Записки ватника (I)

Автор: Владимир Павлов Всё началось в феврале четырнадцатого. В тот день я наткнулся у рынка на Валентина, и он предложил пойти в кафе «Робинзон» – там собирался «Союз молодых поэтов», в который он только что вступил. Я был не против, мы тут же обо всём условились и вечером уже ехали на маршрутке к северной окраине города. Доехали до конца и там сошли.

Вечер был не очень темный, зато дул ледяной ветер. Штормовой, с моря. От него на глазах моментально выступали слезы и было трудно дышать – обжигало лёгкие. Мы быстренько перебежали через дорогу, чтобы поскорее укрыться в парке, но там было не лучше – пробирало насквозь, к тому же ветер дул прямо в лицо.

– А правосеков здесь нет? – Валентину пришлось кричать, такой был ветер. Он взглянул на меня снизу вверх.
– А что им тут делать? – сказал я. – «Народную альтернативу» разгромили.

Мы двинулись дальше. Дорога опять свернула и пошла вниз – бухта встала перед нами ревущий непроглядной тьмой. Ветер так выл, что не слышен был даже шум прибоя, но когда мы подошли к откосу, где находилась наша кафешка, то увидели, как по черной воде гуляют белые гребни.

Когда мы открыли дверь в зал, на нас пахнуло блаженным теплом. Студенты уже стояли группками и негромко переговаривались. Свет горел только в самом дальнем углу, над буфетной стойкой, а так везде был полумрак, только световые пятна от диско-шара – овальные тени прыгали по потолку, по стенам, по портьерам и картинкам в народном стиле, которые были развешены всюду.

Вдоль стен стояли маленькие четырехугольные столики, на них красовались желтые скатерти и голубые чайные сервизы. Перед каждым прибором торчала восковая свечка в маленьком подсвечнике.

Валентин потирал руки, глаза у него блестели – здесь и правда было очень тепло и уютно после злющего зимнего ветра.

Народ быстро прибывал, уже начали рассаживаться. Всего собралось человек пятьдесят, не меньше. Мы с Валентином оказались около барной стойки, отыскали в уголке свободный столик и сели. Дверь всё время хлопала – входили и выходили.

Последней протрусила на высоких каблучках стройная золотоволосая девица в простом черном платье.
– Опа! – удивился я. – Ну-ка, оглянись. Кажется, старая знакомая.
– Ай, да это же Инга! – заорал Валентин и вскочил со стула.
– Ну, теперь я спокоен ты привел меня куда следует. Она что, член Союза или тоже гостья?

Разумеется, член Союза, как же иначе. Только ответить на этот вопрос мне пришлось самому, потому что Валентин уже пробирался ей навстречу.

Инга поздоровалась с ним и растерянно пошарила вокруг глазами. Но все хорошие столики были уже заняты, втиснуться куда-нибудь не было никакой возможности, и она пошла за Валей в угол, где сидел я. Она не очень-то обрадовалась нашему обществу, по лицу было видно.

Я предложил ей сигареты и дал прикурить. Валя не курил. Потом все вокруг зажгли свечи, и я зажёг наши…

Из-за большого круглого стола напротив шара поднялся председатель и позвонил в колокольчик. Он выждал, пока не стало тихо. Совсем тихо. Абсолютно. Поприветствовав всех членов союза и гостей, он доложил нам программу вечера. Он сказал, что ввиду неспокойной обстановки в городе программа несколько облегчена по сравнению с обычным: музыка, потом несколько членов Союза прочтут свои стихи, и после чая танцы. Если присутствующие пожелают.

Председатель был не какой-нибудь молокосос. Он выглядел взрослым мужчиной. Правда держался он, может, чуточку напряжённо, но было в нём что-то такое, что сразу выдает человека независимого, смелого.
– В заключение я хотел бы обратить внимание наших гостей, что хлопать у нас не принято, – сказал он. – Мы ведь сами отвечаем за выступления, а аплодировать самим себе, мы считаем, ни к чему.

Я сидел тихо-тихо, как в школе на уроке, когда боишься, как бы не вызвали, но Валентин не стал спрашивать, что я обо всём этом думаю.

Наконец, вечер подошел к концу и начались танцы. Сияющий Валентин взял свою сокровище под руку. Я со спокойной совестью ретировался, уселся и стал наблюдать.

