой рядового врача. Но люди, негативно отзывающиеся о медиках, бывают и правы: наряду с самоотверженностью, чуткостью и профессионализмом встречаются в нашей сфере и некомпетентность, невнимание, недобросовестность. Как и в любой другой деятельности. В этой книге мне хотелось рассказать о современной российской медицине, о том, как ее видит врач – изнутри. From inside.
При чтении первых страниц может показаться, что целью написания книги было рассказать о себе. На самом деле, это совсем не так. Моя личность особой роли не играет, точно так же я привожу в пример однокурсников, коллег, лиц других профессий. Мне, прежде всего, хотелось выделить тенденции, имеющие место в современной медицине, и проанализировать их – откуда и почему они появились? Почему студенты плохо учатся? Как получается, что одни становятся хорошими врачами, а другие плохими? В результате каких процессов у медиков установился почти самый низкий уровень зарплат? Почему больные не хотят лечиться?
Все, что пишу ниже, я еще никому не рассказывала: это моя тайна, мое глубоко личное. Я сдираю со своей души шелуху, обнажая луковую горечь разочарований, несбывшихся надежд и усталости. Но у меня все же остается надежда на перемены к лучшему. На перемены в отечественном здравоохранении, образовании. На перемены в моей жизни, в вашей, уважаемый читатель, жизни. На перемены в нашей многострадальной России.


