Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Было дело:: - Владимирский централВладимирский централАвтор: Денис Дыбин Владимир вышел на лестницу, чтобы покурить. Закрыв дверь, с облегчением выдохнул. Пьяные крики гостей не просто раздражали, они будили в нем тяжелую звериную ярость… до одури хотелось зарычать, гаркнуть, затопать ногами, надавать оплеух, спустить с лестницы, заклеймить проклятием и забыть.Счастье – это когда делаешь то, что хочешь. Владимир не мог исполнить заветное желание даже в день своего рождения. Печальные факты бытия тревожили Владимира с того момента, как он начал осознавать себя личностью. Один из этих фактов заключался в том, что свою природу нужно ежедневно обуздывать, иначе скоро окажешься на обочине жизни, где никакой свободы нет вообще. Темпераментный и стихийный, изысканный и утонченный, желающий подчас того, от чего «нормальные» люди отшатнулись бы, как от проказы, Владимир научился прятать свою сущность под личиной скромного египтолога, тихони-интроверта и книжника – почти как педофил Гумберт из набоковского романа. Книги он любил с детства, любил какой-то сложной любовью, смешанной с изрядной долей отвращения – так сердобольные женщины любят бездомных лишайных котят, подыхающих на помойке. Одни книги подыхали в самом начале - расползались в руках, как гниющая плоть, распространяя смрад мертвых слов. Другие держались чуть дольше, но и на их страницах медленно, но верно проступали трупные пятна, которые не могли скрыть ни изящный слог автора, ни его глубокие мысли о том, что мы тут делаем и что нас всех ждет. И крайне редко в руки Владимира попадалась книга, способная дышать и не являть признаков разложения до последней страницы, правда, и она потом умирала, задыхаясь под бременем собственной жизнеспособности… В шахте лифта загремела расшатанная вконец кабина, и лампочка на потолке замигала, как в фильме ужасов, бросая грязные желтые отблески на «творчество» малолетних ублюдков, которые только по недоразумению считаются детьми. Владимир выдохнул горький дым, закрыл глаза и прижался спиной к стене. «Мне тридцать шесть… - думал он. – Ни жены, ни нормальной работы, ни приличной квартиры… а что у меня есть? И кто у меня есть? Парочка олигофренов-коллег, с которыми я вынужден почему-то дружить? Стареющая дурочка Изольда, готовая трахаться день и ночь, лишь бы не думать, что в сущности никому не нужна? Ежедневное прозябание в тусклом абсурдном мирке истфака, где каждый день похож на кафкианское сновидение? А что впереди? Такая же беспросветная одинокая жизнь, слегка окрашенная кроваво-красными оттенками декадентских фантазий, что никогда не станут осязаемой плотной реальностью…» Створки лифта скрипнули, открываясь, и Владимир вздрогнул, возвращаясь в реальность. Из лифта вышла, стряхивая с красного зонтика влагу, невысокая девушка с короткими темными волосами и тонкой фигурой, затянутой в тугой малиновый плащ. От незнакомки ощутимо пахло свежестью, весенним дождем. Мельком взглянув на Владимира, она широко зевнула, прикрыв рот с ярко-красными губами узенькой смуглой ладонью, отразила отблески лампочки темными глазами с восточным разрезом и решительно позвонила в дверь напротив лифта, за которой обитала учительница младших классов Вероника Сергеевна, пустая никчемная женщина, похожая на транссексуала. Дверь приоткрылась, яркая незнакомка исчезла, и Владимир зажег еще одну сигарету. Цепенея от предчувствия, глубоко затянулся. В голове зазвенело, душа распахнулась, как бездна. Казалось, еще немного, и произойдет что-то странное, страшное и прекрасное, как эротический кошмар гениального живописца. И потому, когда дверь медленно, даже торжественно, распахнулась, и девушка в малиновом плаще подошла к Владимиру, глядя ему в глаза антрацитовыми зрачками суккуба, он ничуть не удивился, а только собрался весь, будто спринтер в ожидании выстрела. - Извините, что обращаюсь, - произнесла незнакомка мурлыкающим контральто, - но вы единственный, кто может мне помочь… - Рад служить. Она улыбнулась, смущенно опустив ресницы, и резкие черты ее ассирийского лица смягчились, высветив что-то до сладкой жути знакомое. - Дело в том, что я убила вашу соседку, и теперь не знаю, куда спрятать труп. Быть может, его расчленить? Как вы думаете? Почти минуту Владимир напряженно думал. Он слишком хорошо понимал, как