Штыки в землю 2 часть

Автор: Gavr К утру 13 октября все работы по созданию оборонительных сооружений были закончены, и грузовые машины увезли последних штатских, помогавших нам, с боевых позиций. Мы находились почти на том самом месте, где во время Бородинской битвы в 1812 году был Шевардинский редут. Вместе с Хлопенко я обошел опорный пункт роты, поговорил с бойцами. Многие из них были старше меня и уже принимали непосредственное участие в военных действиях, пусть даже и не против немцев, и поэтому мне было немного неловко отдавать им приказания – они и так все знали. Когда я вернулся к себе, дежурный доложил, что комбат собирает у себя всех командиров рот, и я отправился к нему. На совещании комбат, капитан Щербаков, зачитал нам приказ командующего фронтом: «Немедленно привести войска в полную боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва обороны», и велел довести его до всего личного состава. Он добавил, что, по данным разведки, на нас наступают части 10-й танковой дивизии вермахта и дивизии СС «Райх», так что бой будет очень тяжелым, и напомнил, что мы бьемся за нашу столицу. Потом он всех отпустил, а меня попросил остаться. Он сказал мне, что я самый молодой командир роты во всей 32-й дивизии, и что командир полка очень беспокоится о том, смогу ли я выполнять возложенные на меня обязанности, особенно в таких условиях, когда наступление врага начнется со дня на день. Я на это очень обиделся и ответил, что я уже давно не мальчишка и умею командовать людьми. Он на меня как-то грустно посмотрел и сказал: «Можете быть свободны».
В течение дня над Бородинским полем несколько раз проносились «Юнкерсы» и «Мессершмиты», но сбросили всего несколько бомб, для острастки. Я привык к их разрывам еще в Москве, но там всегда можно было укрыться в бомбоубежище, а здесь, на открытой местности, мы были абсолютно беззащитны против вражеской авиации. Немцы по-прежнему господствовали в воздухе, своих самолетов мы почти не видели.
Один самолет сбросил листовки. Бойцы собирали их и читали. Мы не запрещали им этого делать – фашистской пропаганде все равно никто не верил, а бумага на курево была очень нужна. Листовки эти пропагандировали плен. В них немцы обещали всем, кто перейдет на их сторону, отличный продпаек, новое обмундирование, сохранение воинского звания и еще много-много всего. Одновременно они были и пропусками. Согласно указанной на них инструкции, солдат должен был бросить оружие, поднять руки вверх и, сжимая в левой руке листовку, идти к немецким позициям с криком «Штыки в землю!». Прочитав листовку, Хлопенко заметил: «Нехай они себе эти штыки у сраку повтыкають». Я был с ним согласен.
Всю ночь мне не давала уснуть канонада, не умолкавшая на западе со стороны Гжатска – там бились окруженные под Вязьмой наши армии, и мы ничем не могли им помочь. Обстановка на переднем крае была очень тревожной. Мы так и не уходили из окопов.
Около шести часов утра противник начал артиллерийскую подготовку. Но то ли немцы слишком уж рвались к Москве, то ли они были уверены, что у нас очень слабая оборона, - артподготовка длилась менее получаса и почти не нанесла нам никаких потерь. Меньше, чем через десять минут мы услышали приближающийся гул, наблюдатели закричали «Воздух!», и из темных утренних облаков вынырнули немецкие бомбардировщики – больше тридцати штук. Я дал команду всем укрыться и сам нырнул в вырытую только вчера «щель». Бомбежка оказалась намного страшней артиллерии. Одна бомба взорвалась совсем недалеко от меня, из-за чего меня засыпало землей, но не очень, и находившиеся рядом солдаты быстро помогли мне выбраться. Приведя себя в порядок, я вдруг обнаружил, что ничего не слышу левым ухом, из которого у меня идет кровь. Хлопенко объяснил мне, что, скорее всего, у меня лопнула барабанная перепонка и что надо открывать рот, когда рядом происходит сильный взрыв или стреляет крупнокалиберное орудие. А я раньше этого не знал. Санитар осмотрел меня и успокоил, сказав, что скоро я снова буду слышать, как раньше, и даже лучше.
