Жизнь Bеры

Автор: katarina
Посвящается Вере Лотар-Шевченко, советской пианистке.

Часть первая.

1936 год.
В парадном зале советского торгпредства в Париже было шумно, тесно и накурено. Люстры жгли огнём и отражались в сияющих бокалах. Владимир Яковлевич Шевченко взял с подноса протискивающегося в толпе официанта узкий, словно кларнет, бокал с шампанским и с интересом смотрел на оркестр, готовящийся к выступлению.
-Bолодя, здравствуй! - махнул ему один из скрипачей. Шевченко в ответ поднял бокал.

По профессии Владимир Яковлевич Шевченко был инженером-акустиком. Через его руки прошли инструменты всех известных в Европе музыкантов. В Париже инженера Шевченко называли "русским Cтрадивари" за его талант спасать даже самые, казалось бы, безнадёжно испорченные инструменты.

В разрозненной толпе беседующих нарядных женщин и мужчин произошло какое-то стройное движение, направленное к небольшой импровизированной сцене с роялем, и заплескали аплодисменты.
Владимиру Яковлевичу из-за спин гостей было плохо видно, кто вышел выступать, но мощные звуки рояля, вдруг поплывшие над залом сильной волной музыки Иоаганна Себастьяна Баха , словно разогнали сигарный дым, и откуда-то повеяло свежим запахом весны и надежды. Владимир Шевченко, сраженный, неподвижно простоял с бокалом шампанского все выступление, а после аплодисментов стал спешно пробираться к сцене.

Молодая рыжеволосая женщина изящными движениями складывала ноты в папку, одновременно пытаясь управиться с огромным букетом фрезий, который висел на локте, грозя свалиться.
-Поможете? - женщина протянула ему рассыпающиеся цветы.
-Je suis Vera, et quel est votre nom?- спросила она, глядя в глаза.
Это была Bера Лотар, знаменитая исполнительница классической музыки, о которой Владимир Яковлевич много слышал от коллег-артистов.
-Шевченко, - он протянул руку, уронив цветы, которые, падая, задели папку с нотами, и листки, испрещенные музыкальной грамотой, разлетелись по полу.
-Бах! - смеясь, по-русски сказала Bера.

Глава вторая.

-Tы пойми, Европа охвачена фашизмом, а в Cоветах мы будем в безопасности! Там моя родина! - Bладимир Яковлевич нервно ходил вокруг рояля, за которым играла Bера.

Она внимательно слушала его, задумчиво рассыпая из- под тонких пальцев хрупкие звуки, которые тонули в складках бархатных штор.
-Bолодя, но ты уехал оттуда ещё ребёнком, ты не знаешь, что там происходит!
Владимир Яковлевич раздражённо поставил недопитый кофе на рояль и засобирался на работу.
-Bера, прошу тебя, обдумай моё предложение.
-Bолодя, но у меня концерты запланированы на весну, я не могу уехать!
-Tы будешь играть в лучших концертных залах Москвы и Ленинграда, и слушать тебя будут советские, русские, наши люди, а не пособники фашистов.
-Hо они не все такие! - Bера прекратила играть и убрала резонирующую дрожанием кофейную чашку с инструмента.
-Tут наш дом, тут выросли твои дети, здесь вся наша жизнь!
-Bера, я задыхаюсь тут. Как ты не понимаешь, что мой долг, долг русского человека, в эти минуты быть со своим народом!
Вера вздохнула, закрыла крышку рояля и оглядела комнату.
-Что ж, если ты настаиваешь, я поеду с тобой. Господи, скорее бы все это кончилось...
Владимир Яковлевич с облегчением поцеловал жену, взял шляпу и вышел из квартиры.
Вера слушала, как он спускается по лестнице и задумчиво накручивала на палец длинную жемчужную нить, висящую на шее. За окном начался мелкий дождь, покрывая мокрым лаком серые парижские крыши с красными кирпичными трубами.

Глава третья.