Ничего не скажешь, красивая парочка! Танцуют с этаким шиком, вроде бы им это ничего не стоит, и непринужденно беседуют. Здорово! А что, если дело и правда кончится чем-нибудь серьезным? Тогда прости прощай наша дружба с Валентином.

Я решил купить пиво – тут это, видно, дурной тон, да плевать, не пробавляться же чаем, – но в это время кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Мать вашу! Федоровский, доктор Игорь Федорович Федоровский собственной персоной! Стоит и дрожит добродушной физиономией – настоящее желе. Последняя моя связь с подпольными группами. А я-то думал, он сидит себя в полной безопасности в России.
– Ты откуда здесь взялся? – Я был ошарашен.
– Это тебя надо спросить. – Игорь засмеялся, и глаза у него совсем исчезли в морщинках. – Я-то здесь у себя дома, а вот ты наверняка в гостях. Надеюсь, шановний пане не скучает?
– Заткнись, – сказал я. – Ты что, с самого начала тут?
– Нет, только пришел. Мы тут с женой. Не слишком обнаглею?

Он сел на место Валентина, мы заказали пару банок пива и принялись выкладывать новости.
– Большой Свин все-таки не проболтался тогда, – сказал я. – Где он сейчас?
– В Макеевке. Пока что.
– Ты опять возишь туда оружие?
– Что поделаешь! А знаешь, от кого тебе привет? Угадай, кого я видел? Лёву, старину Льва. Твое здоровье!
– Где? Не может быть! Я же вчера спрашивал про него на заводе.
– То вчера, а то сегодня. Сегодня ты б его там застал. У него уже руки чешутся. Но мы, что называется, у разбитого корыта. Всё надо начинать сначала.

Игорь откровенно зевнул и тихонько провел рукой по лицу – попытался разгладить бесчисленные морщинки. Ему бы поспать суток двое подряд.

– Что, значит, опять листовки выпускаешь?
– Ну, это уж мне, старику. А вам не мешает подыскать работенку посерьезнее, как ты думаешь?

Ради такой встречи мы заказали ещё пива. Я узнал, что после Нового года в город приехал один хороший приятель Федоровского по университету, харьковчанин, тоже врач, некто Константин Бобров. Будет работать тут у нас в больнице младшим врачом. Человек опытный в нашем деле, и надо надеяться, с нужными связями. Игорю пора было возвращаться к жене. Мы условились, что на днях я к нему загляну.

* * * * * *
Февральское утро. Зимнее солнце. Резкое, трезвое. Всю ночь валил снег, теперь он мирно тает на улицах. Вкусная свежесть и тишина. Трамваи терпеливо прокладывает себе путь через снежную кашу, мимо дворников, задумчиво скребущих по тротуарам. Куда ни пойдешь, в размякшем, влажном воздухе этот короткий скребущий звук.

Троицкая, 50. Гулко, как в ванной, и всё горько-шоколадное, все – ретро. Домофон почему-то не работает. Я иду вверх по лестнице. Ступеньки мраморные, и чуть кашлянешь – по пустым пролетам прокатывается этакое имперское эхо. Двери из самой толстой стали. Черт подери, здесь не живут простые смертные! Наверное, одни дочки олигархов со своими новоиспеченными супругами. И как это обыкновенному врачу удалось обосноваться среди этих избранных?

Верхний этаж, справа. На новой двери какие-то непонятные царапины. Звонок зазвенел пронзительно. «Одну минуту!» – крикнул кто-то за дверью. Послышались быстрые шаги, дверь открылась, и я увидел перед собой мужчину лет двадцати семи – двадцати восьми. С виду не очень крепкий, но высокий. Лицо энергичное, запоминающееся. Ослепительно белая рубашка, свежевыбритый, причесанный и чем-то благоухает.

Он смотрел на меня удивлённо – глаза совсем круглые, голубые, – но только я собрался открыть рот, лицо у него вдруг всё просияло.
– А, теперь понимаю! – весело сказал он. – Заходите же, заходите, раздевайтесь. Очень рад.
Он втащил меня в прихожую и повесил на вешалку мою куртку.
– Спокойное, видно, у вас тут местечко. Да я бы на месте карателей тут же вас арестовал – вид у вас явно подозрительный.

Я кисловато улыбнулся на его шутку, но он уже сам, видно, спохватился и рассыпался в заверениях, как он рад познакомиться со мной и как хорошо, что я не заставил себя ждать.
– Лучше, если мы сразу перейдем на «ты», – прибавил он. – Так всегда легче.

