РЫБАЛКА (продолжение).

Автор: АРБАТ Лев уверенно указал на чуть видимую в прибрежных, ещё не разросшихся ранним летом, камышах прогалину и я направил лодку туда. Мы резко подняли движок из воды и по инерции подплыли почти к самому берегу. Пристроив обе лодки у символического причала, мы осмотрелись. Ивы росли прямо у кромки воды. То место, где мы пристали, было единственным кусочком берега, не заросшим деревьями и ивовыми кустами. Площадка была метров пятнадцать в длину и метра четыре в ширину, дальше шёл крутой подъём вверх и на нём угадывались рукодельные ступени, вырубленные в земле и корнях деревьев. Лёва тут же взял сапёрную лопатку и стал, поднимаясь вверх, их слегка освежать. Вышла вполне приличная лесенка. Он дал отмашку и мы начали таскать наверх наш багаж. Ступени выводили на ещё одну площадку, которая тянулась вдоль озера и была густо покрыта пока не очень высокой крапивой и малинником. Однако на том месте, куда поднимались ступени растительности было в разы меньше. Дальше шёл ещё небольшой уступ вверх и там призывно зеленела изумрудно-июньская лужайка с двухсотлетним дубом посередине, а дальше начинался лес, погрязший в зарослях папоротника. "Красота неописательная", как бы выразилась одна моя знакомая.

Первом делом мы полностью очистили от растительности площадку под лагерь. Это было не сложно, так как это место посещалось каждый год и то, что этого не было заметно, заслуга нашего Командора и его друзей. Они намеренно не оставляли и малейшего следа от своего пребывания, преследуя двоякую цель. Первое: оставлять за собой относительно девственное место и не срать, как это умеют наши многочисленные туристы. Второе: чтобы не привадить в это удобное для стоянки место других и быть уверенными, что в любой приезд оно дожидается именно тебя. Профессор водил нас по кустам и в лес, извлекая, как маг из волшебного ящика, то груду камней для обрамления кострища, то доски для стола и лавок и столбы под них. Вскоре лагерь обрёл свой очаг по центру, стол и две лавки. Пришло время палаток. Двухместную мы отдали нашим туземцам, а трёхместную, с обширным навесом поставили себе. Наконец всё было готово. Профессор остался кашеварить, а мы с туземцами полезли в холодную воду(на вскидку градусов 14 не более)вырубать камыш на пути к нашей бухте. Дело это было муторное и вода уже начинала скрючивать наши тела, когда спустился наш "вождь" с колбаской, хлебом и водкой. После ста грамм и перекура, дело пошло веселее и неширокая просека к большой воде была прорублена и очищена от камыша полностью.

Солнце начало припадать к горизонту и Лёвку явно подмывало уплыть за первым уловом, но он сделал над собой усилие и сказал, что рыболовный сезон мы торжественно откроем завтра на заре, а сегодня отдых, расслабон и дискотека! Туземцы наши сразу повеселели и начали помогать по хозяйству. При свете последних лучиков мы уже сидели за столом, в наших мисках ароматно парила густая похлёбка из тушёнки и картофеля, а кружки наполнились "беленькой". Было правда нереально хорошо. Трудно было поверить, что ещё около семи утра мы пилили по загазованному МКАДу и не думали о том, какая красота и благодать нас ждёт через какие-нибудь восемь часов. Полный релакс! Негромкие птичьи трели, плеск волны о звонкий, дюралевый борт казанки, последние всполохи солнца на оранжевых боках палаток, запах костерка и...тишина...тишина... Вскоре совсем стемнело, мы порядком приняли на грудь. Лёва вытащил из палатки гитару и мы начали дискотеку. Лёвка пел замечательно. У него был красивый, низкий баритон. Я подпевал ему, как мог и даже туземцы вскоре, проникнувшись романтизмом момента, начали слегка нам подвывать. Сколько раз я замечал, губительное это дело-гитара. Мы пробухали под её переборы до двух или трёх ночи. Профессор, весь размякший и блаженный, приговаривал:

- Ни чего, ни чего, други мои! Первый день. Какой тут режим. Отдыхаем...

