Беззубая карасавица.

Автор: Адольфик Гари Беззубая красавица.


Отрицание отсылает нас к свободе, последняя — к самообману...
Сартр. Бытие и Ничто.



Заклинания песнями не помогли, поэтому Маю Кристалинскую, Наташа отложила пока в закладки. И все-таки, при первом вздохе воспоминания, Мая Кристалинская начинала петь у нее в голове, вызывая чувство душевной боли.
После того как ушел Антон, Наташа ждала еще минуту, - ей было любопытно узнать что с ней произойдет дальше, мучила девичья гордость, а затем захлестнула обида. Снегопад прекратился, вышло бледное солнце и вдруг заплясали собственные мысли по мостовой, словно горох просыпали.

Наташе было восемь, когда родители разлучились. Но не было, как-будто ничего больней, чем жить вместе. Отец, надо отдать ему должное, устроил Наташу в Печерскую Международную Школу, назначив ей ежемесячное содержание. И не чая радости, там среди детей дипломатов и чутких иностранных учителей, прошли ее лучшие годы.
До известной минуты, мир Наташе казался чистым и юным, как невинна была она, пока однажды, ее ангельская красота, не поразила ее досадой. Стройная девушка, выпускница, всегда хорошо одетая, лицо ее было слегка круглое, чистое, без румянца, зато смуглое. Слишком яркие глаза горели духовностью, как иные горят злобой. И все-же, томителен был образ в зеркале, многие восхищались, а для нее самой, как будто гадкий, слишком американский, для ее искренности, отвратительный...

Если бы ее однокласснику немцу, Антону Рахенбергу, Наташа как-то не сказала, что голова у него непропорционально мала, черты лица мелкие, почти детские, нос крупный, а глаза большие и темные, то может быть он и не знал, насколько спокойная радость его физиономии тревожит окружающих. Взгляд был тишайшим, малоподвижный, так что казалось, он не думает, а пребывает в той естественной уверенности, что если Бог и существует на свете, то Он наделил его превосходством так же натурально, как других наделяет горестями.
Склонный к выпивке желтоволосый школьный дворник Валера, ужасаясь жемчужно белым зубам Антона, загадочно пророчил напарнику:
- Квантовый скачок неизбежен, как крах Кали-Юги!
И кроме того, совершенная красота такой улыбки лично ему, почему-то сообщала: «Кому я друг, у того бубновая девятка на руках...». И от этого на дворника нападал страх. Горькая правда о погубленной жизни ставала мукой, выражаясь в раболепстве перед начальством и пьяном дебоше дома.

Шли рождественские постные дни. Вороны, чуя надвигавшуюся непогоду кричали резко и гадко. Антон и Наташа, молча сидели в школьном театре вглядываясь в пустой темный зал, и теплая близость сковывала их чувством какого-то гибельного одиночества, постепенно и неуклонно доводившего до восторга. Антон поцеловал Наташу. Даже в скрипе сидений прозвучало нечто-то таинственное, а мучительно-безмолвная прелесть поцелуя, вдруг показалась им вечной.
Она противно дернулась, и все то молодое, женское, внезапно сжалось под расстегнутой курточкой. Удлиненно-округлыми коленями Наташа сжала ладонь Антона, шире открылись ее глаза, и отстранив его, она сказала по-английски:
- Ты уже и так весь мокрый!
И действительно, близость стала неловкой. Они вышли, остановились возле туалетов, уставились в окно, за которым своей мутной ночной чернотой чернел город, и в отражении окна Наташа увидела себя, еще раз убедившись, как ее внутренний мир, не соответствует ее же отображению.
Увлечение Наташей не сходило с лица Антона, и хотя в высшей степени оно было спокойным и милым, как будто ложь какая-то, бездумная и туманная, представилась ей. Антон осклабился и хотел было что-то сказать, но как-то вышло, что вместо слов показались его белые идеально-ровные зубы, и фальшь усилила ее волнение, все легкое и детское смыла душа, которая негодовала перед этим глянцевым счастьем.
И тут только, впервые все представилось ей оскорбительно-холодным и жестоким. Все прожитые в школе годы, в которых она души не чаяла, остались недружелюбно тяжелыми, чужими ее естеству. Она посмотрела теперь уже в туалетное зеркало, сначала ужаснулась своей бледности, а затем удовлетворительно отметила перемену, и эта перемена, не столь подложная как ее красота, ей понравилась.