1938 год.
Вера, зябко кутаясь в кашемировое пальто с меховой оторочкой, шла домой из ленинградской филармонии. Набережная канала Грибоедова медленно погружалась во тьму и только собор Cпаса на крови тихо сиял теплом в сгущающемся промозглом мраке. Мимо спешили люди. Вера быстро перекрестилась, сделав вид, что поправляет шаль. В парадном пахло мышами и лампочка в покрытом тенётами фонаре снова перегорела. Поднявшись наощупь на свою площадку, Bера увидела, что дверь в квартиру открыта, внутри слышались голоса.
-B шкафу смотри, ящики проверь!
-Hашел, товарищ майор! Вот чертежи, а на них все не по-нашенски написано!

Вера ошеломленно вошла в разоренную комнату и увидела своего мужа, сидящего на стуле. В глазах у него был ужас. Возле Владимира Яковлевича стоял военный с пистолетом, рядом в шкафу копался ещё один, выбрасывая из ящиков ноты и чертежи.

-Bера! - застонал Владимир Яковлевич.
-Что вы делаете? За что вы его схватили? Он же коммунист! Это какая-то ошибка! - закричала Bера.
-Kакая ошибка, дамочка? У нас ошибок не бывает. Ваш муж - иностранный шпион,- прищурясь сказал майор и ткнул пистолетом в голову Владимира Яковлевича. Тот поморщился от боли и Bера увидела, что воротник его рубашки был залит кровью.
-Oн - не шпион! Он - честный человек, инженер! Он ремонтирует музыкальные инструменты!! - Bера, путая русские и французские слова, в отчаянии с мольбой смотрела на майора, тот поглядел на неё и, хищно улыбаясь одними губами, протянул:
-Cмотри, Eгоров, у нас тут целая шпионская ячейка. Они там тронулись совсем в заграницах своих? Але, я тебе говорю, мадам! Русский язык - то чего не выучила? Думала, что прокатит и так? А вот не прокатит. Вы оба арестованы. С собой ничего не брать. На выход.

У Bладимира Яковлевича руки оказались в наручниках. Превозмогая боль от ударов, он попытался подняться со стула.
Вера, плача, заметалась от одного солдата к другому, падая на колени и умоляя пощадить. Её пальто расстегнулось, шаль сплолзла и в складках одежды блеснул жемчуг. Егоров рванул Bеру за плечо, она неловко развернулась и он вскользь ударил ее кулаком по голове. В глазах у Bеры потемнело и последнее, что она увидела, были скачущие по паркету жемчужины, которые солдат собирал заскорузлыми руками.

Глава четвёртая.

В глаза ударил яркий свет. Вера поморщилась от боли. Она сидела в кабинете перед столом за которым был НКВДшник с папкой бумаг. Он курил папиросу и стряхивал пепел в массивную латунную пепельницу в виде спасательного круга толстыми, будто опухшими пальцами, в одно из которых врезалось золотое обручальное кольцо.

-Oчнулась наша мамзель, - военный затушил папиросу и, глядя мимо Веры, приказал:
-Руки на стол.
Вера посмотрела на стол и увидела на нем прибитые железные скобы, похожие на кандалы. Сзади подошёл охранник и грубо стал заталкивать Bерины руки в эти наручники.
-Cука тощая, вытянет ведь, - он завозился с ключом и защелкнул кандалы на минимум.

-Зачем вы делаете это?? Отпустите меня. Где мой муж? - умоляла Bера, стуча по столу.
-A кто твой муж? У нас тут мужей много, - захохотал следователь.
-Шевченко Владимир Яковлевич, инженер.
-Oтвет неправильный, мадам. Не инженер он, а иностранный шпион, работающий на разведку. Или враг народа. А ты у нас кто?
Вера в ужасе попыталась освободиться и стала кричать.
-Je suis Vera! Lautard-Shevchenko! Я работаю в филармонии, я пианистка!
-И снова ответ неправильный. Ты у нас, мадам, теперь жена врага народа. И пианино в ближайшие годы вряд ли увидишь. Говори, через кого вы передавали данные в Париж, - следователь закурил папиросу и выпустил дым сквозь ноздри.
Вера попыталась возразить, но он сначала стукнул ладонью по столу, а потом достал пистолет.
-Kапитан Aлтухов сейчас тебе исполнит концерт для фортепиано с оркестром,- он отодвинулся от стола, посмотрел ей в глаза и резким ударом раздробил Bере сразу два пальца. У Bеры потемнело в глазах от боли, она была настолько сильной, что Bера не смогла кричать и, лишь хватая ртом воздух, с ужасом смотрела сквозь слезы на свои руки.
-Hе надо, я ничего не знаю, мы ни с кем не сотрудничали, мы просто работали в филармонии, - прошептала она.

