Джерри из хиа

Автор: Наркотики я попробовала не сразу. Сразу мне их никто не предложил. Поначалу я валялась на диване, смотрела мультики про Тома и Джерри и ждала, когда Виталик с Серегой закончат варить клей. Квартира была съемная, диван кусачий, а работа у ребят ответственная. На этой работе моим друзьям платили сверхурочно, поэтому по вечерам они варили клей. От моей помощи они отказались и запретили мне даже заходить на кухню. Из-за плотно запертой двери тянуло ацетоном, гарью, жженым сахаром и это, по мнению ребят, могло навредить моему растущему организму.
Когда клей был сварен и Серега уходил домой, Виталик стаскивал с себя одежду, падал на диван, и мы начинали целоваться. Мы лизались до одури, до горячечного жара, до содранной кожи, до кровавых трещин. Я задыхалась под весом впившегося в меня костлявого тела, хватала Витальку за волосы и уворачивалась от неугомонных губ. Тогда он сползал вниз, а я закрывала глаза и дурела от влажных ласк, дурманящих запахов, неуемной какофонии звуков оркестровок Скотта Брэдли и вида танцующих «Вальс цветов» Тома и Джерри. С тех самых пор стоило мне услышать веселые звуки вступления к мультфильму, как в носу появлялся тошнотворный запах ацетона и трусы становились влажными.
Через пару месяцев Витальку с квартиры выгнали. Хозяйка посетила свои хрущевские апартаменты, не поддержала рабочего энтузиазма квартиросъемщика, обозвала его нарколыгой и лишила нас всех производственной мастерской и целовального дивана. Видеокассеты с Томом и Джерри я унесла домой. По вечерам мой возлюбленный звонил в нашу дверь, смущенно дарил цветы маме, жал руку папе и увозил меня кататься на дребезжащем зеленом газоне. По пути мы забирали Серегу и тогда они просили меня выйти из машины и обсуждали важные рабочие проблемы.
Между тем похолодало. Началась осень. Мне надоело топтаться вокруг заиндевевшего автомобиля, и я потребовала доказательств любви и доверия. Они укололи друг друга у меня на глазах, на заднем сидении машины и доверительно склонили головы мне на плечи. Ночь, желтый свет уличного фонаря, скользящая тень акаций. Жгут, вата, шприцы. Весь этот антураж меня не смутил, нет. Не испугал, не озадачил. Он меня попросту очаровал, можно даже сказать, восхитил. Я сразу поняла, что тоже так хочу, что я должна непременно это испытать и что другого шанса у меня может не быть.
До этого я редко думала о наркотиках, я логично полагала, что наркотические средства есть у наркоманов. А наркоманы живут в тюрьме и за границей. Но, так как я была не в тюрьме, И мои друзья тоже, то я поняла, что волею судеб мне представился случай стать соучастницей, ба, даже творцом, созидателем западной культуры! Я мгновенно закатала рукав свитера с изображением Тома и Джерри и доверчиво протянула руку навстречу опиумному счастью и культурной революции.
Толи от глупости, толи от влюбленности я совершенно не думала ни о зависимости, ни о СПИДе, ни о гепатитах, ни об инфекциях. Я бежала впереди всех и наслаждалась опытом взрослой жизни.
Горячая волна ударила в живот, в сердце, в ладони. Тошнота, рвота и миллион вспыхнувших в крови горячих щекоток. Захлестывающая голову, одурманивающая теплота и бесконечное тактильное удовольствие. Это было восхитительно! Это было невозможно выразить словами. Этот кайф, эта временная нирвана были прекрасны.
Мы ехали за город. Не думая, не выбирая маршрута, неслись по проселочным дорогам, целовались на затертых сидениях автомобиля, гладили волосы и ладони друг друга, курили и выдыхали дым в звездное ночное небо. При свете луны мы собирали в поле черные мокрые арбузы. Я дарила их маме, и она не ругалась за опоздания.
Счастье это, мне довелось испытать трижды. После третьего шприца Виталик меня бросил. Он исчез, пропал, испарился. Оказалось, что я не знаю ни его адреса, ни места работы, ни фамилии. Из его друзей я знала только Серегу, который и сообщил мне, что любимый уехал и никогда не вернется.