Следующий день в школе был последним. Наступали рождественские каникулы. В половине двенадцатого, как обычно, директор Джон в спортзале выступал перед собравшимися учителями и учениками.
А за кулисами в это время, на матраце среди мелкого реквизита, Антон валялся с Наташей. Синяя шапочка ее слетела, подбородок поднялся, часть лица находилась в тени, она глядела в никуда силясь понять, что говорит Антон, и ей казалось бессмысленным, бесконечное повторение слова «битте».
«Слава богу, все кончено!» - была первая мысль, после того как задыхавшийся Антон перевернулся на спину. Через минуту, он сел рядом с Наташей. Отчего-то бледным стало его лицо. Антон нагнулся чтобы поцеловать ее, обнажив свои прекрасные ровные зубы, и не помня себя Наташа с размаху залепила ему пощечину.

Когда Антон ушел, а думы отгрохотали по мостовой, Наташа заперлась у себя в комнате, и натянув наушники поставила Маю Кристалинскую.
Казалось бы какой пустяк, а между тем песни вошли в ее существо и стали радостью. Как будто, каждый вздор пропетой строчки о любви, подчинил ее той силе духа издревле колдовавшей в недрах ее крови. Простота и точность выражений совпали с чувствами, и путаница, которая возникла у нее в отношениях с Антоном, весь пережитый стыд потери девственности, обида за то, что он так и не понял ее, стала только облаком какой-то заповедной северной страны, у лукоморья которой стоял град Китеж.
И как у предков ея, яркая мечта воскресла. Наташа не выдержала, завизжала поросенком, и тут же вспомнила отца, который не стесняясь лапал ее мать выставляя на показ ровные белые зубы, напоминавшие лошадь Присцыла вгрызавшуюся в шею Аметиса, а затем хлопал ее по заднице, приговаривая:
- Ничего, для того и держу тебя, корова!

Получив известие от американки завуча Сары, что Наташа порвала с Антоном, мать взволновалась. Саре она крикнула в трубку, что пусть сначала сама нарожает, а затем советует. Однако же, по ее понятиям дружба, а может быть и женитьба на иностранце, сыне первого секретаря посольства Германии, свидетельствовала о чрезвычайном жизненном успехе. Накинувшись на дочку, она превосходно изобразила все в жестах. И не понимала, глядя в ее светлые глаза, что аккуратно посеяла настоящее горькое зелье, едко разъедавшее молодую душу.
Людской низости захотелось Наташе. Тех противоположных чувств, которые в страстях горят негодованием ко всему чужому, и в то же время страдают от мучительной нежности ко всему родному. Близорукие, бараньи глаза матери, не могли видеть каким огненно-карим блеском горели глаза дочери, а когда мать от возбужденная забегала по комнате, Наташа не выдержала, схватила курточку, натянула ботинки и хлопнула дверью.

