Палачи и жертвы

Автор: вионор меретуков … В разгар пиршества Валентин Брук наклонился к Рафу Шнейерсону и проскрипел:

«Я знавал твоего папашу...»

Раф отодвинулся от приятеля.

«Ты никогда мне об этом не говорил».

Брук пожал плечами: чего, мол, говорить.

«Да, знавал я твоего папашу, – повторил он, – Шнейерсона, Саула Мосгорисполкомовича...»

Раф холодно поправил:

«Моего отца звали Саулом Соломоновичем».

«Вот я и говорю, Саула Соломоновича Шнейерсона. Твой папаша Саул Соломонович моего папашу Николая Валентиновича шлепнул в сорок девятом. То есть не сам шлепнул, а пришел он, значит, с обыском в нашу квартиру на Серафимовича, 2...»

«Не думаю, что мой отец мог заниматься такими вещами».

«Ах, Рафчик, Рафчик… Деяния наших отцов настолько густым мраком покрыты, что…»

«Зачем ты мне сейчас об этом говоришь? Не мог выяснить этот вопрос со мной раньше?»

«Сомневался...»

«В чем – сомневался?»

«Сомневался, что это был твой папаша».

«А сейчас не сомневаешься?»

«Сейчас не сомневаюсь».

«Откуда такая уверенность?»

«Добрые люди помогли установить истину».

«И что ты со мной теперь сделаешь? Выкинешь в окно? Задушишь?»

«Я хочу установить еще одну истину. И ты можешь мне в этом помочь».

«Я бы на твоем месте для этого дела отправился в синагогу: у меня есть знакомый раввин, который просто ждет не дождется, когда к нему придет идиот вроде тебя и о чем-нибудь таком спросит».

«Ты, как всегда, необыкновенно остроумен. Но мне нужно не это».

«Не это?! – Раф сделал удивленное лицо. – А что? Может, ты ждешь, чтобы я начал каяться в чужих грехах? Изволь!»

«Ты не понял… Меня страшно занимает вот какой вопрос. Как у такого живодера, как твой отец… Да не вороти ты морду-то! Не до обид тут. Мой отец, да отпустит Господь ему грехи, тоже живодер был еще тот, может, даже почище твоего… Так вот, меня интересует, каким образом получилось так, что такой живодер, как твой отец, воспитал сына, который за всю свою жизнь не обидел и мухи. Причем не обидел не потому, что ему ни разу не представилась такая возможность, а потому, что… А вот почему, не знаю… У живодера вырос талантливый сын, романтично настроенный поэт, драматург-лирик, тонко понимающий жизнь, эстет, мать его… Почему?.. Как так?.. Ответь, милый ты мой Рафчик. Почему ни ты, ни я не стали живодерами, хотя к этому были весомые предпосылки, а стали нормальными людьми? Как быть с генетическим кодом, наследственностью, переимчивостью поколений, наконец?»

Раф задумался. То, что его отец был живодером, он услышал впервые. Но, вспомнив, с каким азартом старший Шнейерсон с помощью офицерского ремня вышибал дурь из него и, особенно из его преступного брата Михаила, он почувствовал, что в груди у него вдруг образовалась пустота, словно из ее недр выудили левое предсердие вместе с правым желудочком.

Печально, конечно, что у тебя предок был живодером. Хотя… Живодер, не живодер… Какое это имеет сейчас значение? Наверно, живодер. А кто в те времена, спрашивается, не был живодером? Почти все тогда были либо живодерами, либо жертвенными баранами.

Да-да, тот, кто не был живодером, тот был жертвой. Или, в лучшем случае, молчаливым, трепещущим от безумного страха созерцателем, каждую минуту молившим своего жалкого индивидуального Бога о продлении своей рабской жизни.

Но какое кому дело до того, кем некогда был Саул Соломонович? Его давным-давно и на свете-то нет. Кости сурового родителя мирно покоятся на Даниловском кладбище, вот только в каком конкретно месте?.. Сто лет там не был… У Рафа заныло под сердцем.
Он посмотрел на Брука. Маленькие студенистые глазки, нос крючком, склеротические щечки. Предсмертная маска хорошо пожившего селадона. Кто прячется за этой маской? Добряк, душа-парень, растлитель малолетних, несостоявшийся гений, герой-неудачник, тайный доносчик?