Кто и когда из нас отполз от стола в палатку мы утром не вспомнили, но Командорский будильник разбудил нас с ним ровно в пять. Уже начинались предрассветные сумерки. Мы быстро вскочили. Я развёл костёр под чай-кофе, а профессор яростно пытался разбудить наш баласт из соседней палатки. Это ему удалось когда я уже вскипятил воду и заварил чай. Вид у разбуженного баласта был ужасный. Опухшие ряхи, мутные глаза, в которых читалось только одно желание-ещё поспать. Я показал Лёве глазами, и тот смилостивившись, отправил их досыпать. Мы быстро выпили кофейку и рванулись к лодке. Всё зудело перед первым в этом году разговором с ихтиандром. На вёслах вывели нашего "Адмирала" на озёрный простор, завелись и пошли к одному из островов по центру озера. Не доходя, выключили движок и догребли к нужному месту на вёслах. Солнышко уже встало, но пока оно было где-то внизу за деревьями и лесом. От воды поднимался лёгкий парок. Ни птичьих голосов, ни звука...Только шорох камыша и всплески играющей то здесь, то там рыбы. Мы встали боком к полосе камышей у острова, в метрах в трёх от него, заякорили лодку, устроились поудобнее и начали расправлять снасть. Чуть покидали ещё с вечера приготовленный прикорм и закурили, в ожидании, пока всё успокоиться. Обоим не терпелось поскорее закинуться. Наконец поплавки замаячили на самой кромке камыша и озерной глади, там, где и легла прикормка. Лёва достал свою любимую фляжку и мы накатили за открытие сезона по малой.

Клёв в озере ещё шёл весенний, рыбёшка не успела нагулять жирок и не ушла на глубину и в впадающие речки. Ни чего особо достойного внимания мы в этот день не выловили, но душу отвели по полной. Было много плотвы "king size", увесистой и приятной глазу, густера и средние подлещики, уже слегка забронзовевшие. Пригубляя за каждый достойный экземпляр, мы досидели почти до одиннадцати, хотя клевало уже совсем вяло. Слишком велик был годичный голод по удочке и самому процессу.

Когда мы вернулись в лагерь, картина нас ждала не утешительная. Богатырский храп из палатки и четыре грязные пятки, торчащие наружу. Следов хоть какой-то их деятельности в лагере мы не обнаружили, но потом я пошёл отлить и в кустах обнаружил две пустые поллитровки. Наша водка вся была в канистре, значит в их суме-челночнице был свой зелёный змий. Мне было похрену, но Лёву, как старшего по подъезду, это страшно опечалило. Он метался по лагерю, как разъярённый лев, пиная ногой всё, что попадалось на пути. Я стал готовить еду. Через полчаса профессор успокоился, сел за стол и заявил:

- Сейчас проснуться, отвезу их на моторке в Наговье и посажу на автобус до Торопца. Там сами автобус до Москвы найдут.

Я не стал влезать. Это были его знакомые и ему виднее, как себя с ними вести. Вскоре суп был готов, я накрыл на стол и мы вдвоём сели есть. Выпили по соточке для аппетита. Потом начали готовить закидушки и кружки, чтоб вечером выставить их. Когда мы уж собрались плыть на вечернюю зорьку, очнулись наши туземцы. Они ещё больше опухли и на обросшие щетиной их рожи страшно было смотреть. Лёва зло плюхнул на край стола котелок с тёплым супом и сел напротив них. Я спустился к лодке и всё приготовил к отплытию. Наконец спустился ко мне и Лёва. Он молча вытолкнул лодку на воду и жестом показал "поплыли".

Мы пошли с устье речки "Серёжи", в это время года ещё полноводной и шустрой. Доплыли до первого большого затона, заглушили движок и стали расставлять кружки. Потом на старые колья закрепили концы закидушек. Я высадил профессора на берег и он пошёл к повороту реки, где был превосходный омут и где он всегда блеснил, а сам притаился в камышах и стал ждать, пока хоть что-то сработает из нашего оборудования.