I. «Мы все учились понемногу чему-нибудь да как-нибудь» или
Как становятся плохими врачами (и не только врачами)

Здравствуйте! Меня зовут Анна Станиславовна Ильина, я двадцатисемилетний врач-терапевт стационара обычной государственной больницы. Медицинский стаж – четыре года. Квалификационная категория – вторая. Замужем, есть дочь. Но эта книга не о моей личной жизни, а о том, как я стала врачом и что из этого получилось.
Свою Alma mater я окончила пять лет назад. Если честно, то после одиннадцатого класса (физико-математического) я совсем не горела желанием поступать в медицинскую академию. Из всех школьных предметов мне больше всего нравились математика и русский язык с литературой. Причем математику я любила, что называется, «в чистом виде», а не применительно к физике, и вариант поступления в технический вуз отпадал сразу. То есть, мне светила прямая дорога в педагогический университет на математический или литературный факультет. Я здраво рассудила, что заниматься литературой могу и без профильного образования, а учить детей математике при нынешней жизни – дело неблагодарное. Школьники, воспитанные родителями не уважать ни сверстников, ни учителей, ни самих родителей. Родители, упрашивающие или требующие (в зависимости от стоимости подарка учителю) хороших оценок для своих отпрысков. Проверка тетрадей с домашними заданиями, выполняемыми изо дня в день, из года в год с одними и теми же ошибками… И решающий аргумент — размер зарплаты, над которым можно было бы посмеяться, если бы на глазах не выступали слезы. Профессия врача, на мой взгляд, отличалась от учителя в лучшую сторону. Педагог должен вбивать детям знания в голову, в то время как подавляющее большинство школьников уверены, что преподаваемый материал им не нужен абсолютно. К врачу же люди сами приходят за помощью: они заинтересованы в результате. Учитель общается с тинэйджерами, у которых называть даже хорошего преподавателя за глаза бранными эпитетами – обычное дело. Как и провокации нового педагога. Плюс подростковый максимализм, чрезмерная обидчивость, стадное чувство, часто встречающееся отсутствие воспитания в семье… Врач же (если не педиатр) работает со взрослыми людьми, с которыми легче наладить конструктивный диалог. Зарплата у медиков, конечно, как и у педагогов, плачевная, но зато после работы свободного времени больше: не надо проверять тетради учеников.
Надо сказать, моя мама спала и видела меня врачом. В детстве я любила играть в «больницу»: «измерять температуру» куклам с помощью игрушечного градусника, делать им «уколы» шприцем без иглы, бинтовать конечности. На этом основании мама решила, что у меня природная склонность к медицинской профессии. Да и сама она в детстве мечтала стать врачом, но не стала в силу тяжелых жизненных обстоятельств. Мой выбор в небольшой мере предопределила мама, но я сама много размышляла и считаю, что это было все-таки самостоятельно принятое мною решение.
В общем, из трех вариантов я выбрала наиболее, как мне тогда показалось, удачный и поступила в медицинскую академию, находившуюся в моем же городе. Поступила легко – сдала первый экзамен на отлично и была сразу зачислена как золотая медалистка. В радиотехническую академию и на физико-математический факультет в педагогический институт я тоже поступила и хотела учиться там заочно. Но когда узнала, что второе высшее образование платное, передумала.
Шестилетняя студенческая жизнь протекала бурно. Любопытно, что в каждой учебной группе, состоявшей из пятнадцати студентов, находилось от силы человека три-четыре, которым действительно было интересно то, чем они занимаются. Это были люди, любившие медицину, они изучали ее с энтузиазмом и получили среди одногруппников прозвище «ботаники» (как ни удивительно, но отличников среди них было мало). Остальные – более семидесяти процентов всех студентов курса – учились спустя рукава. Кто-то умудрялся при этом многое усваивать, получать хорошие и отличные оценки за счет природных умственных способностей, кто-то еле-еле с пересдачами преодолевал сессии. Я входила в означенные семьдесят процентов, и меня все студенческие годы посещала мысль: зачем мы учимся? Ведь мы не любим всей душой медицину, не стремимся узнать и познать в ней каждую мелочь, каждую деталь. Зачем мы пошли в медицинский вуз? Ответа до сих пор не знаю. Кого-то заставили родители, у кого-то за счет связей поступление было гарантировано. Но парадокс в том, что большинство из этих семидесяти процентов все-таки сами хотели стать врачами. Хотели умом, а не душой. Знаете, это как брак по расчету. Находишь мужчину – умный, красивый, обходительный, воспитанный, не лишен чувства юмора, с хорошей зарплатой, жилплощадью. С ним интересно иной раз поговорить, что-то обсудить, но при его появлении сердце не начинает учащенно биться, и в долгой разлуке по нему не скучаешь. «Какая ерунда: кому нужны эти романтические глупости?» — думаешь и выходишь за него замуж. А потом, в семейной жизни, выслушивать его длительные повествования о работе, ездить на воскресные обеды к его матери, рассматривать семейные фотоальбомы, варить ему щи да каши, проводить с ним вечера у телевизора оказывается довольно скучным занятием. И начинаешь приходить домой как можно позже – задерживаться на работе, гулять с подругами, посещать фитнес-зал, какие-нибудь курсы пэтчворка или мастер-классы по макияжу. Так, медленно и лениво течет лодка семейной жизни с нелюбимым человеком.
Но есть одна замечательная русская пословица: «Стерпится – слюбится». Ученые недавно доказали ее глубокий научный смысл. Когда люди женятся не по любви, то с течением времени у них появляется привязанность к супругу, душевное тепло и даже любовь. Обосновывают это тем, что при регулярном сексе с одним и тем же партнером у человека каждый раз при получении удовольствия вырабатываются эндорфины («гормоны радости») и улучшается настроение. И так, раз за разом, нелюбимый супруг начинает ассоциироваться с радостью, хорошим настроением – и формируются теплые чувства к нему. Я примитивно объясняю, но, в общем и целом как-то так.
Аналогичным образом и у меня получилось с медициной. Первые два курса я училась почти на круглые пятерки, потому что преподавались, в основном, школьные предметы: физика, математика, химия, биология. На третьем курсе начались доклинические и клинические предметы, и я «съехала» на тройки и двойки. Мне были неинтересны физиология, пропедевтика, фармакология, терапия, хирургия, акушерство и гинекология. Было тяжело заставить себя просто начать читать учебник, а не то, чтобы еще вникнуть и запомнить. Некоторое время я проплакала: было обидно при моих способностях учиться с пересдачами. Я поразмыслила и пришла к выводу: сделанного не исправить, раз я выбрала медицинскую профессию, значит, надо быть хорошим врачом, чтобы приносить больным пользу, а не вред.
Сказано – сделано. Главное – убедить себя. На пятом и шестом курсах я снова училась на пятерки и четверки – не хуже, чем «ботаники» нашей группы. Да и осваивать материал было легче: к этому времени я уже привыкла к клиническим предметам и могла читать учебники, не испытывая скуки и раздражения. Но «большой и великой любви» к профессии врача еще не пришло, поэтому после успешной сдачи выпускных экзаменов я не имела представления, какую специальность хочу выбрать? Терапию? Хирургию? Офтальмологию? ЛОР-болезни? Эндокринологию? Гастроэнтерологию? Гематологию? Меня не влекло ни в одну область медицины, но опять выручил здравый смысл. Я рассудила, что стоит начать с базовой интернатуры по терапии: она все равно пригодится, даже если в последующем поменяю специальность. Надолго застревать в терапевтах не собиралась и рассчитывала в ближайшем будущем поменять специальность. (И вот, уже пятый год работаю терапевтом. Воистину, нет ничего более постоянного, чем временное.)
Да, забыла сказать о своих любимых науках, которых, как вы помните, у меня было две: математика и литература. С первой из них было покончено на первом курсе, когда я поняла, что математики в моей жизни больше не будет совсем: я не буду решать все эти сложные задачки, которые так хорошо у меня получались, чудесный мир логарифмов, интегралов, неравенств, параллелепипедов и равносторонних треугольников закрывается для меня навсегда. Было больно это осознавать, верите? Потому что когда любишь какое-то дело, так в него погружаешься, что невозможно оторваться без боли.
А литературу я не бросила: было бы жестоко по отношению к себе оставить сразу оба любимых дела. На втором курсе я устроилась внештатным корреспондентом в журнал и молодежную газету. За студенческие годы я успела поработать во многих печатных изданиях, усовершенствовать свои журналистские навыки, получить кучу дипломов за свои статьи, занять пост главного редактора и выиграть областной конкурс «Лучший молодой журналист». Это было уже в интернатуре. К тому моменту я уже понимала, что с журналистикой также придется расстаться, чтобы все силы и время посвятить моей врачебной профессии. В душе вновь возникло щемящее чувство грусти, как в случае с математикой, но мне было уже двадцать три года, и я неплохо умела «наступать на горло собственной песне». К тому же, сказала я себе, в журналистике я состоялась как профессионал, теперь очередь состояться в медицине.
С тем, чтобы состояться в медицине, было совсем туго, потому как интернатуру я проходила тоже спустя рукава. Как и большинство российских интернов и ординаторов. Моя одногруппница Вероника в бытность свою интерном однажды сказала:
- Мы сейчас, как в театре. Вот присылают тебя на вызов на дом к бабульке. А ты, по сути, знаешь не намного больше нее. Но ты должен сыграть роль: изобразить, как будто во всем разбираешься.
Поработав несколько лет и посмотрев на работу моих однокурсников, да и сверстников других профессий, я с удивлением обнаружила, что качество специалиста напрямую не зависит от того, как человек учился в институте. Многие наши двоечники и троечники стали офтальмологами (окулистами), потому что когда ты все шесть лет бил баклуши, то за год интернатуры (или за два года ординатуры) выучить строение только глаза и глазные болезни легче, чем, специализируясь на терапевта или хирурга, учить всю сердечно-сосудистую, дыхательную, пищеварительную, мочевыделительную, костно-мышечную системы… Окулисты из большинства двоечников получились хорошие, потому что основная масса из них — люди умные, некоторые в свое время школу с медалью окончили и побеждали в олимпиадах. А то, что они ни в зуб ногой во всех остальных областях медицины, это, конечно, им минус, но на качество их работы никак не влияет. Из отличников и «ботаников» врачи получились разного качества: из одних – прекрасные, из других – не очень. С чем это связано? Чаще всего, с тем, что немало людей, успешно осваивающих теорию, не любят практику, поэтому становятся хорошими учеными, но посредственными врачами. Эти обычно оседают на кафедрах медицинских вузов и занимаются преподавательской и организационно-методической работой, но не лечебной. Среди «ботаников» нередко попадаются экземпляры, которые равнодушны к медицине, а хорошо учатся «по инерции» — потому что со школьных лет привыкли добросовестно зазубривать параграфы. Бывает и другой вариант – человек любит лечебное дело, учит день и ночь, но умом не блещет. Из таких получаются обычные, среднестатистические врачи – достаточно грамотные, но ничего выдающегося.
За все время обучения в академии и работы в больницах мне встретилось только несколько человек (по пальцам пересчитать), которые не просто любят медицину, а которые живут ей, дышат ей, она для них – глоток свежего воздуха в подземелье и «луч света в темном царстве». Это не обычные «ботаники», а фанаты медицины. Знаете, как я им завидую? Не их успехам, а их цельности, тому, с какой энергией они вгрызаются в науку, изучают каждую мелочь, отдают всех себя ей. Вот у них знания действительно колоссально глубокие. Даша Сергеева, выпустившаяся курсом раньше меня, идеально помнит названия и симптомы всяких редко встречающихся синдромов. Когда мы созванивались еще на четвертом-пятом курсах, она всякий раз начинала обсуждать со мной различные клинические случаи из студенческой практики: рассказывать про конкретных больных, предполагать наиболее вероятные диагнозы. Меня это сильно раздражало – я думала: «Мы и так занимаемся этой медициной в течение всего учебного дня. Неужели в свободное время больше не о чем поговорить?» А сейчас я понимаю: то, что мною воспринималось как вынужденная обязанность, для Даши была сама жизнь. Ей обсуждать одышку, кашель и повышение лейкоцитов в крови у какого-нибудь больного было так же интересно, как другим – рассказывать о поездке в Испанию или об успехах своего ребенка. Так же, как мне писать о реализме в творчестве Стивена Кинга или об образе революционера у Шолохова и Проханова. Толя Прибылов, окончивший академию на пару лет позже меня, — еще один представитель гениев от медицины. Молодой перспективный ученый, проходит аспирантуру, работает в практической медицине. Великолепно подкован в вопросах терапии, помнит все-все редкие болезни. Когда-нибудь станет профессором. Как и Даша. Искренне на это надеюсь, потому что, без преувеличения, такие люди медицине нужны.
Но в каждой бочке меда есть ложка дегтя. Для человека быть гением от профессии – с одной стороны, хорошо, с другой – создает некоторые проблемы. Поскольку все силы, время и энтузиазм направлены на совершенствование познаний в собственной профессии, то на саморазвитие в остальных вопросах почти ничего не остается. Как следствие – страдает общая эрудиция, интересы вне сферы профессиональной деятельности, личная жизнь. Недаром выдающиеся люди часто бывают одинокими. Если же нет – то им попадается чуткая вторая половина, которая понимает всю важность профессиональной реализации супруга и не пытается превратить великого ученого/художника/поэта/предпринимателя в образцового мужа/жену, посвящающего
(-ую) себя семье и детям. Потому что семьянины в классическом понимании этого слова из гениев чаще всего неважные. У Даши и Толи проблемы в личной жизни есть. Сергеева одинока. Толя четыре года женат, жена с грустью отмечает отсутствие душевности и романтики в отношениях и то, что муж пока не стремится заводить детей: они будут отвлекать от научной работы. Кстати, когда у Даши появились внепрофессиональные интересы — она начала заниматься любительскими танцами, — скорость ее научной работы сразу упала. Сергеева защитила диссертацию на два года позже выпуска из аспирантуры.
Интересно рассказать еще про одного человека – Валеру. Он учился на одном курсе с Дашей и также сильно-пресильно любил медицину. С первых же курсов глубоко вникал в мельчайшие ее тонкости, помимо учебников читал дополнительную литературу по внутренним болезням. После выпуска он хотел поступить в аспирантуру (тогда можно было предварительно не проходить обучение в интернатуре или ординатуре), но не повезло – свободных мест не оказалось. Тогда Валера проучился в интернатуре, устроился на работу в поликлинику и стал искать профессора, который согласился бы быть его научным руководителем при написании диссертации. Но с диссертацией ничего не получилось. Вообще, прихожу к убеждению, что очень большую роль в жизни любого человека играет фактор удачи и стечения обстоятельств. Будь ты хоть каким красивым, умным, добрым, талантливым, трудолюбивым, но если не везет, то так и останешься на третьеразрядной должности. Так вот, про Валеру. Начав работать врачом, он женился, вскоре появился первый ребенок, потом второй. Валера честно пытался обеспечить семью на зарплату терапевта, подрабатывал на полставки на платном приеме, но в какое-то время денег перестало хватать. Когда он проработал на участке три года, у нас произошел разговор про медицину.
- Надоела работа, — сказал Валера. – Зарплата низкая, больные скандалят, требуют бесплатные рецепты. Если бесплатные лекарства в списке закончились, то льготники идут жаловаться в Облздрав. Работа рутинная, ничего интересного.
Я поразилась: от энтузиазма Валеры не осталось и следа. Передо мной сидел разочарованный человек с усталым взглядом. Ему было всего двадцать семь лет.
Сейчас Валера работает в фармацевтической фирме медицинским представителем, зарплата в три — четыре раза выше, чем на участке, командировки за границу за счет работодателя. Не знаю, вернется ли он когда-нибудь к практической работе врача? Но знаю одно – медицина нашего города потеряла хорошего специалиста.
Даша и Толя выбрали профессию, и в семейной жизни оба пока не состоялись. Валера выбрал семью, но перестал расти как врач. Я, когда стала всерьез заниматься медициной, вдруг почувствовала, что не могу писать ни статьи, ни художественную прозу – не получается. Сейчас я пишу эти записки, но не в полной мере проявляю себя как жена и мать: мы с мужем питаемся тем, что приготовят наши родители, дочка большую часть дня пребывает под присмотром бабушки – моей мамы.
При чтении всего вышенаписанного может сложиться впечатление, что моя цель – поныть и пожаловаться на неудачный выбор профессии. Это не так. Мне, прежде всего, хотелось выделить тенденцию, имеющую место в современной медицине. Моя личность особой роли не играет, точно так же я могла бы привести в пример десятки однокурсников. Со мной в группе учился парень по имени Андрей с выраженными математическими способностями, он любил технику и хотел после школы поступать в радиотехническую академию. Максим из четырнадцатой группы со школы серьезно занимался программированием, ездил с докладами на всероссийские IT-конференции. Рита из седьмой группы любила музыку, обладала сильным голосом в четыре октавы и абсолютным музыкальным слухом, к одиннадцатому классу была лауреатом вокальных конкурсов. Моя одногруппница – та самая Вероника – была талантливой спортсменкой по легкой атлетике. У Сережи были поразительные способности и тяга к коммерции – он вечно что-то покупал-перепродавал с хитрой улыбкой авантюриста. Рома, не учившийся никогда в художественной школе, писал изумительные картины. И вот, эти все люди (и многие другие – примеров можно привести еще массу) поступили в медицинскую академию и стали врачами. Рому отчислили за неуспеваемость со второго курса, но ему удалось восстановиться, и в дальнейшем он учился без двоек – на тройки и четверки. Стал «ухогорлоносом», вроде бы даже неплохим, в свободное от работы время пишет картины и стихи. Андрея отчислили позже – из интернатуры по терапии — за непосещение, после чего он, технарь до мозга костей, выбрал специальность относительно техническую – врач компьютерной томографии. Вероника поработала полгода в поликлинике, ушла в декрет. Сейчас ребенку почти три года, моя одногруппница категорически не желает возвращаться на свой участок в ненавистную поликлинику, хочет учиться на узкого специалиста, но не знает, на какого именно (любовь к медицине так и не пришла). Сережа-коммерсант работает медицинским представителем (менеджером по продаже лекарств) – как и Андрею, ему повезло найти точку приложения своих природных способностей. Вокалистка Рита – молодой перспективный хирург, пишет диссертацию (одна она знает, какие душевные сил ей приходится прилагать!) IT-шник Максим работает ассистентом терапевтической кафедры, обучает студентов и тоже пишет диссертацию. Палаты с больными не ведет, подрабатывает программистом в коммерческой фирме. Когда увидела его в прошлом месяце, я спросила:
- Макс, тебе нравится твоя работа на кафедре?
На это моментально получила искренний ответ:
- Конечно, нет!
Пока я работала в журналистике, среди сотрудников редакций попадались и люди с высшим медицинским образованием. В одной газете дизайнер окончил санитарно-гигиенический факультет той же академии, где училась я. В другой – главный редактор сначала работал несколько лет врачом «Скорой помощи», но потом бросил медицину и сделал успешную карьеру в журналистике.
Михаил Афанасьевич Булгаков в «Белой гвардии» писал о человеке, который всю жизнь был учителем, «плохим, жестоким и скучным», а потом вдруг стал отличным полковником. «Так, впрочем, чаще всего и бывает в нашей жизни, – заметил писатель. — Целых двадцать лет человек занимается каким-нибудь делом, например, читает римское право, а на двадцать первом – вдруг оказывается, что римское право ни при чем, что он даже не понимает его и не любит, а на самом деле он тонкий садовод и горит любовью к цветам. Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя, при котором люди сплошь и рядом попадают на свое место к концу жизни».
Истинно так.
В настоящее время во всех сферах деятельности наблюдается упадок качества подготовки специалистов. К сожалению, это не мое субъективное мнение. Достаточно посмотреть на современных артистов эстрады, футболистов, работников службы госбезопасности, полицейских, врачей, журналистов… Список можно продолжать бесконечно. Советский футбол, конечно, тоже был не ахти что, но команда СССР чемпионом Европы и Олимпийских игр становилась. При Сталине КГБ олицетворял собой великую силу и могущество, население боялось продать лишний носовой платок из-под полы, и никаких террористов в помине не было. В наши же годы в России такая служба госбезопасности, что куча до зубов вооруженных боевиков благополучно прибывает средь бела дня в центр столицы и захватывает заложников. В советские годы диктора за речевую ошибку запросто могли лишить премии и даже уволить. В этом году на «Русском радио» ди-джей в прямом эфире заявляет: «Ни хрена непонятно, на фига так делать», — и считается, что это в порядке вещей. Нет, конечно, сейчас среди представителей каждой профессии много действительно хороших специалистов, но все равно общий уровень их подготовки снижен. Человек, окончивший институт с отличием в начале XXI века, и, скажем, в 50-е годы XX века – это люди разной квалификации. На мой взгляд, причина не в умственном потенциале населения, который остается неизменным, а в снижении качества обучения, в обесценивании образования как такового. В те же 60-70-е годы в медицинские институты поступали только те, кто хотел стать врачом, в педагогические – те, кто желал работать в школе, в юридические – соответственно, будущие юристы. Девушки, нацелившиеся на должность секретаря, шли на курсы подготовки секретарей-референтов, секретарей-делопроизводителей, секретарей-машинисток. Чтобы выполнять функции администратора в учреждениях сферы обслуживания (записывать посетителей в специальную тетрадь и показывать им, куда проходить) высшее образование не требовалось, а для работы продавца – тем более. В настоящее же время практически везде нужно высшее образование. Если открыть любую газету с вакансиями, то можно увидеть, как работодатели ищут работников на должности секретарей, продавцов, рабочих, администраторов сауны, гостиницы, кафе, менеджеров по продажам – и непременно с высшим образованием. Причем профиль роли не играет – университет культуры и искусств или радиотехническая академия – главное, «вышка». Хотя, по сути, на менеджеров по продажам учат в техникумах. Да и вообще, не понимаю, какую роль образование играет в работе, когда человек сидит на телефоне и обзванивает потенциальных клиентов с фразой: «Здравствуйте, я звоню Вам по поводу коммерческого предложения: не хотите ли купить у нас питьевую воду/мебель/заказать визитки?» Я не говорю, что менеджер по продажам – легкое дело, наоборот, оно требует наличия массы личностных качеств: коммуникативных способностей, грамотной речи, интуиции, эрудиции, изворотливости мысли, ума и способности к логическому анализу. Но причем здесь высшее образование?
Высшее образование стало неким критерием интеллекта человека: если получил «вышку», значит, не совсем дурак, может связать пару слов в целое предложение, сформулировать пару собственных мыслей и, будучи посланным в магазин за чаем, купит именно чай, а не кофе и не лимонный сок. Утрирую, конечно, но мне кажется, ход мыслей работодателей примерно таков. Спрос формирует предложение – все, кого Бог не обделил каким-никаким умом, поступают в вузы (или теперь правильно: «ВУЗы?») для того, чтобы получить диплом. А потом дипломированные юристы работают администраторами в сауне, лингвисты — секретарями, педагоги – менеджерами по продаже лакокрасочных изделий, инженеры – агентами по недвижимости.
Мне кажется, у падения качества образования есть еще одна причина – потеря связи «преподаватель – студент». Проблема в том, что подавляющему большинству студентов изначально не интересен изучаемый материал, им требуются дополнительная мотивация со стороны преподавателя, чтобы начать серьезно учиться. И вот этой мотивации педагоги высшей школы не дают. Преподаватели вузов – даже начинающие, не говоря уже об опытных – прекрасно видят, кому из студентов не нравится учиться, но почему-то продолжают вести свои предметы из расчета, что перед ними сидят люди, изначально заинтересованные. Да нет этой заинтересованности, нет! Так почему же вы не хотите сформировать ее у студента? Это же главная задача педагога – заинтересовать предметом, а остальное студент сделает сам: и выучит, и сессию прекрасно сдаст, и специалистом станет хорошим.
Мне как недавнему студенту хочется… не дать совет – попросить преподавателей медвузов: когда к вам придут трех-, четверокурсники изучать пропедевтику, терапию, хирургию, акушерство и гинекологию, начинайте не с объяснений, что такое расспрос больных, пальпация-перкуссия, как поставить диагноз ишемической болезни сердца и какими способами можно осуществить резекцию желудка. Начните с того, какое отношение имеет это все к каждому конкретному студенту. Скажите, что ишемической болезнью сердца страдают его бабушка и дедушка, будут страдать родители лет через пятнадцать – двадцать, да и мимо него самого она не пройдет. Расскажите, что разрезы опухолей проводились на Руси еще в XI веке, да не кому-нибудь, а великому князю Святославу, но сейчас удалять опухоль можно без операции путем применения радиочастотных волн. И если бы легендарный основатель «Apple» Стив Джобс вовремя согласился на операцию, то, возможно, был бы жив. Изучая аускультацию, сообщите студентам, что на Западе изобретен оптический стетоскоп, который позволяет выслушивать дыхательные шумы больного на расстоянии, не прикасаясь к грудной клетке! Расскажите про инновационные технологии, применяемые в преподаваемой вами отрасли медицины. Поделитесь случаями из своей практики или работы ваших коллег. Приведите примеры из СМИ, как некомпетентный врач навредил больному и попал в тюрьму. Приведите обратные примеры жертвенного служения врача своему делу. Так или иначе, дайте понять, что медицина – это живая, динамично развивающаяся наука, в которой есть место размышлениям, философии, юмору, чувствам и в которой каждый студент может найти что-то свое. И главное – во время занятий ни на секунду не забывайте, что семьдесят процентов сидящих перед вами людей равнодушны к медицине, они ее не знают и не любят, а ваша задача – сделать так, чтобы узнали и полюбили.
Это относится не только к преподавателям медицинских вузов, но и ко всем педагогам высшей школы: ситуация везде одинаковая. Вузы выпускают плохих врачей, учителей, музыкантов, инженеров, филологов, переводчиков, экономистов, юристов, журналистов, офицеров… Увы, это тенденция современного образования, и исправить ее вряд ли будет просто.
Моя подруга – тоже Аня – золотая медалистка, талантливая поэтесса, к одиннадцатому классу уже работала корреспондентом городских СМИ. Естественно, она поступила на литературный факультет. Встретила я ее как-то, когда она училась на третьем курсе.
- Как в универе дела? – спрашиваю.
Ответ меня ошеломил.
- Вот, в августе на пересдачу пойду.
- Как «на пересдачу»?
- Так, очень просто. Я на тройки учусь. Достало все: языкознание, диалектология – ужасно скучно. А старославянский язык вообще терпеть не могу.
Статьи писать она не бросила – наоборот, Аня стала одной из лучших журналисток города, вела свою передачу на местном телеканале.
Считается, что те, кто плохо учится, — либо дураки, либо раздолбаи (ну, если по-литературному, лентяи). Аня явно не дура: глупый человек не смог бы получить золотую медаль, писать стихи и прозу, успешно работать корреспондентом. Она не лентяйка и не раздолбай: кто был журналистом, тот знает, сколько труда и ответственности требует регулярное, в срок, написание статей и подготовка телепередач. Тогда почему она плохо училась в профильном вузе, имеющем непосредственное отношение к ее профессии? Аня считала, ей неинтересно. Знаете, по-моему, очевидно, что она заблуждалась: не может человеку, который работает со словом, быть неинтересен родной язык. Ане было интересно – иначе она не начала бы писать стихи, миниатюры, хайку, статьи, не читала бы книги других авторов, не совершенствовала бы свое литературное мастерство. Она пишет, и это главное доказательство ее интереса к языку. Но система вузовского преподавания с успехом убила на корню зачатки интереса и превратила отличницу в троечницу. Мавр сделал свое дело…
На мой взгляд, студенты часто учатся не с таким старанием, с каким могли бы, из-за психологической неготовности к получению профессионального образования. Я уже рассказала, что в академии училась далеко не прилежно, не прочитать заданные на дом параграфы для меня и большинства однокурсников было обычным делом. Через четыре года после выпуска с лечебного факультета я поступила на трехлетний курс английского языка в рамках дополнительного к высшему профессионального образования. И, знаете, сама себе поразилась. Я стала одной из лучших учениц группы: все время выполняю домашние задания, учу слова, делаю переводы. Помимо меня посещают занятия, в основном, студенты четвертого-пятого курсов нашей медицинской академии. Они относятся к учебе так же, как я относилась в их годы, и считают меня «ботаником». Удивляются, как можно, придя домой, садиться за переводы и сочинения, вместо того, чтобы отдохнуть, посмотреть фильм, погулять, поболтать с друзьями. В их возрасте, в бытность студенткой, я так же удивлялась. А теперь мне кажется вполне естественным добросовестно относиться к учебе. И дело не в предмете – учась в интернатуре, я несколько месяцев ходила на курсы английского в частном образовательном центре. Относилась к обучению на них так же, как и к медицине, — не делала домашних заданий, не учила слова, и вскоре вообще перестала посещать.
Я не психолог, и достоверно не могу объяснить этот феномен. Мое сугубо личное мнение – подавляющее большинство людей созревает для получения высшего или среднего профессионального образования годам к двадцати пяти. Раньше многие просто не готовы добросовестно учиться в институтах и техникумах. Однако ждать десять лет после окончания школы, занимаясь, чем попало, — тоже не вариант. Да и в таком случае поступать в университет или колледж будет сложно, потому что на экзаменах требуется хорошее знание школьной программы, которую трудно не забыть за это время. Что делать? Не знаю. Формировать интерес к профессии. Возможно, полезным будет еще с восьмого-девятого класса школы знакомить учеников с практической работой по нравящейся специальности. Кому нравится профессия бухгалтера – направлять на предприятие наблюдать работу бухгалтеров, кому нравится медицина – направлять в поликлинику сидеть на приеме с врачом. Здесь, правда, возникнет другая проблема – многие определяются с выбором профессии к окончанию одиннадцатого класса, а кто-то – вообще, к моменту выпуска из вуза. В этом направлении, мне кажется, тоже необходимо работать с учениками еще со школы: ведь должен же человек к шестнадцати годам хотя бы примерно представлять, чем он хочет заниматься в жизни. Странно, но многие одиннадцатиклассники совсем не знают себя, своих способностей, не имеют никаких устремлений к выбору профессии, а вуз или техникум выбирают по уже упомянутому принципу: «Поступить бы куда-нибудь, главное – получить образование». Естественно, они будут ленивыми студентами.
У меня есть знакомая – Ира. Все, кто слышал ее пение, пророчили ей великую музыкальную карьеру. Сила и диапазон Ириного голоса поражали даже виды видавших педагогов школы искусств, где она училась. Ира обладала хорошими умственными способностями, которые позволяли ей, не тратя времени на зубрежку, с легкостью учиться на отлично. Существенным ее недостатком была любовь с раннего подросткового возраста к алкоголю, сигаретам и беспорядочным половым связям. Я не моралистка, но убеждена точно: растрачивание себя на подобный образ жизни ведет к быстрой деградации имеющихся талантов, творческих задатков и, вообще, к замедлению личностного развития. Если человек — среднестатистическая «серость» (да, вспоминаются Ницше, Родион Раскольников и иже с ними), то если он самоуничтожится тем или иным способом, его, конечно, будет жаль. Но когда люди одаренные себя не развивают, а только заглушают свой талант, их жаль во много крат сильнее.
У Иры класса с девятого напрочь исчезло стремление к успехам в учебе. У нее выходила спорная оценка по трудам(!), и нужно было всего-то купить символическую коробку конфет и сходить к учительнице. Или даже ничего не покупать, просто прийти и сделать вид, что чего-то там учила, старалась (хотя, что можно учить по трудам?). Но Ира, увлеченная романами и пьянками, предпочла не делать лишних движений и получить «четыре» вместо «пяти» за полугодие.
Один из ее бойфрендов играл в местной рок-группе и привлек к музыкальной деятельности и Иру. Я ожидала, что она будет петь. Но она всего лишь посредственно тренькала на бас-гитаре. Вокалистом был ее парень – не безголосый и не бездарный, но по сравнению с Ирой все же довольно блеклый.
Несмотря на наплевательское отношение к урокам, Ира школу окончила на заслуженные пятерки и четверки. Учебное заведение для дальнейшего образования она, на мой взгляд, выбрала совершенно неподходящее – колледж электроники. Неподходящее по той причине, что Ира была и остается живой, общительной девушкой, которая меньше всего интересуется техникой, электроникой, математикой и прочими подобными вещами. Как вы думаете, куда она устроилась на работу после выпуска из колледжа? В кафе-бар, барменом. Необыкновенно красивый голос, музыкальный слух, умная голова – все это не нашло точки приложения в жизни Иры. «Маленький Моцарт», все же не избежал «чудовищного пресса», как и предсказывал Антуан де Сент-Экзюпери. «Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека» (тот же писатель).
Заканчивая эту главу, я хочу дать совет старшеклассникам: подходите к выбору профессии тщательно, со всем вниманием. Слушайте только себя. Советы родителей, друзей, учителей учитывайте, но, в конечном счете, старайтесь составить собственное мнение. Помните – работать по полученной специальности потом придется не маме, не лучшему другу, не «химичке», а вам и только вам. Родители часто нацеливают ребенка на получение престижной профессии. На первый взгляд, вроде бы понятное дело, что перед выпускником факультета национальной экономики или связей с общественностью открываются более широкие перспективы, нежели перед его ровесником, окончившим философский факультет или факультет русского языка или литературы. Однако человеческий фактор – великое дело, его никто не отменял. Если у вас душа не лежит к экономике, если долгие подсчеты и вычисления навевают на вас скуку, то, поверьте, престиж полученной специальности к вам не будет иметь никакого отношения. Вы будете посредственным экономистом, прозябающим в банке на фиксированной зарплате среднего размера, без перспектив карьерного роста и увеличения дохода. На работу вы будете тащиться, как на каторгу, и с начала рабочего дня будете считать часы до его окончания. И будете завидовать вашим коллегам, которые выбрали профессию по душе: их-то, работающих с полной самоотдачей, начальство будет продвигать по служебной лестнице, с повышением оклада. Будете вы завидовать и вашей однокласснице, которая преподает иностранные языки в лингвистическом центре, у которой живая, динамичная, творческая работа с людьми. И наоборот: если вы терпеть не можете двух вещей – гуманитарных наук и человеческой глупости, но из соображений престижа поступили на факультет иностранных языков, то точно так же будете мучиться. Вы будете со скукой в душе вдалбливать в головы учеников азы английской грамматики, которые и сами-то еле-еле освоили к концу пятого курса. Будете раздражаться от того, что они плохо понимают объясняемый вами материал. Будете завидовать вашему однокласснику – экономисту, который работает с прекрасным миром чисел в тишине и спокойствии. Ученики будут тянуться к вашим коллегам, которым нравится английский и французский и которым нравится преподавать, делая этот процесс творческим и увлекательным.
Запомните: если вам что-то очень нравится, то вы в этой профессии добьетесь многого – и высокой зарплаты, и почета, даже если эта сфера деятельности объективно не престижная, вроде искусствоведения или философии. Да-да, не смейтесь. Искусствоведы занимаются оценкой картин, выявлением среди них подлинников и фальсификатов, а это огромные деньги. Философию в качестве обязательного предмета, что называется, «для общего развития», изучают во всех вузах любого профиля, по ней студенты сдают экзамен. На экзамене обязательно присутствие профессора в составе комиссии, а профессоров по философии в столице и в провинциях дефицит. Поэтому сложилась ситуация, когда один и тот же «философ» регулярно сидит в экзаменационных комиссиях нескольких вузов региона, и везде ему это оплачивается.
В качестве примера приведу двух знакомых: юристов Колю и Олесю. Многие говорят, что у нас сейчас переизбыток юристов, высокая конкуренция и, как следствие, проблемы с трудоустройством. Олеся со школы хотела стать юристом, окончила с отличием школу и юридический факультет вуза, несколько лет работала в районе, профессионально развивалась, потом сдала адвокатский экзамен, и такого высококвалифицированного специалиста, как она, без проблем взяли работать в городскую коллегию адвокатов. Несмотря на то, что ей было на тот момент двадцать шесть лет. Коля же окончил юридический факультет по принципу «какая разница, что окончить, главное – получить диплом». После выпуска он профессионально не развивался: сначала был оператором термопластавтоматов, потом – менеджером по продаже хозяйственно-бытовых инструментов. Сейчас он работает в фирме – интернет-провайдере — принимает по телефону заявки клиентов. Вот ему действительно трудно будет найти работу по специальности.
Пожалуйста, милые старшеклассники, студенты и начинающие специалисты, трепетно взращивайте и лелейте свой талант – ведь он у вас есть, его не может не быть. Тогда вы будете пребывать в гармонии с самим собой, и перед вами откроются широкие профессиональные горизонты, удовлетворение от своей работы и счастье.

