Добровольная карамелизация

Автор: Дикс За окною колышутся сосни..
Ветер в ивах брынчыть шо гусляр..
За тобою я поволочу-уся
Если ты в мне раздуеш пажар...

Наум с волнением положил дедушкину музыкальную ракушку обратно на полку. Почесав кудрявую репу, в который раз оглядел мрачную старую комнату. Второй день он томился в стенах прижизненного мавзолея бабы Умы, а точнее сказать - фамильного склепа. Вся окружающая обстановка буквально сквозила отчаянием: массивные напольные часы в корпусе жёлтого лака, расшитый настенный ковёр, где на фоне черного неба паслись тряпошные олени, колченогий стол и нерабочий телевизор - вечно покрытые белыми саванами. По стенам висели чёрно-белые фотографии давно умерших людей. За стеклянными дверцами могучих скрипучих шкафов пылился погребальный фарфор.

Казалось, что и вне этого дома жизнь остановилась, скукожилась и засохла. Седому хотелось лечь на пол и свернуться калачом, но рядом был шкаф, а в шкафу мыслящий советский пылесос Буран, и это не позволяло седому чувствовать себя защищённо. Приходилось стоять.

Наум знал со слов родителей, что телевизор нерабочий, но под давлением безысходности, решил убедиться в этом самостоятельно. Задрал пыльное кружавчатое похоронное покрывало, пощёлкал тугим тумблером переключения каналов, постучал ладошкой по лакированному боку телевизионного гроба.

Подумав, седой решился на крайние меры: поднатужился и со скрежетом отодвинул телевизор от стены, ободрав острыми чёрными ножками крашеный пол. Причина неработоспособности прибора обнаружилась сразу же - отсутствовал сетевой кабель. Как и розетки на стене.

Наум вздохнул и отправился бродить по комнатам, осторожно ступая на цветастые половики, дорожками выложенные по всем комнатам. Наступать вне дорожек было равносильно сознательному погружению в кипящую смолу, а смещение половика относительно его изначального положения хотя бы на миллиметр, каралось медленной, но неотвратимой смертью от рук бабы Умы.

- Наум! - послышался глухой хриплый голос с улицы. Седой не поверил своим ушам. Он подбежал к ближайшему окошку, отодвинул желтую занавеску. Между рам комками лежала грязная серая вата и архаичные ёлочные игрушки. А за мутным стеклом маячило одутловатое лицо жирного.
- Ого! - невольно воскликнул Наум, забыв что двойные рамы не пропускают звук. - А как ты там держишься?

Толстому на самом деле пришлось изрядно раскорячиться, чтобы заглянуть в треклятое окно храма смерти имени бабы Умы. Окно располагалось настолько высоко, чтобы в него вообще невозможно было заглянуть при росте меньше пяти метров. Но Ильеша заплатил бомжу пустой бутылкой и сейчас восседал на лоснящихся от запущенной себореи плечах косматого старика.

- Давай там быстрее - прохрипел бомж, покачиваясь. - Я тебе говорил, что от этого дома здорово фонит?
- Да, да, сейчас - поспешно отозвался жирный подросток, цепляясь ногтями за скукоженный подоконник. - Нау-ум! Выходи на улицу!!
Жирный дополнял свои слова жестами, так что седой, вспомнив школьные курсы выживания после ядерной катастрофы, смог понять толстяка и утвердительно кивнул.
После передачи сообщения, старик не раздумывая сломался пополам и толстяк пропал из виду, рухнув в волны расположенной под окном сточной канавы, словно космическая станция Мир.

Взбудораженный Наум побежал к выходу из дома. Но вот бежит он десять минут, двадцать, вот даже нашёл велик и едет на нём по коридору который час, а входные двери даже не приближаются. Бесовщина!

Проплутав по дому достаточно долго, чтобы начало ломить колени, седой в отчаянии вошёл в шкаф, решив там отлежаться и передохнуть. На открытых кроватях лежать было небезопасно. Однако, в шкафу он встретил чумного крота, который предложил упаковать его в чан с редиской и таким образом, тайно, вывезти на задний двор. Наум недолго думая согласился. Крот пошуровал по углам, дёрнул зубами за какую-то леску и задняя стенка шкафа с грохотом отвалилась, явив Науму превосходный вид на вонючую прачечную. Большую часть помещения занимали чаны, в которых варились грязные трусы, под потолком клубился горчичный пар, а меж чанов шустро сновали горбатые цыганки, исполнявшие роль прачек.