Не успел я толком закурить и расположиться, как сработал первый кружок. Я, стараясь особо не шуметь, погрёб к нему. Это была даже не щучка, а щурёнок. Первого, хоть и маленького, выпускать давила жаба, но я всё же отправил его обратно в речку. Ко второму кружку я не успел, щука видимо была хороша и успела уйти в корни запутав там леску. Как я ни старался, но вышел обрыв. Даже стальной поводок остался где-то в щучьей пасти. Третьей сработала закидушка совсем рядом от меня и тут я очка не пронёс. Полуторакилограммовая щучка стала первым трофеем. Я её слегка оглушил и она приятно отливала изумрудным боком на дне лодки. Но на этом как отрезало. Больше ни одной поклёвки. Всё замерло. Лёвка всё не шёл и не шёл. Начинало темнеть. Я причалил к берегу и пошёл в сторону его места. Пока я продирался по тропинке по над берегом и перелезал через поваленные деревья, стемнело окончательно. Если на озере ещё было относительно светло, то здесь, в гуще леса, уже сложно стало что-либо разглядеть. Лёвку я толком не увидел, только услышал, как свистит в воздухе блесна, как она вспарывает речную гладь и как потом тарахтит выбираемая катушка. Я окрикнул его и поинтересовался, собирается ли он здесь ночевать или как. Профессор наш, голосом восхищённого ребёнка, еле сдерживая радость прошипел в ответ:

- Тут такое, таааакое! Прям магазин.

Я пробрался к нему и обалдел. Даже в сумерках было видно, что вся земля и трава вокруг него покрыта щучьими тушками. Нет, гигантов и монстров там не было. Пожалуй даже моя полуторакилограммовая была самым весомым трофеем. Но зато он умудрился натягать их аж двенадцать штук и это было солидно. Я еле уговорил его ехать в лагерь.

В полной темноте мы собрали улов в садок и, спотыкаясь и чертыхаясь в темноте, ели нашли нашу лодку. От воды опять парило и к ночи резко похолодало. Пока мы доплыли, нас обоих уже трясло, как цуциков.

К моему удивлению, Лёвкин разговор с туземцами возымел смысл. Оба сидели смиренные и протрезвевшие за столом, над углями костра болтался котелок с чем-то ароматным, а стол был сервирован не хуже, чем в ресторане. Мало того, когда я переодевался в предбаннике нашей палатки, обнаружил внушительный арсенал бутылок. Видимо, это означало "сдачу оружия".

Мы сели за стол, Альберт всем разложил по мискам ароматное тушеночное рагу. Командор налил мне и себе по полкружки, чтоб снять озноб, а им плеснул чуть на дно. Потом он ещё раз им довёл до относительно трезвого сознания "политику партии и правительства". Начал он с философского вступления:

- Рыбалка-это не пьянка и не бардак. Рыбалка-это отдых.

Они ошалело уставились на него. Видимо, в их головах отдых и пьянка были понятия абсолютно тождественные. Лёвка тем временем продолжил тоном ментора:

- Утренний подъём в пять. Быстрый завтрак и отплываем за рыбой.

- А дежюрний по лагэру? - с надеждой в голосе спросил Гарик.

- Объясняю,-всё тем же менторским тоном продолжил Лев,- рыба ловится только рано утром и вечером. Весь день у нас только и дел, что дежурить по лагерю и готовить снасти. Поэтому, ни каких дежурных. Все плывём, ловим рыбу. К одиннадцати-двенадцати возвращаемся, готовим обед, разделываем рыбу. Что готовить, что в засол. Отдыхаем и к вечеру опять плывём ловить. Гарик опять, с надеждой в голосе, уточнил:

- А можно не плават? Можно у лагера ловит?

Тут Лёва дал слабину. Видимо, он опасался, что одни они где-нибудь потонут, а брать их с собой было уж точно перебором. Он подытожил:

- С лагерем рядом можно. Отплываете от камышей, становитесь на якорь и кидаете снасть в сторону камыша.

Гарик посмотрел на него, как на инопланетянина и уточнил:

- Становымца на што и каво кыдаем?

Лёва наконец понял, что случай практически безнадёжный и пообещал утром всё показать наглядно. В этот момент подал в первый раз за вечер свой голос "Гигант-борец":

- А можно ещё водки?

Это была его ошибка. Профессор вскочил и заорал так, что в Шешурино и Наговье, до которых по воде было несколько километров, залаяли испуганные собаки. От греха по дальше, гигант уполз в палатку и затих. Мы ещё накатили, при чём командор демонстративно наливал нам грамм по сто, а Гарику чуть покрывал донышко кружки. Тот всё понимал, но молчал. Наказание, хули...

Утром все встали исправно. Быстро перекусили. Лёвка выплыл с ними на казанке, помог им правильно встать на якорь и сам закинул их удочки на нужные места. Я подплыл к ним на вёслах, Лёвка перелез и мы ушли на своё место.