Я рыдала три дня. Поняла, что жизнь без Виталика не имеет смысла я и отправилась в милицию писать заявление о пропаже человека. По дороге в райотдел очередная волна слез хлынула из моих глаз, я сглотнула сопли, закашлялась и купила в аптеке две упаковки таблеток от кашля. Я где-то слышала, что подобные препараты вызывают кайф. И решила, что удовольствие должно победить мою скорбь по утраченной любви.
Странно конечно, но пить много таблеток я боялась, я опять-таки логично предполагала, что от этого могут случиться тошнота и даже понос. А так позорно я умирать я не собиралась. Поэтому я выпила только одну пластину пилюль и принялась ждать теплой волны счастья. И она пришла, вернее я заставила ее явиться. Она накрыла меня не так всепоглощающе как это происходило в полумраке зеленого газона,но жалкое подобие прихода мой развращенный мозг вызвать сумел. Глубоко внутри меня между замершим от напряжения животом и уставившимся на него позвоночником скатился и упал в трусы теплый ручей придуманного разумом наркотического восторга.
Потом меня стошнило, пришлось пить раствор марганцовки, и грохочущие волны унитазного слива смыли в канализацию родного города мою принадлежность к западной культуре и восторженную любовь к Виталику.
Второе пришествие наркоты случилось в моей жизни уже после института.
Нет, нельзя казать, что студенческие годы прошли всухую. Время от времени, невесть откуда, ну, а если быть точной, то из Николаева. На классическую пьянку студенческой общаги поступал братский подгон в виде косяка пахучей южной марихуаны.
Пьяные, красномордые, натанцевавшиеся на подвальной дискотеке, мы кидали по кругу бесконечную, ароматную папиросу и начинали ржать. Мы ржали так, что, в конце концов, к нам вламывался комендант общежития и самолично «добивал» тлеющую «пятку» николаевского косяка. Потом нас пробивало на жратву. Мы врывались в комнаты мирно спящих деревенских сокурсников, и на правах союза пролетариата и будущей интеллигенции, изымали у них банки с консервированным салом и чесночными колбасами.
Как нас тогда не разорвало от смеха, смальца и вида раскуркуленых однокурсников, я до сих пор не понимаю. Н-дааа, назвать николаевскую траву смешной, может только тот, кто не учился в университетах девяностых. Но! Хоть Николаев, без сомнения, город знатный! Тем не менее, никакого отношения к моему наркотическому опыту он не имеет. Хороший аппетит, безудержный смех и бог знает откуда взявшиеся познания о Канте, Гегеле и скорости света, лично я, к наркотикам не отношу.
Повторяю. Второе пришествие наркоты случилось со мной уже после института.
Ритмично шагающая, синхронно изгибающаяся, улыбчиво замирающая и взлетающая к зеркальному потолку толпа столичной дискотеки. Она показалась мне сборищем доведенных до пароксизма довольства умалишенных. Я испугано прижалась к стене и принялась рассматривать их безоблачно счастливые лица. И чем дольше я их рассматривала, чем дольше убеждала себя , что я не такая и мне этого не надо. Тем больше мне хотелось попробовать экстази.
Пламенем игривой свечечки замельтешили внутри меня воспоминания о пережитом когда-то удовольствии. Казалось, что навсегда позабытое тепло растеклось по телу и снова повлекло к приключениям. Улыбчивый бармен дружелюбно пожал мне руку, и в моей ладони осталась розовая таблеточка с изображением плейбоевского кролика. Я запила таблетку чаем и ушла танцевать. Если быть краткой, то вечер мой закончился на том же месте, где и начался, то есть, под огромной дискотечной колонкой. Правда, после пятого стакана чая, когда мои почки наконец-то вспомнили о своем предназначении, я, кивая всем присутствующим, промаршировала в туалет.