- Давай, давай 'аум, сюда - со странными дефектами речи шепеляво посвистывал крот, ведя седого среди чанов за руку. Его мохнатая когтистая лапа грубо сжимала нежную розовую ладошку Наума, совсем как у пухлого поросеночка, которого прям сейчас бы на вертёл и.. тьфу, о чём речь вообще?

В общем, приковыляли собратья по разуму к пустому чану и крот повелел седому ложиться внутрь. Наум лёг, а потом выглянул из чана:
- А скажите господин крот, раз уж так довелось, какова этимология слова "прачка"?
- Это от польского "прать" - то бишь стирать, - отрезал крот и с грохотом захлопнул алюминиевую крышку.


Долгое время Наум трясся в темноте, не зная что и думать. Как будто у него был выбор, о чём думать, ха! Порой даже подступал страх, касательно того, что его-поросёночка никогда не выпустят из чана обратно на свет божий. И затхлый сухой дом бабы Умы казался ему в такие моменты весьма уютной и безопасной гробницей. Однако ж седого всё-таки выпустили, а точнее вывалили из чана на голую сырую землю.

Наум смиренно лежал на животе и наблюдал за толстым крупом осла, увозившего вдаль грубо сколоченную деревянную повозку, на которой высился чан.
Над ослом синело чистое небо, было солнечно. По сторонам виднелись кучи бытового мусора - ржавый изогнутый металл, пластиковые бутылки и тетрапаки, горы гнилой проросшей картошки..

"Городуха" - понял Наум. Оказаться на родной свалке после казавшегося бесконечным заключения в доме бабы Умы было довольно приятно. "Жаль только с жирным не повидаюсь" - подумалось седому. И подумалось как раз вовремя, потому что на его плечо опустилась чья-то рука. Сзади, улыбаясь всеми складками стоял Ильеша.
- Здарова! Я ж говорил из дома выйти, а не уехать на Городуху! - весело пропыхтел толстяк. - А я за телегой бежал, чуть не помер.
Наум стоял и с непонимающим видом, молча, смотрел на толстяка.
- Ну чё ты как в фильмах! - вскрикнул жирный так, что седой невольно вздрогнул.
- Каких ещё фильмах?
- Разных. Знаешь, там главный герой ещё всегда молчит и смотрит на всех как идиот. А другие персонажи перед ним распинаются, бормочут свои тексты сценарные, эмоциями брызжут.
- А он? - не понимал Наум.
- А он как статуя. Почему? Да потому что фальшь эта рассчитана на самого зрителя. Собеседники главного героя все свои диалоги читают зрителю, хотя и смотрят при этом на собеседника, а не в экран.
- Хм. - наморщил лоб Наум. Он пытался представить как данная информация могла бы оказаться ему полезной, но в голову лез лишь позорный случай на школьной линейке, когда папа Падло решил заставить Наумовских одноклассников его уважать. Надо ли говорить, что результат вышел предсказуемо отрицательный.
- Вот именно. - Жирный хлопнул седого по плечу, и поволок за собой. - Мне тут откровение во сне привиделось, словно голуби стали бубль-гумом срать и повсюду лежат бесплатные жевачки.
- Чего-о? - С отвращением отдернулся в сторону Наум, стряхивая с плеча пухлую ладонь толстяка.
- Да я не о том хотел сказать - неуклюже заизвинялся толстяк - Я хотел сказать, что нам надо с тобой в Гнилой Лес сходить.
- Какого чёрта я там забыл? Иди сам. - возмутился седой.
- Я-то в любом случае пойду - невпопад кивнул Ильеша, - мне еще там карамелизироваться. Но нам надо реферат написать про залежи гнилых тополей, помнишь? В среду же будет эта хуеология..
- Чёрт! - шлепнул себя по лбу Наум. Осознание от наближающегося экзамена по хуеологии вмиг испоганило ему настроение. Следом за этим подумалось, что оставайся он дома у бабы Умы, экзамен как-нибудь проскользнул бы мимо. Впрочем, если учесть что время в доме бабки стояло как вода в болоте, на экзамен всё равно пришлось бы идти.

