Девственность Гольдмана

Автор: Сергей Гошевич Волков Леня Гольдман был своеобразным юношей. А именно:
1. Он закончил восемь классов советской школы и поступил в «каблуху», твердо решив посвятить себя тяжелой профессии дальнобойщика. Его мама Римма Захаровна, вдова известного филолога в городе, надеялась, что единственный сын все-таки возьмется за голову, но пока ей приходилось глотать валидол из-за его поступков. Она сильно обрадовалась, когда узнала, что бабушка Гольдмана Роза и дед Натан были готовы перебраться на Землю обетованную, забрав при этом внука. Но тот тянул время.
2. Параллельно с учебой Гольдман подрабатывал на пивзаводе. За определенную мзду он делился общественными запасами хмельного напитка с ларечниками. Из-за этого он мог позволить себе сорить деньгами с завидной периодичностью.
3. Также Гольдман был меломаном. Каждое воскресенье он приезжал на черный рынок, где покупал-продавал-менял фирменные пластинки. Со временем он стал обладателем неплохой коллекции виниловых дисков. Как Кащей Бессмертный, он никогда никому не отдавал свое виниловое сокровище. Его сосед Банзай, тоже поклонник музыки, не один раз просил дать тот или иной диск на руки, чтобы послушать или записать. Но Гольдман был неприступен. Банзай ругался, поднимался на свой этаж и громко называл Леню «жидовской мордой». Когда Гольдман обмолвился о возможной эмиграции, сосед начал наводить мосты на предмет продажи лениных винилов. Быть может, за бесценок. Но тот, разумеется, отвечал категорическим отказом.
4. А еще Гольдман был девственником. Это состояние он не мог переносить спокойно. Он неоднократно предпринимал отчаянные попытки завоевать ту или иную особу. Но представители слабого пола не ложились дивизиями к его ногам. Леонид жутко переживал, комплексовал и словно манну небесную ждал избавительницу от надоевших личных проблем. И избавительница все-таки появилась, став со временем причиной последующих гольдмановских мытарств.
В середине лета Гольдман предупредил нас, друзей-одноклассников, что у него будут деньги, которые он намерен пропить вместе с нами. Он сообщил, что уйдет специально пораньше из «каблухи» и будет ждать нас на любимой лавочке. Леня всегда был чертовски пунктуален, но сейчас он не появился ни в назначенное время, ни двумя часами позже. Что-то случилось, и это “что-то” ломало нам все планы. Мы могли предположить все, что угодно, но не то, что произошло на самом деле.
Как выяснилось, Гольдман все-таки стал мужчиной. Его первой женщиной была старшекурсница Аня по «каблухе». Комплексами она не страдала, отдавалась направо и налево за три рубля, после чего преспокойненько глушила портвейн в компании одногруппников, которые периодически рекламировали ее, как товар. Так продолжалось до тех пор, пока не заканчивались деньги. На этот случай подыскивался новый клиент. Таким образом, услугами Ани воспользовалось уже почти все учебное заведение.
На Гольдмана ее друзья давно положили глаз. Они считали, и не без оснований, что у еврея деньги всегда найдутся и предложили ему Аню. Реакция Гольдмана была молниеносной:
- Прямо сейчас?!
- Да когда угодно. Нетерпеливый, будто в первый раз, - ответили те, чем привели Леню в замешательство. Он до ужаса стеснялся своей девственности и хранил эту тайну за семью замками. Гольдман, тем временем, сгорал от нетерпения и желания. Все его проблемы должны были решиться через полчаса, за три рубля и без каких-либо преград. Это поистине был подарок судьбы, во всяком случае, он так именно и считал. Парни же, то ли по лениному тону, то ли по его поведению, поняли, что в данном случае с установленной таксой они явно промахнулись. “Состричь капусты” можно было бы еще и положение стали выправлять:
- А ты сколько раз собираешься? Может, он у тебя еще полсуток не будет опускаться, что тогда?! А мы в благотворительность не играем!