много зависит от его ответа и не мог позволить себе сплоховать. - А зачем прятать? – спросил он наконец, когда убедился, что ничего остроумнее не придумает. - Ну не знаю… – девушка пожала плечами. - В фильмах злодеи всегда так делают… а впрочем, вы правы… пусть себе лежит, - она обернулась, и Владимир только теперь заметил, что в прихожей, широко раскинув руки и ноги, лежит Вероника Сергеевна, а из ее плоской грудной клетки, едва прикрытой велюровым халатом, торчит длинный кухонный нож с черной рукояткой. – Бедняжка… она совсем не ожидала, что я так сделаю. Владимир не мог оторвать взгляда от трупа учительницы. В этой картине было что-то магическое и в то же время естественное, будто по другому судьба Вероники Сергеевны закончиться не могла. - Меня зовут Владимир, - проговорил он сдавленным голосом. Дверь его квартиры раскрылась, и на лестничную площадку вышла, покачиваясь и близоруко прищурив выпуклые еврейские глаза, замдекана Изольда с размазанной по лицу губной помадой. - Володя, ты бессовестный человек… бросил меня одну… с этими дураками… а они меня лапают… - она прислонилась к стене и бессмысленно улыбнулась. – Скоты. Девушка забрала у Владимира сигарету, выдохнула столбик дыма в лицо Изольды. Приоткрыв глаза, Изольда уставилась на нее мутным взглядом, нахмурила неровно выщипанные брови, оттопырила губу. - Угостите даму сигареткой… Громко икнув, она едва не упала. Девушка расхохоталась, открыла дверь, затолкала Изольду обратно в квартиру и грациозно развернулась. - Ксения, очень приятно. Но ты называй меня Нефертити… Владимиру очень понравилось, как естественно она перешла на ты, и он даже улыбнулся несвойственной ему веселой улыбкой, чтобы показать, как много для него это значит. - А ты меня Эхнатоном, - предложил он в шутку, но девушка, видимо, не поняла юмора и с невозмутимым видом кивнула. - Ты ведь ненавидишь их, верно? – она ткнула сигаретой в дверь, за которой надрывались в три голоса гости. Медленно, взвешивая каждое слово, Владимир произнес: - Это не ненависть. Это глубочайшее, основанное на многолетнем анализе, отвращение. Меня тошнит от всего, что они говорят и делают. Тупые животные, которые могут только жрать, размножаться и дрожать от страха. И при всем при этом они учат меня, как жить, как мне чувствовать, дышать… рядом с ними я задыхаюсь, я как в тюрьме… - Я поняла, - перебила девушка, положила ему на плечо горячую ладонь и посмотрела в глаза. – Ты хочешь их убить. - Это правда, - вынужден был признать Владимир. - Так давай, Эхнатон, - она сверкнула жемчужными зубками. – Действуй. Или тебе помочь? Владимир нахмурился, спрятал взгляд. - Боишься? Ничего… это нормально. В начале все боятся, - Ксения мечтательно закатила глаза. - Я тоже боялась. А потом убила подонка, который меня изнасиловал. И мне стало легче… гораздо легче. Я освободилась. Вышла из внутренней тюрьмы. - За что ты убила учительницу? - Эта сука гнобила меня, когда я была нежна и открыта миру, как распустившийся цветок… Я созвонилась и напросилась в гости. Вот и навестила… Владимир глядел на девушку с искренним восхищением. - Я тебе открою маленький секрет, Эхнатон. В этом конченом мире делать можно все, что захочешь. Главное, чтобы об этом никто не узнал. А все эти сухие моральные построения и высосанные из пальца теории о долге и совести, все эти громоздкие искусственные конструкции, чуждые нашим истинным сущностям, можешь смело спустить в свой внутренний унитаз. Их придумали трусы, не способные переступить через свои страхи, придумали, чтобы обезопасить себя от таких, как мы. Они овцы, Эхнатон. А мы с тобой – волки. Каждое ее слово падало на сердце Владимира каплей расплавленного воска. Содрогаясь от болезненной сладости, он тихо спросил: - Откуда ты такая взялась? - Оттуда, - она ткнула пальчиком вниз. Владимир посмотрел на ее черные полусапожки, сглотнул слюну. - Ты серьезно? - Разумеется, нет, - Ксения засмеялась. – Все гораздо проще. Ты вышел покурить, я пришла, чтобы убить учительницу… и с первого взгляда поняла, что ты не овца. - Это видно? - Конечно, - на дне ее глаз проскользнуло манящей тенью нежное обещание. – Раньше я часто ошибалась… на деле волки оказывались овцами. Овцами в волчьей шкуре, - она горько усмехнулась. – Настоящие волки – большая редкость… - Нефертити… - он наклонился к ней. – Знаешь, а ты и в самом