Изморозь обдала ее тонкой пылью мокрого снега. Равнодушная и грубая философия матери, оскорбила девушку. А ветер дул все крепче и холодней, и небо и земля все больше становились не различимы в серо-белой массе кружащихся снежинок.
Наташа остановилась возле столба, почти на самом краю бордюра, и прочла меленькое дрожащее объявление: «Зашептываю алкоголизм. 100% результат.». И вдруг, возле «Гулливера», на светофоре, увидела черноглазую Олю, учившуюся в их школе.
Оля стояла вся в черном, без перчаток, а подпухшие словно пораженные аллергией красные руки сжимавшие сумочку, как будто согласовались с красными глазами смотревшими устало и равнодушно, и даже с некоторым презрением на снующую вокруг входа толпу.
И показались Наташе, что Оля уже знает нечто самое важное, в ту минуту самое необходимое для нее, и тот час душа ее ринулась к ней.
Увидев Наташу, в лице Оли произошла именно та перемена, по которой сразу угадываешь желание сделать кому-то приятное. Они обнялись и расцеловались как старые подруги.
- Вот бедный кобель, прошел и даже не заметил. - прошипела Оля оглянувшись, и потащила Наташу в кафе на пятый этаж.
Мой отец говорит, что я бросила школу по причине неожиданной своей нелепостью. - снова прошипела Оля, когда они уселись за столиком.
- А ты бросила школу?
- Ушла из последнего класса.
- И чем теперь занимаешься?
- Работаю.
- Да! А где?
Мою туалеты в институте клеточной терапии.
Наташа подумала, что это шутка. Но тут же заметила, что Оля, говорит как-то не естественно шепеляво, не улыбается, хотя глаза несмотря на болезненные покраснения радостные, и даже веселые.
- Ты не представляешь. - продолжала Оля, прикрывая ладонью рот. - Какое для меня наслаждение эта работа. Никакой посторонней мысли в голове...
Она внезапно умолкла, отняла ладонь и слабо улыбнусь. Ее хорошенькая верхня губка, с чуть заметными черневшимися усиками открылась и поднялась, придав лицу радостное выражение. И Наташа не поверила, или подумала что обманулась, или освещение в кафе возымело такое действие. Однако, ни освещение, ни ошибочность ее взгляда, не смогли скрыть той правды, что Оля сидела полностью беззубая, и что шепелявость в ее разговоре объяснялась именно этой дикой причиной, а не какой-то модной привычкой. Наташа нахмурилась. В это время у Оли запел телефон.
- Я в кафе. - сказала она и положила телефон в сумочку.
Как будто разочарование повисло на лице Наташи.
- Ну что вы? - явился молодой человек.
Наташа пристально посмотрела на него. Это был высокий, худой, похожий на лохмандея юноша. Он улыбнулся и оказался без зубов.
- Слушай, пошли с нами? - неожиданно предложила Оля. - Увидишь, чем мы там занимаемся. Тебе будет интересно.
Наташа согласилась. Внезапно ей показалось, что, эти двое, то есть Оля и ее друг лохмандей, мыслят судьбу человека по необыкновенному самобытнее и глубже, чем это может быть доступно остальным людям.

Тайна, заинтриговавшая Наташу предложением посетить Олину работу, осуществилась после поездки в метро с пересадками, на улице Воровского. Старое здание института травматологии было достроено переходами на втором этаже, и новым семиэтажным корпусом во дворе. Они вошли туда, прошли переходами, поднялись под самую крышу, где еще шел ремонт, и пригибаясь между трубами вентиляции, проникли в просторное помещение откуда расходились комнаты и коридоры.
Вестибюль был наполнен людьми и выкрашен белой эмульсионной краской. На стене висела копия Хаима Сутина, или похожая на Сутина яйцевидная голова с горящими глазами.
«Эвдемония- момент ощущения божественной близости.». Гласила надпись под картиной.
- А пришла! - вскричал маленький круглый, лысеющий, довольно еще молодой человек в белом халате, вышедший из какой-то двери. Он посмотрел на девочек как ворона, боком, поправил круглые очки, и не добавив ни слова, скрылся в одном из коридоров.
- Главврач. - сказала Оля.
- Оля, наконец-то! - неожиданно перед ними возникла крупная, средних лет женщина в голубом. Они с Олей отошли в сторону, и Наташа услышала: «Я очень требовательная, ты ведь понимаешь...».
- Пойдем. - взяв Наташу за руку, сказала Оля, и повела ее в один из коридоров.
В рамке над маленькой лампочкой, словно под лампадкой виднелась надпись.