Когда к одиннадцати утра мы возвращались с уловом, картина нам предстала ещё та. Наши туземцы дружно храпели в лодке, а борта казанки, как мембрана, усиливала и разносила их храп на всё озеро. Поплавки их удочек безвольно болтались у самого борта лодки, при чём на одной из них явно что-то было и не мелкое. Поплавок то уходил под брюхо казанки, то вновь появлялся. Мы тихо подошли к ним на вёслах, Лёва ухватил леску и выволок крупную плотвищу. Потом мы разбудили их и поздравили с первой рыбой.

В лагере мы обсудили ситуацию и решили их особо не мучать. Лёва опять устроил им показательные выступления и донёс, что от "рыбной повинности" они с завтрашнего дня освобождены, на них теперь лагерь и быт. Если хотят, то могут сплавать на лодке и осмотреть достопримечательности. Но главным условием было то, что пьём мы только все вместе и в установленное "внутренним кодексом" время. Они обрадованно и согласно замахали гривами.

В последующие пару дней всё было ровно и без залётов. Мы ловили рыбку, они её солили и готовили еду. Оказалось, что Альберт, выросший не далеко от берега Каспия, знаком с копчением. Он прорыл в склоне что-то типа лаза, притащил какую-то кору , стругал и сушил щепу и вскоре мы уже лакомились его трудами. Лещи и подлещики выходили лучше всего, щука жестковата, но тоже вкусна. Мы радовались, что они не бухают и хоть чем-то оказались полезны. Каждый день мы проверяли по приезду количество бутылок. Оно было неизменно. Но мы были сильно наивны не проверяя количество водки в канистре. Пили они оттуда, чтобы было незаметно. Правда пили умеренно. И вот к концу первой недели, когда мы сидели с удочками на своём утреннем озёрном мыске, мимо нас браво отмеряя водные метры вёслами, проплыли в сторону деревни наши ханурики. Потом выяснилось, что канистра практически опустела и они вознамерились её незаметно пополнить водкой из местного магазинчика. Это было часов в восемь утра.

К одиннадцати, когда мы ещё сидели на своём боевом посту, мы увидели возвращающуюся казанку. Решили, что подождём их и вместе вернёмся в лагерь обедать. Видно по воде далеко и добирались они до нас почти час. Мы было заметили какую-то аритмию в их движение, но только потом поняли, что каждые десять минут они сушили вёсла и накатывали. Но и это ещё было не всё. Когда до нас оставалось совсем немного, мы увидели, что на вёслах сидит худосочный Гарик, а Альберт всё порывается встать в лодке в полный рост. Гарик что-то ему зло кричит и тот плюхается на место. Потом всё повторяется по новой. Наконец они практически поравнялись с нами. Между лодками оставалось метров пятьдесят. Альберт буквально вскочил, нагнулся и неожиданно поднял над головой какой-то мешок. "Мешок" оказался барашком среднего размера со связанными между собой ногами. Он жутко трепыхался, но Альберт держал его своими руками-домкратами мёртвой хваткой. Лодка тем не менее начала раскачиваться всё сильнее. Мы так обалдели с профессором от вида этого барана или, точнее, двух баранов, что даже не успели что-либо сказать. И тут, баран понял, что ему не вырваться из альбертовского захвата, испугался и на бедного нашего гиганта посыпалось баранье дерьмо. Тот явно не ожидал от своей жертвы такого подвоха, взмахнул ручищами и они вместе с бараном спикировали в воду! Мы с Лёвкой так резко вскочили со своих мест, что тоже чуть не перевернулись и не выпали за борт. Пока нам удалось стоя уравновесить лодку, Альберт всплыл и было собрался сделать пару гребков до лодки, но тут очнулся Гарик. Он как ненормальный заорал:

- Барана! Барана, бляд, ловы! А то я тэбя сейчас веслом к нему отправлу!

Альберт опомнился и начал нырять. Слава Богу, это была широкая протока между двумя островами и глубина там от силы была метра три. Три-четыре раза нырнув, Альберт нащупал барашка и поволок его за собой к лодке, подгребая себе одной рукой. Худосочный Гарик еле смог затащить намокшую тушу. Альберт перевернулся через борт сам, чуть не зачерпнув в лодку воды. От этого зрелища мы с Лёвкой покидали удочки, вытравили якоря и быстро подгребли к ним борт в борт. Все были в небольшом шоке, но мы с профессором оправились быстрее и давясь от смеха, наблюдали за картиной в казанке. По дну лодки(Альберт всё-таки черпанул воды, когда перелезал) плавает бутылок двадцать водки, рыбные консервы, хлеб и бездыханный баран. И тут наш профессор, подавив смех, говорит Альберту:

- В Дагестане едят мёртвых баранов?