II. Просто работа – от первого луча до седьмого пота

Четыре бревенчатых домика: два – терапевтические отделения, один – административный корпус и еще один – кухня, — вот и вся городская больница № 18. «Городская» — одно название, потому что располагается это медицинское учреждение в двадцати пяти километрах от областного центра, в поселке Дубрава. Дело в том, что в любом городе определенный процент территории отводится под зеленые насаждения. В нашем областном центре это требование не выполнялось, но ушлые чиновники изобрели хитрый ход. Вместо того чтобы создать еще несколько парков с деревьями, они просто официально присоединили поселок Дубрава к городу.
В этих бревенчатых домиках среди соснового леса я начала свою трудовую деятельность в качестве врача-терапевта. В медицине, к сожалению, проявляются общие тенденции. Современный выпускник интернатуры или ординатуры слабо подготовлен к самостоятельной работе.
Многие студенты, которые хотят стать хирургами, считают, что им не нужно знать терапию. Будущие терапевты не стремятся учить хирургию и акушерство с гинекологией. При этом ход мыслей, к примеру, будущего хирурга таков: «Если у моего пациента заболит в области сердца, я вызову из соседнего отделения терапевта, и пусть он разбирается». Я проработала четыре года в четырех больницах (в двух — по основному месту работы и в двух — по совместительству) и могу с уверенностью сказать: рассуждать подобным образом — большое заблуждение.
Во-первых, ни на младших, ни на старших курсах нельзя со стопроцентной вероятностью угадать, каким именно врачом (терапевтом, хирургом или гинекологом) вам будет суждено стать. По разным причинам. Именно в год вашего выпуска в вузе может попросту не быть ни бюджетных, ни платных мест в интернатуре или ординатуре по желаемой специальности (хотя в предыдущие годы были). Или они могут быть, но достаться не вам. Если у ваших родителей есть связи в администрации вуза, то тоже могут быть «обломы»: к примеру, проректора, друга вашей семьи, на которого вы рассчитывали, внезапно увольняют. Случается и такое: вы благополучно становитесь тем, кем хотели, начинаете работать и через несколько лет понимаете, что разочаровались в своей специальности: не лежит больше душа к ней, и все. Или не разочаровались, но мало платят. Например, вы терапевт, зарабатываете свои тринадцать тысяч рублей в месяц на полутора ставках. А ваши знакомые хирурги за операции получают раза в четыре больше. И вы начинаете думать: а почему бы мне не переквалифицироваться в хирурги? Или другой пример: вы хирург, а у вас вдруг начинается аллергия на латекс или варикозная болезнь вен нижних конечностей, с которой крайне вредно стоять часами за операционным столом? Не дай Бог, конечно. Имеют место в жизни чисто организационные моменты: в больнице, где вы работаете профпатологом, сокращают вашу ставку, но вводят дополнительную ставку врача-ортопеда, коим вам и предлагают стать. Так или иначе, нередки случаи, когда врачи в возрасте «за тридцать» и «за сорок» меняют специальность. Приведу примеры только своих знакомых и их знакомых: гинеколог переучился на невролога, окулист – на психиатра, оториноларинголог – на врача общей практики, проктолог – на нейрохирурга, участковый терапевт – на детского невролога, еще один терапевт – на психиатра, а через десять лет снова вернулся в терапию, акушер-гинеколог – на физиотерапевта, а потом, через пятнадцать лет, на терапевта. Поэтому в студенческие годы гордо заявлять: «Я буду терапевтом, и с высокой колокольни видал я вашу гинекологию», — как минимум, недальновидно.
Во-вторых, это вам кажется, что так просто при возникновении у больного жалоб не по вашему профилю вызвать соответствующего специалиста. Вернее, вызвать-то просто, но когда он придет, это вопрос неоднозначный. Если ситуация не экстренная, и медицинскую помощь оказывают консультанты, приходящие раз в неделю, то вам придется ждать их эту самую неделю. А больной-то требовать помощи будет с вас как с лечащего врача – сейчас, а не через неделю. И ему все равно, что вы окулист, а не хирург и не терапевт и о деформирующем остеоартрозе слышали только краем уха на пятом курсе института. Если ситуация экстренная, то время ожидания измеряется десятками минут, часами, все равно сию секунду по первому зову к вам прибегут далеко не всегда. Представьте ситуацию: вы терапевт, у вашего больного вдруг начинается резкая, усиливающаяся боль в ноге, вы вызываете дежурного хирурга. А у него полный приемный покой таких же экстренных больных – кто с подозрением на острый аппендицит, кто с острым панкреатитом, кто с тромбофлебитом. То есть, к вам дежурный хирург попадет не сразу. А если дело происходит в центральной районной больнице, то хирург может проводить операцию, и тогда освободится еще позже. За время ожидания устанавливать предварительный диагноз и оказывать помощь больному придется вам. И если вы не знаете, что делать, вам самому/самой будет очень стыдно – перед собой, перед больным и перед медсестрами. Плюс вы будете нервничать из-за того, что наносите больному вред своим бездействием. Нагнетать обстановку будут вопли пациента из-за сильной боли. Конечно, никто не заставляет вас, терапевта, оперировать, но установить диагноз артериального тромбоза и назначить укол гепарина и капельницу с пентоксифиллином в данной ситуации – ваша святая обязанность. В аналогичной ситуации оказывается хирург, когда у его пациента начинаются интенсивные давящие боли за грудиной. Да, хирург не должен знать в совершенстве тактику ведения больных инфарктом миокарда, но должен уметь заподозрить этот самый инфаркт, худо-бедно оценить ЭКГ, дать разжевать таблетку аспирина и нитраты под язык – принять необходимые меры до прихода дежурного терапевта.
Это все я узнала не сразу, многое пришлось испытать, как говорится, на своей шкуре. Вот и пишу для грядущих поколений врачей: постарайтесь быть умнее нас и не повторять наших ошибок.
Выходить в первый день на работу я откровенно боялась. Бояться начала еще за две недели. Родственники и друзья дружно меня успокаивали:
- Не волнуйся так: начинающего врача в одиночку не поставят справляться со сложными больными. Наверняка более опытные коллеги помогут и подскажут.
Кстати, это вообще особенность российского рынка труда – приходит молодой специалист, и ему помогают, наставляют. Известная актриса Наталья Андрейченко, снимавшаяся одно время в американских фильмах, в интервью рассказывала, что в России с актерами режиссеры больше нянчатся: если актер с ролью не очень хорошо справляется, режиссер объяснит нюансы построения образа персонажа, посоветует, как лучше сыграть. В США все по-другому: актер должен выдать свою трактовку роли, и возиться с ним никто не будет.
Первый месяц работы был очень тяжелым. Психологически. Нагрузка в стационаре в нашей больнице на ставку – двадцать четыре больных на одного терапевта. Ежедневно по трое – шестеро человек выписываются, и по столько же поступает новых пациентов. На каждого выписывающегося надо оформить выписку (от одной до двух страниц формата А4) и выписной эпикриз (объемом с выписку), дать рекомендации. Если выписывающийся нуждается в консультации узкого специалиста областной поликлиники, пишешь еще и направление. Каждого поступающего надо подробно осмотреть, записать о состоянии всех его систем органов в лист первичного осмотра (минимум две страницы А4), сделать назначения. Остальных пациентов, которые лежат в стационаре уже не первый день, но еще не выписываются, надо также осмотреть, сделать краткую запись в истории болезни, так называемый «дневник» (примерно семь-десять строк), скорректировать назначения тем, кому требуется. На больных, которые лежат десятый день, заполняется этапный эпикриз – объемом больше дневника, но меньше выписного эпикриза. К тому же у кого-то из больных (обычно не у одного) непременно обнаружится повышенное давление – назначаешь укол, чтобы понизить, потом через час идешь – измеряешь. Если понизилось недостаточно, то назначаешь дополнительный укол, и через час повторно бежишь в палату к этому же пациенту. Когда с кем что-то более серьезное, то приходится бегать к больному не через час, а каждые десять минут.
Рабочий день у врача длится семь – семь с половиной часов. Как вы поняли, за это время надо осмотреть кучу больных и оформить кучу медицинской документации. Успеть все сделать в срок невозможно. Врачи в первую очередь, конечно, осматривают больных, делают назначения, а потом, после полудня, идут писать-писать-писать истории болезни. Естественно, не успевают. Кто-то остается после работы на пару часов, чтобы успеть все написать. Кто-то заполняет истории болезни в дни своих дежурств. Одна моя коллега работала на полторы ставки (это тридцать больных на одного врача!) и брала на полставки дежурств (фактически из-за нехватки врачей ей ставили дежурств из расчета 0,75 – 1 ставки). Она оформляла и сдавала истории болезни намного позже всех: при такой нагрузке удивительно, как она вообще успевала их писать.
Проблема дефицита кадров в отечественной медицине – отдельный вопрос. Собственно, актуальным он был всегда. В 1896-97 годах на Рязанскую губернию численностью населения 1 827 539 человек приходилось 131 врач, из них 67 земских врачей .
В начале двадцать первого века ситуация не изменилась. Во всех городских больницах областного центра не хватает врачей и медсестер, про районные центры, поселки и деревни и говорить не приходится. Хуже всего ситуация обстоит со службой «Скорой медицинской помощи»: пятьдесят пять (!) свободных врачебных ставок. На случаи инфаркта миокарда, комы, инсультов, выезжают фельдшерские бригады. Хорошо, когда фельдшер опытный и знающий, а если только после медицинского колледжа? Кстати, фельдшеры – молодцы: они быстро учатся в столь тяжелых условиях работы и вскоре оказывают помощь тяжелым больным не хуже врачей-реаниматологов.
Высшие чиновники Минздрава России в попытке частично решить проблему кадрового дефицит с 2011 года стали выделять миллион рублей молодым врачам (до 35 лет), которые устраиваются работать не менее, чем на ставку, в лечебные учреждения сельской местности (к таковым относятся только амбулатории и больницы сел, но не поселков городского типа и не районных городов). Миллион выделяют сразу – в течение месяца от момента заключения договора. С одной стороны, мера хорошая – некоторые молодые специалисты в село приехали и до сих пор работают. С другой… в Челябинской области молодые медики, не выдержав тяжести работы в селе, вернули Минздраву миллион, уволились и переехали в город.
На мой взгляд, эта мера подойдет молодым семьям, состоящим из врачей: жена – терапевт, муж — хирург, оба приезжают на постоянное место жительства в село и устраиваются на пять лет в местную больницу. Им ежемесячно платят зарплату, и к тому же сразу выплачивают два миллиона (по миллиону на каждого) – на эту сумму в настоящее время во многих областных центрах Центрального федерального округа можно купить двухкомнатную квартиру в строящемся доме. Супруги поработают пять лет, уволятся и приедут прямиком в собственную квартиру в городе.
Для одиноких молодых врачей и для семейных, у кого супруг не медик, данная программа фактически закрыта. Если незамужняя девушка или неженатый парень сразу после окончания ординатуры приезжает в село, то на момент, когда она или он отработает положенные пять лет и вернется в город, ей/ему будет под тридцать лет – в этом возрасте создать семью сложнее, чем в двадцать четыре года. Вариант найти пару в деревне маловероятен, потому что практически вся молодежь после окончания школы уезжает из села. Пять лет одиночества, без семьи, без детей – не очень радужная перспектива. Стоит ли она миллиона? А если у врача супруг успешно работает в городе системным администратором, архитектором, юристом, менеджером по продажам рекламных площадей? Бросать работу и сидеть пять лет на содержании у мужа, без стажа, без отчислений в Пенсионный фонд? А если врач – жена, тогда мужу оставлять городскую работу системного администратора и устраиваться в деревню механизатором на трактор за зарплату в три-четыре раза меньше? По этим и другим соображениям в село едет мало молодых врачей, поэтому с 2013 года условия программы были расширены и стали действовать также на поселки городского типа. Кто-то из чиновников предложил отменить возрастной порог и выплачивать миллион рублей всем врачам, которые согласятся ехать на пять лет в область. Поможет ли? Трудно сказать.
Все, наверное, слышали анекдот:
- Почему врачи работают на полторы ставки?
- Потому что на одну – есть нечего, а на две – некогда.
Увы, этот анекдот, в отличие от многих юмористических историй, не содержит в себе художественного преувеличения. В нем ситуация отражена точь-в-точь так, как она есть в реальной жизни. Врачи стационаров подрабатывают дежурствами либо берут полставки по дополнительной специальности. В моей больнице помимо меня работали два терапевта и заведующая отделением, у всех ежемесячно – по 3 – 7 дежурств. В терапевтическом отделении другой больницы, где я работала, заведующий по совместительству работал врачом функциональной диагностики – расшифровывал электрокардиограммы, проводил спирометрию и реовазографию; предыдущая заведующая брала полставки врача-эндоскописта (проводить ФГС – когда пациент глотает «лампочку»), хирург – оставшиеся полставки эндоскописта, врач УЗИ-диагностики — полставки рентгенолога, врач-терапевт – полставки иглорефлексотерапевта…
Качество медицинской помощи в больнице непосредственно зависит от укомплектованности штата: чем больше сотрудников, тем больше возможностей нормально лечить больных. Когда я поступила в аспирантуру и перевелась в дежурные врачи, в отделении осталась заведующая и два терапевта. Бывали ситуации, когда одна из них уйдет на больничный по уходу за ребенком, а у другой отпуск. Остается одна заведующая на семьдесят больных. Умножьте объем работы врача, описанный чуть ранее, на три. Ясно, что даже самый наилучший, наиквалифицированнейший врач при таком раскладе элементарно не в состоянии оказать высококачественную помощь всем семидесяти больным (с учетом того, что человек двенадцать поступает и столько же выписывается!). Обязательно кому-то забудет назначить повторно анализ, у кого-то не увидит готовый результат анализа, кому-то забудет увеличить дозу лекарства от давления… Помню, однажды летом все врачи были в отпусках, и я четыре дня работала одна на все отделение. Оно было не до конца заполнено: вместо семидесяти лежало человек пятьдесят пять (не любит у нас народ летом лечиться – огороды, дачи…). Так вот, я успела отпустить выписывающихся, посмотреть поступающих и сделать обход в половине палат к пяти часам вечера. В оставшихся палатах я завершила обход уже в седьмом часу. Истории болезни оформляла до одиннадцати вечера – благо, в тот день было мое ночное дежурство.
Про нагрузку в поликлинике стоит сказать отдельно. Мой одногруппник работал окулистом на амбулаторном приеме. Он рассказывал:
- Вот больные жалуются: «Я говорил-говорил врачу, когда и как заболел, а он на меня даже не посмотрел». А ведь действительно, зачастую на него лишний раз и не посмотришь. Очередь большая, времени на каждого пациента мало, надо запись в карточку сделать. Плюс еще писать направления на МСЭ — а их у нас полно. За рабочий день успеваешь только больных принять, а уж эти направления беру на дом писать.
Нормы приема больных — это полнейший бред! В большинстве поликлиник нашего города существует норматив – участковый терапевт должен принять в день двадцать девять больных. В осенне-весеннее и зимнее время фактически часто приходит больше двадцати девяти: во-первых, в холодную погоду часты простуды (ОРВИ), грипп и воспаления легких, во-вторых, в эти сезоны у пенсионеров много времени, свободного от садово-огородных работ, следовательно, почему бы не сходить к терапевту померить давление да спросить про таблетки, заодно и пообщаться? Летом же население дружно трудится на дачных участках, да и простудное заболевание либо пневмонию в жару плюс тридцать подхватить – надо постараться (если только под кондиционером сидеть, как некоторые делают). По этим причинам посещаемость летом меньше. А на участках, к которым относятся, в основном, жители новостроек – преимущественно, молодежь без серьезных хронических заболеваний, в день к терапевту может прийти лишь пять человек. Но врач на рабочем месте все равно находится – что же, ему зарплату уменьшать? Тогда ее следует увеличивать с осени по весну, когда поток пациентов возрастает свыше норматива. Но не увеличивают же. Если только премию дадут квартальную – опять же, не больше определенного потолка.
В связи с дефицитом кадров в поликлинике на многих участках по несколько лет нет терапевта. Такие участки по очереди довеском дают вести врачам с других участков. По логике, доктору, который ведет два участка, должны платить зарплату в два раза выше. То есть, не пятнадцать – семнадцать тысяч, а тридцать – тридцать пять. Но на практике все обстоит иначе. По трудовому кодексу, по совместительству можно работать не более, чем на полставки. То есть, доплачивают за второй участок не сто, а пятьдесят процентов – и не от всей зарплаты, а от ее величины с вычетом «путинской» доплаты в десять тысяч. Получается, терапевту платят пятнадцать-семнадцать тысяч за один участок плюс две с половиной – три с половиной тысячи за другой. Итого, общая зарплата составляет от семнадцати с половиной до двадцати с половиной тысяч рублей в месяц.
По причине большой нагрузки и не соответствующего ей низкого уровня зарплаты многие врачи уходят из медицины в фармацевтические фирмы, где работают медицинскими представителями (медпредами). Медпред – это, фактически, менеджер по продаже лекарств, но взаимодействует он не с больными, а с врачами и провизорами. Он занимается тем, что ездит по докторам и предлагает назначать препараты, выпущенные именно его фирмой, заключает договоры с аптеками на поставки медикаментов. Собственно, больным от деятельности медпредов вреда нет. Часто бывает, что одно и то же лекарство выпускается несколькими фирмами под разными торговыми названиями. Пациенту-то без разницы, принимать Кординорм производства «Актавис», или Бидоп, выпущенный «Гедеон Рихтером», или Нипертен словенской фирмы «КРКА». Все равно это один и тот же сердечный препарат бисопролол.
Оклад у начинающего медпреда около сорока тысяч рублей, по сравнению с пятью тысячами рублей у врача, ежеквартально выплачиваются премии, для своих сотрудников фармацевтические фирмы организуются бесплатные поездки на семинары за рубеж. Такова ситуация в России. За рубежом – наоборот, врач – уважаемая и высокооплачиваемая профессия, поэтому людям с высшим медицинским образованием нет смысла заниматься активными продажами лекарств. В медпреды там идут выпускники химико-биологических, фармацевтических факультетов и зарабатывают меньше, чем врачи.
Главный минус работы в фармацевтических компаниях – то, что врач перестает быть врачом. По этой причине многие пока стараются выживать в практической медицине. Пожелайте нам удачи – она пригодится.
Надо сказать, медицину я все-таки полюбила. Происходило это медленно. Как я уже упоминала, в первый месяц работы я плохо ориентировалась вообще во всем. Интернатуру я проходила на базе кардиологического отделения, поэтому худо-бедно ориентировалась в лечении ишемической болезни сердца, аритмии и гипертонической болезни. Но и то – лишь приблизительно ориентировалась. То есть, подбирать лекарства для эффективной стабилизации артериального давления, назначать нужный препарат для снятия аритмии я не умела, плохо знала дозировки лекарств. Легче всего мне пришлось с больными остеохондрозом, потому что им много лет страдала моя мама, так что тактику диагностики и лечения я знала не понаслышке. Что касается остальных заболеваний, то, несмотря на то, что на старших курсах я все-таки учила терапию, и средний балл по 5-балльной шкале у меня был между 4 и 5 (если точно, 4,3), применять знания на практике было проблематично. Одно дело, когда учишь, чем лечить обострение хронического гастрита, холецистита, панкреатита. А совсем другое – когда у одного пациента одновременно обостряются все вышеозначенные заболевания: у него и изжога, и боли по всему животу, и тошнота со рвотой, и диарея, в анализах все ферменты повышены. Сейчас-то мне смешно это писать: подумаешь, обострение патологии желудочно-кишечного тракта! Метоклопрамид внутримышечно от рвоты, лоперамид в таблетках – от поноса, омепразол и антациды от гастрита, но-шпа внутримышечно (можно, конечно, в качестве спазмолитика использовать тримебутин или дюспаталин, но их в стационаре нет), когда в анализах амилаза снизится, добавить ферменты. А тогда было боязно: коллега посоветовала платифиллин добавить к лечению, открываю справочник лекарственных средств «Видаль», читаю:
«Побочное действие:
Со стороны пищеварительной системы: сухость во рту, жажда, атония кишечника.
Со стороны сердечно-сосудистой системы: снижение АД, тахикардия.
Со стороны ЦНС и периферической нервной системы: возбуждение ЦНС, головокружение, расширение зрачков, паралич аккомодации, головная боль, фотофобия, судороги, острый психоз.
Со стороны мочевыделительной системы: затруднение мочеиспускания, задержка мочи.
Прочие: ателектаз легкого».
В голове сразу пробегает мысль: «Так, если я сейчас назначу платифиллин, то к вечеру у моего больного, возможно, разовьются судороги, острая задержка мочи и ателектаз легкого!!! И виновата буду я!» И так по поводу большинства препаратов. Потом-то, с опытом, начинаешь ориентироваться, какие побочные эффекты случаются часто, а какие – почти никогда. А сначала очень страшно.
Я очень благодарна моим коллегам – заведующей отделением и терапевтам, которые помогали мне, подсказывали. Без их помощи мне не удалось бы усовершенствовать свои навыки и стать таким врачом, каким я стала. (Я не к тому, что я супер-пупер какой специалист, а к тому, что по сравнению с собой же раннего периода – однозначно, сейчас я более квалифицированная).
