Sonnenwende

Автор: Алкей Швеллер унд Зепп Акция MAYDAY

30.04.

В последние дни апреля в окрестностях Кракова становится совсем тепло. Солнце, вырвавшееся из зимнего плена, радостно обнимает лучами изголодавшуюся по свету землю. Легкое марево накрывает распаренную почву, ростки жизни неудержимо прут наружу. Чахлые кусты одеваются клейкой зеленью. Нестройная птичья капелла торжественно приветствует весну…

Весна это особое время для истинного арийца. Время, когда сердце солдата-Зигфрида, для которого главное слово ПОБЕДА, сердце мощное, как дизель подлодки, режущей просторы Атлантики в поисках новой жертвы, сердце крепкое, как броня короля сражений танка “Тигр”, сердце надёжное и жёсткое, как винтовка Маузера, поднимается, окрылённое свастикой солнца, навстречу теплу и свету. И вот в оптимистический ритм песни о костях старого мира, что дрожат под сапогами, затейливым орнаментом вплетаются нотки серенады влюблённого Лоэнгрина.

Серые кирпичные стены бараков покрыты легкой испариной. Где-то вдали хрипло надрываются вагнеровские «Мейстерзингеры» - динамик еще не наладили, ну, впрочем, до первого мая целые сутки. Раз обещали, значит сделают, немцы – народ аккуратный и пунктуальный. Над широким белым полотнищем, растянутом на выметенной до блеска дорожке, трудятся на четвереньках два высохших человека в полосатых робах. Рядом, похлопывая по глянцевому голенищу стеком в такт далекому Вагнеру, прохаживается офицер CC. Если подойти поближе, можно разглядеть на транспаранте надпись, каллиграфически выписанную строгими готическими буквами:

«ПЕРВОМАЙСКИЙ КОНКУРС: МИСС АУШВИТЦ-44!»

Люди-скелеты тихонько переговариваются:

- Знаете, Лёша, мне кажется, вы зря вчера проголосовали за Машу из третьего блока, ведь ейо ебать и ебать можно было бы ещё. Ну а теперь? Правильно, достанется этим свиньям… Нет, я конечно понимаю, что вы, таки рассчитываете на то, что и вас и её досрочно освободят за примерное поведение. Ведь работа, хе-хе, даёт освобождение. У вас стаж в конце концов… И опять же – вы были старостой барака. Хотя, знаете ли, мне кажется, что это иллюзии. Никуда нас не освободят, а сегодня, как и вчера, как и завтра, опять не будут пускать в туалет. Если бы вы только знали – КАК МНЕ ХОЧЕТСЯ В ТУАЛЕТ!..

- А зачем избавляться от иллюзий? Вот вы мечтаете, что просрётесь через полчаса, а ведь прекрасно знаете, что у вас в желудке и нету ничего. Чем срать-то собрались, скажите на милость?… А я вот понимаю, что в Машу мне не судьба влюбиться… Да и зачем? Она не в моем вкусе… Но выебать-то её все равно хочется! И чтоб не бараком от нее пахло, а розовым маслом! И чтоб не баланда в кружке, а гусиный паштет на саксонском фарфоре!.. Вот видите, они, фашисты, поставили себе определенные цели, и держит себя в рамках их достижения. Однако жизнь есть жизнь, и если есть возможность не отказывать себе в чем-либо, то отказывать не надо. Об этом ещё Ницше писал ихний кажется. От себя добавлю: хотя бы в мечтах.

- Ницше-хуитше. Что тут говорить, если у них даже в уставах прописано: “мечтать германскому солдату запрещается, ибо он есть сгусток воли к победе”.

- Сгусток-хуйюсток. У них в уставах прописано, что они будут богаты, сильны и красивы, а на самом деле им просто шнапса не хватает и… Ой!