Гольдман пребывал в паническом настроении: конкретных цифр он назвать не мог, потому что еще не был знаком со своими способностями. Но ситуация требовала незамедлительного решения, и Леня ударил наверняка:
- У меня пятнадцать рублей. Думаю, хватит.
Те хихикнули:
- Ну иди, Казанова!
Как и следовало ожидать, все закончилось очень быстро. Гольдман, наконец-то, стал мужчиной, хотя и не выполнил своих опрометчивых обязательств. Но кем-кем, а джентльменом он был всегда:
- Большое спасибо, Аня, - смущенно сказал он.
- Ага, - некрасиво зевнула та. Это были первые слова, произнесенные ею за день.
Новоявленный же мужчина пребывал абсолютно в ошарашенном состоянии и еще не мог до конца разобраться в обуревающих его чувствах. Он пил с новыми друзьями в квартире Ани и бегал за добавкой в ларек. Потом, вернувшись домой, он заставил впасть в глубокую прострацию свою несчастную маму, Римму Захаровну, когда, обдав ее парами дешевого перегара, заплетающимся языком изрек:
- Мама! Я стал мужчиной! Ты не представляешь, как это здорово!
Мама Гольдмана, ангельская женщина, заслуживающая памятника при жизни, действительно, не знала каково быть мужчиной, хотя последние несколько лет в круг ее домашних обязанностей входили и исключительно мужские. Помимо этого порой ей приходилось выслушивать пьяный бред родного отпрыска, который предпочитал изливать душу только «под шафе» и терпеть его выходки. Она, будучи женщиной весьма образованной, никак не ожидала, что сын, как говорилось выше, предпочтет техникум институту и “баранку” в руках изучению словесности. Но любая ее попытка вернуть сына в привычную сферу существования натыкалась на фейерверк афоризмов, цитат и проведение аналогий из жизни классиков.
- Некрасов - картежник, Хемингуэй - алкоголик, а твой любимый Федор Михайлович, вообще, прожженный игрок и должник по жизни, - возмущался нетрезвый Гольдман.
- Но они были людьми образованными, - робко пыталась вставить Римма Захаровна, на что моментально получала исчерпывающий ответ.
- С чего они образованные?! Ну, читали, да, как и все. Так тогда и книг было поменьше.
- Они были профессионалами!
- Профессионалами в институтах не становятся! Это исключительно школа жизни.
Случалось, что в пылу словесных баталий Леонид цитировал и свой единственный шедевр, родившийся в его голове неизвестно по каким причинам:
- В кромешной мгле, ни зги не видно,
Несчастный висельник висел.
Он все крутился и вертелся
И разлагаться не хотел.
Повторять его Леня мог бесконечно. Также он твердил о двусмысленности опуса:
- Семидесятилетию Советской власти посвящается на самом-то деле, - гордо открывал он завесу никому непонятной тайны.
Не скажу почему, но это доставляло ему несказанное удовольствие. Однако Римма Захаровна хваталась за сердце и кричала, что не может понять, откуда в голове отпрыска из очень интеллигентной семьи тяга к такому “убожеству». Вместо ответа раздавался грохот любимого Гольдманом «Блэк Сэббэт» и все остальные попытки достучаться до лениной совести разбивались об стену мощных аккордов.
Как правило, после подобных перепалок Римма Захаровна доставала шекспировские сонеты и, глубоко вздыхая, произносила:
- Что за время! Ничего святого!
Время, действительно, было так себе. Перед нами всегда маячил пример родителей: школа - институт - диссертация - работа. Но советское время неожиданно практически прекратилось. Мы приветствовали новое время и даже как-то рвали красные флаги, до того нам казалось ненавистным наше прошлое. Но будущее выглядело также неприглядным. Распределения в вузах прекратились, государство, вопреки ожиданиям, не позаботилось о нашем трудоустройстве и предоставило нас самим себе, абсолютно не приспособленным и не имеющим ни малейших навыков в выживании. В выигрыше оказался, на удивление, Гольдман со своим приработками на пивзаводе. В то время, когда мы брезговали пойти по его стопам, учились в вузах, попутно предпринимая абсолютно безумные проекты, он молчал и регулярно заколачивал очень неплохие деньги. Быть может, так бы он и продолжал делать впоследствии, но вот этот случай с девственностью подкосил его.
