Чивель

Автор: Память, память. Цепкая, злая штука. Иной раз прихватит намертво, вскинет заильем со дна давнее, казалось отжившее. Точно силоса шмат вилами взденешь в хлеву, и прянет духом прелым, настырным.

Дожди зарядили, как часто бывает по лету, без прогнозов, неожиданно. Ещё вчера вечером Андрейка успел мимоходом выхватить по финскому радио «sateinen», а наутро уже свинцовая хмарь едва ли не цепляла просевший излучиной со временем конёк «летки».

Там, на летней кухне, под мерный шорох крупных частых капель по крыше и растеплил начавшую уже сыпать давней побелкой печь. Сперва чуть дымнуло с неплотно примыкающей чугунной дверцы, но тяга быстро взяла своё с берестяной растопки, загудела добрым теплом кирпичная труба, выпущенная под скат крыши.

Намедни провернуло шпонку крыльчатки на «Вихре». Ладно был неподалёку, снимал сети через пролив. Чуть было прошёл обратно, уже трещат цилиндры за спиной. Так и есть. Вода не идёт. На гребях вернулся, сдёрнул «Вихря» с моторки. Сама помпа на редукторе, потому сперва сам движок с поддоном снять, после дейдвуд. Шпонка в крыльчатке малая, не как на винте. Гвоздь рубанул кусачками, в тисках обточил напильником и готово. Шпонку на вал, крыльчатку надел аккуратно и крышку помпы на трёх болтах сверху.

Как раз последний, третий из болтов и не встал. Со временем сточилась резьба. Да ладно бы самого болта. Нутряная, в самом редукторе. А на двух из трёх креплений помпе не устоять. Ин редуктор и лежал на столе, в летке, принесённый с берега, от сарайки, где хранились на вешалах сети.

У природы нет плохой погоды. Вот и сидел сегодня Андрейка на летней кухне, накидав полную топку пахучего смоляка. Прикидывал на пару с проливнем, как приладить обратно помпу. «Вихрь» ещё дедовский, двадцатый, с чугунным литым редуктором.

«Вот оно, если через кромку горизонтальной направляющей просверлить насквозь отверстие, и выпустить вниз болт длинный. Да где его взять потом?» - Андрейка накинул плащ с капюшоном и, толкнув шаркнувшую об порог дверь, пошёл за советом.

Вдоль по чётной стороне улицы, аккурат через два дома, на самом повороте гараж дяди Вити Чивеля. Там у него, сколько себя помнил Андрейка с самого детства, бережно хранился древнейших годов выпуска «ИЖ-56» с коляской, а заодно и мастерская. Дядя Витя мужик безотказный на помощь, коль стребуется.

- Такой длины болта ты не сыщешь. Ты её, помпу, Андрейка, на гвоздь посади. Стопятидесятку возьмёшь, гвоздь. Он шляпкой как раз в проушину встанет сверху. Вот тебе лерка. Резьбу нарежешь на ём, а снизу прижми. Так, чтоб гайки три-четыре сподряд накрутить. И никуда он не денется. Сверло-то есть редуктор дырявить?
- Не-а, Дядь Вить.
- На вот, возьми.

Так и вышло. Крышка помпы встала на самопальное крепление как влитая. Дождило плотно с утра и до вечера ещё дня два, после разъяснилось. Небо враз высокое, бесконечно синее до боли в глазах. Озеро зеркалом бликует на солнце в полном штиле. Красота. Мотор загодя был собран на летке. Всего трудов и было, что провозиться напоследок – попасть штоком реверса в дейдвудную трубу, держа за поддон двигатель на весу.

Через задний двор оттащил обратно Андрейка «Вихря» на берег, к сеточному сараю. Укрепил на корме моторки, выгреб в залив, спробовал. Прокачал карбюратор податливой грушей, так чтоб выпрыгнул алюминиевый поплавок сверху, спрыснув кверху струйкой разведённого «семьдесят шестого», крутанул ручку газа на «полный». Три оборота «нуоры» на маховик. Взревел, точно оглашенный, мотор на холостых оборотах, выплюнул сине-сизыми клочьями дурманящий дым выхлопных - убрать плавно газ и руку вниз, за корму. Вот она, водица, бьёт отвесно с двигла. Уже и горячая, почти сразу. Работает помпа. Как новая работает. Пора до Шалми.

***

Шалми – островьё в пятнадцати километрах от посёлка. Это если по прямой, на моторке, через большое озеро. Туда с ночёвкой, на большую рыбу, в заповедные дедовы места. Сперва плавно останутся позади, по правую руку Мушташуарит – Чёрные острова. За ними длинной песчаной излучиной вытянулся Кеврилакши.