Один из тех, что в робах, роняет на полотнище чернильную кляксу. Офицер, покачиваясь с пяток на носки, неторопливо достает из кобуры «Вальтер» и всаживает провинившемуся в спину одну за другой три пули. Обмякшее тело падает на транспарант, кровь заливает белоснежную материю. Офицер брезгливо бросает: «Все переделать!..» Второй в робе опрометью бросается в сторону склада: “Яволь, герр офицер”. Эсэсовец лениво поднимает руку с пистолетом, целится с секунду в спину бегущему, опускает пистолет, по его лицу видно, что он думает, положено ли по уставу вот так вот стрелять. Он корчит разочарованную мину, очевидно, не вспомнив, что там написано в уставе и в циркуляре об обращении с заключёнными, вновь вскидывает руку и быстро два раза спускает курок…

01.05.

Актовый зал: тяжелые плюшевые портьеры, высокая сцена, украшенная нарядными гирляндами. Затейливые блики на стенах от бесчисленных свечей. Сверху натянут транспарант – точная копия того, над которым работали вчерашние застреленные. Те, кто нарисовал этот, тоже застрелены – надзиратель находился в дурном расположении духа. А потом главный врач, Йозеф Менгеле, лично расстрелял надзирателя. На всякий случай. Надзиратель потому как не верил в чудеса, которые может творить современная медицина, придерживался околодерьмократических взглядов и пару раз усомнился в гении фюрера. Но главное, он не любил евгенику. И часто шутил по её поводу: “Удивительное дело, родители у меня не жиды, а я сам жид!”

Густой, вяжущий аромат благовоний. Сквозь него явственно пробиваются запахи немытых тел и застарелого пота – зал битком набит заключенными. Не всеми, конечно. Здесь только те, кого завтра поведут в газовые камеры. Последний, так сказать, подарок.

Зал разделен на два сектора стальной крупноячеистой сеткой. В одном скелеты-мужчины, в другом скелеты-женщины. Видно как мужчины, стоящие поближе к сетке, выпячивают впалые груди, втягивают раздутые от голода животы, сдвигают лихо набекрень арестантские шапочки, отпускают неестественно громкими голосами остроты. Женщины посматривают на них огромными от голода и истощения, томными из-за набрякших мешков глазами, кокетливо проходятся прозрачными ладонями по ежикам волос, перешёптываются, хихикают. Те, кто посмелее, припадают к сетке с двух сторон и сливаются в отчаянном поцелуе, сплетая пальцы на стальной проволоке.

У края сетки в конце зала, две фигуры. Одна в полосатой робе, другая в серой форме Вермахта. Серый иногда дёргает за рубильник и по сетке проходит ток. Полосатая роба ржот.

- Ходят слухи о твоей дружбе с Натали из восьмого блока?
- Ну, да. Замечательная женщина.
- И что?
- А что?
- Не, ну есть творческие планы?
- Тебя пристрелить может, чтобы не мучался?
- Убей лучше свою голову.

Офицеры, у самой сцены, сбившиеся в кучу, как стайка школьников. Оживленные лица, полуулыбки, шутки, сдержанный смех… Весною жизнь ощущается как-то полнее, ярче, тем более – на краю бездны. Совсем недалеко на востоке – война, страдания, смерть, железо, вгрызающееся в плоть. А здесь, за колючей проволокой, праздник. Пусть ненадолго, пусть на один день. Пусть завтра грянет конец света. Но сегодня в Освенциме праздник. Последний день Помпей. Сегодня здесь можно все.

- Как думаете, что будет более модно лет через пять? Импрессионизм и экспрессионизм?
- Онанизм!

- Эй, Отто, у тебя вся спина белая! Гы гы гы гы гы!
- Иди на хуй, мудак!

- Пацаны, жена начальника ебёцца в жопу!..
- А ты сам-то чо, в пизду что ли ебёшся?

- Господа, прекратите балаган! Через год – Нюрнбергский трибунал, а у нас еще ничего не готово.

Кривит душой строгий полковник фон Раухштафен. Это он так, для острастки – негоже ветерану спокойно смотреть, как кривляются офицеры рейха. Акция Конкурс Красоты – последняя из запланированной цепочки мер, спущенных сверху. Массовое уничтожение двух партий заключённых, День открытых Дверей, День матери и ребёнка, Матч команды заключённых против лагерной охраны.