За пару месяцев я освоилась и стала увереннее вести больных. Я уже разбиралась в антиаритмических препаратах, умела подбирать правильные дозы гипотензивных (снижающих давление), да и справлялась с основными заболеваниями всего спектра терапевтической патологии. Увидев, что я способна самостоятельно оказывать плановую и экстренную медицинскую помощь, заведующая отделением стала ставить мне дежурства. На первом дежурстве было опять-таки страшно: вдруг кому-то из больных внезапно станет плохо, а я не пойму, в чем дело? Или вдруг кого привезут в тяжелом состоянии? Собственно, чего боишься, то и случается. В первый же час дежурства привезли задыхающуюся больную в отеках (дилатационная кардиомиопатия, тяжелая сердечная недостаточность). К счастью, я знала, что делать. Ввели сердечные гликозиды и фуросемид, но всю ночь я не спала и каждый час бегала к ней в палату посмотреть – жива ли? На одном из первых дежурств у одного пациента случился инфаркт миокарда с классическим стойким болевым синдромом. В тот момент я поняла, что означают выражения: «Сердце колотится, как у зайца», «сердце ушло в пятки» и тому подобные. В состоянии, близком к панике, созванивалась с заведующей, назначала один укол, другой, наконец, начали капать нитроглицерин, сняли несколько раз ЭКГ, наконец, я решила, что это точно инфаркт и вызвала «Скорую» для перевозки в кардиологическое отделение. Врач «Скорой» подошел к больному. Пациент лежал со страдальческим выражением лица: было видно, что ему очень плохо.
- Сильно болит? – спросил врач «Скорой».
- Сильно, — чуть слышно прошептал больной.
Врач посмотрел ЭКГ и сказал фельдшеру:
- Сходи в машину за носилками.
Услышав это, больной встрепенулся:
- Зачем носилки?
- Вас нести с кровати в машину «Скорой»: вам сейчас нельзя идти.
Увидев миниатюрные носилки, больной, весивший под центнер, пришел в ужас:
- Что??? На ЭТОМ вы меня хотите нести? Нет уж, я сам пойду!
- Вам нельзя! — в один голос крикнули мы с врачом «Скорой помощи».
- Можно! У меня ничего не болит! – вскричал пациент и, прямо с торчащей в вене иглой от капельницы, встал на ноги и бодрой походкой почти побежал в машину.
Вскоре, в насыщенной событиями работе я забыла об этом пациенте. Через год, в обычный будний день, я сидела в ординаторской и писала истории болезни поступивших. Рядом сидела заведующая и занималась тем же самым. Вдруг открылась дверь, и появился тот самый больной с букетом цветов в руках.
- Здравствуйте, Юлия Сергеевна! Здравствуйте, Анна Станиславовна! – обратился он к нам. – Анна Станиславовна, я зашел сейчас в поликлинику и узнал, что вы сейчас работаете в день. Помните меня? Это ведь вы выявили у меня инфаркт и отправили в кардиологию. Я пришел сказать вам сердечное «спасибо»!
И он вручил мне букет цветов. В тот момент я прочувствовала весь смысл фразы: «Врач – гуманная профессия, потому что ее цель — помогать людям».
Я начала свою профессиональную деятельность в июне, а в начале сентября того же года подала документы в аспирантуру. Зачем? Мне кажется, сыграла роль та проклятая инерция: я занималась научной работой в школе, в интернатуре, и мне казалось естественным продолжить ее в аспирантуре. Замечаю, что человек – вообще, существо инертное: как начнет что-то, так потом не может остановиться или свернуть с пути. К тому же я посчитала, что с ученой степенью кандидата медицинских наук будет легче расти по карьерной лестнице: заведующая отделением, заместитель главного врача, врач-эксперт страховой медицинской компании, медицинский представитель, медицинский советник… Если придется работать в частном медицинском центре, то к кандидату наук будут лучше идти пациенты. Не говоря уже хотя бы о какой-то прибавке к зарплате. В общем, подала документы. Меня зачислили. Я перевелась в больнице в дежурные врачи и прибыла на клиническую базу кафедры – городскую больницу №17.
Сразу хочется отметить несовершенство нашей системы послевузовского образования. Аспирантура не входит ни в общий трудовой, ни в профессиональный медицинский стаж – только в научно-педагогический стаж. Аспирантам не платят зарплату – только небольшую стипендию – мы получали меньше, чем интерны и ординаторы. Между тем, аспиранты – это взрослые, зачастую семейные люди в возрасте 22 — 24 лет (после пяти курсов большинства вузов), а в медицине (так как после шести курсов вуза и двух лет ординатуры) – 25 – 27 лет. Бывает, в аспирантуру поступают в более зрелом возрасте, после нескольких лет работы. То есть, человек должен обеспечивать себя, свою семью – жену, детей, нередко и пожилых родителей, копить на собственное жилье. На стипендию этого сделать невозможно, значит, приходится работать. Каверза состоит в том, что время обучения в очной аспирантуре – с девяти до пятнадцати часов ежедневно по будням. Фактически эта нагрузка – почти на целую ставку, но без зарплаты. Чтобы получать более-менее нормальную зарплату (которой кое-как будет хватать на жизнь), приходится работать на ставку по ночам в стационаре дежурным врачом. Есть и другой вариант подработки — всю вторую половину дня по будням вести прием в поликлинике (но в этом случае ставка не набирается, поэтому придется дополнительно работать все выходные опять-таки на дежурствах или сидеть на приеме в частном медицинском центре). Здесь опять же скрыт подводный камень: если врач, учащийся в очной аспирантуре, работает на ставку по вечерам и ночам в больнице или поликлинике, то на научную работу у него не остается ни физических, ни моральных сил, ни времени. По этой причине работающие аспиранты затягивают сроки защиты диссертаций. Если же человек посвящает все время исключительно написанию диссертации и не работает, то к окончанию аспирантуры у него ни трудового стажа, ни начислений на индивидуальном счете в Пенсионном фонде. Если он захочет взять кредит, банк откажет. Женщина, выйдя после аспирантуры в декретный отпуск, будет получать самое минимальное пособие по беременности и родам и по уходу за ребенком до полутора лет. Кроме того, у неработающего аспиранта нет медицинского стажа, нет квалификационной категории, нет навыков ведения больных. Являясь кандидатом медицинских наук, такой человек, когда приступает к практической работе, демонстрирует неопытность и делает глупые ошибки. Это вызывает насмешки старших коллег и снижает престиж как ученой степени, так и самого новоиспеченного кандидата.
Я выбрала оптимальный вариант – училась в очной аспирантуре и работала на полставки дежурным врачом. Летом же, когда в аспирантуре каникулы, я переводилась на два месяца в палатные врачи и работала в день. Таким образом, к окончанию аспирантуры у меня был трехлетний медицинский стаж, начисления на моем индивидуальном лицевом счете в Пенсионном фонде, вторая категория, опыт работы с больными. Декретное и детское пособия мне начислили не самые маленькие. Словом, жизнь работающего человека прекрасна и удивительна.
Проснувшаяся любовь к медицине сыграла со мной злую шутку. В начале обучения в аспирантуре мне стала интересна терапия, мне захотелось знать, как можно больше, о диагностике и лечении внутренних болезней. Я, отставив в сторону на время свою научную работу, с энтузиазмом начала штудировать толстые руководства по кардиологии, пульмонологии, гастроэнтерологии, нефрологии, ревматологии. Собственно, это надо было делать еще в академии, но лучше поздно, чем никогда. Я понимала, что хорошего врача без практики быть не может, поэтому в свое учебное время стала помогать врачам больницы №17 вести больных. Эта больница являлась клинической базой медицинской академии, где вели палаты больных ассистенты и аспиранты кафедры. Ввиду маленького на тот момент опыта работы меня сначала прикрепили к врачу, как интерна, но потом доверили вести палаты самостоятельно. Поскольку 17-ю больницу не обошел стороной пресловутый дефицит кадров, то мне разрешили вести не одну, а две с половиной палаты.
В 17-й больнице лежало много больных, которым было далеко за восемьдесят. В таком возрасте у пациентов полиорганная патология – проще говоря, тысяча и одно хроническое заболевание. Большинство из них обостряется, и врач вынужден проводить лечение не только стенокардии, по поводу которой больной поступил, но и варикозной болезни вен нижних конечностей, и хронической ишемии мозга, и остеоартроза, и остеохондроза, и застойной пневмонии, и геморроя. Поэтому при работе в этой больнице мои навыки лечения самых разных заболеваний сильно укрепились. Правда, я как представила, что в восемьдесят лет у меня будет болеть все – сердце, голова, живот, спина, суставы на руках и ногах – так стало жутковато. Но коллега меня «утешила»:
- До такого возраста сначала надо попробовать дожить.
А ведь и правда. С нашей экологией, ритмом жизни с неизбежными стрессами сохранить здоровье – надо еще постараться.
В 17 больнице был ПИТ – палата интенсивной терапии, где лежало по трое самых тяжелых больных. ПИТ вели двое врачей – посменно. Одна – пятидесятилетняя Вера Александровна – что называется, врач от Бога. Обладая великолепной профессиональной эрудицией, она прекрасно ориентировалась в самых различных областях медицины – от эндокринологии до хирургии, знала много препаратов для лечения всевозможных заболеваний не только по своей терапевтической специальности. К ведению пациентов она подходила с глубоким пониманием и осмыслением. Я ей до сих пор искренне восхищаюсь.
Но бедной Вере Александровне не повезло в том, что однажды к ней поступил больной Прудников восьмидесяти шести лет, у которого каких только болезней не было! Перенесенный инсульт с парезом ног и нарушением речи, язвенная болезнь желудка, ишемическая болезнь сердца с плохой кардиограммой, тяжелая сердечная недостаточность с сильными отеками ног и одышкой, хронический холецистит, панкреатит, варикозная болезнь вен нижних конечностей, выраженный остеоартроз с сильными болями в суставах. У Прудникова имелось еще два неприятных обстоятельства – вредный характер и сын-адвокат. Поступив в ПИТ, пациент сразу отказался принимать назначенные таблетки и уколы и потребовал, чтобы ему назначили капельницу. Это наши больные любят – «капаться», даже когда им нельзя. Прудникову как раз было противопоказано, потому что в составе капельницы в кровеносное русло человека вливается как минимум сто – двести миллилитров жидкости. А когда организм и без того перегружен жидкостью, то внутривенные вливания только усугубляют положение. Пациенту так и объяснили, но он продолжал настаивать. Ни к одной таблетке, принесенной медсестрой, Прудников не притронулся, к тому же не разрешил сделать себе ни одного укола. Он в палате интенсивной терапии вел такой же образ жизни, какой и дома, — просто лежал на кровати, ел, ходил в туалет. Через пару дней на обход пришла заместитель главного врача по медицинской части.
- Будем пить таблетки и принимать уколы? – спросила она Прудникова.
Старик отрицательно покачал головой.
- Тогда выписываемся, — заявила замглавврача. – Здесь вам не гостиница, а больница, и просто так у нас люди не лежат. Если не хотите лечиться, то мы вас выписываем.
- Ага, вон как вы заговорили! – оживился сын-адвокат. – Ну, держитесь: теперь я вас по судам затаскаю.
И действительно, он написал «телегу» в областную прокуратуру и в местный минздрав с требованием отстранить замглавврача и Веру Александровну от занимаемых должностей. Конечно, при объективном разбирательстве чиновники постановили, что адвокат и его отец неправы, но каких нервов это стоило персоналу больницы.
После этого инцидента Вера Александровна уволилась, вышла на пенсию. Чтобы не оставлять любимое дело, устроилась в санаторий на полставки. Недавно я ее видела – посвежевшую, отдохнувшую и довольную жизнью.
Здесь важно отметить, что в современной системе отношений «врач — пациент» и «врач — родственники пациента» медицинские работники юридически не защищены. Если больному покажется, что врач что-то не так сделал – не выписал льготный рецепт, назначил три вида обследования, а не восемь, разговаривал не тем тоном, направил в стационар для прохождения профилактического курса не сию же минуту, а только через два дня, — то пациент может спокойно написать жалобу в региональное министерство здравоохранения, обратиться в СМИ. Чем наши больные успешно и занимаются. Самое обидное, что при конфликтах врач обычно бывает прав не только в медицинских вопросах, но и в этических. На работе медики в подавляющем большинстве стараются сохранять выдержку – все понимают: больные – это больные, что с них взять? А врач обязан вести себя в рамках. Если больной жалуется, что врач ему нагрубил, то часто грубости медицинского персонала не было вовсе, а все дело в психологических особенностях личности пациента, которому безобидная фраза: «Подождите десять минут за дверью» — кажется верхом неэтичного отношения. Нередко грубость медицинского персонала, если она имела место, оказывается нежным комплиментом по сравнению с тем, что наговорил врачу или медсестре сам больной.
Часто больные пишут жалобы по поводу того, что их после приема в поликлинике врач направил в больницу не сразу, а поставил на очередь на госпитализацию. Люди обижаются, хотя они неправы. Тех, кому необходимо срочное стационарное лечение, врач направляет сразу, с приема – чаще всего, вызывает «Скорую», пишет направление, и человека доставляют в приемный покой. Тех, кому требуется плановая, не экстренная терапия, много, всех в один день стационар принять не может, поэтому создается очередь (ожидание – чаще всего, несколько дней). Но не единичны случаи, когда человек, поставленный на очередь, считает, что его, именно его должны немедленно положить в больницу, возмущается, что придется ждать, и идет жаловаться в вышестоящие инстанции. Он прав? Нет. Но этого никому не докажешь.
Не объяснишь этого и журналистам, которые рады раздуть в СМИ историю о халатности взяточников-врачей, об их наплевательском отношении к пациентам. Конечно, о минусах писать легко – скандалы всегда привлекают внимание и имеют высокие рейтинги. Таким образом любой плохой журналист сможет привлечь внимание к своим публикациями или теле-, радиопередачам. А вот заработать репутацию на серьезных материалах о созидательном, позитивном – задача посложнее. За нее многие корреспонденты браться не любят – зачем? Зачем искать неординарных людей, размышлять над формой подачи материала, чтобы заинтересовать аудиторию? Это же тяжело, рискованно: может не получиться, люди сочтут скучным, начальство выгонит с работы. Куда проще накропать статью или смонтировать передачу со скандалом – успех будет стопроцентный.
По этой причине рейтинг журналистской профессии стремительно падает. Так, по данным соцопроса ВЦИОМ, населением были определены самые менее уважаемые профессии – полицейский, журналист, чиновник. Стоит задуматься.
Это было лирическое отступление. Вернемся к нашей истории. Вера Александровна уволилась, другого врача палаты интенсивной терапии сделали заведующим. Работать в ПИТе стало некому. Все опытные терапевты отделения наотрез отказались вести ПИТ. И тут вызвалась я.
- Александр Григорьевич, а можно я? Я буду обсуждать с вами каждого больного, во всем советоваться.
Заведующему, конечно, не очень понравилась эта идея: все-таки, у меня на тот момент опыт работы составлял только два года, а больные тяжелые, умирающие. Но альтернативой была только врач-терапевт на год моложе меня, которая через пару месяцев уходила в декретный отпуск. Поэтому Александр Григорьевич скрепя сердце согласился на мою кандидатуру врача палаты интенсивной терапии.
Полугодовой стаж работы в ПИТе дал мне как специалисту многое. Я научилась вести тяжелых, умирающих больных. Представляете, поступает пациент девяноста лет, у которого одновременно крупноочаговый инфаркт миокарда, тяжелая сердечная недостаточность (очень сильная одышка – больной задыхается), сахарный диабет тяжелого течения, диабетическое поражение почек с развитием терминальной стадии почечной недостаточности, анемия тяжелой степени с гемоглобином тридцать пять вместо положенных ста двадцати граммов на литр, рак толстой кишки. И задача врача – лечить и, по возможности, выписать в живом состоянии. Иногда не получалось, но были случаи, что больной благополучно доживал до выписки и вопреки ожиданиям всех врачей умирал только через месяц — другой. Пациентов отделения периодически консультировал доцент кафедры, врач высшей категории с большим опытом работы. Осматривая больных ПИТа, он с удивлением качал головой:
- Ну и ну: откуда вы только таких тяжелых больных берете?
В первое время я энергично включилась в работу ПИТа. Мне было радостно: я развиваюсь как профессионал, умею вести клинически сложных больных, не теряюсь в экстренных ситуациях. Однако постепенно, месяц за месяцем мой энтузиазм стремительно падал. Почему? Больные поступали только старые – от восьмидесяти до девяноста лет, в тяжелом состоянии, возможности им помочь у врача мало. Если у относительно молодого человека почки отказывают, его берут на гемодиализ. Старого же не возьмут. Вернее, возьмут, но после всех тех, кто уже давно стоит на очереди. Естественно, что он до этого не доживет. Далее, если у сорокалетнего человека обнаруживается рак, терапевт направляет его к онкологу, и после операции и (или) химио-, лучевой терапии больной чаще всего продолжает жить. Если же злокачественная опухоль выявлена у восьмидесятипятилетнего, то операция и химиотерапия в девяноста девяти процентах случаев противопоказана по состоянию здоровья, и врачу остается только наблюдать, как больной угасает. В общем, у меня возникло стойкое ощущение, что моя работа бесполезна, напрасна. В какой-то момент, месяце на пятом от начала работы в ПИТе, когда восьмидесятивосьмилетняя женщина с инфарктом миокарда начала в пятый раз за день громко стонать от болей в сердце, я поймала себя на мысли:
- Опя-я-ять… Да что же это такое? Она стонет, ей больно, но какое это отношение имеет ко мне? Почему все их проблемы должна решать именно я?
Через пару мгновений возразила себе:
- Ну как же? Я врач. Кому, как не мне, решать их проблемы со здоровьем?
Обратите внимание, это я еще была только врачом-терапевтом в палате интенсивной терапии. А каково же тогда полноценным реаниматологам, у которых работа еще тяжелее и чьи больные умирают намного чаще?
В итоге я не выдержала. Подумала, что еще чуть-чуть, и я начну по вечерам после работы пить. На самом деле, тяги именно к алкоголю не было, хотелось просто вырваться из атмосферы безнадежности, окружавшей больных ПИТа. Отдыхала после работы я много – общалась с любимым, с друзьями, с родителями, но на следующий день снова возвращалась к своим больным – наблюдать, как они потихонечку умирают. Вскоре я заявила Александру Григорьевичу, что не буду больше вести ПИТ. Он не удивился.
Потом, после меня в ПИТ устроилась по совместительству реаниматолог близлежащей центральной районной больницы: прошли слухи, что у них закроют отделение реанимации, и врач подстраховалась, найдя дополнительную работу. Но когда через полгода выяснилось, что слухи недостоверны, доктор уволилась и осталась в своей ЦРБ. При увольнении сказала, что работать у нас ей понравилось, но зарплата маленькая.
Поскольку энтузиастов среди терапевтов больше не нашлось, ПИТ стала вести ординатор – как и я, с целью повышения своих врачебных навыков. Но ординатор завершила учебу, и больные снова остались без врача. В конце концов ПИТ расформировали, а наиболее сложных в клиническом отношении пациентов стали распределять по обычным палатам.
Про зарплаты хочется сказать отдельно. Если почитать Вересаева, то мы узнаем, что в начале двадцатого века уровень дохода у медиков был низким. Позже – уже в Советском Союзе – Сталин «узаконил» маленькую зарплату врачей знаменитой фразой: «Хорошего врача народ прокормит, а плохие нам не нужны». Поэтому исторически сложилась традиция больных неофициально нести врачам подношения – овощи с огорода, коробки конфет, деньги. Это считалось не взяткой, а добровольной благодарностью пациента за лечение. Фактически – милостыней из жалости.
В нашем, двадцать первом веке, врачи оказались в неприятной, двусмысленной ситуации. С одной стороны, принятие подношений от пациентов считается коррупцией и карается Уголовным кодексом. Но с другой стороны, зарплату врачей, фельдшеров и медсестер не вывели на нормальный уровень. Ежегодные сообщения СМИ о повышении зарплаты медработников, конечно, являются правдой. В 2009 году, когда я устраивалась на работу, мой оклад составлял 3589 рублей (это на ставку). К счастью, платили еще премию, а то жить было бы невозможно. В 2012 году в результате повышений мой оклад вырос почти в полтора раза и стал составлять 5200 рублей в месяц.
В газете «Медицинский вестник», номер 19 (632) от 15.07.2013 директор Департамента здравоохранения и фармации Ярославской области Сергей Вундервальд, комментируя ситуацию с низким уровнем зарплат в Угличской ЦРБ, заявил:
- Работает человек на три ставки – будет получать. А если работает на оклад, то не будет никогда.
У меня сразу возникает закономерный вопрос: почему, чтобы зарабатывать деньги – не большие, не пятьдесят тысяч в месяц, и даже не тридцать, — врач должен работать на три ставки, в то время как представители других профессий – не более ответственных и сложных – получают такие же и бОльшие деньги, неся нагрузку только на одну ставку?
Чтобы не быть голословной, приведу примеры объявлений из газеты объявлений нашего города – рубрика «Требуются»:
WEB-РАЗРАБОТЧИК Требования: в/о, знание PHP, MySQL, Java. Условия: работа в офисе, полный рабочий день, з/п от 30000 руб.
ПРОГРАММИСТ С++ Обязанности: дисциплинированно писать хороший код! Требования. Знание: ООП, C++, STL. Образование: Высшее. Английский: технический. Условия: зпл. 48000 руб. — оклад, постоянная работа, гибкий график. Оформление по ТК РФ.
АРХИТЕКТОР в строительную компанию (можно выпускника или студента ВУЗа), работа в офисе, требования: образ. — ПГС, уверенное знание ArchiCAD обязательно, приветствуется знание AutoCAD, Artlantis Studio, 3D-Max., целеустермленность, нацеленность на карьерный рост, умение общаться с заказчиками и грамотная речь. з/п от 25 тыс.руб., оформление по ТК, график 5/2.
Инженер систем ОПС, с опытом пусконаладочных работ, з/п от 25 т. р.
Инженер-монтажник ОПС, СКД, видео, з/п от 30 т. р., соц. пакет, устройство по ТК.
КАДАСТРОВЫЙ ИНЖЕНЕР Требования: опыт работы от 1 года, знание программы «Автокад». Обязанности: составление межевых планов. З/п 30000+премии.
Специалисты по монтажу, ремонту и обслуж. торг. холодильного оборудования и кондиционеров. Все соц. гарантии, оформл. по ТК, з/плата 35-40 т. руб., компенсация ГСМ
КРЕДИТНЫЙ МЕНЕДЖЕР на постоянную работу, зарплата 25-30 тыс, опыт работы.
КРЕДИТНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ Woolhouse Условия работы: работа в офисе, график 4/2, оформление по ТК РФ. Требования: опыт работы в продажах от 1 года, приветствуется опыт работы в банковской сфере (кредитование). ЗП оклад+%, окладная часть 20 тыс. руб.
Менеджер оптовых продаж строит.-отделоч. матер., с лич. а/м, опыт раб. желат., оклад 25 т. р. + % + ГСМ, моб. связь.
Менеджер в салон обоев, гр. раб. 5/2, з/п от 20 т. р.
Менеджер в опт. меб. компанию, высшее образ., зн. ПК, зн. меб. рынка, соц. гар., з/п 25-40 т. р.