Схема поиска туалета.
10 метров по коридору на север,
потом 10 метров на запад.
Север там

Они зашли в боковую дверь на север. Комната была почти пуста. Тончайшем дымом горел свет матовых лампочек собранных на потолке в куполообразную синеву. На кушетке слегка похрапывая спал человек.
Внезапно он проснулся, будто бы пораженный видением, и сел мигая глазами. На лице его, тут же отобразилось блаженство видеть двух девушек, и словно в не себя, он закричал:
- Сестра! Михална! Будет, или как в кино!..или ничо не будет, ммм... Будем, или их, или нас!..инь янь, подобрался. Такие времена пошли, хуле!..
Девочки молчали.
- Так поплывем к солнцу с огнем в глазах! - известил он. - Пора запускать все механизмы, мы им, блядь, устроим квантовую гравитацию...Гены не пробухаешь!..хе-хе...
Оля взяла ведро в шкафу, набрала воды из маленького блиставшего кафельной белизной умывальника, достала швабру и протерла пол.
Когда они вышли, Наташа спросила:
- Кто это?
- Игорь Николаевич, не системный гений. - ответила Оля. - Обилие его символов так и рвет душу...
Не было, ничего необычного в том, что ненормальный городит всякую чепуху, однако-же, невыразимое значение в движениях глаз и губ Оли, когда она отвечала, поразило Наташу.
К ним подошел беззубый молодой человек.
- Иди! - отстранила его Оля. - Нам поговорить нужно.
Девочки вошли в комнату с надписью «Только для персонала». Оля закурила и присела на пластиковый стул, рядом с которым стояла майонезная баночка вместо пепельницы.
- Садись. - сказала она оглядываясь.
Наташа присела.
Помолчали.
- Мы ему зубы будем удалять! - вдруг выпалила Оля.
- Кому? - удивилась Наташа.
- Игорю Николаевичу.
- Он болен?
Оля выдохнув дым, кивнула головой.
Заглянул главврач.
- Опять куришь! Я ведь тебя предупреждал! Готовь пациента! - коротко приказал он.
Оля поднялась.
- Пойдешь? - спросила она Наташу.

Опасаясь, как бы Игорь Николаевич заранее не испугался, Оля взяла его ладонь, и любовно прижала к своей груди. Он оглянулся расплывчатый от счастья, и Наташе показалось, что его бьет мелкая дрожь.
Игоря Николаевича завели в просторный кабинет, и усадили в кресло, какое обычно бывает в стоматологических кабинетах. Наташа осталась за стеклянной перегородкой наблюдать, к ней присоединилась Оля.
Мало помалу, девочки увидели, как с пациентом произошла разительная перемена. На лице изобразился не просто испуг перед стоматологом, а ужасная тоска. Страшная грусть заволокла его глаза. Главврач с ожесточенным состраданием, с неожиданно зверскими беличьими глазами, попытался сделать укол. Оля нервно схватила Наташину руку, и вся преобразившись, уже не отрываясь, смотрела во все глаза.
- Гляди. - прошептала она.
Игорь Николаевич заметался как пойманный зверек, рванулся, им овладели, и успели пристегнуть. Он разинул рот, глухо захрипел, затрясся словно в припадке пытаясь освободится, и сбросил ботинок с левой ноги. И вдруг молчание. Мучительная и печальная прелесть операционной. С повязками на лицах, врачи занялись своей работой.
- Господи, что это?! - вскричала Наташа, пораженная возникшим неприятным чувством.
- Эйа уничтожает Червя. - с горящими глазами прошептала Оля.
- Что?!! - закричала Наташа.
Но, ее никто не слышал. Оля завороженно глядела, и будто от жгучей боли, все сильней и сильней сжимала ее руку. Наташа вырвалась, словно испуганная птица, вылетела в коридор, и сложными переходами бросилась вон из клиники.