Он опять засмеялся и открыл передо мной дверь в гостиную. При этом он невероятно многословно извинялся за беспорядок. Они всего несколько дней как въехали.
– Присаживайся, – сказал Константин Бобров. – Нет, нет, не сюда, ради Бога! Там что-то со спинкой. Когда переезжали… Вот сюда. Сигары, пожалуйста. – Он положил на стол большую деревянную шкатулку. – Немножко влажные, это их в ведро уронили, когда пол мыли.

Комната была обставлена очень элегантно. Книжный шкаф, секретер, старинные часы на полу и стол красного дерева с неудобными стульями модерн. По стенам репродукции – «Письмо Запорожцев турецкому султану» и «Иван Грозный убивает своего сына». В соседней маленькой комнате с дверью на балкон мне видна была гравюра на стене – «Киевская Русь», зародышевая фаза, так сказать, и краешек тахты. Беспорядка никакого. За что он извинялся?

– Собственно, мне должны были дать квартиру от больницы, – объяснил Константин. – Но у них невероятно унылые квартиры и слишком тесные. Вещи поставить некуда. Поэтому я вот устроился тут, удобство – не лишнее, верно? А кроме того, по некоторым соображениям, так может оказаться лучше – что я в самом центре, центровее некуда.
– Игорь мне говорил… – начал я.
– Знаю, знаю. – Константин вскочил с кушетки и заходил из угла в угол. Мимоходом он ухватил из вазы конфету и предложил мне. Я отказался. – Лично я не очень-то разделяю ту точку зрения, что правосеки могут и разгромить наш палаточный лагерь на Куликовом поле и что поэтому наша главная задача – сколачивать как можно больше боевых групп и строить укрепления. Вряд ли они сделают такую глупость и так себя подставят. Верно ведь? Зато нам совершенно точно известно, что Киев готовит смену администрации. Конечно, какое-то количество боевых групп надо иметь в резерве, нелегальные газеты тоже не помешают, но прежде всего, и как можно скорее мы должны обеспечить диверсии на железных дорогах, заводах и объектах, связанных с украинской армией. Именно это наша главная задача. Я по крайней мере так себе мыслю.

Он остановился около стола и воззрился на конфеты. Вдруг одно веко у него брезгливо дернулась. Он вынул носовой платок и тщательно вытер рот. Потом закурил сигару и продолжал:
– Таким образом, мы, не откладывая, должны сколотить две-три диверсионные группы. Если тут ещё кто-нибудь этим занимается, мы, конечно, нащупаем связь, но пока нам ничего не известно. Работать нам пока тоже не с чем. Ни оружия, ни бомб, ни людей, положеньице липовое, и когда что-нибудь будет, один Бог знает. Не хочу хвастаться, но у меня есть небольшой опыт, в Харькове я работал в одной из групп, так что могу, так сказать, преподать основы. Но для начала надо бы хоть несколько человек. Как тут у вас?
– У нас есть Лёва, – сказал я. – Этот сойдёт за двух.
– Да? – Константин улыбнулся и помолчал. – Ты произносишь его имя с таким почтением. Что, стреляный воробей?
– Он инженер, в армии был старшим сержантом, – сказал я.
– Вот как. – Константин одобрительно кивнул.

Он сел на кушетку напротив меня и провел рукой по волосам. Они у него были волнистые, какого-то неопределенного цвета. Одно веко у него опять недовольна дернулось. Я вдруг обратил внимание, что всем чертам Константина чего-то чуточку не хватает. Нос чуточку коротковат, рот чуточку маловат, скулы выдаются, лоб четырехугольной, но отнюдь не безупречной формы.

– Мы не должны строить себя никаких иллюзий, – сказал он. – Даже теперь, когда речь идет об аннексии Крыма, мы не можем рассчитывать на поддержку России, о которой столько болтают. Спасти страну – это зависит сейчас от немногих, их капля в море. Зато уж те, кого мы берём к себе, должны понимать, что освободительная борьба не мальчишеская забава. Они должны рассматривать ее как свое кровное дело. Они должны сами быть воплощением тех ценностей, за которые они сражаются, так сказать, представлять их всем своим существом. Может, тебе странно всё это слышать, но я так считаю, – сказал Константин с пафосом и снизошел до формулировки: – Мы должны брать тех, кто чувствует себя ответственным за всё, кто не делает различия между своей судьбой и судьбой своей страны.
– Ну, уж если соберется столь изысканное общество, то нам с Лёвой, пожалуй, лучше смотаться и открыть собственную лавочку, – сказал я.