А толстяк уже вёл его по узкой тропинке, среди мусорных завалов, ловко перепрыгивая мазутные лужи.
- Я короткую дорогу к лесу через Городуху знаю, пойдем быстренько посмотрим на эти тополя, соберем какой-нибудь информации, а потом ты рефератик нам накатаешь, ага?
- Для Ильеши ты стал подозрительно быстро мыслить - Наум внимательно посмотрел в слезящиеся глаза толстяка. - Может ты засланный киборг?
- Сам ты киборг - отмахнулся жирный, залазя на большую ржавую бочку, чтобы с неё перелезть через вставшую на пути преграду из смятого Запорожца.
- Нет! - вскрикнул Наум, явственно представив как жирный проваливается в эту бочку по пояс и кончает жизнь, спустив внутрь всю свою кровь из кругового пореза по талии, и выпердев жопой тщедушную душонку. Однако чуда не произошло - жирный лишь с удивлением бросил взгляд на Наума и, с уханьем, спрыгнул вниз, попав на ходу в купе поезда Санкт-Петербург - Киев, в котором давеча разыгралась кровавая трагедия.

***

Наум сидел на пеньке, тёр виски и давил нарастающее в душе сомнение, касательно того, что виски нагреется в стакане от обычного трения ладошкой.
- Да ну его в жопу! - возмущенно воскликнул Наум. Он поставил стакан на землю и покрутил, вдавливая в опавшие листья. - Дяденька бомж, я так больше не могу!
- Ну один раз же получилось - перед ним лежал разобранный на части бомж, у которого из составных частей были соединены лишь голова и тело. Все остальные запчасти валялись, разбросанные по поляне. - Давай потри, а потом еще раз попробуй, ну!
- Ну! - недовольно надулся Наум. - Мне ещё Ильешу искать и к экзамену по хуеологии готовиться, а вы меня тут к этаким непотребствам принуждаете.
Впрочем, седой всё же поднял стакан и снова принялся его усердно тереть. А когда заметил, что бомж отвернулся, отвлекшись на каркающую на ветвях ворону, седой ещё и плюнул в вискарь.
В таких мытарствах прошло полчаса.
- Давай пробуй, хватит тереть! - недовольным голосом Киркорова крикнул бомж и задергал обрубками ног. К слову, он ещё и выглядел как Киркоров, только какой-то до невероятности хуевый. Спутавшиеся черные кудри, подведённые глаза, сальный чёрный пиджак с протертыми локтями..

Наум послушно подбежал со стаканом, придавил к плечу бомжу валяющуюся рядом руку и полил соединение вискарем. Шов запенился, как от перекиси водорода. Бомж-Киркоров косился выпученными глазами и недовольно вертел носом с раздувающимися ноздрями.
- Ровнее прижимай, ровнее!
- Да стараюсь я!

- Дай сюда - ожившей рукой бомж выхватил у Наума стакан, расплескав часть вискаря на разлагающийся рядом труп ежа, и принялся уже самостоятельно крепить к телу вторую руку.

Наум отошёл в сторону и отвернулся. Пока бомж-Киркоров занимался самовосстановлением, седой попинывал утопший в жёлтой листве игрушечный баян.
- Пошли - послышался голос сзади. Киркоров неуверенно стоял на ногах, покачивался и потирал тыльной стороной ладони жирное обвисшее лицо, запуская грязные пальцы в давно нечёсаные кудри. Швы соединений на руках и ногах продолжали пениться, словно суп, оставленный на ночь на душной кухне. - Пошли покажу.

Наум послушно поплёлся за человеком-конструктором. Плёлся он так добрых полчаса, даже захотев есть, пока их путь не завершился на лесной полянке.
Киркоров и Наум стояли на берегу, с которого открывался вид на бескрайнее болото.
Уже успело стемнеть и чёрное небо отражалось едва мерцающими звёздами в гнилой болотной воде. Метрах в двадцати от заросшего камышом берега, из болота торчали телеграфные столбы с оборванными проводами, свисающими, словно редкие спутавшиеся патлы у давно отходившей свой ресурс дешёвой деревенской шлюхи. Между столбами покачивался натянутый гамак из крупноячеистой рыболовной сети. В гамаке лежало бесформенное рыхлое тело с пучком чёрных волос, торчащих из головы. Седой оттянул пальцем кожу у глаза, придав ему вид японского, чтобы получше видеть. Так и есть - в гамаке, продавленный сквозь белый жир капроновыми нитками, лежал Ильеша. Жиробас лениво посасывал леденец, закрыв глаза и с самым умиротворенным видом.