Для сравнения – с той же газеты и с сайтов поликлиник и больниц нашего города:

Врач-терапевт (дежурант приемного покоя) в гор.больницу, з/п 7000-10000.
Врач-невролог, в поликлинику, з/п 10000 — 12000 руб.
Врач-педиатр участковый, з/п от 18 т. р., врач функц. диагностики, з/п от 10,5 т. р., врач ультразвук. диагностики, з/п от 11,6 т. р., смен. график, детской поликлинике.
Врач амбулатории, в государ. организ., полный соц. пакет, з/п 15 т. р.

Как мы видим, зарплаты врачей стационаров и узких специалистов поликлиник значительно «не дотягивают» до уровня доходов менеджеров, кредитных специалистов, инженеров, программистов… Участковые терапевты и педиатры получают больше, но опять же недостаточно. Причины такого разрыва понятны: представители вышеназванных хорошо оплачиваемых профессий работают в частных фирмах, которые могут позволить себе платить людям по заслугам. Медики же трудятся в государственных лечебно-профилактических учреждениях, а у государства, как известно, всегда нет денег. Получается, что директора каких-нибудь ООО, ОАО и ЗАО – люди умные, талантливые и деловые, потому что смогли наладить работу своих предприятий, устранить там беспорядки, получают большую прибыль и могут начислять работникам адекватные зарплаты. А раз Правительство Российской Федерации в своей стране этого сделать не может, то напрашивается вывод… Ладно, здесь разобрались. Посмотрим с другого ракурса: губернаторы, депутаты так же, как врачи и учителя, получают зарплату от государства. В государстве денег нет, но ввиду уважения к должности губернатору пусть начислили бы больше, чем медику или педагогу. К примеру, пятьдесят тысяч рублей в месяц. Да хоть бы и семьдесят. По официальным публикациям годовой доход нашего губернатора по основному месту работы за 2011 год составил свыше трех миллионов рублей, за 2012 год – столько же. Более двухсот тысяч рублей в месяц. А что этот человек сделал для общества, за что стоило бы платить так много? Неужели среднестатистический участковый терапевт или реаниматолог работают меньше и хуже, чем губернатор? Или их работа менее ответственная? Ладно, пусть ему платят двести тысяч в месяц. Но тогда платили бы и нам по пятьдесят. Пишу и сама над собой смеюсь. Мечты-мечты… Далекие, как луна, несбыточные…
И снова возвращусь к теме плохих и невнимательных врачей. Среди своих коллег видела я и таких. Бывают те, которые действительно не хотят вникать в тонкости профессии, в силу грубости характера хамят пациентам. Но среди плохих врачей часто встречаются и другие – те, которые раньше были хорошими врачами, профессионалами с большой буквы, вежливыми и тактичными.
Недавно работала с врачом по имени Иван Сергеевич – он уже на пенсии, но работает в стационаре. У пациента аритмию он пытался снять дигоксином. Родственники пациента обсудили тактику лечения со своим знакомым доктором, та совершенно правильно сказала, что, по современным рекомендациям, нужно использовать другие препараты. Тогда родственники написали на лечащего врача жалобу. В общем-то, справедливо написали, но мне все равно стало обидно за него: раньше он был умницей, работал на износ, получал правительственные награды за свою работу. А сейчас это пожилой, физически больной человек, пенсии не хватает, вот он и продолжает трудиться. Нагрузка большая, но Иван Сергеевич добросовестно осматривает пациентов, вникает в их болезни и честно старается вылечить. Но следить за всеми новинками в методах диагностики и лечения ему уже тяжело, поэтому нередко он действует «по старинке».
«По старинке» лечат многие, в том числе доктора среднего возраста и молодежь. Вообще, в медицине (да, наверное, не только) от момента появления нового метода диагностики или лечения в клинических рекомендациях, изданных Всемирной организацией здравоохранения и переведенных и адаптированных российскими учеными-медиками, до внедрения в повсеместную практику проходит немалое количество времени. Например, ведущими учеными-кардиологами уже несколько лет рекомендуется приступ фибрилляции предсердий (это один из видов сердечной аритмии) снимать не сердечными гликозидами, а другими препаратами. Установлено, что гликозиды эффективно не восстанавливают правильный ритм сердца. Но все равно до сих пор многие врачи «скорой помощи», поликлиник и стационаров применяют дигоксин и коргликон при этом виде аритмии. Больным с отеками и одышкой из-за сердечной недостаточности раньше назначали принимать мочегонные три раза в неделю, сейчас же доказано: их необходимо пить каждый день. Но часто врачи все равно рекомендуют старую схему. Почему так происходит? Ответ прост: многостраничные клинические рекомендации практическим врачам читать некогда. Большинство медиков работает на полторы – две ставки, и после такой нагрузки единственное желание – прийти домой и лечь спать. В выходные, конечно, можно было бы почитать, но нет моральных сил заниматься работой еще и дома. Хочется с семьей пообщаться, сходить с собственными детьми погулять. Это нормальное желание, оно не должно вызывать осуждения.
Правильное ведение больных затруднено по причине пресловутого дефицита кадров. Так, в клинических рекомендациях по пульмонологии сказано, что люди, которые долго (несколько десятилетий) курят, должны ежегодно проходить спирографию. Это называется скрининг – профилактическое обследование лиц из групп риска. Смысл в том, что при длительном курении часто развивается заболевание под названием ХОБЛ. На первой стадии оно обычно протекает без симптомов, позже появляются одышка, кашель. Если заболевание выявить и начать лечить на первой стадии, то прогноз лучше. Но участковые терапевты курильщиков с большим стажем на спирографию не направляют, хотя надо бы. Я, если бы работала на участке, тоже не направляла бы: доктора, вымотавшись поле приема и беготни по вызовам, приходят домой и продолжают заполнять карточки, направления на МСЭ – доделывают то, что не успели в поликлинике. С такой нагрузкой успеть невозможно. И, конечно, здесь не до возни с курильщиками, которые чувствуют себя прекрасно, не кашляют и не задыхаются. Да и у врачей функциональной диагностики, которые проводят спирографию и массу других аппаратных обследований, и без того большая нагрузка, чтобы они еще возились с людьми, у которых нет симптомов и которые пока считаются здоровыми. Правда, в этом отношении чиновники Минздрава недавно сделали хороший шаг – создали Центры здоровья, в которых врачи занимаются исключительно обследованием здоровых и почти здоровых людей. За это Минздраву респект! Все-таки, могут, когда хотят, изобретать и внедрять полезные новшества.
С организацией здравоохранения происходит вообще какая-то беда. Модно критиковать чиновников – дескать, все, что ни сделают, получается хуже для народа и для врачей. Отчасти это действительно так. Но если вдуматься, без вносимых ими изменений было бы тоже плохо, но по-другому. Открытие сосудистых, перинатальных центров для оказания высококвалифицированной медицинской помощи – это, безусловно, хороший шаг. Однако кому эта помощь доступна? Жителям областных и крупных районных центров – да. Населению удаленных от города деревень – не всегда. Больных с инфарктом проблематично везти за семьдесят, сто, сто двадцать километров в сосудистый центр. В Европе с этим легче – по сравнению с Россией там расстояния не так велики. Да что говорить, если территория Нидерландов – целого государства – меньше одной Московской области.
В последние годы Министерством здравоохранения ведется политика сокращения стационаров в сельской местности и расширения амбулаторной помощи. В общем и целом это экономически оправдано: зачем держать круглосуточные койки в небольшой больнице? Экстренных, тяжелых больных (с сердечными приступами, инфарктами, астматическими статусами, инсультами) можно по «Скорой» госпитализировать в центральную районную больницу или в областной центр. Те же, чье состояние полегче, пусть лечатся амбулаторно – зачем занимать койко-место?
В теории все так, но на практике по-другому. На первое место выходит социальный аспект: поликлиника или амбулатория обычно одна на несколько деревень. Очень многим пожилым больным людям физически тяжело или даже невозможно часто ездить в соседнее село к врачу. При ухудшении самочувствия амбулаторное лечение предусматривает почти ежедневные визиты к доктору. В один день проводится первичный осмотр, на следующий – сдаются анализы, через день – явка за результатами анализов и получением назначений, через несколько дней – явка для оценки состояния здоровья на фоне лечения. Даже молодые здоровые люди в городе, подхватив простуду, не любят ходить к участковому терапевту, сидеть там очередь. Это при условии, что поликлиника располагается через дорогу. Что же говорить о пожилых, у которых боли в сердце, в суставах, одышка, слабость в руках и ногах? Им тяжело дойти от дома до остановки автобуса, затем от остановки до поликлиники или амбулатории. Если с транспортным сообщением проблемы (как в большинстве деревень), то после посещения врача придется еще пару часов на солнцепеке или на морозе ждать автобуса. Поэтому для многих сельских больных эффективное амбулаторное наблюдение невозможно. В результате у них серьезно ухудшается состояние здоровья, и они попадают в больницу по «Скорой».
В ЦРБ, где я работала, раньше было родильное отделение. Его пару лет назад закрыли, объяснив это тем, что рожениц поступает немного, и врач – акушер-гинеколог, принимая роды столь редко, не может поддерживать свою квалификацию на высоком уровне. Проще говоря, нет практики – и все навыки забываются. А потерявший навыки врач может нанести вред роженицам. Истина в такой позиции есть. Но я сама недавно рожала и очень хорошо представляю, каково беременной женщине со схватками трястись в машине «Скорой помощи» восемьдесят километров до ближайшего роддома в областном центре или сто километров – до роддома в соседнем райцентре. Да и, не дай Бог, по пути что-то резко пойдет не так – на дороге, окруженной лесами, с медицинской помощью не разбежишься. Получается палка о двух концах – оставить родильное отделение в ЦРБ небольшого райцентра – плохо, закрыть – тоже плохо.
Процесс увядания сельской медицины закономерно вытекает из разрушения села в целом, начавшегося в 90-е годы. Колхозы разрушились, работы в деревне не стало, большинство населения массово переехало в город. На селе осталось мало людей, в том числе детей, мало врачей, учителей, агрономов, инженеров и других специалистов. Это глобальная тенденция нашей страны, и мерами по привлечению кадров в село ситуацию не исправишь. Можно мотивировать переехать на пять лет на работу в деревню несколько десятков медиков, педагогов, сельхозработников. Но на постоянное место жительства десятки тысяч населения никто не привлечет. Село уже не то, что было в советские годы, и люди это понимают. Возврата к прошлому нет, и возродить его уже не получится даже у самого талантливого руководителя.