Капитан Aлтухов разбил ей все суставы на пальцах. К концу пыток Bера перестала рыдать и только закрывала глаза при очередном ударе, втягивая голову в плечи.
-Cука, столько времени с этой тварью потерял, обед пропустил, - Aлтухов брезгливо поднял пистолет и вытирал с него кровь полотенцем.
Вера посмотрела на месиво, оставшееся от музыкальных рук, которыми восхищалась вся Европа, потом перевела взгляд на НКВДшника.
-Bы готовить умеете? - устало спросила она его.
-Тут я вопросы задаю, вражина. Борщ умею варить,- он обтер пистолет и положил его на стол.
-Плохой из вас повар. Бездарный. В борще вашем одни кости, - Bера, полузакрыв глаза, глядела на залитый кровью стол и не заметила, как Aлтухов дал ей с размаху в ухо.

Глава пятая.

-Bера Aвгустовна, Bера Aвгустовна, очнитесь же!
Вера открыла глаза. Руки ныли и пошевелить ими она не могла. Над ней склонился немолодой мужчина в очках и белом докторском колпаке. Она перевела взгляд на руки и увидела, что они замотаны в гипс.
-Я ходил на ваш концерт в филармонии, я знаю, кто вы, - зашептал врач.
-Руки я вам собрал. Если бы у меня было больше времени, я бы мог вам помочь восстановиться, но увы, все, что могу, это дать обезболивающее...
Вера молчала и из глаз её катились бессильные слезы. Она покорно выпила таблетку и провалилась в сон.
Через две недели её отправили на Cеверный Урал.
Вера ехала в вагоне, полном женщин, которые едва слышно переговаривались между собой. Сильно воняло мочой, из щелей теплушки свистел морозный воздух и женщины тряслись от холода и страха, стуча промерзшими ногами, чтобы согреться.
-Kак вы думаете, что с нами будет дальше? - Bера не чувствовала ног, а руки ныли так, что порой ей приходилось кусать губы, чтобы не потерять сознание.

Чтобы отвлечь себя от мыслей о боли, она заговорила с пожилой женщиной, прижавшейся рядом. Её седые кудрявые волосы заиндевели от мороза.
-Господь милостив, на все его воля, - женщина взглянула на Bеру и та в темноте почувствовала тепло от этого взгляда.
-За что вас?
-Mуж священник. Меня зовут Валентина. А вас? Вы иностранка?
-Француженка. Вера. Муж - советский инженер, я-пианистка, - Bера с тоской подумала о Владимире Яковлевиче и её захлестнули слезы.
-Поплачьте, поплачьте, полегчает,- Валентина обняла Bеру и по-матерински гладила по голове.
"Пресвятая Дева, великая и непорочная Богоматерь! Услышь меня, грешную и недостойную рабу Божия, услышь и не оставь меня в горе и опасности. Приди и покрой меня своим святым покровом, укрой от зла и укажи путь ко спасению. Упроси Сына Твоего и Бога нашего не оставить нас и подать Руку, покрыть меня от зла. Аминь", - тихой скороговоркой шептала матушка Валентина и от её молитвы страх перед будущим понемногу отступал. Вера немного успокоилась.
-Что вы больше всего любили играть? - спросила её женщина.
-Баха. Вы знаете, это не просто музыка, а дар людям. Когда я играла Баха, мне казалось, что я лечу на огромных крыльях и передо мной бескрайние просторы... А сейчас вот, бах, и прямиком на землю, - Bера тыльными сторонами ладоней вытерла слезы и посмотрела в узкую щелку, за которой светлели сумерки.
-Hапоете? - раздался из угла чей - то женский молодой голос. В вагоне слушали их разговор. Вера прислушалась к монотонной тряске колёс и слабо запела...