«…Две партии трупов по шесть тысяч девятьсот двадцать два». Почему именно 2x6922 – не ясно. Так потребовала пришедшая из Берлина бумага, с грозной печатью Аннанербе.

Трупы фотографировали всю неделю, как полагается – разложенные красиво, ровными рядами, по росту, головой на восток. Как прописано в предписании “Об утилизации трупов” выпущенным издательством того же Аннанербе. Для придания смерти особого арийского порядка, ибо такое расположение трупов должно якобы символизировать победу человеческого духа над человеческой плотью. Ровно как и было предписано из Берлина проиграть обязательно матч и непременно со счётом 2:5. Ровно как и организовать бегство самых многодетных матерей. Ровно как и устроить в день открытых дверей кинопросмотр Триумфа Воли для посетителей. Ровно как и распылять каждое утро над лагерем особый газ, прибывший из какой-то лаборатории на берегу Балтики.

Кроме того, как показалось ряду офицеров-интеллектуалов, в туманных формулировках этой инструкции крылся второй смысл. А именно то, что упорядоченное умерщвление и утилизация есть асимптотическое приближение второсортного человеческого материала к первосортному. Основной мотив, как сказал Доктор Менгеле, кроется в усовершенствовании человеческой природы, но не сиюминутном, как при сшивания цыганских близнецов для получения из
двух грязных недочеловеков полубога, нового Двуликого Януса, а нацеленном гением фюрера в будущее. Ибо именно такая смерть есть истинно подлинный и жизненный акт. В дальнейшем американские и советские сионисты будут питаться событийностью чужих смертей, будет славить страдальцев, приближаясь по собственному разумению к ним, копя от них заряд этой колоссальной серой энергии. Будут копить на случай, если вдруг они решатся отказаться от своего мира серого потребления и их ургистые, носатые, «якающие», развлекательные морды, по их мнению должен быть заменить Истинный Человек. Одного они не будут знать, что это будет не сошедший с экранов американской пропаганды чубастый рок-н-рольщик, а Истинный, Предначертанный Фюрером Ариец.

Фотограф, какой-то берлинский очкарик из профессоров, уже уехал в ставку. Знает полковник – дождутся фотографии своего часа! И как птица Феникс восстанет Четвёртый Рейх на костях Третьего. А пока:

- Полковник, ви таки антисемит? Гыгыыыыы!..
- Лейтенант, прекратите. Вам не идет клоунский костюм!..
- Да, не идёт! Как и эта клоунская форма! Мне вчера ваша дочь так и сказала, когда мы с ней под звёздами в одолженном у вас БМВ сидели – надеюсь, вы извините, что без спроса: “Ой, Отто, какая у вас смешная форма, снимайте её поскорее!” Гыгы, полковник, у вас удобная машина! И дочка тоже ничего, гы гы гы!
- Что!?!?! И после этого ты падло посмел свой хавальник раскрыть?! Ты видел атаку русских танков?! А как снаряды наших колотушек отскакивают, как горох от русской брони? А как русские бабы не дают знаешь?! Мразь тыловая пороху не нюхавшая!!! ТЫ СКОКА, САЛАГА, ОТ ГРУДИ ЖМЕШЬ?!!

Кто-то кидает в полковника мокрой тряпкой. Офицеры, схватившись за животы, сгибаются от хохота пополам. Фон Раухштафен, махнув рукой на молодежь, с достоинством отходит в сторону и промокает батистовым платком вспотевшую лысину.

- Дорогие друзья!