Сейчас Брук имеет возможность и право задавать вопросы. А кем бы он стал, этот обрюзглый старик, если бы родился на пару десятков лет раньше? Жертвой, палачом?

«Только не говори, что сын за отца не ответчик, что у каждого своя судьба...» – услышал он скрипучий голос Брука.

«Не смейся, Валюнчик, – серьезно сказал Раф, – возможно, мои слова покажутся тебе банальными...»

«Не тяни!»

«Почему я не стал живодером, не отвечу. Не знаю. Могу лишь гадать. Думаю, что… короче, если бы палачи и негодяи производили на свет только палачей и негодяев, то человечество состояло бы из одних негодяев. Слава Богу, это не так. Но вот что я тебе хочу сказать. Зачастую, когда говоришь что-то искренно, это выглядит как банальная ложь… Вранье, как известно, бывает убедительней правды. Это я к тому, что в течение ближайшей минуты буду стопроцентно чистосердечен. Лови момент, Валентин! Итак, слушай, наши отцы жили в драматическое время, надеюсь, это не вызывает сомнений? А у нас, в наше подленькое время, с драмой напряг… Вокруг нас не драма, а пошлая мелодрама. Низкий жанр. Наше время не богато кровавыми, крупномасштабными драматическими событиями: таковы зигзаги исторических аномалий. Всё измельчало! А мелкотравчатость породила генерацию людей среднего ряда. В этом болоте просто не могут возникнуть грандиозные личности вроде Аристотеля, Данте, Ивана Грозного, Леонардо да Винчи, Сталина или Наполеона. Возможно, мне когда-то, на заре юности туманной, на подсознательном уровне пришла в голову идея, что это несправедливо по отношению к совокупному миропорядку и что, возможно, на мою долю выпала историческая миссия подправить в мире то, что привело его к дисгармонии. Еще Пушкин сказал, что соразмерность и сообразность...»

Брук откинулся на спинку дивана и посмотрел на Рафа широко раскрытыми глазами.

«Ты хочешь сказать, что стал драматургом именно поэтому? Чтобы с помощью жгущего глагола искусственно драматизировать и гиперболизировать реальную жизнь?»

Брук, не дождавшись ответа, разразился громким, почти истеричным смехом.

«О-хо-хо! Ну, и комик же ты! Дай-ка я тебя поцелую!»

На этом расспросы Брука закончились.

«Театр умирает… – спустя минуту произнес он. Голос директора был полон горечи. – Я вот-вот могу остаться без работы. Скоро мне придется переквалифицироваться в управдомы. Как ты думаешь, из меня выйдет приличный управдом?»

«Как ты можешь стать дельным управдомом, если не справляешься с театром… А театр умирает потому, что вокруг умирает всё мало-мальски человеческое...»

«Ты прав! – напыщенно воскликнул Брук. – Технический прогресс прогрыз дыру в… э-э-э… – он покрутил в воздухе рукой, – Раф, подскажи, ты же писатель, в чем прогресс мог прогрызть дыру?»

«Не знаю… Может, в наших душах».

Брук посмотрел на Рафа с уважением.

«Ты знаешь, кто сейчас руководит театром на Таганке? Ты сейчас умрешь от хохота. Выпускник Лесного института! Дровосек стал знаменитым театральным режиссером...»

«Ну, знаешь! Немирович тоже...»

«Знаю, знаю. У нас вообще в этой области с давних пор страшная неразбериха… Немирович был юристом-недоучкой, Станиславский – востоковедом, бывший уездный лекарь создал «Даму с собачкой», а артиллерийский офицер, устав от пальбы, на досуге накатал «Войну и мир». И так во всем… Никто не хочет заниматься своим делом, – задумчиво сказал Брук. – Вот с давних пор и царит в стране бардак несусветный… То ли дело где-нибудь в Швейцарии или Германии. Там каждый занимается своим делом. И все там прекрасно живут и в ус не дуют».

(Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку»)