- А ноги, ноги смотри - прошипел вплотную к уху грязный Киркоров. Науму в нос ударил горячий запах непереваренного лука.

Не без отвращения, седой проследовал взглядом по голому рыхлому животу Ильеши и всмотрелся в ноги, ступнями опущенные в болото. Они сахарились. В буквальном смысле слова, они засахаривались словно дешёвый мёд, купленный на обочине у тщедушного усача. Искрились, подобно чёрной глади болотной воды, набирали в себе мутную розовую прозрачность.
"А что, если об этом и поётся в последней песне Татьяны Овсиенко - Ноги" - подумалось Науму. "Толстый ведь засахаривается".

- Надо его спасать! - горячо шепнул седой Киркорову, который в то время наклонился к воде и жевал зубами стебли камыша.
- Мм.. нет - с набитым ртом ответил Филя.
- Да почему нет-то? - не понимал Наум.
- Потому что это его выбор.
Киркоров разогнулся и посмотрел на Наума, освещаемый яркой луной, что в тот момент вышла из-за туч. Изо рта бомжа торчали куски жёваного камыша
Наум упрямо затряс бараньими кудрями.
- Как можно выбрать смерть! Это же самоубийство!
- А что ты понимаешь под смертью?
- Ну.. - седой уставился на луну - Когда тело перестает жить, оно обращается в неживую органику, типа куска мяса на прилавке.
- И страдает ли оно от этого?
- Если болеет. Но.. - Наум снова уставился на прозрачные ноги жирного, не в силах оторвать взгляда - Ильеша вроде и не страдает.
- Почему же тогда не стоит умирать? Кто-то другой страдает? - продолжал ставить вопросы Киркоров.
- Ну я же страдаю! - в сердцах воскликнул Наум.
- В каких ещё сердцах? - удивился бомж. - Как это вообще понимать?
- Ну то есть, я воскликнул от всего сердца, не выдумывая фразы разумом, а просто как они сами вот получились. - потупился Наум.
- Типа обезьяньего крика, который исходит из обезьян не по велению разума, а как спонтанное действие, побужденное внутренней причиной, вроде зевка или икоты?
- Да. В общем, страдаю я.
- Потому что не сможешь с ним больше общаться?
- В целом да, но это же как-то неправильно.. - продолжил было болтать Наум, но Киркоров закрыл его уста нежным поцелуем. Седой, плюясь, вырвался из объятий бомжа. Упав на колени, он погрузил голову в болото и принялся полоскать в нём рот.
- Что неправильно, сладкий? - бормотал Филя, стоя сзади. - Относительно чего это может быть неправильно?
- Ой, не знаю, отстаньте! - не оборачиваясь отмахивался Наум, сосредоточившись на том, чтобы вовремя отреагировать если кофта начнёт задираться вверх.

Закончив полоскание, седой отплевался улитками, вытер рукавом зелёный от ряски рот, и обернулся назад, намереваясь высказать Киркорову ещё пару-тройку свежих мыслей и умозаключений, однако того и след простыл. След лежал на земле и страдал от насморка.
Посочувствовав немножко следу и самому себе, Наум закапал в него найденные тут же капли для носа и отправился вдоль берега болота, искать выход.

А выход нашёлся практически сразу же - за прибитой меж двух низкорослых деревьев дверью, выкрашенной голубой масляной краской. В центре двери поблёскивала в темноте железная табличка с цифрами "110".
Наум взялся за ручку, потянул дверь на себя и шагнул в проём. В глаза ударил яркий свет люминесцентных ламп. Тело окутало приятное тепло натопленного зимой помещения, оказавшись как нельзя кстати после вечерней прохлады и сырости лесного болота. Войдя и притянув за собой дверь, Наум потёр глаза и осмотрелся.

- Толя, что надо говорить, когда заходишь? - обратился к Науму дребезжащий женский голос.
- Экс кьюзми мэй ай камин. - сбивчиво выдавил из себя Наум.


Дикс
10-11-17