В полумраке туалетной комнаты моему взору представилось множество прелестных улыбчивых дам . Роскошные представительницы рейв-культуры безотрывно пялились в огромное черненое зеркало, и губы их распускались пурпурными розами а ногти блестели кладбищенской серебрянкой. Тела прелестниц дрожали, а кожа пахла пудрой и лесбиянками. В туалете я задержалась и когда в чил-аутном зазеркалье внезапно обнаружила себя, то поняла, что прекрасней увиденной там девушки в этом мире не существует . В тот же момент я вернула свое неимоверно подвижное тело к бьющему басами сабу.
От колонки я оторвалась только тогда, когда субтильный ди-джей перестал улыбаться и вырубил звук.
Вместе с ним я и ушла с дискотеки. Серый городской рассвет прекрасным не показался, и мы ринулись в метро. Около часа мы пританцовывали, повиснув на поручнях полупустого мерцающего никелем вагона, и я все пыталась скомпоновать лязгающие звуки закрывающихся дверей в гармонию кислотного хауза.
На вторяках дружелюбия я потащила паренька к себе домой. Но, едва мы переступили порог съемного жилища, как словесный поток внезапно иссяк и оглушенные утренней тишиной мы рухнули на узкий неустойчивый диван. Наши руки и ноги разметались как окаменевшие абрисы звезды Давида. Мы спали так крепко, как спят после спортивных состязаний дети. Мы дрыхли настолько безмятежно и дружно, что судорожные вздрагивания пяток и коленей не могли разбудить уснувших в одной постели единомышленников рейв-движения .
Не каждый профессионал выдержит семичасовой танцевальный марафон, не говоря уже, о подобной мне офисной мыши.
Мы проспали весь день. Очнулась я от ленивых попыток приобщить меня к сексу. Не открывая глаз, я попыталась отыскать в себе либидо, и поняла, что даже Том и Джерри вряд ли его обнаружат. Я лягнула Артема коленкой, вскочила и немедленно выперла парня из квартиры.
- Генри Миллер. Тропик рака,- сказала я ему на прощанье и поняла, что праздник закончился.
Ночью я сидела на своей унылой кухне и думала, что амфетамин и рейв-культура вещи, конечно , неплохие. Только вот ничего общего с моими давнишними, полудетскими воспоминаниями они не имеют. Танцевально- радостный экстаз даже косвенно не разбудил во мне ту теплую волну юношеского наслаждения, которую я надеялась реанимировать .
И я побежала жить дальше. Понеслась. Перепрыгивая через препятствия и замирая в моменты счастливых совпадений. Иногда случай подсовывал мне свидания с удовольствиями. Я от них не отказывалась. Все боялась упустить , не успеть, не заметить, не испытать. Я курила гашиш в Кассабланке, дрожала в айсовом экстазе на берлинской дискотеке и нюхала кокаин с американским капелланом.
- Бог милостив, - сказал мне длинноволосый, похожий на рокера священнослужитель.
Но, сейчас не об этом. История с кокаином достойна отдельного повествования. Скажу только, что подобной кристаллизации мысли никогда больше со мной не случалось. После продуктивной беседы с кокаином и святым отцом, я составила план своего личностного роста на полгода вперед и приобщила к нему дедлайны и медиаграфики. Кокаиновая производительность - великолепна! Но…, Но мое взбрыкнувшее в процессе общения с коксом подсознание сатисфакции снова не получило.
------------------------------------------------
- Марку будешь?! - перекрикивая музыку, спросил Дизель.
Немытые дреды музыканта коснулись моего лица. Вонь прокуренных волос, запах пота, мочи и доброжелательный оскал гнилых зубов. Я улыбнулась.
- Буду, - радостно кивнула я головой. – Только… я не одна.
Дизель вложил мне в ладонь кусочек бумаги.
- Лучше на двоих, -честно предупредил он и растворился в толпе.
В новом модном заведении гремел рейв. На огромном подиуме плясали чернокожие пи- джеи. Мускулистые парни ритмично переступали с ноги на ногу и протягивали навстречу визжащей публике рельефно очерченные руки. Напичканные экстази гости не отрывали взглядов от блестящих потных тел танцоров и старательно повторяли их движения.