Какое-то мгновение Константин тупо смотрел на меня. Потом покраснел, как пион.

– По-моему, всё, что вы тут говорили, здорово смахивает на ханжество, если, конечно, вы это серьезно, – пояснил я.
– Если я это серьезно!
– Да, да. В нелегальной работе чем проще смотреть на вещи, тем лучше для дела. Если всё время думать о том, что вы здесь наговорили, то при виде каждого укропа будешь валяться в истерике.
– Очень тебя прошу, перестань прикидываться идиотом. – Константин разозлился. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Он так разволновался, что весь трясся, я даже пожалел, что довел его до этого. От злости за свою несдержанность Константин рывком вскочил со стула и снова зашагал из угла в угол. Он попробовал рассмеяться, но смеха не получилось. Какие-то странные звуки – и злость, и истерика, и отчаяние. Я опять почувствовал к нему что-то вроде симпатии.

Вдруг дверь в комнату резко распахнулась, я увидел девушку – мышино-серое пальто, щеки пылают. Она стащила перчатки, сняла черный берет и встряхнула темными волосами.
– Ну, так оно и есть, я не ослышалась. – Она чуть улыбнулась язвительно. – Маленькая прогулочка на любимом коньке. Здравствуйте, – обратилась она ко мне и протянула руку. – Я замужем за этим вот товарищем. – Она кивнула на Константина.
– Да, это та самая Катя, которая удостоила меня чести стать моей супругой, – сказал Константин.

Я как-то не представлял, что у Константина может быть жена. Тем более такая. Она была нисколечко некрасивая. Широкое сильное лицо, грубое, чуть ли не вульгарное. Нет, это не от того, что у неё такие густые угольно-черные брови и коротко остриженные волосы – первое впечатление, что они чёрные, а на самом деле просто очень темного каштанового цвета, – нет, всё дело в глазах. Глаза такие маленькие, узкие, что никак не уловишь выражения. Ещё рот, большой, словно припухший, – такой рот может свидетельствовать о многом…

Они с Константином поговорили о каких-то её покупках, что-то там насчёт приобретений, необходимых для новой квартиры. Говорил, в основном, Константин, и казалось, ему в этом доме принадлежит решающее слово, его толстогубая узкоглазая жена почти всё время молча стояла с угрюмым видом, и всё-таки мне сразу стало ясно, кто тут главный, кто сильнее. На какое-то мгновение мне даже показалось, что он её побаивается.

Наконец, Константин подошёл, кажется, к концу. Мадам Боброва вздохнула и поправила конфеты в вазе.
– Кстати, конфеты то купила отвратительные, – сказала он.
– Ещё чего! – огрызнулась она. – Завтракать будете?
– Ты ведь позавтракаешь с нами? – спросил Константин. – Я, правда, сегодня немного тороплюсь, мне к часу в больницу.

По его тону я понял, что его больше устроило бы, если бы я отказался. Но ведь мы так ни о чём и не договорились, и, кроме того, ситуация была очень уж интригующая. Я сказал: «С удовольствием». Супруга повернулась к нам спиной и исчезла. Так же внезапно, как появилась. Она ушла, и в комнате без неё сразу стало пусто. Константин молчал, я тоже. Молчание нарушили в конце концов старинные часы. Они громко вздохнули, собрались с силами и надрывно прохрипели обеденный час.

Каким это образом идеалисту Константину взбрело в голову жениться на такой девице? Как он решился? Она была в комнате каких-нибудь несколько минут, но вела себя так активно, что кого хочешь могла перепугать. Вот уж кто действительно воплощал! (Я вспомнил, как Константин сказал, что люди должны что-то там такое воплощать, какие-то ценности.) Но воплощала она не слишком изысканные качества. Упрямство, своеволие, и то, что скрывалось за всем этим – равнодушие. Бездомная. Ничья девушка. Не жена Константина, ничто её тут не держит, в любой момент может взять и уйти – и не вернуться.

Константин не стал больше толковать об общих установках. Он перешел к более конкретным вопросам организации группы. И всё время беспокойно ходил по комнате – взад-вперед, взад-вперед.