III. Мы все лечились понемногу… или Пара слов о наших больных.

Помните, в самом начале книги я упомянула, почему не хотела становиться учителем? Мне казалось, что школьники не стремятся учиться, а больные, наоборот, хотят лечиться, поэтому сотрудничество врача с пациентом более продуктивно, чем учителя с учеником. Так вот, ничего подобного! Как ни странно прозвучит, но большинство больных лечиться не хотят. Просто для того, чтобы успешно лечиться и вылечиваться, необходимо прилагать значительные усилия, а население к этому не готово. Люди хотят получить здоровье «на блюдечке с голубой каемочкой». Как бы лица с хроническими заболеваниями, особенно пожилые, ни кричали и ни стонали по поводу своего плохого состояния, они не пошевелят и пальцем, чтобы его улучшить.
После работы с больными я стала склоняться ко мнению, что заставить школьника выучить материал легче, чем склонить пациента к регулярному приему необходимых таблеток. На ученика можно воздействовать целым арсеналом методов. Заинтересовывать, захватывающе увязывая преподаваемую науку с современной жизнью, а если не получается, то апеллировать к тщеславию («Ты что, самый лох? Вон Дашка – дура-дурой, а имеет «четыре», а у тебя «трояки» одни), поощрять наградами («Если весь класс без «двоек» напишет контрольную, поедем на экскурсию»)… У школьников, к тому же, есть четкая мотивация: перевестись на следующий год. Любой шестиклассник знает, что с «двойками» его в седьмой класс не возьмут. По этой причине худо – бедно, но все школьники проходят путь от первого класса до выпускного.
С пациентами же все сложнее. Если человек убежден, что «таблетки – зло, они вредно действуют на желудок» (а так считает множество больных), то никакие аргументы врача, что называется, не прокатывают. Ни то, что конкретно этот препарат слизистую желудка не разрушает, ни то, что в ближайшие десять лет у данного пациента с его постоянно высоким давлением высокая вероятность инфаркта или инсульта, а ежедневный прием таблеток в несколько раз этот риск снижает. Поражает какое-то безразличие, наплевательское отношение людей к своим болезням. Многие считают, что лучше врача знают, нужно им принимать лекарства или не нужно: «Я пропила таблетки месяц, мне стало лучше, ну и все, хватит. Зачем их дальше пить?» Обидно, что таким образом люди не дают возможность врачу полноценно лечить и достигать положительных результатов работы. И вдвойне обидно, когда такие вот больные потом всем жалуются: «Врач-то мой плохой: давление лечит мне уже десятый год, а оно все повышается!»
Сердятся пациенты, когда на консультации слышат не то, что ожидали. Помню, у меня в палате лежал мужчина восьмидесяти семи лет с тяжелой бронхиальной астмой. Его лечили всем, чем можно, но, как в таких случаях бывает, помогало плохо. Больного проконсультировал профессор, который по праву считается одним из лучших специалистов-пульмонологов в нашем регионе и даже во всей России. Профессор сказал, что с тактикой лечения согласен, посоветовал лишь внести некоторые изменения в режиме приема лекарств. После консультации пациент недовольно заявил:
- Ну и что толку в этом вашем профессоре? Он вылечил меня? Мне лучше стало? Нет, не вылечил, не стало.
Как здесь объяснишь, что при его болезни лучше не станет? Не говоря уже об излечении.
По этой причине мне очень хочется попросить: когда услышите от знакомых или незнакомых, что такой-то врач плохой, не верьте на слово. Врач может быть далеко не плохим, а велика вероятность того, что больной не понимает, что лучшего лечения не может быть назначено в принципе, или не выполняет рекомендации доктора. И помните: на каждого, даже самого компетентного специалиста найдутся люди, недовольные его работой. Это касается не только медицины.
Самый распространенный пример несоблюдения рекомендаций доктора – больные не пьют назначенные таблетки. Если человек – гипертоник (у него регулярно повышается артериальное давление), то он должен каждый день принимать таблетки от давления (гипотензивные) на протяжении всей дальнейшей жизни. Если давление стало повышаться с сорока пяти лет, а человек будет жить до ста, то оставшиеся шестьдесят пять лет он должен ежедневно принимать гипотензивные препараты. Через некоторое время после начала лечения давление становится постоянно нормальным, но прием таблеток все равно прекращать нельзя. Смысл в том, что гипотензивные препараты при ежедневном приеме накапливаются в организме и начинают эффективно действовать, стабилизируя давление на нормальных цифрах. Но лекарство, так же, как и еда, выводится из организма. И если прекратить пить таблетки, то препарат выведется, и давление снова начнет повышаться. А ежедневным приемом лекарства больной восполняет выведенное количество препарата, и лечебный эффект поддерживается, давление прекрасное, и человек живет себе и радуется. Но пациенты почему-то (до сих пор не знаю, почему) этого не понимают, несмотря на многократные объяснения врачей. Гипертоники с кризом (внезапным, очень сильным повышением давления) поступают в больницу, там лежат четырнадцать дней – «капаются» (получают лекарства в капельницах) и после выписки рекомендованные лечащим врачом препараты не пьют. Или пьют первый месяц, а потом перестают. И ходят — плачут: «А почему же у меня такое высокое давление?»
В лечении гипертонической болезни – повышенного давления – главное – это таблетки. Капельницы же и уколы – всего лишь вспомогательное лечение, предназначенное для поддержания сердца и сосудов. Но больные просто обожают «капаться», и если при поступлении в стационар им не назначат капельницу, воспринимают это как личное оскорбление и кровную обиду.
Эта проблема существует не только в нашей стране. В США опубликовали результаты социологического опроса пациентов, и выяснилось, что там также лишь небольшая часть больных добросовестно лечится. Одни перестают следовать рекомендациям врача еще на стадии рецепта – то есть, просто не покупают назначенный препарат, другие купят, но не пьют, третьи пьют какое-то время, потом самовольно бросают, четвертые по своему усмотрению, без согласования с врачом меняют дозировку принимаемого лекарства… В общем, люди везде одинаково бестолковые.
В плане бестолковости врачи не исключение. Пословица «сапожник всегда без сапог» к медикам подходит как нельзя кстати: из докторов, фельдшеров и медсестер получаются самые недисциплинированные больные. При появлении симптомов заболевания медики чаще всего «тянут до последнего», не обследуются, или если обследуются, то через пень-колоду, сдают анализы и делают УЗИ через месяц, а то и через полгода после назначения. Я сама страдаю близорукостью, но гимнастику для глаз не делаю, хотя надо. Лень – великий сдерживающий фактор.
В начале своей работы я столкнулась с тем, что очень многим людям требуется помощь психотерапевта. Распространено такое явление, как разновидности астенического синдрома (астено-невротический, астено-депрессивный, астено-ипохондрический). Помните, в начальных сериях «Интернов» пациентка бегает за Быковым:
- У меня синдром Кандинского-Коновалова!
- Успокойтесь, у вас обыкновенная сосудистая дистония!»
- Нет же, я вам говорю: у меня синдром Кандинского-Коновалова – я смотрела в интернете!
Потом Быков поручает ее Левину, тот назначает кучу обследований, сопряженных с риском для здоровья и жизни, вроде биопсии головного мозга, и больная соглашается с тем, что у нее сосудистая дистония.
У этой пациентки явный астено-невротический синдром. В работе терапевта таких – пруд пруди.
В первый месяц работы ко мне в дневной стационар поступила больная Посконникова. Когда издалека видела ее в конце больничного коридора, я вздрагивала. Каждый день она эмоционально повествовала о своем давлении. Выглядело это так. Вхожу я в палату.
- Здравствуйте, Ирина Владимировна. Как себя чувствуете.
В ответ – с выражением, с эмоциями, в искренности которых сомневаться не приходится:
- Знаете, доктор, ПЛОХО!
- А что именно «плохо»? Давление какое было вечером?
Опять – с модуляцией голосом, выразительными интонационными перепадами:
- НИЗКОЕ: сто двадцать на восемьдесят!
Измеряю давление: сто пятьдесят на девяносто.
- А вечерние таблетки пили?
- Конечно, НЕТ! У меня же было низкое давление. Если бы я выпила таблетки, оно бы у меня упало совсем.
Что тут скажешь? И это не единичный случай.
Еще наши больные ой как не любят соблюдать диету. Надо заметить, что при ряде заболеваний (сахарный диабет, гастрит, язвенная болезнь, холецистит и др.) правильное здоровое питание является решающим фактором в поддержании нормального состояния пациента. Если больной диабетом выпивает сахароснижающие таблетки и тут же съедает килограмм сдобных булочек, то эффекта от лекарств ждать бессмысленно. Но подавляющее большинство тех, кто страдает сахарным диабетом легкого или среднетяжелого течения, диету не соблюдают и едят, что душе угодно. А душе чаще всего угодны торты, пирожные, конфеты, варенье, печенья и булочки. Употребляя регулярно сладкую выпечку, такие больные искренне удивляются тому, что таблетки не помогают, и жалуются эндокринологам, соседям и знакомым: «Ох, лекарства пью уже пятый год, а сахар все высокий!» Спохватываются только, когда течение диабета становится тяжелым, до угрозы жизни. Но не лучше ли с самого начала стараться делать все, чтобы предотвратить утяжеление заболевания? Видимо, не лучше.
На вечерних дежурных обходах я всегда удивлялась: сидят в холле перед телевизором в ряд больные с обострением язвенной болезни, гастрита, панкреатита (воспаление поджелудочной железы), холецистита (воспаление желчного пузыря) – и дружно поглощают свинок окорок, сало, копченую колбасу. Некоторые газировкой запивают. И, самое удивительное, — ничего, животы не болят.
Мне искренне жаль больных другой категории, – которые хотели бы лечиться, да банально нет материальной возможности. Помню, лежала у меня в палате женщина пятидесяти пяти лет с очень высоким давлением, от которого ей надо каждый день пить пять видов таблеток. Общая их стоимость на месяц приема – три с половиной тысячи рублей. Она то ли вдова, то ли в разводе, содержит дочь-подростка. Работать с таким давлением не может физически, да и большинство видов работ противопоказано. Однажды на моем дежурстве мы разговорились. Оказалось, у нее есть еще сын.
- Анна Станиславовна, я вся испереживалась за своего мальчика, — рассказывала она. – Он пьет, не работает.
- А сколько мальчику лет? – спросила я.
- Тридцать пять.
Неоднократно лежала у меня и другая больная – восьмидесяти лет. Причем при каждой госпитализации выяснялось, что таблетки, назначенные при предыдущей выписке, она дома не пила, в результате чего состояние ухудшалось, и она по «Скорой» поступала в больницу.
- Почему таблетки не пьете? – я постаралась придать голосу строгость.
- Так денег нету!
Я удивилась: пациентка получала пенсию по старости, пенсию как ветеран Великой Отечественной войны (труженик тыла), пенсию как вдова погибшего инвалида Великой Отечественной войны, доплату как инвалид первой группы. И уж две тысячи рублей в месяц на таблетки у нее нашлись бы. Куда же она девает деньги?
Оказалось, все просто. У нее имелся пьющий сын, который в свои пятьдесят пять лет не работал, сидел на шее у матери, плюс имел алкогольный цирроз печени, требующий лечения, причем не дешевого.
Вот так и тянут на себе воз женщины, забывая про свои болезни, рискуют жизнью, экономя на лекарствах, и содержат великовозрастных сыновей. А те без зазрения совести пользуются деньгами престарелой больной матери, а когда она умрет, просто найдут повод к выпивке и уйдут в очередной запой.
Однажды, летом знаменитого 2010 года, когда горели леса всего Центрального федерального округа, прихожу я с утра на работу в свою 18-ю больницу в Дубраве. Встречает меня санитарка – тоже Анна, только Юрьевна. Надо сказать, Анна Юрьевна — одна из самых забавных людей среди персонала больницы. Ей семьдесят лет, и она очень любит общаться. Хлебом не корми – дай поговорить. При этом она интересная рассказчица – заслушаешься! Живет она в соседней с поселком Дубрава деревне. А поскольку все больные, лежащие в стационаре, — жители окрестных сел, среди них у Анны Юрьевны много знакомых. И вот, заходит она в палату с ведром и тряпкой мыть пол. Сразу ее приветствуют знакомые женщины из пациентов.
- О! Здорово, Юрьевна! Как твой внук – небось, вырос?
- Привет, теть Ань! Как дела?
Анна Юрьевна ставит на пол ведро, прислоняет к стене швабру и начинает рассказывать, как у нее дела. Рассказывает с юмором, молодым задором, шутками-прибаутками, поэтому пообщаться с ней сбегаются пенсионеры из других палат. В разгар рассказа появляется старшая медсестра:
- Анна Юрьевна! Опять разговоры разводишь, когда палаты еще не вымыты?
Санитарка, немного смущаясь, оправдывается:
- Василиса Ильинична, я бы рада не болтать, но ведь они сами спрашивают: «Тетя Аня, как у тебя дела?» Не могу же я не ответить!
Но в этот раз Анна Юрьевна была нахмуренной и с порога огорошила меня фразой:
- Больных эвакуировали.
Как? Куда? Оказалось, ночью пожар подошел близко к Дубраве, поэтому МЧС эвакуировало детей из оздоровительного лагеря и наших больных. Самое интересное, что дежурного врача и медсестер эвакуировать не стали. Наверное, решили, что в случае пожара те сами о себе позаботятся.
В связи с пожароопасной обстановкой в течение месяца наша больница была закрыта, и медперсонал работал в составе выездных бригад в селе Стежкино, располагавшемся в пятидесяти километрах от областного центра и в двадцати пяти – от Дубравы. Стежкино было со всех сторон окружено хвойными лесами, и жители заранее собрали вещи в чемоданы, чтобы в случае пожара схватить сумки и эвакуироваться. Вокруг работали бригады МЧС, личный состав воинских частей и волонтеры. Туда-то отправили нас оказывать помощь пострадавшим при тушении пожаров. Месяц, проведенный в Стежкине, оставил незабываемые впечатления о жизни в российской деревне.
До этого я, конечно, часто бывала в деревне, но представления о жизни сельских жителей у меня были односторонние. Моя тетя с семьей живет в пятидесяти километрах от города — в крупной деревне на триста домов. Там же, неподалеку располагалась дача моих родителей. Через деревню проходят железная дорога, автотрасса. Местное население работает в областном центре, до которого всего час езды на электричке или автобусе (те и другие ходят часто). В «лихие 90-е» мы с родителями каждые летние каникулы жили на даче, выращивали на огороде овощи и фрукты, разводили в разные годы коз, телят, кур, поросят, кроликов. Почти каждый день ездили в город продавать огурцы, картошку, клубнику, груши, козье молоко… Я сама – подросток – лихо продавала нашу сельхозпродукцию у остановки общественного транспорта на центральной площади неподалеку от вокзала. Там стояли (преимущественно с коровьим молоком) и другие жители деревень, часто мои ровесники, нам было весело общаться. Забавно было и убегать от милиционеров, потому что торговать у остановки запрещалось. Так что деревенская жизнь мне казалась не тяжелой или скучной, а динамичной, наполненной интересными делами. Моя тетя с мужем жили и живут так же, как городские жители: ходят на работу, отдыхают, общаются с соседями, ездят в гости к родственникам и по делам — за покупками, на лечение — в районный центр, в областной центр. Единственное отличие – они держат огород. У тетиной соседки муж – дальнобойщик, работает на международных перевозках. Те живут «по высшему классу», как лично я с мужем, мои и его родители в городе не живем.
В Стежкине все по-другому. Это маленькая деревушка, окруженная километрами леса. Транспортного сообщения практически никакого: одна маршрутка идет в областной центр в восемь утра, другая – обратно – в час дня. По пятницам бывает третья – в пять вечера. И все. Автобусных рейсов в это село не предусмотрено, железной дороги нет. Из персонала нашей больницы были сформированы бригады, включавшие врача, медсестру и водителя со служебной машиной. Бригады в течение месяца круглосуточно дежурили в Стежкино согласно составленному графику.
Разместили нас в здании фельдшерского пункта – двухэтажной постройки в центре села. Помимо медпункта, в ней находились столовая и почта. Наша пожилая медсестра Ирина Валентиновна первой открыла дверь, вошла внутрь и сразу взвизгнула:
- Ой! Что это такое капает?
Мы подняли головы: через дыру в потолке капала вода. Сейчас не помню уже, это дождь недавно прошел или трубы протекали? Но что вода капала – это точно. Ирина Валентиновна не растерялась и подставила под струю тазик.
Следующим сюрпризом, ожидавшим нас в Стежкино, была местный семидесятипятилетний фельдшер Зинаида Павловна. Все ее звали исключительно по отчеству. Основной доход Павловна имела от торговли спиртом. У нее мы конфисковали целый мешок (не пакет, а огромный мешок – такой, в каких картошку носят) просроченных лекарств, которые фельдшер продавала местным бабулькам. Сначала у меня было к ней отношение скептическое, но потом оно переросло в уважение. Пусть полуслепая, с подрагивающими от возраста руками, пусть ушлая и не всегда добросовестная, но она до сих пор остается первым человеком, к которому бегут заболевшие односельчане. Такие, как Павловна – последний оплот медицины в забытой Минздравом глуши.
Прознав о приезде врачей, местное население стало приходить на прием. Дело в том, что по медицинскому полису они относились к нашей 18-й больнице, располагавшейся, как я уже упоминала, в двадцати пяти километрах от Стежкина. При отсутствии транспортного сообщения многим деревенским жителям, особенно пожилым, на прием к врачу в Дубраву ехать физически тяжело, поэтому к нам в фельдшерский пункт на осмотр набежало много народа.
Было лето, жара, прием велся с открытой дверью. Один пациент заходил, остальные сидели и стояли в очереди в дверях, с любопытством слушали и комментировали. Конечно, по правилам медицинской этики и деонтологии, так нельзя, но никто не возражал. Когда приходилось выслушивать стетоскопом женщин, я их проводила за ширму, а остальных осматривала на глазах у всех.
Мужчина сорока пяти лет, пропитого вида, жаловался на легкий насморк и боли в горле. При выслушивании – по всем легким свистящие хрипы.
- Вы курите? – спрашиваю.
- Да, — отвечает.
- Как давно?
- С десяти лет.
- Бывает такое, что когда вы не простужены, не болеете, а все равно каждый день подкашливаете?
- А то ж! Уж года три кашляю.
Объясняю, так мол и так, вам надо съездить в областную больницу на рентгенографию легких, пройти там спирографию (подышать в трубку прибора, который измерит объем воздуха в легких) и по результатам, возможно, проконсультироваться у пульмонолога, который назначит ингаляторы.
Мужчина слушает и, как китайский болванчик, послушно кивает головой в знак согласия. Я достаю бланк с печатью и начинаю писать направление в областную больницу. В этот момент одна из женщин, сидящих в дверях в очереди, громко обращается к пациенту:
- Че башкой-то киваешь? Куда ты ехать собрался? У тебя полис, что ли, есть?
Мужчина встрепенулся:
- Полис? Нету.
Я растерялась:
- Как «нету»?
- А че его получать? Это ведь надо ехать в Дивное – администрация-то там. Да еще деньги, наверное, надо платить – я ж не работаю.
Я поразилась: в наше время, не в далекой глуши, а всего-то в пятидесяти километрах от областного центра, есть люди, у которых нет страхового медицинского полиса! Конечно, экстренная помощь (при жизнеугрожающих состояниях) оказывается бесплатно независимо от полиса, а плановая (грубо говоря, если больной не помирает) – только по полису. А ведь состояния, требующие неотложной помощи, чаще всего, отчего возникают? Как раз от отсутствия должного планового наблюдения за здоровьем, диагностики и лечения хронических заболеваний. Простой пример: если человек захочет, чтобы доктор подобрал ему таблетки от повышенного давления для ежедневного приема, то при отсутствии медицинского полиса такого больного из любой поликлиники, не говоря уже о стационаре, пошлют далеко и надолго. Далее пациент будет ходить с нелеченной гипертонией, в результате которой разовьется инсульт с параличом. В этом случае, так и быть, пролечат в неврологическом стационаре без полиса, потому что инсульт — жизнеугрожающее состояние, требующее неотложной помощи. После выписки больной должен будет наблюдаться у невролога и терапевта в поликлинике, куда опять же без полиса вход закрыт. Так недалеко и до второго инсульта. Поэтому уже давно всем известно: у любого человека должен быть медицинский полис. Да и обязательное медицинское страхование в России бесплатное.
Но пьющее сельское население об этом не знает, да и не заботится. Люди живут в своем родном селе, не выезжая даже в соседнюю деревню, отравляют себя спиртом местного розлива и дешевыми сигаретами, умирают. Никому нет до них дела — впрочем, и они сами давно поставили на себе крест. Наблюдая беспросветную хмурость российской деревни, молодежь уезжает из села. Те же, кто остается, как правило, обрекают себя на тоскливое алкогольное существование и смерть лет в сорок пять – пятьдесят от инфаркта миокарда или охлаждения организма после многочасового хмельного сна в снежном сугробе.
Следующий — солдат из воинской части, направленной в стежкинские леса для ликвидации пожара. Вообще, в тот месяц парню явно не везло: пару недель назад обращался к нам по поводу мозоля на стопе, неделю назад – по поводу бронхита. Сегодня его привели двое сослуживцев. Солдат держался за челюсть.
- Вот, упал на ступеньках, ударился челюстью, теперь болит.
Ну да, в подобных случаях обычно так и говорят: «Упал на лестнице, ударился о дверь…» Заявить честно: «Подрался с другим солдатом, врезали в челюсть» — чревато административно-карательными мерами со стороны командования воинской части. Ладно, не мое дело: укололи анальгин, вызвали «Скорую», отправили в отделение челюстно-лицевой хирургии областной больницы.
Пожилая женщина – восемьдесят лет – пришла с жалобами на красную сыпь на коже в течение двух недель. К врачу в Дубраву не ездила – тяжело дойти до остановки маршрутки. Поскольку больная в возрасте, провожу полный осмотр. Выслушав сердце, я о… я бы выразилась нецензурно, но некрасиво будет. Поэтому скажу: «Я очень была поражена». У женщины частота сердечных сокращений – сто пятьдесят ударов в минуту! Норма здорового человека – от шестидесяти до восьмидесяти, максимум до девяноста, а здесь в два раза больше! Ритм, естественно, неправильный. Сняли ЭКГ – так и есть, фибрилляция предсердий. Давление, само собой, также высокое. Интересуюсь:
- Э-э, а вы не ощущаете учащенного сердцебиения?
- Нет, — удивленно отвечает пациентка.
- А как давно осматривались врачом?
- Да давно уж, лет восемь назад. Мне в больницу в Дубраву тяжело ездить: одышка сильная и суставы болят – я даже до вас вот еле дошла, а до остановки уже не дойду. Да и там, в Дубраве от остановки до больницы тоже идти далеко.
По моим меркам, в Дубраве от остановки общественного транспорта до больницы расстояние небольшое – всего-то метров четыреста, менее пяти минут ходьбы. Но мне и не восемьдесят лет.
Назначаю пожилой женщине таблетки от аритмии и от давления для постоянного приема. На их фоне надо регулярно – несколько раз в год снимать ЭКГ. Ближайшее место, где это можно сделать, — больница в Дубраве, до которой женщина добраться не может. Также при ее заболеваниях необходимо принимать сердечные гликозиды – они по рецепту участкового терапевта, сидящего в Дубраве. Съездить за рецептом некому: муж давно умер, дети разъехались по России. После окончания смены заезжаю сама в поликлинику, передаю информацию участковому терапевту, он говорит, что выпишет рецепт и передаст с фельдшером Павловной – она часто ездит в Дубраву.
Поясню: поразительной мне ситуация показалась не из-за фибрилляции предсердий с частотой сто пятьдесят в минуту – такая аритмия встречается нередко. Вопиющим является сам факт, что столь пожилой человек (у которого в силу возраста полно заболеваний, требующих врачебного наблюдения) восемь лет не осматривался врачом! Неизвестно – как давно женщина ходит с аритмией, сопряженной с риском для жизни, — неделю, месяц, два года?
Вообще, в российских поликлиниках существует система «активов» — активных вызовов, когда не пациент вызывает на дом врача, а участковый терапевт по собственной инициативе посещает хронических больных. Однако объем нагрузки участковых не оставляет времени для активов, поэтому «хроники» в большинстве своем предоставлены сами себе. Кто заботится о своем здоровье, те вызывают врача на дом или, если в состоянии, являются на прием. А люди, которые привыкли стойко переносить тяготы жизни, которые стесняются лишний раз побеспокоить врача, остаются без наблюдения наедине со своими болезнями.
Пробежал месяц, пожары утихли, нашу больницу вновь открыли, и мы навсегда уехали из Стежкина, унося с собой горечь впечатлений от сельского здравоохранения.
Через пару лет мне пришлось два месяца поработать в центральной районной больнице (ЦРБ) одного из районных городов нашей области. Я работала терапевтом в стационаре и брала пять дежурств в месяц. Как и от Стежкина, впечатления остались незабываемые, но несколько другого характера.
До прихода в ЦРБ у меня был трехлетний опыт дежурств и полугодовой стаж работы в палате интенсивной терапии (по функциям это почти реанимация). То есть, я умела оказывать экстренную помощь и вести тяжелых, умирающих больных. Но особенности работы в ЦРБ оказались для меня в новинку и вогнали в растерянность.
Необходимо заметить, что ранее я дежурила в терапевтическом отделении. То есть, по «Скорой» к нам привозили только профильных больных – с обострениями астмы, пневмониями, приступами аритмии, сердечными приступами, гипертоническими кризами. Реанимационные – с комами, инфарктами – к нам не поступали, непрофильные – неврологические, хирургические – тем более. Если в нашем отделении у кого-то случался инсульт, мы вызывали «Скорую» и переводили его в неврологическое отделение областной больницы, если инфаркт, то в кардиологическое отделение одного из кардиососудистых центров, если артериальный тромбоз нижних конечностей, то в отделение сосудистой хирургии кардиодиспансера, а если алкогольный психоз или делирий («белая горячка»), то в психбольницу.
В районе все больные, подлежащие госпитализации, по «Скорой» поступали в ЦРБ. Аппендициты, переломы и прочая хирургическая патология – понятно, в хирургическое отделение. А все остальное, что не хирургия, — инфаркты, инсульты, диабетические и алкогольные комы, эпилептические припадки – в терапевтическое отделение. Ввиду удаленности от областного центра перевести больного проблематично. Во-первых, немногие больные в тяжелом состоянии выдержат перевозку в машине «Скорой» на расстояние семьдесят пять километров. Во-вторых, транспортировка таких больных должна осуществляться под присмотром врача. А с врачебными кадрами и днем туго (но можно снять кого-нибудь с приема или из стационара и отправить сопровождать больного), а вечером и ночью – и того хуже. На «Скорой» все бригады – исключительно фельдшерские. Единственный врач скорой помощи – по совместительству хирург, как раз дежурит – он не может бросить дежурство и поехать с больным в областной центр. Дежурный терапевт также не вправе оставить стационар. Поэтому всех, кто поступал вечером и ночью, до утра оставляли у себя. Нередко тяжелые больные умирали. Самое плохое, когда поступает человек без сознания, обстоятельства ухудшения состояния не ясны, не успеваешь его осмотреть и взять анализы, как он уже умер. А в историю болезни надо какой-то диагноз записать. Если больной в возрасте, то можно обозначить ишемическую болезнь сердца (она есть у всех пожилых) как причину смерти, а если молодой? Мне одна такая попалась: тридцать пять лет — поступила и сразу умерла. Я наугад написала: «Отравление суррогатами алкоголя». К счастью, вскрытие подтвердило диагноз.
Попав в район, я поразилась тому, сколько алкоголиков обращается в больницу. Поступают с алкогольными отравлениями, алкогольными эпилептическими приступами, в алкогольной коме, с алкогольными галлюцинозами…
Вызов в приемный покой. Женщина, тридцать семь лет, пропитого вида. С ней сопровождающие – аналогичной внешности пара.
- Доктор, я сегодня сознание теряла – пять раз за день. Они вот, – показывает на пару сопровождающих, – говорят, у меня судороги были.
- Вы алкоголь вчера или сегодня употребляли? – спрашиваю, хотя по лицу видно, что да.
Больная смущается:
- Я… нет. Вчера только полбанки пива выпила.
Еще на третьем курсе нам один профессор на лекции сказал:
- Когда будете спрашивать больного о вредных привычках, имейте в виду: курильщики и наркоманы, как правило, не скрывают, что они употребляют и в каких количествах. Но алкоголики ни в жизни не признаются, что пьют. На вопрос: «Злоупотребляете ли алкоголем?» — девять из десяти отвечают: «Нет, что вы! Я пью, как все – понемногу по праздникам».
Эта женщина с эпиприступами явно врала. С полбанки пива не развился бы такой припадок. Сопровождающие ее подтверждают мои подозрения.
- Танька, да ладно уж тебе! – заявляет женщина, представившаяся сестрой пациентки. – Доктор, на самом деле она пила не вчера, а сегодня с утра. Не пиво, а водку. И не полбанки, а пол-литра.
Я чуть не упала. Пол-литра водки за полдня! Как же это физически возможно?
Положили в отделение, позвонила главному врачу — она единственный невролог на весь район – посоветоваться по поводу лечения. Полина Сергеевна назвала препараты и сказала:
- Но, конечно, главное лечение – это коррекция образа жизни.
То есть, бросить пить. Unreal.
В следующее дежурство было еще веселее. Прибегает в приемный покой молодой человек – тридцати четырех лет.
- Доктор! Помогите!
- Что случилось?
- Все, о чем подумаю, мгновенно сбывается! Мне страшно!
- Понятно. Что пили?
- Спирт технический. Да я немного – вчера только и сегодня чуть-чуть.
Прокапали, укололи, стало лучше. Рассыпался в благодарностях и по-джентльменски поцеловал мне руку. Не ожидала такой галантности от сельского любителя технического спирта.
На следующий день, когда рассказала заведующему об этом случае, тот развеселился:
- Все мысли сбываются? Так это же круто! Ты бы ему сказала: «Думайте о деньгах, машинах, яхтах – и пусть это все и сбудется. Красота».
Хорошая идея, следующему алкоголику с галлюцинациями так и скажу. Серьезно.