В результате бомбардировки моя рота потеряла семь человек убитыми и пятеро ранеными. Погибли бойцы из второго взвода в результате прямого попадания. Мне было очень жалко этих ребят, они даже не успели вступить в открытый бой с врагом, ради чего ехали сюда почти десять тысяч километров. Уже тогда я начал понимать, что везение на войне – очень важная вещь, и, как бы там ни говорили, от судьбы все равно не уйдешь. Кроме того, досадно было от того, что пришло в полную негодность одно противотанковое ружье, а их всего в роте было три.
Мне позвонил Щербаков, и я доложил ему о понесенных потерях. О том, что я оглох на одно ухо, я говорить не стал – боялся, что он отправит меня в медпункт полка. Он сказал мне, что скоро на нас пойдут танки с пехотой, чтобы я еще раз проверил расположение основных огневых точек и в случае необходимости внес свои изменения в связи с потерей одного ПТР. «Артиллеристы будут оказывать нам максимально возможную поддержку», пообещал он.

***

Я встаю с постели, натягиваю штаны и иду на кухню. Из холодильника я достаю две бутылки пива – себе и Свете – и возвращаюсь в свою комнату. Света все еще лежит в постели. Она ничем не укрывается – знает, что очень красива и совсем не стыдится своей наготы. Я открываю пиво и начинаю пить прямо из горлышка. Она корчит обиженную гримаску и протягивает руку:
- А мне?
- А это еще надо заработать, - коварно усмехаюсь я.
- По-моему, я только что заработала гораздо больше, чем на пиво, - надувает она губки, но в то же время манит меня к себе пальчиком. Я подхожу к ней, она притягивает меня к себе и целует. Вдруг она хватает меня зубами за язык, я даже не могу вырваться.
- ‘ринесешь ‘ива? – цедит она сквозь зубы.
- Угу, угу, угу, - жалобно мычу я. Она отпускает меня с торжествующим видом. Я протягиваю ей бутылку. Она усаживается на кровати, накрывается одеялом до плеч и делает большой глоток. Я стою, опершись о письменный стол.
- Когда твои-то вернутся? – спрашивает Света, слизывая пиво с губ. Сегодня воскресенье и мои родители уехали к каким-то своим знакомым в гости.
- Да часа через два-три… А что?
- Просто спрашиваю.
- У нас еще много времени, не беспокойся. Тебе не удастся просто так покинуть этот дом… - зловеще говорю я.
- Да-а? – она делает удивленный вид. – А что же ты со мной сделаешь?
- Потом узнаешь. Хе-хе…
- Ну, хорошо… - на некоторое время она замолкает, затем ее лицо становится серьезным. – Я тут недавно встретила Марину…
- Какую Марину? – настораживаюсь я.
- Ну, с которой еще в школе училась. Она замуж за этого вышла, как его… Андрей его зовут.
- А, я понял, - она говорит о жене Хапуги. Мне это не нравится. – Ну, и что же она тебе рассказала?
- Да ничего хорошего. Может, ты сам расскажешь? – она пристально смотрит на меня. Ей-богу, мне было бы легче, если бы она закатила банальную истерику.
- А что я тебе расскажу? – я решил держаться до последнего. – Мне нечего от тебя скрывать.
- Брось, Игорь.
- Что бросить-то? – я стараюсь сделать наивное лицо.
- Я знаю, что ты часто ходишь к этому Андрею и покупаешь у него героин. Слишком часто ходишь, даже она обратила на это внимание.
Ну, вот. Рано или поздно она должна была об этом узнать. Почему-то я думал, что она будет плакать, кричать на меня, а все оказывается совсем не так. Она просто взяла и все мне сказала. Значит, плохо я еще ее знаю, хотя мы и встречаемся уже одиннадцатый месяц. Я стою, пью пиво и жду, что она еще скажет. Она молчит. Я не хочу отпираться, говорить, что это я покупаю не для себя. Я вижу, что ее не обманешь. Судя по всему, предстоит серьезный разговор. Я пошире открываю форточку и закуриваю сигарету.