Тот удивлённо смотрит на Льва и говорит:

- Канешна. А каких же-живых что ли? Мы не варвары!

И тут прозрел Гарик. Он вскочил и начал разрезать верёвки на ногах у бедного утопленника. Увидев его суету, прозрел и Альберт:

- Лёва, а што делать?

Тут уже не выдержал я:

- Ты же на Каспии родился? Ни когда утопленников не откачивал?

Альберт хлопнул себя по лбу и, положив барашка на спину, начал манипуляции с его передними ногами, какие делают с руками у утопленников. Мы не знали уже, что нам с профессором делать, толи смеяться, толи плакать-всё ж живая тварь, хоть и на заклание её везли. И тут на полном серьёзе вмешался Гарик:

- Нада искуствений дыхани делат!

Альберт в ужасе посмотрел на Гарика, потом на нас, но мы уже давно перестали не то, что ржать, а и улыбаться. Тогда Альберт склонился над мордой барана, раскрыл широко ему пасть и что было дури дунул туда. Потом ещё и ещё раз. Наконец, Лёвка сжалился над ним:

- Ударь его сильно по грудине, только не поломай ему рёбра!(Они самые вкусные-хотел добавить я, но сдержался)

Альберт, как Траволта в "Криминальном чтиве" склонился над бараном-Умой Турман, примерился и засадил ему своей ручищей-домкратом в грудь. Тут же из пасти барана хлынула вода и он судорожно перевернулся на бок и попытался даже встать. Альберт чуть не подпрыгнул от радости! Он взял барашка на руки, сел на широкую лавку кормы и ласково начал поглаживать и чесать своего спасённого приятеля.

В лагере у них с Гариков произошёл "научный" спор, можно ли теперь его резать и есть. Гарик уверял, что это всё ерунда и можно, а Альберт говорил, что теперь это грех. Они спорили всю ночь. Альберт уверял, что даже ЦарЫ не казнили повторно, если верёвка обрывалась. Гарик доказывал, что это не тот случай и аналогии, подобные этой неуместны. Потом они ушли в глубины теософии, при чём каждый своей. Альберт отстаивал право барана на жизнь согласно карана, а кровожадный и любивший баранину Гарик, утверждал, что грех не есть то, что дано Господом нам в пищу.

Баран остался жив, так как мы с профессором тоже были против казни. Неделю он резвился на лужайке, щипал свежую травку и наслаждался горбушками хлеба, которыми его щедро одаривал(в виде лакомства)Альберт. Они вообще подружились и даже за дровами ходили вместе. Альберт было заикнулся, что заберёт его в Москву, но тут профессор был непоколебим и вести животное в своём пикапе отказался на отрез. Решено было оставить барашка хозяйке нашей казанки.

Уже на обратном пути, причалив и затащив казанку в сарай, мы узнали подробности покупки этого несчастного барана. Утром в деревне у сельмага появились два Страшных человека. Из тех, что местные видели только по телевизору в репортажах о Усаме Бен-Ладене и иже с ним. Взлохмаченные, чёрные, ощетинившиеся недельными бородами. Они хмуро зашли в сельпо, купили сразу два ящика водки, пять банок консервов и хлеб. Потом всё так же хмуро спросили у продавщицы, кто в селе держит баранов. Та с перепугу замкнула магазин и сама отвела их к бабе, у которой барашки были. Они молча осмотрели всех, выбрали одного и спросили сколько стоит. Женщины до того были в шоке, что сказали, денег не надо и это их подарок. Тогда те молча дали продавщице сто долларов и наказали:

- Привэзи ей что-нибуд на свой выбор из города.

Тут у продавщицы подкосило ноги. Увидев "настранные" деньги, она утвердилась в мысли, что это террористы и иностранные агенты. Когда наши абреки ушли, женщины собрались было кого-то послать за двадцать вёрст в Пожнево, где был ближайший опорный пункт, но потом продавщица вспомнила, что они приплыли в магазин на знакомой казанке. Бабы рванули на тракторе в Шешурино к хозяйке казанки и всё разъяснилось. А то, боюсь нас прямо на озере брал бы спецназ ГРУ!