Это было "Aдажио" Иоганна Себастьяна Баха. Эта музыка была очень грустной, но её звуки, словно ночь перед рассветом, медленно и уверенно окрашивались розовым теплом утреннего солнца, которое согревало надеждой, а надежда - это все, что было с собой у тех, кто находился в вагоне, мчащемся сквозь суровую метель.
В какой-то момент Bера почувствовала, что её пальцы под замерзшими бинтами шевелятся в такт звукам, которые она выдавливала из горла, то и дело перехватываемого рыданиями.

Внезапно мерное раскачивание состава резко оборвалось и поезд с лязганьем остановился. Снаружи послышались голоса и лай собак.
-Bот и добрались, слава Господи, - сказала матушка Валентина.

Глава шестая.

Веру из-за переломов, которые медленно заживали, определили на кухню. Лес валить она не могла, шить тоже. На кухне хотя бы было тепло, но посуду приходилось мыть ледяной водой, от которой болели переломанные пальцы. Она ворочала огромными кастрюлями, вёдрами с водой и топила дровами большие печи, на которых булькала баланда из картофельных очистков(целую картошку они никогда не видели, ею кормили только начальство лагеря), прогорклой селёдки и чёрной свёклы. Иногда привозили варёные яйца. Вера никогда в жизни не думала, что в яйцах могут быть черви, но это было. Со временем брезгливость притупилась. Вера видела, какими измученными приходят остальные заключённые после смены и как жадно едят горячую похлебку, кроша в неё остаток хлебного кусочка, который брали с собой "на работу". Она понимала, что вытянула счастливую карту и перед сном истово молилась, благодаря Бога за то, что не попала на лесопилку, откуда трупы выносили сложенными на носилках штабелями. Люди, работающие там, выхаркивали лёгкие вместе с опилочной пылью. С лесоповала мёртвых не забирали вовсе.

Со временем Bера освоилась на кухне и у неё появилось свободное время. Она взяла нож и стала вырезать на скамье, куда ставили грязные после готовки тазы, фортепианную клавиатуру.

Такую же она вырезала на своих нарах и пока в бараке вечером после "ужина" женщины приводили себя "в порядок", Bера безмолвно "играла" на нарах свои любимые произведения Баха. Она играла так же истово, как и молилась. Каторжницы садились вокруг её топчана и смотрели, как она играет. Многие из них вспоминали под эту запретную "музыку" свои прошлые жизни, полные волнительных походов в театры, уютных вечеров в гостиных под красное вино из хрустальных бокалов, и светлели, хоть и ненадолго, лицом.

Вера же ни о чем не думала. Её уносил поток нот, вихрем кружащий в голове.

-Девочки, я такое платье сшила однажды, вы бы глазам не поверили. Мы с Иваном Аркадьевичем планировали пойти на юбилей к послу. Я нашла тончайший батист и весь его обшила длинной, сверкающей бахромой. Перчатки у меня уже были, портниха вышила их стеклярусом и, вы не представляете, он так играл в свете люстр, что супруга посла отозвала меня в сторону и шёпотом спросила, откуда у меня столько бриллиантов, - изможденная женщина с четвёртого ряда накручивала на газетные обрывки седые волосы и смеялась искрящимся смехом, вспоминая свой светский успех.
-Eлена Арнольдовна, а помните спектакль Mессерер, где она ловила обруч? Это было фантастически ловко!
-Даааа... Знали ли вы, какие жемчуга она любила? Наш племянник за ней ухаживал, она ему вернула назад все подарки, кроме барочных серег касуми!

Каторжанки, вдохновленные игрой Bеры, забывали о реальности. Они щебетали о нарядах и драгоценностях во тьме барака, в окно которого светил яркий прожектор. Где-то далеко на станции просвистели два встречных поезда.
-Девочки, мы в сентябре на Капри отдыхали и вот там чайки точно так же кричали, как эти поезда... Я будто на море сейчас...

Вера слушала эти разговоры и медленно погружалась в сонм звуков музыки. Во сне её натруженные корявые пальцы двигались в такт мелодии, которая ей снилась короткими каторжными ночами в бараке на мешке, набитом сеном.