Это комендант лагеря Рудольф Гесс. Однофамилец. Его слова тонут в бурных, продолжительных аплодисментах. Когда они смолкают, он продолжает:

- Многие из вас, особенно ветераны дивизии Мёртвая Голова, сетуют, мол стыдно носить чёрную форму тыловых крыс, мол стыдно вот здесь прозябать, когда гибнут наши товарищи. Я вам так скажу, друзья, погибнуть под гусеницами русских танков или под американским бомбами много ума не надо. Нам надо находится здесь и нет, не жечь скверну калёным железом, а создавать новый, лучший мир, то же относится и к вам мои подопечные, многие из вас по глупости бегут, или наоборот, отупляются и умирают. Знайте – умереть проще всего, от голода ли, от бомб наших Юнкерсов. А вот бороться за жизнь, чувствовать её полной грудью, понимать каждый день, как последний, это сложнее, для этого мы и работаем, вместе с вами. Мы строим здесь будущее, вы должны это понимать. А сегодняшняя победительница, прошедшая кастинг истории…

Гесс, сделав паузу, многозначительно обводит взглядом полный зал, и продолжает:

- …станет гордостью проекта «Холокостинг» - Первым Человеком Будущего!..

Вновь раздаётся шквал аплодисментов. Начальник ожидает тишины – но тщетно. «Бис! Бис!» - хохочут офицеры. «Уэээээээээ!» - голосят заключенные: по железному полу пускают электроток. Часть заключённых бьются в пляске святого Витта, часть оседают серыми мешками на пол. В коменданта летит серпантин, радостно хлопают пробки от шампанского. На голове у Гесса каким-то образом вместо форменной фуражки оказывается розовый колпак. Комендант какое-то время потерянно топчется на сцене, потом, устало махнув рукой, медленно опускается в открывшееся черное отверстие в полу.

Из динамиков льётся поток нежной музыки. Поёт Марлен Дитрих. Некоторые особо впечатлительные офицеры начинают плакать. На сцену выводят первую партию конкурсанток. Они в нижнем белье. Кружева кокетливо прикрывают выпирающие ребра. Ножки-стебельки, налитыми узлами торчат коленные суставы. Лица прекрасны той особой красотой, свойственной крайней степени истощения: лихорадочно блестящие глаза с темными мешками под глазами, туго натянутая на черепе темная кожа, темный лихорадочный румянец.

Что ни женщина – то гордость нации. Носатые француженки, мордатые польки, жгучие южные еврейки… Весь цвет прекрасной половины лагеря. Женщин, еле передвигающих ноги, группами по трое выводят на сцену. Одна должна выйти в финал. Офицерье дружным криком, свистом и пальбой в потолок выбирает финалисток. Остальных расстреливают прямо на сцене и сбрасывают в толпу заключенных.

Наконец, комендант Гесс, вновь поднявшись на подъёмнике, отцепляет красный клоунский нос, нараспев объявляет победительницу: Бранка Целкович, сербская красавица, метр семьдесят пять, огненно-рыжая бестия с чуть раскосыми глазами. Ради праздника ей вставили чудесные фарфоровые зубы – заместо выбитых. Особо пьяные офицеры рвут на себе одежду, специальная команда из двух рослых фельдфебелей полевой жандармерии методично избивает самых зарвавшихся, призывая к порядку. Возникает потасовка. Один из солдат, с кухни, пытается залезть на сцену с праздничным тортом. Его стягивают за штаны вниз, торт отнимают и кидают его в толпу заключённых. Те начинают свалку. Вновь пускают электроток. В толпе офицеров появляется комендант Гесс в ливрее и седом парике, он суетится по залу, разнося шампанское. Его ординарцы и старосты бараков выкатывают для заключённых огромные бочки и стаканчики для пива. Кто-то роняет тяжелый канделябр с семью свечами – портьера немедленно вспыхивает. Давешний лейтенант, запрыгнувший на закорки какому-то заключенному, носится по залу черно-белой гротескной фигурой, размахивая импровизированным факелом. Загорается еще одна портьера, следом еще одна. Бранку Целкович, схватив за руки и за ноги, волокут куда-то в угол. Двое-трое заключенных-смертников, коим шампанское с непривычки ударило в голову, бегут вслед за офицерами. Мужчины визжат и смеются. «Ангел Смерти» Йозеф Менгеле, выскочивший из-за ширмы в фиолетовом трико, кидает в зал пригоршнями кокаин. Звучит венский вальс. Черные офицеры и полосатые заключенные, и женщины и мужчины, поддавшись безумному очарованию вечера, кружатся в танце. Откуда-то нагоняют медсестер в балетных пачках и офицерских сапогах… Мелькает лейтенант с чьим-то окровавленным ухом в зубах. Полуголый полковник фон Раухштафен карабкается вверх по портьере. На его спине – огромные мушиные крылья из медицинской марли. Кто-то смачно рыгает в микрофон, зал отвечает многоголосым блеянием. Под ногами хрустят чьи-то ребра…