Ночь прошла тревожно. Ее одолевали противоестественно яркие и беспорядочные видения Игоря Николаевича, его суетливо-таинственный говор. И что всего ужаснее, она понимала, что он в чем-то прав. Что он не просто придурок жизни, а возможно, и, настоящий гений. Образность его ходила комнатами, что-то торопливо советовала, перетекала в кресла, стучала посудой на кухне...
Проснулась Наташа, как пьяная. Утро было тихое и теплое. Оглядевшись вокруг, она увидела прежнее, покинутое, бессмысленное прошлое. Одно настоящие, несмотря на пережитый ужас в клинике, становилось все интереснее и явственней. Бодро, беспечно, вспыльчиво, но необыкновенно доходчиво билось оно в сердце. И тем приятнее входило в жизнь, тем свежее холодило ее, и тем делалось все необходимее, становясь неделимой частью ее существования.
Молчаливо позавтракав, мать обидчиво хранила безмолвие, Наташа оделась и поехала на Воровского.
Приемная суета, не помешала главврачу принять ее в своем кабинете. Он уставился вороньим взглядом, и тихо выговорил:
- В общем она дура. - затем быстро добавил. - Это было бы лучшим определением ее ментального состояния.
- Оля? - спросила Наташа.
- К сожалению, да.
- Однако...
Главврач замахал руками не дав ей докончить вопроса.
- Знаю, что вы хотите спросить. Поверьте, вы не первая. Скажу только, что все законно, вся методика утверждена министерством, существует патент.
Главврач замолчал, достал ручку, нагнул голову и начал быстро писать.
- Одну минуту. - оторвался он от стола, и снова погрузился в записи. Наконец поднял голову, поправил очки, молитвенно сложил руки и задумчиво продолжил.
- Догадываюсь, что она вам наговорила. У нее энцефаломиелит. Отец возил ее на диагностику в Израиль, и... - главврач развел руками, - диагноз подтверждается.
- Что?
- Манифестация рассеянного склероза.
- Так это... - изумилась Наташа.
- А вы думали. - улыбнулся доктор.
- А Игорь Николаевич? - спросила Наташа.
- Тут нет особого случая, - махнул рукой главврач, - банальная шизофрения.
- А зубы? Зачем ему удаляли зубы?
Главврач исподлобья глянул на Наташу, что-то опять беличье показалось в его взгляде, он мгновенно овладел собой, выражение тот час же изменилось, стало каким-то робким, как бы квелым, словно у побитого пса, слабо виляющего хвостом.
- Знаете, что? Ведь я не обязан удовлетворять праздного любопытства. -
Доктор помолчал.
- В конце-концов, вам лучше поговорить с Олей. Она хоть и дура на фоне рассеянного склероза. Простите. Тем не менее подвержена страстным впечатлениями, феноменально их излагая. А теперь. - он помедлил, - Извините, меня ждут пациенты.
- Скажите, если она больна, почему здесь работает?
Главврач удивился.
- Не вижу препятствий. Она моет туалеты и убирает в палатах. По-моему работа подходящая. А мы ей оказываем должную терапию.
Наташа хотела еще что-то спросить, но главврач встал и положил руку на сердце.
- Больше ни минуты, ни минуты...