Послесловие.

На этой позитивной ноте заканчивается мое повествование, несколько хаотичное и сумбурное, но искреннее. Каждая из высказанных мыслей пришла ко мне не сразу – на обдумывание был потрачен не один месяц, даже не один год. Кто виноват? Что делать? На первый вопрос ответить сложно: ситуация, сложившаяся на сегодняшний день в отечественной медицине, является отражением динамики жизни в России в целом. Конкретных виноватых нет. Возможно, все мы чуть-чуть ответственны за это. На второй вопрос ответа тем более не существует. Управлять объективными социально-экономическими процессами невозможно – такое ощущение, что они происходят стихийно, сами по себе. Даже самым активным из нас отведена роль пассивных наблюдателей за ходом Истории. Министерство здравоохранения, конечно, понимает необходимость перемен, регулярно предпринимает какие-то шаги, но в итоге получается то, что получается. Меры, которые в Европе оказываются эффективными, у нас действуют лишь отчасти. Наблюдая эту картину, прихожу к убеждению, что у России, на самом деле, свой, особенный путь, не европейский, не азиатский, не американский, а уникальный, русский. Из «западника» превращаюсь в славянофила.

Родина,
Твоё небо до сих пор все светлое.
По-прежнему с севера ветры,
А сама не дождёшься ответа,
В огнях неоновых такая ветхая.

Родина,
Как была – так осталась красивой.
Ивану не хватает на пиво.
Ослабь, не держи за загривок
И прости, что растём слишком криво.

Родина,
Ничего, что такая грешная –
Исцелят тебя воды вешние.
Бабой Машей полкило недовешено.
Пол-лица дядей Васей расквашено.

Родина,
пусть так. Всё равно ты святая,
Всё мечешься в поисках рая.
А мы познаем твою тайну,
Тебя по страницам листая.

Родина,
Как День Победы, великая.
За тебя – наш последний крик!
Навеки в гены проникли
Еловый лес, на поляне родник…

Родина,
Слишком часты мятежные годы,
Бури, грады – не сахар погода.
А мы – небольшие родинки
На щеках твоих. Взгляд что отводишь?

Июль 2013 г.