Доктор Менгеле и один из его помощников баррикадируются в углу вместе с батареей бутылок шнапса. С ними – пьяная враздрызг Бранка. Их обороняют трое особо преданных эскулапов – бьют тяжёлыми колотушками для анестезии беснующихся офицеров, ловят и впрыскивают в вену бензин особо разыгравшимся заключённым. Вокруг них медленно вырастает стена из мёртвых, либо бесчувственных тел.

Доктор Менгеле нежно гладит мертвецки пьяную Бранку. Та булькает и разражается фонтаном блевотины. На миг приходит в себя и вдруг чётко и ясно произносит: “Сволочи!” Помощник, брезгливо стряхивая с лацкана полупереваренный нутриевый фарш, тянется к кобуре, но доктор его мягко останавливает.

- Ева, милая моя Ева, доброе утро! Я в очередной раз предлагаю похерить прошлое. Ради нашего общего сына! Забудем обиды. Ведь твоё новое тело это супер, супер, чаровница моя, хихихихихи!
- Кстати, Ева, - это уже вступает помощник, - нам с доктором удалось решить ещё одну проблему. Потрогайте себя… да-да, ТАМ! Мы умеем восстанавливать девственность! А ведь скоро у вас будут ма-а-аленькие! Улавливаете, к чему я? Наш с вами шаловливый доктор – полюбуйтесь на гения – сделал. Вам! Царский! ПОДАРОК!! НЕПОРОЧНОЕ!!! ЗАЧАТИЕ!!!

Фраза повисает в удушливой атмосфере праздника хриплым, отрывистым лаем. Ева-Бранка суёт костлявую ладонь в промежность. В её окосевших глазах удивление. Она смотрит на доктора.

- А… типа… нахуя?!
- Я же говорю, непорочное зачатие, новые боги по образу и подобию старых. Ну что вы в самом деле, как маленькая! Теперь вы несёте в себе новую жизнь, жизнь нашего обожаемого фюрера. Ведь новые друзья лишь забытые старые. Когда этот балаган закончится мы вас, Ева, отпустим. Недалеко от лагеря вас встретят и переправят туда, где вы сумеете подправить здоровье и где сможете родить двух прекрасных сыновей.
- Но нафига вот так-то?!?!
- Не спорьте, Ева, cказано, что груз ответственности легче нести сидя на жопе ровно, вот и вам Рейх доверил нести этот груз.
- На жопе ровно?! Мой мозг воткнули в это нелепое, да еще и девственное тело, зачем-то устроили весь этот балаган – чтобы я помучалась?! Да?!?! Чтобы мучалась, да?!?
- Милая Ева! Не волнуйтесь так. И ведите себя достойно вашей исторической миссии – сохранить в себе гений фюрера… Ну и мой…
- Что значит «мой», казёл лысый?!?! Ты хочешь сказать, что твоя вонючая сперма побывала во мне?
- Не в тебе, дура, а в теле Бранки! Я же говорю, непорочное зачатие! А обо мне ты подумала?! Что, вот так вот и сдохнуть без наследника в этой варварской Польше?! Ведь годы работы, бессонные ночи, задержки зарплаты, и унижения, унижения, они не понимают моей гениальности, не понимают, хоть ты лбом тресни, гады, выблядкиии, ииии…

Доктор Менгеле размазывает слёзы по лицу, помощник укоризненно глядит на Еву.