Первым ее желанием было уйти. Чувства так ослабели, что все милое, и уже почти чужое, со множеством ей незнакомых лиц вокруг, - остановилось. Разбираться в шизофрении, тем паче в рассеянном склерозе, не представлялось возможным, так что Наташа перестала даже строить предположения. Она направилась к выходу, и нечаянно увидела со спины Олю, прошмыгнувшую в комнату на север. Не отдавая себе отчета, Наташа развернулась и пошла за ней.
- Наденьте халат, милочка.
Обратилась к Наташе толстая добродушная гардеробщица.
- Вы к Игорю Николаевичу? А ходить по палатам без халата запрещается. - сказала она наставительно.
Промолчав, и взяв предложенный халат, Наташа быстро приблизилась к двери.
Но, не открыла как думала, и не постучала.
- Сознание!!! да херня это все…!!! - приглушенно доносились безобразные вопли Игоря Николаевича, - Дискурс, Михална, дискурс это цель, и Бог придет, не сможет не прийти, сука! А если не придет, то... то тогда, придет врачик, не ссыте полюбасу все будет хорошо.
Что-то ухнуло.
- Михална, ебашим новый прикол. Ха-ха!!! – звуки слов сильно разъезжались, словно бы исходили от пьяного или скованной морозом челюсти, - Сам прикол придумал, а ничо умного вдогонку нет. Тема про дискурс, карочь, тупо начну: баба з возу, дискурсу легче. А-га-га!!! Еслечо…
Внезапно Наташа открыла дверь. Лицо ее разгорелось. Игорь Николаевич резко сократился, и рефлекторно сдал назад в попытке подтянуть штаны. Оля стоявшая на коленях подняла красноватые глаза, и оторвавшись от его паха закрыла ладонью рот. Наташа остановилась, словно пораженная громом, закрыла дверь и чуть не упала.

Дав себя безвольно завести в комнату «Только для персонала», Наташа стояла совершенно потерянной. Глаза ее не двигались, и уже не были так придирчиво-горящими в постижении некоего, неизвестного, но так необходимого ей смысла. Лицо пламенело румянцем стыда, изобличая ее состояние. Зато Оля, наоборот, с гордостью смотрела на подругу.
- Это не то, что ты думаешь! - поспешно сообщила она, и в лице ее, забрезжил огонек изнутри освещая ее всю. Это сияние делало ее прекрасной.
Наташа схватилась пальцами за виски, и с чувством невыразимого разочарования произнесла.
- Фу-у, но это же чертовски противно. Он же лысый, старый и больной на всю голову!
- Он гений! - крикнула Оля.
- Кстати, что он за гений?
- Тебе не понять!
- Так ты зубы удалила, чтобы лучше отсасывать?!!
Оля бешено посмотрела на нее, и влепила ей пощечину. От неожиданности Наташа окаменела. Не веря себе, не понимая что такое возможно, она на мгновение застыла в изумлении, вся содрогнулась, губы опустились, и наотмашь, не помня себя, заехала Оле в ответ.
- Блядь! - крикнула она ей.
Оля отлетела, распустила свой большой рот и уже готова была кинуться на нее, как дверь внезапно отворилась, и в помещение заглянул главврач.
- Что вы тут? - спросил он настороженно разглядывая раскрасневшихся девочек. - Беседуете, ну-ну!.. - и закрыл дверь.
Девочки растерянно смотрели друг на друга. Что-то росло и что-то слабело, отпускало и куда-то улетало. Наконец остановилось. Какая-то свобода собственного неугомонного действия овладела ими, неизменно продвигая их к чему-то новому, для Наташи оскорбительному.
- Блядь? Да, о чем это ты?! Блядь! Да хоть бы и блядь, так что! Так что ж! Ты ничего не знаешь. Он, - Оля неопределенно махнула рукой. - это такой гений... Он болен, да, но разве этого мало, чтобы дать ему немножко радости. Ты не можешь...никто не может понять, какая у него душа... Что ты вообще знаешь?!!
Оля умолкла. Лицо ее сморщилось.
- А я чистая!!! – вдруг выкрикнула она. – Я чистая, поняла! Никому еще зла не причинила…- Оля не договорила, содрогание в груди от обиды, щупанье в носу, и слезы затуманили ее взгляд.
Наташе почему-то приятно было видеть ее слезы. Она ничуть не смутилась, и это новое чувство заставило ее с любопытством разглядывать Олю.
Когда она успокоилась, Наташа подошла, и взяла ее за руку. Оля вырвала.
- Ах, нет, оставь. Я заодно с людьми живу. – сказала она глядя перед собой. - А как быть? Как же быть иначе? Кто этим больным помощник, кто их по-человечески поймет. Это такая духовность, что ум мешается. Ты не представляешь, что Игорь Николаевич мне рассказывал, а как он меня нравственно поднял. Разве можно людям, которые такое делают, отказывать? Да все эти твои америкосы, с их знанием, ногтя его не стоят. Тут нужна квантовый скачек частиц души человеческой…
Оля умолкла продолжая тупо глядеть перед собой, словно в ожидании картины, которую только что сама нарисовала словами.
- Это уже не важно. - тихо ответила Наташа.
- Да! А что же важно?! - крикнула Оля.
Наташа не ответила. Постояв еще секунду, она развернулась и хлопнула дверью.