Намётанный глаз и добрая память нужны, чтобы пройти Кевриниеми – далеко вдающийся в озеро мыс, опасный долгой каменистой грядой, что тянется по-над самой водой. Есть перегубина посерёдке, меж малым островком на самой оконечине Кеври, но там только по большой воде.

Дальше распахнутся вдаль противоположные берега. Справа маячит Банная гора, по левую руку Карху, да Чёлки вглуби. Вот они, малые островки по пути. Цель посерёдке, выметив на горизонте дальнего берега лесистую проёмину. От каждого из островков опять же тянется под воду гряда. И идут точнёхонько друг другу на встречу, точно врата, что сторожат путь к островью.

Когда впереди, за носом моторки, вырастает лесистый Ниватшуари, можно принять чуть вправо. Вдоль берега испещрённого скалистыми изломами, полого уходящими в воду, выйдешь аккурат к Узкому проливу. Он откроется в последний момент, если знаешь куда править, открывая дорогу в заветное островьё. Перед самым проливом топляк. В тихую погоду маковкой чуть торчит над водой.

На полной гари мелькнут слева светлые кряжистые сосны на песчаном берегу. Там бивуак, стоянка. Финны-байдарочники проставили дровник срубом в широкий паз и бездверный балок. Кострище, ограждённое квадратом брёвен с сухостоя. На самом берегу, вдоль крутой углубины сложена каменка – ставили палаточную баньку.

Вот она, заповедная дедовская вотчина, раскинулась островами, да проливами. Левее Иванкин «ригач», почти на самом берегу, отсвечивает на солнце жестяной крышей. Его ставили уже когда не шакалил рыбнадзор, и избы не прятали по укромным местам.

Возле самой воды разной высоты вешала, накинуты стругаными лесинами к слепяще белым берёзовым стволам. Пологий подъём от берега, густо усыпанный ржой опавшей сосновой хвои. По правую руку срублена миниатюрная банька с полной деревянной утварью. В полпогибели вход. Когда-то была в ходу по осени, на нерестовье. После в ней сети коптили. Лицевая сторона ригача – «стена плача». Слева от входа, от завалинки по самое окошко сруб заложен плашмя опорожнёнными поллитрами.

Дальше, в острова. По левую руку неприметный песчаный приплесок с крутым взгорком. Там, если знать – «старый ригач». Основательные венцы, ушедшие со временем в землю. На одном из брёвен вырублена дата: 1964. Если взять вправо – там Марьялакши – богатые ягодой места. Черничник высокий, по колено, обсыпан густо тёмно-сизыми гроздьями.

Правее болотина, желтит сочной спелой морошкой. Левее забрать, через перешеек - там заброшенная Гарцевская изба. Выкосило временем дверной проём, застыла, пригорюнившись, с горбыля сработанная, приоткрытая наружь дверина.

Если пойти моторкой прямо – выйдешь на Каллио. Огромная серая скала в седой щетине ягеля одной стороной круто уходит под воду, другой обрывом спускается к узкой полосе берега. Здесь сеть «тридцатка» иль «сороковка» даст хорошего окуня, на кило и боле. А если подняться по скале наверх и метров тридцать пройти вглубь острова по едва приметной тропе – выйдешь на место, где стояла когда-то давно старая Алёкшина изба.

В сторону Кимовар пройти далее – там Тунтика ригач. Тоже из последних, далеко отсвечивает на солнце жестяной крышей. А супротив, на Ниватшуари, укрыта на перешейке двух, воткнувшихся в остров узких заливов, Алёкшина заимка. Но про ту ведать надобно, просто так не углядишь.

Оставь справа большой Туссели и выйдешь вдоль берега к избе дяди Валеры. Но так и пройдёшь мимо, коль не знать, где подчалить, в каком из заливов. Да и на берегу стоять будешь, хоть и рядом она, но скрыта в ельнике, не видать. Средь густого черничного куста вьётся вглубь чуть заметная тропа-натоптыш.

И вот уже светлит промеж стройных высоких стволовых сосен крепкий сруб с двускатной крышей. Кострище, ограждённое неподъёмными замшелыми валунами. На распорках укреплён стальной прут с разной длины крючьями. Так, чтоб удобно подвесить прокопчённый временем котелок с варевом над бездымным пламенем от загодя припасённого сушняка.

В нутрях ригача, несмотря на жаркий полдень, веет приятной прохладой. Дощатый пол, нары от стены до стены. Махрится седовласый мох в пазах сруба. Печь и не вздумай растеплять, коль не знаешь, куда под трубой подсунуть берестяной свёрток для первой тяги. Заволокёт по незнанке дымом враз избу, не пробздишься.