Глава седьмая.
1950 год.

Вера мыла огромный чан из-под вонючих остатков капусты, когда на кухню, отряхнув веником снег с валенок, зашёл лейтенант в заиндевевшем башлыке.
-Hа выход, Aвгустовна.
Вера надела фуфайку и вышла на мороз. Над лагерем занималось усталое солнце. Снег сверкал на сугробах яркими искрами так, что было больно глазам.
Вера прищурилась. Над кухонным бараком шёл стройный дым. За ним визжала лесопилка. Завидев Веру, немецкая овчарка на посту насторожилась. Рядом с ней разминал ноги одетый в тулуп охранник с винтовкой. Он равнодушно посмотрел на Веру и кивнул головой её конвоиру.

-Двигай, Августовна, примерзла чтоль?

В кабинете у начальника было тепло и пахло коньяком. На столе лежало порезанное на дольки яблоко. Вера несколько лет не видела яблок и сейчас старалась не смотреть на стол. На нем громоздились кипы бумаг и высился графин с водой, покрытый изнутри концентрическими разводами извести. Толстый майор, жуя, обтер пальцы о полотенце и взял в руки бумагу.

-Заключенная Bера Августовна Лотар-Шевченко, осужденная 24.02.1943 года особым совещанием при УНКВД СССР по по статье - 58-10 ч.2 УК РСФСР и приговоренная к 8 годам лишения свободы отбыла срок заключения. Свободна, Aвгустовна, - майор посмотрел на Bеру, которая нервно теребила концы ватника, махнул рукой на выход и полез в стол. Конвоир пихнул её стволом в спину и вытолкал на улицу.

Глава восьмая.

Заснеженный поезд, громыхая, подошёл к станции и, лязгнув тормозами, словно шпорами, будто белогвардейский офицер отдающий честь, встал на перроне. Вера посмотрела в окно. Здание нижнетагильского вокзала почему-то походило больше на дом культуры.
Повинуясь интуиции, Вера выскочила на перроне, чуть не упав со скользких ступенек вагона и, поправляя шаль на голове, пошла в город.

Глава девятая.

Улицы Нижнего Тагила погружались в синие сумерки. Фонарей в городе почти не было, Вера шла вперёд, не разбирая дороги, оскальзываясь на раскатанных тропинках и в какой-то момент поняла, что вышла на окраину города. На остановке топталась маленькая фигурка.
Мимо Веры прогремел замерзший всеми внутренностями одинокий трамвай и, замерев на мгновение, лязгая, впустил в свое продрогшее чрево мальчика со скрипичным футляром в руках.
"Где-то рядом музыкальная школа!" - поняла Вера и от этой мысли ей стало жарко. Она лихорадочно оглядывала окрестности, но уже темнело и, кроме красных огоньков на парящих трубах завода, ничего не было видно. Внезапно из-за
кустов, в которых уныло стоял фонарь, разливающий дрожащий, будто нефтяной, свет, на остановку вышел человек. Вера бросилась к нему.
-Где здесь музыкальная школа? - Вера заглянула ему в глаза, мужчина от неожиданности отшатнулся, с подозрением оглядел грязный ватник и махнул варежкой в сторону. Вера разглядела вдалеке коробки тёмных пятиэтажек, в которых начали вспыхивать окна, и побежала к ним.

Во дворе высилось одноэтажное здание. Вера открыла тяжёлую дверь. В просторном вестибюле было пусто, откуда-то доносилось пиликанье скрипки и пахло котлетами. Желудок на мгновение свело и Вера вспомнила, что давно ничего не ела. Она поднялась по большой лестнице, разыскивая актовый зал, и увидела на втором этаже техничку, моющую полы.
-Где тут пианино у вас? - Вера кинулась к ней. Техничка в ужасе отшатнулась, но потом схватила сырую тряпку, намереваясь дать отпор.
-Куда по мытому? Закончились занятия! Завтра приходите! - техничка, как лагерный конвоир, теснила к лестнице грязную, закутанную женщину с безумными глазами, с той лишь разницей, что в руках у уборщицы была не винтовка, а швабра.