Мы увидели Гольдмана только на следующий день после тех событий. Он с воодушевлением поведал нам о своих приключениях, а мы, смеясь, сказали ему, что у него прямая дорога стать завсегдатаем вендиспансера и порекомендовали заглянуть в КВД.
-Да нет! Там все чисто! Аня сама сказала! - брызгая слюной от избытка чувств, кричал Леня.
- Ну-ну, - с ехидцей сказал я. – Может и обойдется.
- У кого-кого, а у него просто так ничего не случается, - заметил наш другой одноклассник.
Весомый довод нашел свое подтверждение через два дня. Гольдман, похожий на взъерошенного попугая, появился на любимой лавочке и, ни с кем не поздоровавшись, чуть ли не закричал нам:
- Звездец! У меня капает и жжет!!!
Очевидно, сей малоприятный факт констатировался при излишних децибелах, потому что народ, сидящий вокруг, смущенно заулыбался. Правосудие свершилось, и наш жуткий гогот стал его приветствием.
- Будешь проводить профилактическую беседу со своей первой учительницей по искусству любви? Потребуешь денег? – поинтересовался один из нашей компании.
- А че, я должен платить? Она заразила – пусть и выкладывается. Тоже мне, дурака нашла!
- Не «каблуха», а рассадник сифилиса, - задумчиво произнес другой. И решительный Гольдман снова пошел к Ане. Чтобы потом еще исчезнуть на сутки.
Когда Гольдман пришел к ней домой, в квартире было еще больше народу. При виде незнакомых людей Леня смутился, но, захмелев, вывел Аню в коридор и, теряя самообладание, выпалил все, что он думает о ней.
Аня сказала только одно:
- И что? Это может ты заразил меня?
- Нет. Ты первая.
В коридоре появились друзья Ани. Гольдман сразу начал быстро ретироваться, но перед выходом бросил ей:
- Это не честно! Это твоя вина!
А дальше ситуация разворачивалась стремительно. На следующий день Гольдман пришел на занятия, где его ждали анины приятели.
- Аньку решил оклеветать? – говорили они. - Сам шляешься по всяким помойкам, хреноту разную потом приносишь? Нажиться захотел? Да не на тех напал, понял? Ответишь по полной программе! С тебя полтинник. Считай его индульгенцией за болезнь и «непацановское» поведение. Не отдашь и обманешь, будет хуже.
Эта перспектива Леониду совершенно не нравилась. И тогда вечером он прибежал ко мне, попросив взаймы денег. Он знал, что я сам испытываю колоссальный дефицит наличности. Но также ему известно, что мои родители на тот момент неплохо существовали. Гольдман пообещал отдать долг с зарплаты на днях и умолял, чтобы родителям я совершенно ничего не рассказывал. Я так и сделал, наврав отцу и матери с три короба лжи. Они не поверили, но деньги дали. Лене же я сурово сказал:
- Сам знаешь, я учусь в другом городе. Скоро уезжаю на полтора месяца на практику. Потом – учеба. Вернусь лишь на зимние каникулы. Так что верни бабки вовремя, пожалуйста. И обойдись, если не трудно, без приключений.
Но без приключений, однако, не обошлось. Вначале Гольдман не принес деньги. Смотреть в глаза моих родителей стало просто невозможно. А сам я уехал копать курганы в студенческой экспедиции. Правда, потом, как стало известно, Гольдман собрался своевременно вернуть-таки мне долг. Но накануне приятели Ани сообщили, что деньги нужны еще. Гольдман попытался отказаться, за что был слегка побит. Кроме того, они пригрозили пожаловаться Римме Захаровне. Это явилось самым весомым доводом. Гольдман не мог доверить свои проблемы маме.