- Вообще-то все не так уж и плохо, - говорю я, выпуская дым. – Ну, то есть, плохо, конечно, но не настолько, как ты думаешь.
- А как я, по-твоему, думаю? – она не смотрит на меня. Голос ее очень печален. – Что я почти год сплю с наркоманом? Что я люблю наркомана?
- Какой же я наркоман… - «Самый обыкновенный», - проносится у меня в голове.
- Ты колешься этой дрянью, можешь подхватить когда угодно какую-нибудь заразу… - я чувствую, что она начинает заводиться.
- Ну, насчет заразы, - перебиваю я ее, - это ты слишком. В этом плане все в порядке.
- Хоть в этом плане все в порядке! – она хочет встать. - Подай мне мою одежду!
Я подбираю с пола ее джинсы, футболку и подаю ей. Она быстро одевается, не скидывая с себя одеяло, встает, берет пиво.
- Я не понимаю, почему я тебя до сих пор еще не кинула, наверно потому, что действительно тебя люблю, дурака такого, но ты должен все это бросить! Ты понял? – она почти кричит.
- Послушай, Света, если ты думаешь, что я сам не хочу бросить, то очень ошибаешься! Но ты представить себе не можешь, как это тяжело! Знаешь, как это тяжело?! – я сам срываюсь на крик.
Она холодно смотрит на меня. Я внезапно вижу себя ее глазами: орущий псих-наркоман с пивом и сигаретой в руках. Замечательная картина. Как такого не полюбишь?
- На самом деле, я давно заметила, что ты стал как-то меняться, просто не придавала этому значения, - неожиданно спокойно говорит она. – Ты стал раздражительным, мы стали реже видеться… Короче, Игорь, выбирай: либо ты перестаешь колоться, либо ты теряешь меня, – она берет свою сумочку. – Я пошла домой, а ты пока подумай, кто или что тебе дороже. Пока.
Она выходит из комнаты, через минуту я слышу, как хлопает входная дверь. Я допиваю пиво и устало опускаюсь на кровать. Странно: всего час назад все в жизни было хорошо, за исключением мелких проблем, а теперь все плохо, и надо что-то делать. И почему она не начала этот разговор сразу, когда пришла? А сейчас убежала и даже пиво не допила.
Я пытаюсь вспомнить, как все получилось. Первый раз я попробовал героин почти три года назад, через год после знакомства с Шелестом. Мы пробовали вместе. Тогда мы его нюхали – рассыпали на столе красивые дорожки, сворачивали купюры трубочками, вставляли в нос – и вперед. В общем, как в красивых фильмах про американскую мафию двадцатилетней давности. Мы тогда казались себе взрослыми и очень «крутыми». Но это слишком дорогостоящий способ, требующий много «белого», поэтому вскоре мы стали «бахаться по мышце», то есть уже кололись, но только в мышцы – чаще всего в плечо. Однако со временем пришлось отказаться и от этого – мы кололись все чаще, а по мышце тоже надо много порошка. «Много» - это относительно того, сколько его нужно для укола в вену – так мы и начали с ним «гонять по вене». Все очень просто. Просто и незаметно. Сейчас мне нужен минимум один укол в день – в противном случае меня начинает кидать то в жар, то в холод, или начинает непонятно ныть поясница, или еще что-то происходит.
Я закуриваю еще одну сигарету. Все-таки я не согласен, что я наркоман. Какой же я наркоман? Наркоманы, они какие-то все должны быть худые и злые, в нестиранных майках… А я вроде бы нормально выгляжу, никаких особых проблем со здоровьем нет. Если, конечно, долго не употреблять, то начинает что-то побаливать или ныть противно, но это так, ерунда.
Что же мне делать со Светой? Я не могу допустить, чтобы мы расстались – я ее действительно люблю. Но ее условия слишком жесткие для меня: сразу бросить я не смогу; это надо делать потихоньку, постепенно. Я не верю, что она меня бросит. Мы любим друг друга, а это все – временные проблемы, все само собой решится, все со временем образуется… Я открываю ящик письменного стола и, порывшись в нем, достаю «инсулинку».