деле похожа… - Так звал меня мой брат, - она отстранилась. - Его убили. - Ты отомстила за него? - Разумеется. Девушка вошла в квартиру учительницы, вернулась с окровавленным ножом и захлопнула дверь. - Я ведь не ошиблась в тебе? - Черт бы меня побрал, нет! - Тогда возьми… - она отдала ему нож. – Я войду следом. В глазах у него неожиданно потемнело, сердце налилось тяжестью. «Что ты собираешься делать? Ты сошел с ума… – зашептал в голове Владимира испуганный голос. - Ты знаешь эту девчонку десять минут… опомнись!» - Ты хочешь сидеть в своей внутренней тюрьме пожизненно? Как все эти животные? – спокойный голос Ксении омывал душу, как прибой омывает грязный илистый берег. – В тебе заговорил твой страх, твой охранник, твой внутренний вертухай. Убей его. Освободись. Ради себя, ради свободы… ради меня. Владимир нашел внутри себя какой-то тяжелый продолговатый предмет и со всей мысленной силой обрушил его на источник шепота. Послышался крысиный пронзительный писк, и все смолкло. Он посмотрел на нож в своей руке. В темных разводах на лезвии как будто скрывался сложный психоделический узор, исполненный тайного смысла. Владимир открыл дверь, миновал прихожую и медленно вошел в комнату. Возле заставленного бутылками и тарелками стеклянного столика сидел толстый Вадим и качал бритой обезьяньей головой в такт музыке, источником которой служил мобильный телефон в руке Николая. - Владимирский централ, ветер северный… этапом из Твери, зла немерено… лежит на сердце тяжкий груз… Николай сидел на полу, вцепившись пальцами свободной руки в лохматые волосы и подвывал, как собака. Возле окна кружилась в карикатурном танце Изольда. Тонкие птичьи пальцы с зелеными ноготками крутили выкрашенные в рыжий цвет кудрявые локоны. «Сценка, достойная кисти Босха… ученые… историки… культурные люди с высшим образованием…» - мысли проносились в голове Владимира стремительными рывками. А потом воздух сгустился, время замедлилось сердце как будто остановилось. Он сжал покрепче влажную рукоять ножа, шагнул вперед и полоснул лезвием по складчатой свиной шее заведующего кафедрой, тайного алкоголика и развратника, получившего теплое местечко благодаря папочке. На тарелки с размякшей снедью брызнула веером вишневая кровь. В тот же миг Изольда пронзительно завизжала. Николай тупо посмотрел на Владимира, несколько раз моргнул совиными глазами, выронил телефон, попытался встать, но не успел – нож вонзился ему в грудь, и доцент, кандидат наук, не знающий на деле элементарных фактов истории, задергался на ковре в тяжелой агонии, напоминающей религиозный экстаз пятидесятника. - Позволь мне, - Ксения выхватила нежными пальцами из руки Владимира нож и медленно направилась к Изольде. Походка ее была легка, как походка богини, что идет по лунному свету к звездам. Изольда смотрела на нее ясными и совершенно трезвыми глазами, и на ее одутловатом лице проступал темными красками первобытный звериный ужас, превращающий ее из глупой шлюхи, какой она являлась по жизни, в мутный проектор потусторонней сюрреалистической красоты… Когда замдекана упала, с треском ударившись затылком о подоконник, Ксения расстегнула плащ, сняла через голову шерстяной свитер, под которым не было ничего, кроме свежей девичьей нежности, приспустила короткую юбку, обнажая полупрозрачные трусики, и замерла на месте, безжалостная, с таким женственным беззащитным видом, что у Владимира защемило сердце, а к горлу подступила сладостная волна ужаса перед великолепной непостижимостью предельно обнаженного бытия… А после была вечность, долгая вечность, исполненная обжигающих прикосновений, змеиных переплетений, головокружительных падений на самое дно, где можно все, где нет никаких запретов, где светит мрачное лохматое солнце, и среди вздыбленных древесных корней, разрывая туман стремительными прыжками, рыскают в поисках добычи пауки-людоеды, а на деревьях сидят пернатые девушки с глазами, как аметисты, и поют чистыми голосами прекрасные песни о смерти… Владимир закурил, выпустил к потолку столбик ароматного дыма и хрипло спросил: - Ты любишь литературу, Нефертити? - Да, мой хороший… очень люблю. Но книги умирают в моих руках, и я не успеваю их прочесть. Владимир ничуть не удивился такому совпадению, и когда выяснилось, что в их руках не умирают до последней страницы одни и те же книги, поцеловал Нефертити