Я отыскала в толпе приятелей, мы уселись за дальний стол, разделили марку на четыре крошечных прямоугольника и синхронно положили бумажки под язык. Кроме того, что марку нужно класть под язык никто из нас ничего об ЛСД не знал. Господи, если бы я тогда прислушалась к странной фразе Дизеля! Если бы я поняла, что значит его загадочное «Лучше на двоих». Возможно, что тогда , в тот вечер, хоть кто-нибудь из нас остался бы при своем уме и даже при памяти. Возможно всё. Но…
Но! Мы же не какие-то там жмоты! Не скряги, не конченные, способные удавить человека за дозу, наркоманы. Мы – продвинутые, модные, контр-культурные туссовщики. Мы эту дрянь поделили честно и сожрали поровну.
Я молчала. Затаилась в своем темном углу и ждала прихода. Каким он будет, и чего я жду я не знала. Реакций организма не следовало . Голова не кружилась, зубы не сводило и слизистая не немела. Я расслабилась и стала надеяться, что Дизель подсунул фуфло и, что все обойдется.
И тут! Яростно завизжал реверсивный диск, танц-пол замер, застыл в преддверии новой танцевальной вспышки. Ди-джей мастерски тянул и тянул паузу. Напряжение зала дошло до предела, с окраин танц-пола послышался возмущенный гул. Он нарастал, нарастал, стал частью мелодии и тут…. Тут Он врубил звук. Не таясь, не жадничая. По полной, по максимуму, до предела, до судорог! Ди-джей врубил новый бит!
Толпа взревела, забились в танце. Лучи прожекторов запрыгали. Мое серце судорожно забилось, попыталось попасть в такт. Взгляд мой замельтешил, запрыгал с предмета на предмет и ни за что не зацепился. Я часто вертела головой и искала точку концентрации внимания . Однообразно танцующие люди не вызывали интереса, мои расширенные зрачки не могли остановиться и продолжали искать объект поклонения . И внезапно я все поняла, я замерла и посмотрела вверх. Там я увидела чудо. Волшебство! Очевидное для меня и не замечаемое никем иным чудо.
Потолок в танцевальном зале исчез. Крыши тоже не было. Из черной дыры, прямо на головы танцующих падал белый мерцающий снег, мириады крохотных снежинок. Музыка ушла. Безмолвно и равномерно снег падал и покрывал головы и плечи танцующих, иногда он вихрился метелью, сверкал узорами и лохматил их волосы.
Я встала в центре танц-пола, замерла и принялась ловить пальцами снежинки. Я боялась повредить их невесомые крылья, осторожно подносила к глазам и восторженно рассматривала совершенные узорчатые грани.
Они были прекрасны, эти холодные, геометрически идеальные, серебряные игрушки неба. В теплых ладонях они быстро таяли, и я застыла, подняла лицо вверх, смежила ресницы и ловила, искала кожей холодные касания снежинок. Я не шевелилась.
Метель нарастала, кружила и сыпала морозными звездами. Иногда, мне хотелось увидеть цвет вьюги, я чуть приподымала ресницы, старалась не моргать, и за одну секунду перед глазами проносился спектр от ослепительно белого до темно-фиолетового цвета. В общем потоке снега сверкали четкие снежинки, они искрились голубым, васильковым, розовым. Неподвижные ресницы отяжелели от холодного застывшего наста, из уголков глаз заструились крупные слезы.
Наша дружная компания разбрелась по разным концам зала. Галлюцинации у всех оказались разными, только страх был общим. Никто из нас не знал, как долго продлится эта эйфория, когда закончится и закончится ли она вообще. Каким-то чудом мы встретились, сплотились и вышли на улицу. О том чтобы сесть за руль не могло быть и речи. Чувство времени превратилось в вечность, восприятие цвета мелькало безумным калейдоскопов оттенков, пространство потеряло границы. Мы ехали в такси. Я безотрывно смотрела в лицо водителя и, когда он моргал, и его нижнее веко соприкасалось с верхним время останавливалось. Мне казалось, что глаза его захлопнулись как створки ракушечной шкатулки и, что наш таксист спит.