***
Я боюсь. Я все время боюсь, меня все время пугают. Меня прошивает насквозь излучение сотовых телефонов и микроволновых печей. На улице за каждым углом меня подстерегают террористы, чтобы взять меня в заложники. Я чувствую приближение радикального ислама, мусульманские фундаменталисты уже среди нас. Мой страх порождает истерическую ненависть ко всем лицам кавказской национальности, и это наша общая болезнь. Каждый день я ощущаю угрозу терроризма и экологической катастрофы. Астероиды в космосе все ближе к нашей планете. НАТО расширяется, взаимная ненависть охватывает весь мир. О, мы такие все оригинальные, так не вписываемся в тотальное противостояние Севера и Юга – никто не хочет нас принимать на свою сторону. Нас сотрут жернова этой гигантской мельницы, жуткий молот Севера расплющит по наковальне Юга. Все это я слышу по телевизору и радио каждый день, а газеты я уж и подавно бросил читать. Я не забываю об угрозе кариеса и ужасе критических дней. Я всегда сообщаю водителю транспорта, если вижу вещи, забытые другими пассажирами. Мне постоянно не хватает витаминов. С рекламных плакатов на улице и в метро, со страниц красивых глянцевых журналов на меня валятся обнаженные женщины, сигареты и презервативы. Мое «Я» исчезает, перестает существовать, сливаясь с другими, как растекается в луже намокший рисунок акварели. На меня выплескиваются потоки информации, с каждым разом все гуще и омерзительней, и, придавленный этим бредом, я забиваюсь под одеяло в своей кровати, скручиваюсь клубочком и хочу быть один – один на всем белом свете, - а еще я думаю о единственном человеке, который меня действительно любит – о маме.
Но даже здесь меня настигают скрытые видеокамеры супермаркетов.
Я должен улыбаться.

***
Снова мы с Шелестом едем на этот пустырь. Гриша как-то умудрился растянуть выделенные ему сутки на целую неделю, но за это у Шелеста есть для него сюрприз. Мы сворачиваем с дороги, проезжаем через гаражи, поворачиваем направо и выезжаем к месту встречи. Гриша уже ждет нас. Он всегда приезжает немного раньше назначенного часа. Сегодня труба стоящего неподалеку какого-то завода дымит особенно густо. Около часа назад была гроза, и глина скользит под ногами, обнажая сухой слой; мне непонятно, как на такой почве еще может расти трава. Мы подходим к Грише.
- Привет, Гриша, - говорит Шелест. – Ну, что, привез все, что надо?
- Конечно, - Гриша протягивает ему конверт. – Здесь ровно столько, сколько вы просили. Вы уж извините, что задержка вышла, но сами понимаете, мне тяжело было все это собрать, а занять не у кого…
Он виновато смотрит в глаза то мне, то Шелесту. Я отвожу взгляд.
- Да ты не переживай, - успокаивает его Шелест. – Молодец, что смог собрать. Ведь собрал, а это главное, да?
- Да-да, - Гриша начинает чувствовать что-то неладное. В конверте, который он нам дал, лежит семьсот долларов. Это гонорар мне и Шелесту, а бедный Гриша думает, что уже со всеми рассчитался. Я отдаю себе отчет, что наказание, придуманное для него, намного суровее его преступления – он «кинул» одного из знакомых Шелеста на двести долларов, - но стараюсь об этом не думать. В конце концов, Гриша мне – не друг и не брат, так почему я должен о нем переживать?
- Так вот, Гриша, - продолжает спокойно Шелест. – Ты ведь помнишь, что мы говорили тебе почти месяц назад о счетчике? Мы ведь предупреждали тебя?
Гриша молчит.
- Предупреждали, - продолжает Шелест. - Ты не думай, будто мы не понимаем твоих проблем, мы все прекрасно понимаем. Понимаем и поэтому даем тебе целый месяц, слышишь – целый месяц, чтобы ты вернул нашему общему знакомому три тысячи долларов, и тогда он тебя, скорее всего, простит. Ты понял?