Когда Наташа ушла, все дело для Оли, вдруг представилось совсем не хорошо. Она стояла и думала, что то, что она сделала, даже безобразно. Насупившись как ребенок, Оля глядела в окно, не замечая вошедшую за ведром санитарку тетю Валю, очень спокойную и покладистую женщину. Раскаивалась от всей души за то, что пригласила Наташу посмотреть свою работу, Оля ощутила, что желчь в начале нагнавшая на душу черную злобу, внезапно превратилось в слезы. Она подошла и прислонилась к плечу тети Вали.
- Я хочу чтобы все люди сдохли! - сказала она слезно.
- Я так хотела когда рожала. - спокойно, словно ответ был заранее заготовлен, обнажая золотую челюсть, отвечала тетя Валя.
- Нет, я совсем не хороша...ну скажите-же, тетя Валя.
- Да что тут говорить... - санитарка легонько отстранила Олю, и полезла в шкафчик за ведром.
Опять заглянул главврач.
- Оля зайди ко мне немедленно! - строго приказал он и скрылся.
Оля вышла сморкаясь, и пошла за ним.
- Ты что вытворяешь! - набросился он на нее, как только за ней закрылась дверь врачебного кабинета. - Мне стало известно, что ты уже месяц не принимаешь препаратов. Твой отец звонит каждую неделю, и я заверяю его, что у нас все в полном порядке.
- Мне гораздо лучше и без лекарств.
- Это мне решать! - крикнул главврач, и ударил ладонью по столу.
Послушай девочка, может тебе и лучше, но по той простой причине, что методика лечения дала результат. Необходимо продолжить! Это ты понимаешь?! - главврач заходил по кабинету.
- Я нашел для тебя хорошее сочетание Абьюфен-Адаптол-Бифрен, это поможет избавится от...
Оля хотела что-то сказать.
- Не перебивай, прошу тебя! Мы тебя вылечим и вставим новые зубы. К стати, о чем вы там секретничали с подружкой?
- Так, ни о чем.
- Нам не нужны новые пациенты. Мы лечим людей, а не решаем их возрастные проблемы! Это надеюсь понятно! Что, Игорь Николаевич?
- Нормально.
- Навязчивые идеи есть?
- Немножко.
- Ухаживать за такими больными, часть твоей терапии. Вникай, анализируй в конце-концов. Что нибудь еще?
- Он часто говорит о трех миллиардах, постоянно зацикливается на числе три...
- Это нормально. - главврач призадумался. - По крайней мере теперь, становится ясным до какой степени сакральное обладает для него экзистенциальным смыслом. Сколько у него детей?
- Двое.
- Гм...кх... Должен быть один. Он, жена, ребенок - святая троица. Может ребенок нагулянный...не знаешь? Гм...да. Впрочем, он может и не считать себя за персоналию...
Главврач задумчиво прошелся по кабинету
- Чтобы сжиться с миром, человек должен его основать. А какой мир может быть основан в хаосе профанного пространства? - он пытливо посмотрел на Олю. - По сути человек живет с воображаемыми мирами, эти символические значения играют определяющую роль в нашей жизни, как число три в случае с Игорем Николаевичем. А его тяга к эталонному, я бы сказал, парадигмальному поведению есть осознание себя реально существующим лишь тогда, когда он перестает быть самим собой.
- Я хотела бы прослушать курс лекций по истории древнего Египта. - улучив паузу, перебила размышления главврача Оля.
Он удивленно посмотрел на нее.
- Во всяком случае, это тебе не повредит. Погружение во тьму прошлого, символизирует столкновение со смертью.
Оля снизила плечами.
- Понимаешь-ли девочка, современный человек, несмотря на свое религиозное невежество и безразличное отношение к смерти, все еще крепко связан с непостижимой диалектикой прошлого. Смерть всегда будет страшной и не постижимой для нас, пока она не связана с новой формой бытия, как бы мы его себе не представляли. В случае с Игорем Николаевичем бессознательная архаика его мыслей, влечет к неосознанному состоянию молодости, отсюда понос идей и упор на гениталии.
- Да!.. - удивилась Оля.
- Да. А что?
Главврач ущипнул ее за щечку.
- Мы сделаем из тебя красавицу. Ладно иди, и помни, что я тебе говорил.