в искусанные кроваво-красные губы. - Мы с тобой одной крови, моя царица… - Кстати… куда мы спрячем трупы? - Расчленим. Как злодеи в кино. - Надо же. Какой ты умный, - она фыркнула от смеха. - Ты меня проверяла, да? – он невольно улыбнулся в ответ. – Когда спросила, что делать с трупом? - Женщина не может не проверять, мой милый Эхнатон… это в нашей природе… извини. Владимир счастливо рассмеялся, и ее непостижимая и бесконечно родная душа распахнулась перед ним, как бездна, как звездная пропасть неба… Створки лифта скрипнули, открываясь, и Владимир вздрогнул, возвращаясь в реальность. Из лифта вышел худой долговязый мужчина с бритой головой и ястребиным носом. Бледное лицо, щетина, на пальцах выбиты фиолетовые перстни, на шее – женский профиль, похожий на бюст Нефертити, в зубах окурок беломорины, распространяющий приторный аромат. Мрачно поглядев на Владимира расширенными зрачками, мужчина выплюнул окурок и хрипло спросил: - Закурить есть, братан? - Нету, - ответил Владимир, глядя в сторону. - А если поискать? - Нету, говорю… - А ты нарисуй, - спокойно предложил мужчина и опустил руку в карман кожаной куртки. – Давай, лошара. Я жду. В глазах потемнело, сердце налилось тяжестью, и неожиданно для себя самого он внятно и раздельно проговорил: - А не пошел бы ты на хуй, козел? - Что-о-о? – пристальные волчьи зрачки еще больше расширились. – Ты кого козлом назвал, сука?! Неуловимое для глаз движение, и в живот вонзилась раскаленной иглой чудовищная и нестерпимо реальная боль. Владимир хотел закричать, но вместо этого прижал к животу скрюченные пальцы… медленно сполз по стене. Мужчина вытер о его свитер нож. - Владимирский централ, ветер северный… - услышал сквозь грохот пульса Владимир, – когда я банковал, жизнь разменяна… но не "очко" обычно губит, а к одиннадцати туз... - Да? – мужчина прижал к остроконечному уху телефон. – Тут я уже, тут… этажом ошибся, блядь. А тут педрила какой-то борзый, прикинь… пришлось приласкать. Не кипешуй… сейчас буду. Мужчина сплюнул на пол, шустро, как насекомое, поднялся по лестнице и исчез. Открылась дверь, вышла, покачиваясь, Изольда, пронзительно завизжала. Краем затухающего сознания Владимир успел подумать, как все это гадко и глупо, бессмысленно и пошло… а потом сверху обрушилась темнота, в которой не было, да и не могло быть, никакой запредельной и непостижимой сюрреалистической красоты. Теги:
1 Комментарии
#0 11:53 14-06-2017дважды Гумберт
про миня есть - минус. Нефертити тут тоже была. давно дайте синопсис, люди добрые... чо он тут трёт такого блатного, незашквареного, что централ поминать осмелился? Синопсис: хуйня. Замыслив сюжет сей вещи - вы явили лик изверга, автор. Став автором этой вещи, - вы совершили акт милосердия. Не от этой ли внутренней противоречивости умирали книги в руках лирического героя? Неплохо, кстати. Но молодежно. радикально и умозрительно. Еше свежачок Когда молод в карманах не густо.
Укрывались в полночных трамваях, Целовались в подъездах без домофонов Выродки нищенской стаи. Обвивали друг друга телами, Дожидались цветенья сирени. Отоварка просрочкой в тушке продмага.... Однажды бухгалтер городской фирмы Курнык поссорился с Черным Магом Марменом. Мармен был очень сильным и опытным.
И вот Черный Маг Мармен проклял Курныка. Он лелеял проклятье в глубине своего сердца целый месяц, взращивал его как Черное Дитя – одновременно заботливо и беспощадно.... Поэт, за сонет принимаясь во вторник,
Был голоден словно чилийский поморник. Хотелось поэту миньетов и threesome, Но, был наш поэт неимущим и лысым. Он тихо вздохнул, посчитав серебро, И в жопу задумчиво сунул перо, Решив, что пока никому не присунет, Не станет он время расходовать всуе, И, задний проход наполняя до боли, Пердел, как вулкан сицилийский Стромболи.... Как же хуй мой радовал девах!
Был он юрким, стойким, не брезгливым, Пену он взбивал на влажных швах, Пока девки ёрзали визгливо, Он любил им в ротики залезть, И в очко забраться, где позволят, На призывы отвечая, - есть! А порой и вычурным «яволем»!... Серега появился в нашем классе во второй четветри последнего года начальной школы. Был паренёк рыж, конопат и носил зеленые семейные трусы в мелких красных цветках. Почему-то больше всего вспоминаются эти трусы и Серый у доски со спущенным штанами, когда его порет метровой линейкой по жопе классная....
|