В кухне со звоном покатилась на пол крышка от кастрюли. Но это было только начало – скромная прелюдия к дьявольскому концерту. Форте, форте, фортиссимо! Никогда я не слышал, чтобы женщина так буйствовала на кухне – и всё для того, чтобы приготовить скромный завтрак.

Невозможно представить, что она просто такая неуклюжая, конечно, нет. Ещё меньше это похоже на нервы, или на такую уж необузданную энергию. Нет, это делось нарочно, со старанием. Какая-то ребяческая демонстрация. Демонстрировалась раздражение – с наслаждением, сладострастно.

Константин еле сдерживался. По лицу было видно. У него опять начался его нервный тик – теперь уже оба века – и никак не прекращался. Он сам это заметил, но ничего не мог с собой поделать. Лицо у него стало совсем мученическое, но он храбро продолжал нашу беседу и делал вид, что ничего не слышит.

Из кухни понеслись заунывные жалобные звуки. Супруга ударилась в пение. Пела она, как поют пэтэушницы, – до ужаса безвкусно, и бедняга Константин не выдержал наконец и замолчал.

Теперь Константин молчал, а его супруга орала во весь голос, но я никак не мог разобрать, что она такое поёт. Судя по мелодии, что-то девчачье, попсовое, из этих песен о несчастной любви и жестокой разлучнице и тому подобном. Но ни слова не разобрать. В довершение всего засвистел ещё чайник, свистел и свистел, а она всё блеяла и блеяла.

Нет, это, наконец, невыносимо! Но тут мадам Боброва выключила газ под чайником, пение оборвалось. Дверь открылась толчком – и вошла пай-девочка. Вид невозмутимый, раз – и элегантным движением опустила полный поднос на столик в соседней комнате. Ни одна ложечка не звякнула.

Константин кинулся накрывать. Через секунду мадам снова появилась – на этот раз с бутылкой водки и тремя стаканчиками. Константин тут же подстроился.
– Отличная идея! – воскликнул он. – Именно этого нам не хватало. Выпьем за освобождение Игоря Маркова и за Антифашистский манифест!
Так и сделали. Выпили и за Маркова, и на брудершафт выпили, всё как положено, но что-то было не так. Катя будто воды в рот набрала, а Константин вел немыслимо интеллектуальную беседу – мне даже неловко за него стало. Ну что ж, ничего другого не остается.
– Скажите, – обратился я к Кате, – что это за песню вы пели на кухне?
– Мы же теперь на «ты». – Она продолжала жевать. Я б не удивился, если б она заявила, что мне всё послышалось. – Это «Кукушка», – объяснила она, дожёвывая. – Русская. Мой муж, видите ли, обожает всё русское. Но в комнате мне её петь, к сожалению, не разрешают. Он говорит, что это из бутылочного репертуара.
– Понятия не имею, откуда она это взяла. Я никогда такого не говорил. – Константин смущённо улыбнулся. – И именно тогда надо петь, когда у меня с кем-нибудь серьезный разговор. Чем это объяснить, просто ума не приложу.
– Что ж тут странного? – сказала Катя. – Ты меня вдохновляешь. Только и всего.
– А вам, видно, не скучно вдвоём, – сказал я. – Вы давно женаты?
– Весной будет тридцать лет. – Катя прикусила кончик ножа.
– Скоро два года, – уточнил Константин. Он явно испытывал облегчение, что я не принял всё представление чересчур серьезно.

Мало-помалу мы почувствовали себя свободнее. Стало уютно. Катю, очевидно, не особенно интересовали наши разговоры. Она с аппетитом ела, пила, а потом задумалась. Представление окончилось, она ничего больше не изображала, и незаметно лицо у неё изменилось. Явственнее проступило что-то свое, все черты словно раскрылись. Нет, тут вовсе не одно только упрямство, насмешка, вовсе нет. Один раз, когда она передавала мне через стол салфетку, я встретился с ней глазами. Глаза у неё были уже не маленькие и не узенькие. Широко открытые и очень спокойные глаза, и я увидел, какого они цвета. Матово-серые, без блеска.