Гриша ошарашен. Он сглатывает слюну, облизывает сухие некрасивые губы и говорит:
- У меня нет таких денег. За месяц я столько не соберу. Вы что, не понимаете?
Шелест давно уже поднаторел в таких делах, и его трудно чем-либо удивить.
- Ты, Гриша, во-первых, разговаривай попроще, а во-вторых, при большом желании ты эти деньги найдешь, я ведь знаю. У тебя ведь квартира есть…
- Квартира не моя, а матери…
Шелест улыбается.
- Ну разве заботливая мать не войдет в тяжелое положение сына? А вообще-то, это твои проблемы, и я не должен помогать тебе их решать. Раньше надо было думать. Короче, - он закуривает, - сегодня двадцать седьмое августа. Ровно через месяц, двадцать седьмого сентября, в шесть часов вечера ты здесь. Будешь с деньгами – очень хорошо; без денег – плохо; совсем не приедешь – очень плохо, - он сплевывает на землю. – Все равно найдем. Мать лучше пожалей.
В воздухе повисает молчание. Слышно, как на заводе гремит какое-то железо. Гриша бледнеет и меняется в лице.
- Да вы что? Что ж это вы делаете?! – кричит он в отчаянии. – Вы что – не люди?!
Шелест бьет Гришу в лицо так сильно, что тот отлетает метра на два и падает навзничь. Лицо заливает кровь. Мне неприятно присутствовать при этом, но я помню о своих трехстах долларах в конверте.
- Слушай, ты, заморыш, - Шелест в бешенстве, - ты за речью своей следи, понял? Не будет денег, в крови своей захлебнешься, понял?
Гриша ничего не отвечает. Он перевернулся на бок и плачет, схватившись за лицо. Руки его в крови. Шелест бросает в него недокуренную сигарету и поворачивается ко мне:
- Пошли, Игорь.
Он уходит к машине, а я еще некоторое время смотрю на Гришу. Мне его жалко.

***

- Такие вот дела, Серега, - говорю я, ставлю пустую пивную кружку на стол и оглядываюсь в поисках официантки. Мы сидим в нашем местном баре «Катя», который между собой ласково называем «Катюшей». Я только что рассказал Сереге о своих проблемах со Светой – мы с ней не виделись уже почти неделю.
- И что ты теперь будешь дальше делать? – спрашивает он. Я вижу, что ему по большому счету до лампочки мои отношения со Светой, но эта новость для него – хоть какое-то разнообразие в его жизни.
- Да надо, конечно, что-то делать… - тут к нашему столу подходит официантка, Оксана. Она училась со мной и Серегой в параллельном классе. Я заказываю еще два пива и фисташки. Она уходит. Я снова поворачиваюсь к Сереге. – Делать, говорю, что-то надо… Но, понимаешь, сразу-то я по-любому не брошу, не смогу.
Серега смотрит на меня.
- А что, неужели так тяжело?
Ему не понять.
- Ну, как тебе сказать, - начинаю я. – Это мне нужно, нужно каждый день. Я понимаю, что я это дело слишком запустил, но так резко бросать тоже нельзя – слишком большое потрясение для организма…
Мне кажется, я просто пытаюсь оправдать свою слабость. Оксана приносит на подносе две кружки и тарелочку с орешками. Серега пьет пиво частыми глотками.
- А я вообще-то слыхал и в журналах всяких читал, что, наоборот, в таких делах надо бросать так же, как и курение: раз – и все.
- Ага-ага. В журналах этих и не такое напишут. Ты просто не знаешь, что это. Легко сказать «раз – и все». А если без этого жить уже не можешь? Ты знаешь, я если не ударюсь хотя бы раз в день, то к вечеру меня просто скрутит, и я ни о чем другом – чисто физически – думать не смогу? Это как топливо для машины: нет топлива, машина глохнет, - я разгрызаю фисташку. – А ты говоришь: «раз – и все»…
Я безбожно вру: на самом деле, постепенно для меня уже становится нормой два укола.