К вечеру запалить кострину, подвесить котелок с наваристой ушицей. В рдеющее алым печево угольев выложить разваленных финкой надвое вдоль хребтины беломясых лаптей-окуней. Крепко заваренный чай сдобрить пригоршней брусничного листа, как закипит, плюясь матерно шипящим паром из носика закопчённого дочерна чайника.

И всё вокруг давным-давно ведомые исстари заповедные места – где сетевать, где на яме с донкой встать. Цепко в памяти по берегам каждого из островов заветные приметины – в каком направлении проставить сеть, чтоб не уцепить кольцами за корягу. Остаются за кормой цепочкой уходящие под воду берестяные кручёные «кябрики».

Перед тем, как вздеты поверх готовой сети, специально проварены до тёмного цвета. Чтоб не пугали рыбу, да не светлили сеть для стороннего глаза у берега. Вдоль каменистых гряд частые «двадцатки». Чуть отступить от берега, иначе поутру будут гужевать на мелководье нырки и гагары, объедая набившуюся за ночь сребристобокую плотву да корби.

С мысов пойдут вглубь «редкие» сети большой ячеи, связанные за «шорани» парой. Дадут с утра стремительного сига, придонного соплистого налима. Дёрнет весомо сеть – знать судак идёт кверху, а то и вовсе удача – сверкнёт бочиной «красная» - «lohi». Отчаянно ссать, что успеет уйти.

Коротка июльская ночь, поднимается нереститься на мелководье большой окунь. Чуть отгрёб – закидывай удочку. На мели, не более полуметра. Минуты не пройдёт, как заиграет дугой упругое рябиновое удилище и хлопнется на дно моторки яростный пучеглазый крепыш в тёмную полоску, растопырив колючие горбатые плавники. Вторую уду нет смысла расправлять, с одной только успевай управляться, поклёвки одна за другой. И так до самой зорьки, пока не застелется рваной слоящейся позёмкой предрассветный мозглый туман. А в пять утра как отрежет.

В прогретой солнцем, цветущей мелочью чашелистья воде гуляет в хитросплетённых травяных зарослях вечно голодный крупный щупак, ощерившись длинной зубастой пастью. Отчерти дедовской вязки, с чёрной нити сетью низкий берег залива, тот, что потопчее. Да лучше подвязать сеть по краям за «шорани» к корневищу вывороченной прибрежной сосны или иную корягу.

Прошел промеж сетью и берегом, ботая вёслами, и вот уже дёргает «кябрики» на мелководье, стягивая под воду. Так и есть. Аккуратно на гребях подошёл, опутал бережно сетью в «мешок», не боясь смочить закатанные рукава, и вот уже переваливается тряскими руками натужно через борт первое крапчатое «шило» - щука под десять с лихуем весом.

Обратный путь идёт пригруженная моторка, разваливая надвое смолёными скулами гладь застывшего зеркала озера, да стелется позади затихающими бурунами винтовой кручёный след в хлопьях белой пузырчатой пены. Под средним сиденьем, что схватывает поверху борта, укрыты плащом одна к другой, полные рыбой кормилицы-сети. На три двуручные лыковые корзины будет точно, не меньше.

Крупнина поверху, достана из сетей загодя, чтоб не рвала ячею, пока ещё бьётся отчаянно, в преддверии своего усыпанного серебряной чешуёй рая. В носу лодки зеленит, причудливо переливаясь на солнце, изумрудной шеей красавец селезень, снятый поутру с гладкостволки в протоках. Благодать.

***

С утра, грохоча траками, прополз трелёвщик. По высветленной дожелта солнцем улице двумя свежевспаханными бороздами протянулись следы гусениц. Вдоль крайней прошагал Андрейка до поворота. Дядя Витя, привычно напевая под нос, возился в гараже, починяя в очередной раз захворавшего от времени астматично кашляющего «ижака».

- Дядь Вить, я рыбы принёс. – Андрейка свалил гружёную доверха двуручную корзину возле распахнутой настежь створки обитых жестью ворот и улыбнулся.

Дядя Витя залихватски сдвинул засаленный картуз на маковку блестящей лысины и пошёл ответно морщинами, щурясь на яркое солнце.

На гвозде с нарезанной резьбой и отходил мотор потом исправно лет десять ещё, не меньше. Уже когда и дяди Вити Чивеля не стало.

А памяти что будет? Ничего. Живёт в сердце, окаянная.