Я смотрел на них, и этот брак уже не казался мне таким нелепым. Мне даже показалось, я понял, почему он выбрал именно ее. Конечно, из соображений, так сказать, расовой гигиены. Чтобы обновить свою слишком жидкую интеллигентскую кровь. Но если он когда-нибудь воображал, что эту девицу так легко обломать, то ему, видно, уже пришлось переменить свое мнение. Судя по всему, она не очень-то желает перевоспитываться. А у него в голове, конечно, одна романтика, всё сразу, с налёту, а впрочем, какое мне до всего до этого дело?

Без десяти час мы с Константином спустились по лестнице вниз и вышли на улицу, под ясное зимнее небо. В голове слегка шумело. Похоже, похолодало, и мы бодро-весело зашагали по тротуару, вдоль высоких, с человеческий рост, уже грязноватых сугробов. Я проводил его до самой больницы.

* * * * * *

Константин просил меня найти ещё кого-нибудь, чтобы в группе было по крайней мере четверо. После того как с моим школьным другом дело провалилось, а Валентин отказался, вся надежда была на третью кандидатуру – на Яшу. И его мы-таки заполучили. Яков – сын русских. С виду типичный студент из провинции. Длинный как жердь и к тому же немыслимо тощий. Посмотреть только на его ножищи и ручищи – сразу скажешь, что парень из деревни. И по тому, как он сутулился, можно было определить, что малый привык к тяжелой работе. Прежде чем взяться за книжки, он узнал, почём фунт лиха. Выдержка у него была такая, что позавидуешь.

Третьим в списке Константина он значился вовсе не из-за своей неуклюжести или каких-то там вообще неудачных физических данных. А из-за одной странной черты характера. На Яшу «находило». С ним случались непонятные приступы, причем принимало это всегда такие чудные формы, что товарищи по общежитию прямо животы надрывали.

Занимался он обычно усердно и добросовестно. Каждый день отправлялся на лекции – рассеянный, весь погруженный в себя, нечёсаные патлы свисают на лоб, руки как-то нелепо болтаются. И вдруг ни с того ни с сего остановится посреди дороги как громом поражённый и глубоко-глубоко задумается, на глазах у изумленной публики повернется на сто восемьдесят и решительно шагает к книжному магазину, а через десять минут он уже в туалете общежития с несколькими экземплярами Конституции Украины. Стоит и вырывает из неё листики, сначала вырвет лист, а потом рвет его на мелкие кусочки. Кончит рвать, бросит в унитаз и смывает. Лицо у него просветлялось, и он изрывал всё, один листик за другим.

Ясно, всё это можно объяснить тем, что он слишком честен. Но всё-таки чуть-чуть не в себе он был. Это точно. Из-за этой неуравновешенности его легко было поставить в тупик, выбить из колеи. Неясно, как бы он повел себя в критический момент. Отсюда и сомнения Константина.

В общем, группа была сформирована. А через неделю мы все четверо собрались у Константина на Троицкой. Когда я шел туда, мне было немного не по себе. Что-то я беспокоился. Лёва и Яша друг друга, правда, уже знали, хотя и не слишком хорошо. Но как они себя будут чувствовать среди стильной мебели у Константина на квартире – это ещё вопрос. Никак не скажу, чтоб Лев был перегружен какими-то правилами этикета, элементарная вежливость и то могла вызвать его насмешку, а Яков был деревенский парень до мозга костей, интеллигентские замашки почти наверняка придутся ему не по нутру. Как бы они оба чего не выкинули.

Да и сам Константин. Как ещё он нас примет? Попадет ли в тон? И не ударить бы нам в грязь лицом – ведь он предъявляет к защитникам отечества такие высокие требования. А вдруг он начнёт петь о национальном чувстве и о морали, вроде как просвещал в свое время меня? Ох, даже подумать страшно!

Но всё прошло прекрасно, сверх всяких ожиданий, зря я только портил себе нервы. Яков со Львом оба держались совершенно свободно, доброжелательно, а Константин даже не заикнулся ни о каких теориях и принципах. Он сразу же взял быка за рога, рассказал о нелегальной работе, которую сам вел в Харькове, – просто своём конкретном практическом опыте. Слушать было страшно интересно. Он говорил действительно вещи нужные. Вся соль, конечно, была в самих операциях – он нам выдавал массу подробностей, прямо с маркером и ватманом объяснял, как удавалось выпутываться из всяких трудных переделок.

Что-что, а знание дела Лев и Яша умели ценить. Вечер еще далеко не кончился, а они уже уверовали в Константина. И он стал нашим руководителем.