- Ну, я не знал, что это у тебя уже настолько серьезно. Думал: так, балуется пацан. Что-то ты, Игорян, не туда куда-то свернул. Дела с Шелестом у тебя какие-то …
- Да нет, Шелест нормальный парень, - перебиваю я Серегу. – Ему, во всяком случае, можно доверять. А дела у нас самые обычные, ты не думай ничего такого. Ерундой маемся.
Все-таки Сереге трудно меня понять. Как он живет? Есть возможность подработать – подработает, а так – в институт ездит, пивко пьет да по девчонкам бегает. Мне его жизнь кажется детской и беззаботной. Хотя, конечно, я сам виноват во всех своих проблемах…
- Ладно, - говорит Серега, - и ставит кружку на стол. – Ты меня, наверно, позвал, небось, не для того, чтобы на жизнь жаловаться. Да и соскучиться еще не должен был успеть.
Я достаю из пачки сигарету. Я всегда курю «Winston Lights» – мне нравится изображенный на пачке парящий орел. Когда я курю, я всегда вспоминаю о вреде курения – и ничего не могу с собой поделать. Один знакомый студент-медик рассказывал после практики в морге (они туда вообще как на работу в свое время ходили), что у людей, которые не курили, легкие розовые-розовые; кто курил, но не всю жизнь – сероватые; а кто смолил по-черному – и легкие такие же.
- Вообще-то, да. Я ведь тебе рассказал про запарки с Маринкой и Светой. Сам понимаешь, что теперь к Хапуге я пойти не могу – Маринка сразу же меня заложит Свете, а это мне совсем не нужно.
- И ты хочешь, чтобы я сходил к Хапуге, - говорит Серега. Я киваю. – Что, прямо сейчас? – удивляется он.
- Конечно. А что время тянуть?
- Ну, хорошо, никаких проблем. Только как он мне поверит, что я от тебя? Я ведь, по идее, не должен знать, чем он занимается.
- Да это ерунда. Я сейчас ему на сотовый позвоню и все объясню.
Мы допиваем пиво и расплачиваемся. Я кладу Оксане пятьдесят рублей «на чай», и она бросает на меня благодарный взгляд, когда забирает деньги. Мы выходим на улицу. Замечательный вечер: тепло и безветренно, но в воздухе уже носится предчувствие скорой осени. Мы спускаемся с крыльца бара, и я звоню Хапуге. Сначала он возмущается, но потом соглашается с моим планом. Еще бы: деньги нужны всем. Мы идем к его дому. По пути Серега рассказывает мне разные байки о том, как он провел лето. Он ездил на пару недель в деревню к своей бабушке, где-то под Тулой, и был там «первым парнем на селе» - покорил всех девчонок своим московским лоском. За две недели у него их было восемь. Правда, один раз ему крепко за это досталось от местных, но это уже мелочи.
Я не иду прямо к дому Хапуги, а остаюсь ждать у соседней многоэтажки, отдав Сереге деньги. Минут через двадцать он возвращается и протягивает мне небольшой пакетик – три грамма. Я быстро прячу его в карман.
- Ну что? – я весело хлопаю Серегу по плечу. – Пойдем, отметим это дело? Я проставляюсь.
Серега охотно соглашается. Мы возвращаемся в «Катю» и снова пьем пиво. Потом мне этого кажется мало, и я заказываю триста грамм водки, томатный сок и жареную картошку. Потом еще триста. Потом опять пиво.
Из бара мы выходим около одиннадцати часов вечера в прекраснейшем настроении. Мы с Серегой – братья на всю жизнь. Мы с ним – самые клевые пацаны, а все бабы – дуры, что не ценят нас. Есть, конечно, и у нас недостатки, но не такие уж и страшные. А то, что я – наркоман, так это вообще ерунда, с кем не случается. К тому же я и не наркоман вовсе. Так, балуюсь.
Мы останавливаемся возле Серегиного подъезда покурить. Он живет в одном подъезде со Светой, поэтому я не слишком удивляюсь, когда вижу ее. Она идет в нашу сторону с какой-то высокой девушкой. Приглядевшись, я узнаю Вику. Они подходят к нам.
- Привет, - говорит Света.