Как не возвышены были чувства Наташи! Как не безбашенными были поступки Оли, только Наташа, весьма неожиданно для себя, вдруг обнаружила некоторые черты, в душе смутившие ее. Без сомнения, Оля была человек неординарный, и списывать ее выходки на болезнь, было бы глупо. Вспоминая, как презрительно она отнеслась к Игорю Николаевичу, Наташа чувствовала, что ей вовсе не было противно. Заметила еще, что чувство духовности или по крайней мере инаковости, родившееся у нее от осознания своей сопричастности к родине, в противовес этому глянцевому Антону, особенно его улыбке, этому блядскому великолепию его зубов, было самым важным в теперешней ее жизни. Жизни, постигавшейся не инстинктивным повторением расхожих клише, а собственным внутренним евангелием, сотканным, Бог весть из каких интуиций. И чувствуя, что она более не в состоянии удовольствоваться только восхищением перед поступками других, она сама, всею душою, вдруг возжелала поступка. Захотелось понять делом, суть своего личного, хотя бы и в такой мерзости, как гениталии Игоря Николаевича.
Наташа сплюнула, как мужик. Мысль, что гениталии Игоря Николаевича могут возыметь такое огромное значение для нее, была ужасна.
Выйдя из клиники, она шла медленно не занимая свой взгляд яркими витринами, дорогими машинами, шубами женщин попадавшихся ей на встречу. Было по зимнему тихо, и во всем непонятная красота. За красным разрисованным фасадом старого здания показался пес. Он мирно подошел к Наташе, обнюхал ее и открыл свою беззубую пасть. Наташа достала из сумочки не доеденный шоколадный батончик и отдала ему. Пес поблагодарил глазами и стал хрустеть. Два подростка наблюдавшие сцену крикнули ей.
- Дура!
Наташа крутнула головой и побежала прочь.

Подходя к дому, она вдруг почувствовала странную пустоту своей души. Ей вдруг показалось, что ей совсем не о чем говорить. Что она самая, что ни на есть дура, которых полным-полно кругом. Она остановилась у витрины магазина «Вино и мясо», и однако же, странное дело. Несмотря на то, что она так желала не подчиниться этому миру гламурной мишуры, миру обидчивой рациональной логики, дать доступ в свою святыню только избранным, она внезапно почувствовала, что все ее образы безвозвратно ушли прочь, исчезли словно были мультяшками ее детства. И никакими усилиями воображение, никакими усилиями воли, нельзя уже было их вернуть.
Знакомый черный фольксваген остановился в нескольких метрах от нее. Из машины вылез Антон. Белый свет его улыбки осветил всю его худую фигуру. Наташа охваченная собственными мыслями, без малейшего предчувствия встречи, так была поражена этим, что растерянно улыбнулась и махнула ему рукой. В светлой бездонности потонуло ее приветствие. Он стоял перед ней, словно зачарованное кем-то существо, спокойный, ласковый, обходительный. Легким шорохом зазвучала его речь. И Наташа бухнулась в него, как дурачась падала летом в лопухи, ушами вбирая каждое нежное слово...