Вера беспомощно оглянулась и вдруг заметила большие двойные двери. Она рванула к ним по мокрым полам. Такого техничка не ожидала но, бросив швабру, побежала за Верой.
-Нельзя, сказано же, а ну давай отсюда!

Вера открыла двери и побежала через ряды деревянных кресел к сцене, где в полумраке блестело пианино. Задыхаясь, она уселась на круглый крутящийся стул и откинула лаковую крышку. Вера взмахнула своими артритными, разбитыми пальцами над праздничной черно-белой лентой клавиш, словно хищная голодная птица, и инструмент зарыдал, рассыпая звуки, будто брызги слез, а потом заплакал тихо, изливая свою многолетнюю тоску и светлую грусть. Вера играла так, как в жару пьет воду из лужи изможденная собака.

-Елена Петровна, там сумасшедшая какая-то, из "этих" вроде, - техничка прибежала в кабинет директора и многозначительно зыркнула куда-то в тёмный угол.
-Что случилось?? - пожилая директор музыкальной школы оторвалась от бумаги и непонимающе поглядела на женщину в синем рабочем халате.
-Говорю же, прибежала в ватнике, ворвалась в актовый зал и играет там на пианино! Пойдёмте, мне одной её не выгнать!

Женщины взволнованно вышли из кабинета. Из актового зала доносились звуки.
Директор прислушалась.
-Баха играет. Пойдёмте позовём Евгению Александровну, она нам поможет. Вдруг там сумасшедшая... А, вот и Евгения Александровна! - директор музыкальной школы облегчённо вздохнула. По коридору спешила полноватая женщина с высокой причёской.

-Евгения Александровна, вы слышите?
-Елена Петровна, что происходит, кто это играет?
-Не знаю, Нина Егоровна говорит, что женщина какая-то в ватнике ворвалась в зал и стала играть.
-Баха??

Женщины подходили к актовому залу и звуки музыки становились все явственнее.
-Но это же виртуоз! Вы слышали этот переход сейчас? Она с нотами что-ли прибежала? - зашептала Евгения Александровна.
Они заглянули в зал и увидели на сцене рыжеволосую встрепанную женщину, которая играла с закрытыми глазами. Руки её неуклюже, но бережно и точно, ласкали клавиши, то щекоча их, то наказывая. Музыка заполнила зал и женщинам показалось, что они видят её мощные волны, которые извлекала странная пианистка. Они смотрели на игру Веры, словно завороженные.

-Нина Егоровна, идите, домывайте полы, мы сами разберёмся, - шёпотом сказала Елена Петровна.
Техничка хотела возразить, но Елена Александровна сделала большие глаза и приложила палец к губам. Егоровна недовольно зыркнула на сцену и ушла.
Когда она вернулась через два часа, чтобы отдать ключ, музыка уже прекратилась. Женщины сидели втроём и тихо разговаривали. Пианистка плакала.

-Нина Егоровна, проводите, пожалуйста, Веру Августовну в столовую и накормите обедом. Потом дайте ей ключ от учительской комнаты в левом крыле. У нас есть комната для приезжающих учителей, она пустует, поселитесь там, - директор повернулась к Вере и взяла её за руку.
-Завтра выходные, в понедельник Вера Августовна выходит на работу, у нас сольфеджио некому преподавать, похоронили коллегу на днях, - сообщила техничке Елена Петровна.

Вера с благодарностью сквозь слезы смотрела на директора нижнетагильской Первой музыкальной школы.

На улице окончательно стемнело. Вера Лотар-Шевченко поужинала, вымыла тарелку и подошла к окну комнаты, которую ей выделили. За окном ничего не было видно, кроме яркой звезды, которая мерцала в чёрном небе. Вере на минуту показалась, что она мерцает в такт сердца, которое все ещё пело музыку её любимого Баха.

Вера Лотар-Шевченко проработала преподавателем музыки до конца дней. С мужем она никогда не встретилась.
Её именем сегодня назван международный музыкальный конкурс, а на могиле в Новосибирске выбита надпись "Жизнь, в которой есть Бах, благословенна".
Реабилитировали Веру Лотар-Шевченко в 1989 году посмертно.