- Привет, - говорит Вика.
Серега мычит в ответ что-то неопределенное. Я загадочно улыбаюсь и пытаюсь поцеловать Свету. Она отстраняется. Серега и Вика смотрят на нас.
- Света, по-моему, нам надо поговорить, - предлагаю я. Я пьян, но мне сейчас на все плевать. Я ее ужасно люблю, и хочу, чтобы она это знала, и понимала, что для нее я готов на все.
- Ты уверен, что нам есть о чем разговаривать? – голос ее холоден. Это меня задевает. Я к ней – со своими лучшими чувствами, а она…
- Думаю, что да, - отвечаю я, хотя мне уже и самому не очень нравится эта затея.
Она смотрит мне в глаза.
- Пойдем.
Мы с ней отходим в сторону, а Серега остается с Викой и начинает ей что-то увлеченно рассказывать – уж, наверно, не про то, как он славно отдохнул в тульской деревеньке.
- И о чем же ты хотел со мной поговорить? – спрашивает Света.
Честно говоря, я не знаю, что хочу ей сказать. Вернее, не могу выразить словами.
- Ну… Света, я буду говорить, а ты меня слушай. Слушай меня, Света, - я опять лезу к ней обниматься и хочу ее поцеловать. Она меня отталкивает:
- Мы, по-моему, хотели поговорить…
Чтобы отвлечься, я закуриваю еще одну сигарету.
- Да, да. Я хотел сказать, что люблю тебя, люблю по-настоящему, понимаешь? А ты непонятно чем занимаешься. Какой я наркоман? Это все такая ерунда!
- Ерунда?! – Света начинает злиться. Я понимаю, что сказал что-то не то.
- Ну, не совсем, конечно, ерунда… - тут я взрываюсь. – Это что же, ты так меня, получается, любишь?! Какая любовь – раз он колется, значит, пошел он в баню – так, что ли?! А кто мне клялся в вечной любви, говорил, что «никогда, никого, только тебя»?!! Вот, мол, наконец, пришла настоящая любовь!! Не ты мне это говорила?! – я хватаю ее за плечи и притягиваю к себе.
- Не ты?! – я кричу ей в лицо. Она вырывается, дает мне пощечину, отворачивается и плачет. Я ее люблю. Я – скотина. Серега и Вика подбегают к нам.
- Игорь, ты что? – Вика, судя по всему, просто не понимает, что я пьян. Серега пытается отвести меня от Светы.
- Пусти меня! – рычу я на него. – Оба отойдите! Дайте нам договорить!
Я подхожу к Свете. Она не смотрит на меня.
- Света… Свет… Ну, прости меня, я просто сорвался. Не плачь…
Я достаю из кармана платок, чтобы она вытерла глаза. Вместе с платком из кармана выпадает пакетик с героином. Только идиот бы не понял, что в пакетике. Мы оба смотрим на него, потом поднимаем друг на друга глаза. Мне уже все понятно.
- Между нами больше ничего нет, - тихо говорит она. – Мы расстаемся. Навсегда.
Она уходит и кажется мне теперь безмерно далекой и чужой. Я никогда не верну ее. Серега подходит ко мне.
- Вы совсем, что ли, поссорились?
Я даже не смотрю в его сторону и говорю про себя:
- Мы расстались…
Я поднимаю пакетик. Пакетик, пакетик… Все из-за тебя.
Вдруг мне становится все безразлично. «Подумаешь! «Расстаемся навсегда!» Свет, что ли, на ней клином сошелся?» Я поворачиваюсь к Сереге:
- А ну их, этих баб, а?
Серега рад, что я не сильно переживаю по поводу расставания со Светой:
- Правильно, Игорь! Мало их разве в городе? Да их тут миллионы! И получше этой есть!
- Точно! – охотно соглашаюсь я. Почему-то я немного сомневаюсь, что есть в этом городе для меня кто-то получше, чем она, но я не хочу об этом думать. По крайней мере, сейчас. – А знаешь что, Серега? – я кладу ему руку на плечо. – Пойдем-ка мы назад в «Катю»! По-моему, есть за что выпить, а?