Моментами разум к нам возвращался, мы приняли решение закрыться в квартире у приятеля, пить много жидкости и изгонять из себя наркотик. Как мы вообще нашли эту квартиру, и кто из нас вспомнил адрес до сих пор неизвестно.
В квартире началось самое жуткое. Мы расселись по углам квадратной комнаты и замолчали. Временами кто-то из нас вскакивал и убегал в ванную. Вдруг, один из парней упал на колени, и принялся молиться. Нательный крест выскользнул из ворота разноцветной рубахи и бил его по воспаленным бормочущим молитвы губам.
Второй пытался избавиться от кайфа посредством спорта. Он приседал, отжимался, смывал с лица наваждение и процесс этот был бесконечен.
Я забилась в угол большого кресла и не могла оторвать взгляда от гулко вздыхающих, непрестанно меняющих цвет обоев. В течение секунды спектр цвета менялся от красного до зеленого, от голубого до синего и уносился в окно фиолетовым смерчем. В какой-то момент мне удалось распластать судорожно сжатый кулак, и я посмотрела на ладонь. Кожи на ней не было. Тысячи кровеносных сосудов деловито сновали и несли куда-то бледную кровь, и я поняла, что никакого отношения ко мне она не имеет.
Четыре человека находились в одном, маленьком, замкнутом пространстве. И каждый из них существовал в своем иллюзорном мире. И никто из нас не мог гарантировать, что его глаза видят реальную картину мира.
Иногда мы пытались кому-то позвонить, позвать на помощь. Но наши мобильные телефоны бесследно исчезли, и когда я начинала вращать диск стилизованного под ретро домашнего телефона, то после нескольких набранных цифр забывала последующие.
Олег потребовал икону. Сашины мышцы дрожали от бесконечных упражнений, Машку стошнило и вырвало. Она стала нашей единственной надеждой на возвращение к нормальной жизни.
Цветовые галлюцинации закончились. Я боялась увидеть их снова, но и закрыть глаза не решалась. Я сконцентрировала внимание на геометрическом рисунке обоев. Ромб на стене ожил, сначала он вытянулся вверх , затем распластался вширь и черная точка внутри него зашевелилась. Она завихрилась и принялась увеличиваться в размерах. Точка становилась все четче, объемнее, Приобрела очертания, затем абрис наполнился формой, и, внезапно, в стремительно увеличивающейся картине я узнала своего давнего приятеля. Огромный черно-белый кот выкатился из распятого на стене ромба. Он заметался по комнате, запрыгал от стены к стене, взлетел к потолку и рухнул вниз прямо мне на колени. Мягкими лапами кот охватил мою шею, а огромные рыжие глаза уставились в меня, глазами давно умершего от передоза Виталика. Сердце внутри Тома клокотало, ритм сердцебиения нарастал, он прижался ко мне всем своим мышцастым телом, оглянулся назад и вдруг, дико, отчаянно завижжал: «Джерррри!!! Джерри! Джерри из хиииА!!!»

Сознание мне вернул случайно заглянувший в квартиру брат приятеля. Он отхлестал меня по щекам, напихал в рот пахнущих старостью кусков сахара, выволок в ванную и окатил ледяной водой.

Через неделю после случившегося я сделала татуировку. В месте, где заканчиваются трусы и начинается позвоночник мастер наколол мне маленькую фигурку кота. Если смотреть на меня сзади, то вы увидите, что кот от вас отвернулся, его черно-белая попа грузно уселась на мой крестец, а глаза прижались к позвоночнику и смотрят вовнутрь меня.
С тех самых пор я не перестала любить приключения, не отреклась от пороков, и не воспылала добротелью. Я по-прежнему ценю свой жизненный опыт и не вижу разницы между пороком и отречением.
Я полагаю, что подсознание уничтожить невозможно, равно, как и нельзя убить память. Просто, у меня так сложилось, что, как только внутри меня начинает разгораться теплое, подлое пламя моей юношеской свечечки. Я втягиваю в себя живот, прижимаюсь позвоночником к стене и говорю зрящему в меня, Тому: «Не волнуйся дружище, не переживай, я все помню. Я, конечно, помню» .
- Джерри! Джерри из хиа.