Ситуация повторилась и через несколько дней. Брать взаймы ему уже было негде, пришлось воспользоваться «услугами» пивзавода. С охранниками издавна существовала договоренность. Они закрывали глаза на «несунов» и предупреждали о неожиданных проверках, за что исправно получали плату в виде того же самого ворованного пива. Проколы были крайне редки. Если такое все же случалось, то неминуемо предавалось всеобщей огласке и считалось событием экстраординарным.
Нетрудно догадаться, что жертвой очередного «прокола» стал Гольдман. Не вовремя пришла проверка, «подкупленная» охрана не успела предупредить и...Леонида с треском выгнали с работы. Но могло быть еще хуже. У Гольдмана имелось два варианта, предложенных начальством: уволиться по статье или же по собственному желанию, но с условием выплаты приличной неустойки. Гольдман решил расплачиваться и, скрепя сердце, расстался со своей коллекцией виниловых дисков. Банзай был на седьмом небе от счастья. Диски были куплены им за полцены и при условии, что еще часть денег будет отдана позже. По его словам, просто в наличии на данный момент не было нужной суммы. Хотя сам Леня пребывали в стопроцентной уверенности, что долг не будет заплачен никогда. Но сейчас это не играло принципиальной роли.
Тем временем, Гольдман посетил вендиспансер. У него нашли «букет болезней», выписали кучу нужных и ненужных лекарств, содрав за них втридорога, а потом еще заявили, что какой-то недуг до конца не вылечен. Заплатить пришлось снова. Все это время Леня не пил, глотал антибиотики и мотался на уколы.
Римма Захаровна очень удивлялась переменам в сыне. Тот утверждал, что расстался с «сатанистской» музыкой, потому что вырос из нее. Свое увольнение с завода он преподносил не иначе как подарок судьбы, оградившей его от участи спиться, погрязнуть в воровстве и прочих пороках. А тот факт, что он не пьет сейчас и практически всегда сидит дома, преподносился как следствие глубокого и болезненного переосмысления ценностей.
Римма Захаровна сначала с опаской и очень неуверенно, но потом все больше и больше начала верить словам своего отпрыска и даже в очередной раз заикнулась о поступлении в институт. Гольдман сообщил ей, что очень серьезно рассматривает этот вопрос и не исключено, что подаст документы на филологический. Радости Риммы Захаровны не было предела.
Пиком положительных изменений в Гольдмане явились его слова: “А почему, собственно, и не Израиль?” После чего за дело взялись ленины бабушка с дедушкой и начали упаковывать вещи. Ну а Римма Захаровна дала волю слезам.
…Я вернулся в родной город в январе. Гольдман уже был в Тель-Авиве. Я удивлялся. Даже в самом страшном сне нельзя было представить, что он неожиданно отважится на такой поступок. Но он отважился. Мои родители передали мне запечатанный конверт, на котором было написано большими буквами «СЕРЕГЕ». И больше ничего. Это перед отъездом Гольдман специально пришел в нашу квартиру и отдал письмо. В нем он сообщил, что сожалеет, что подвел меня с долгом. Также он попросил, чтобы я обязательно нашел Банзая, который все-таки не отдал часть денег за пластинки. Он писал, что если «эта сволочь» расплатится, то средства стоит немедленно пропить, поднимая тосты за здоровье Гольдмана, за «хэви метал» и отдельно - за «Блэк Саббат». Причем, несколько раз.
Внутри конверта я обнаружил сложенный вдвое тетрадный листок, аккуратно заклеенный скотчем. Я разрезал его и увидел пять десятирублевых купюр, которые, по всей видимости, были предназначены моим родителям. Я ж всегда говорил, что Гольдман всегда был своеобразным человеком…