- Ну Евочка, ну опять ты его довела до слёз. Ведь такой хороший душевный мужик, а ты его гнобишь постоянно. У меня вот, например, ни к нему, ни к тебе претензий нет, хоть вы тут втихомолку, гляжу, глупостями всякими занимались… Не спорь, не спорь… Не сметь возражать мужу!!!.. Да все я знаю! О чем я только что… А! Понимание своего несоответствия. В том смысле, что когда проводишь столько времени в одном и том же лице, грустно и обидно, когда тебя не то что не понимают, а вот берут и просто так вот за глаза судят, мол гений или наоборот диавол… Да какой я вам, черт побери, гений! Пойми, я че-ло-век, я не могу, я не всегда могу держать! СЕБЯ!! В РУКАХ!!! Вы пользуетесь моими слабостями, вы делаете мне больно!! ЗАЧЕМ БЫЛО ЛОМАТЬ МОИ ВЕНСКИЕ КРЕСЛА?!! Низкие, низкие, грязные животные! Этот оплывший салом боров Геринг… А ты ведь даже не узнаешь меня-а-а!.. Ну коне-ечно, ты-то у нас первая красавица, а я маленький человечек… такой маленький… маленький… МААААМААА!!!
Теперь помощник тоже рыдает, уткнувшись знаменитыми усами в плечо доктора Менгеле. Тот, уже чуть отошедший от истерики, откупоривает очередную бутылку шнапса, отпивает прямо из горла. Терпкая жидкость вперемешку со слезами течет по небритым щекам, заливает белый халат, капает на тощие ноги Евы-Бранки. Та, лишившись дара речи, смотрит, не отрываясь, на помощника. В ее разом протрезвевших глазах растет восхищение. И понимание. Доктор с размаху бьет помощника по спине:
- Адольф, будь мужиком! Давай, браток, за нас, за Победу! За Первомай! И пусть они все сдохнут!
Бранка хватает ещё одну бутылку, залихватски раскупоривает её зубами. Во рту Евы что-то хрустит, она выплевывает фарфоровые осколки, и, стирая ладонью кровь с уголков рта, звонко хохочет, откинув голову:
- Не-е-ет, халтурщики, зубы вставлять – это вам не мозги пересаживать! Ах-хахахахахахаха! Ой, мальчики, ой не могу, вас в цирке за деньги показывать! Хаххахахахаха! Евреев перевешали – а как зубы ставить, не спросили! Иииииииииии!..
Адольф Гитлер поднимает зарёванное лицо и, улыбаясь дергающимся ртом, спрашивает:
- Ты меня правда любишь, Ева?
- Обожаю!
- А меня? – c надеждой вопрошает доктор
- Тебя тоже, но меньше, противный старикашка! Кто мне грозился бутылку в пизду засунуть? А ботинком в живот ударить? Говори, говори противный! Накажу! Накажу… хаххахахаххаха! Ох, мальчики, какие же вы у меня дурачки! Гении, но дурачки! Хаххахахахаха!…
Все трое обнимаются, Менгеле пытается залезть рукой Бранке в грязную кружевную комбинацию, Гитлер его бьёт по рукам. С новой силой звучит Лили Марлен…

02.05. P.S.

Раннее утро. Ворота Освенцима, украшенные сакраментальным «Arbeit Macht Frei» («Труд освобождает»). Женская фигура, закутанная в генеральскую шинель, неуверенно ковыляет прочь, пошатываясь из стороны в сторону. Ева Браун, глядя на мир глазами Бранки Целкович, осваивается в непривычно молодом теле – и задорно ухмыляется сама себе… Это если смотреть с близкого расстояния. А издали – просто фигура в генеральской шинели. Да и еще в предрассветных рассветных сумерках. Как бы то ни было, партизан Стась, затаившийся в кустах на некотором отдалении, решительно сплюнул и вскинул винтовку.