Гадкий Утенок Мир (наброски к роману)

Автор: корпоративный тритон Я бесполое, насекомое, холоднокровное, без сознания, без собственных мыслей. Я наполнено осколками воспоминаний других людей. Мертвых, или умирающих, со всей болью проходящих через метаморфоз. Слова Камю, Сервантеса, Бодлера, Рабле, Бенна, Толстого, Уальда, Данте и многих других звучат под какофонию из пост-панка и транс-эмбиента. Я прекрасная, но треснувшая ваза, и все что вокруг – это лишь осколки, осколки, осколки… Я – хамелеон. Существо, приспосабливающееся к различным формам и одновременно само меняющее форму.
Здравствуй, мне не хватало тебя… спасибо – твое существование, помноженное на мои желания, дарит мне яркие образы. В самую точку. Не в глаз, а в хуй. И я плачу. То, что описано ниже, осталось позади. Многое из того, по меньшей мере. Теперь мы опускаемся ещё ниже, глубже, безвозвратно уходим дальше в ночь, на самый край, так хорошо описанный неким Фердинандом Селином.
У нас по-прежнему слишком много жизни - унизительной и лакейской. Я, медленно лишаясь остатков породы, существование пропитывается ненавистью, молчаливой, зрелой, которую может испытывать лишь слуга по отношению к хозяевам. Так мы и взрослеем. Ненависть и безразличие - а ведь раньше была любовь. Меня любили, и я любил. И разве теперь имеет значение, что не те, не тех и не так, как хотелось.
Посмотри в окно - холодно, идет дождь, гуляют сквозняки и нехорошая простуда. В воскресенье я ходил в музей при медицинском колледже, основанный в прошлом веке неким богатым чудаком-филантропом. Это самая большая в мире коллекция заспиртованных и сушеных человеческих уродств и болезней. Безгранична фантазия природы. Все эти мертворожденные чудеса... Эмбрион с одной головой и тремя телами, к примеру. Или человек-краб. По образу и подобию, и ничего ты на это не возразишь. На стенах истории занимательных медицинских случаев, для наглядности подкрепленные натуралистичными парафиновыми муляжами. Гангренозное воспаление тканей лица. Лиловая маска мертвой плоти. Сначала невыносимая боль, лошадиные дозы морфия, потом невыносимая вонь и ты можешь только блевать, пока гниение не доберется до мозга. Сиамские близнецы. Сестры. У них одна большая голова, в которой умещаются два мозга - лицо спереди и лицо сзади, два тела. Сейчас им 20 лет. Симпатичные лица, мы могли бы их ебать. Та, что спереди, которая ходит, изучает банковский менеджмент и рассчитывает выйти замуж. Та, что сзади, не может самостоятельно передвигаться и, та, что расположена спереди, волочит её за собой на пристяжной тележке. Эта играет на гитаре и хочет стать певицей в стиле кантри. Нужна немалая фантазия и чувство юмора, что бы такое придумать. Там же муляж младенца - двух младенцев сросшихся, так сказать, валетом - где должен быть хуй и ноги одного, начинается туловище другого. Сбоку торчит нелепый отросток неразвившейся ноги. Какие-то отверстия. Существо прожило шесть месяцев, причем сердце у одного билось в десятки раз быстрее другого, зато второй был необычайно агрессивен. Через полгода один из них умер от старости, через несколько минут сдох и второй. Хуй длиной в полтора метра - впечатляющее зрелище, особенно для женщин. На постаменте - высушенный и набитый опилками желудок объемом в 200 литров. Рядом фотография его обладателя, биография - человек где-то работал, кого-то ебал, наплодил кучу детей, бедняга наверно тратил на жратву весь заработок. Может, он даже выхлопотал на это дело особую пенсию. Заранее продал свой чудесный желудок музею. Но и этого вряд ли могло хватить. И к тому же он, наверное, много и часто срал. Такие вот страсти-мордасти. Но суть, конечно, не в этом.
Я не умирал, не болел, не скрывался… Я вовсе не пропадал - просто ездил отдыхать. Я вернулся вчера. Я был на Сейшелах - райском уголке, где 120 островов, всего один город, куча заповедников - как лесных так и морских, и население составляют креолы - потомки рабов и плантаторов - люди весьма приветливые и жизнерадостные, трахающие своих красивых мулаток и живущие по 90 лет. отдохнули мы славно - летали на один остров, где живет 3 000 000 птиц, видели самую большую черепаху в мире, ныряли с маской, ходили в джунгли, купались и ныряли в индийском океане, плавали во всякие заповедники, брали джип напрокат и исколесили на нем самой большой остров.

Теперь мне хочется какой-то грязи - например, пойти поработать. Я увлекся буддийской философией - почти дочитал книгу размером в 2000 страниц. Иду по улице и мечтаю: принять бы пяток капсул трамадола, в карман положить остальные 15 и пешком в никуда. Остановиться у ларька, долго думать, что купить Мальбро или Парламент, затянуться так, чтобы голова закружилась, купить еще минералочки, и вперед без цели в пустоту. А как чуть подзамерзнешь - В Макдональдс за чаем, сладким горячем чаем и вдогоночку еще штучки три. Потом снова вперед, за сладкой грустью... глубокой ночью прийти домой, по телефону позвонить какой-нибудь девочке, рассказать ей, что она лучшая и спать - беспокойно, онанирующее, но не кончая. Проснуться бледным и нервным. И еще пяток за завтраком. и снова в бой. Никакая смерть не страшна.
Смотрю на себя в зеркало - морщины под глазами, чьи-то визитные карточки на полу, пустые сигаретные пачки за спиной. В глазах опустошенность животного. Радуюсь тому, что по-прежнему ещё хочется уснуть мертвым сном на коленях у какой-нибудь размалеванной шлюхи. Это не желто-зеленая опиойдная тоска- это хуже.
Мне подарили альбом Гэвина Фрайдея 1989 года - музыка не то пост-панк - не то шансон на стихи Оскара Уайлда. И театрально-отчаянный сплин в духе Роберта Смита. И все одно и то же. Небо того же цвета, что и асфальт. И все куда-то еду, еду, или гуляю в одиночестве. Читаю лекции по буддологии. Сегодня познакомился с милой 17-летней девочкой. Мечтаю о том, чтобы интерес к ней затянулся хотя бы настолько, чтобы я успел ее трахнуть. А то я существо разочарованное. К чему-то стремлюсь, как мотылек. Но стоит приблизиться, как все остопиздевает. Я только что убил муху, буду рассматривать ее крылья в микроскоп.

У меня одна радость – наш сказочный город, где можно встретить смертельно красивых людей, прекрасных как языческие божества. Чудеса кровосмешения. Я испытал особенное чувство. Тебе оно должно быть знакомо. Когда хочешь или умереть у телки на руках или чтобы телка умерла у тебя на руках. Теперь иначе - безумно хочется когда-нибудь просто сдохнуть прямо на улице, а перед этим промутить там всё. Ни на что большее я не способен.

Однажды, проезжая мимо какого-то магазина, я увидела людей. Они не двигались, не дышали, смотрели на меня робким и невидящим взглядом. Это были манекены. Манекены похожи на людей. У них свой мир. Они живут своей настоящей, полной счастья и лжи жизнью – по известным только им самим законам. В какой-то момент наши жизни соприкасаются, и тогда мы их видим. Мы лицезреем их жалкое, ничтожное состояние, подражание людям………………………………
…………………………………………………………………………………………..

Утром, гуляя по скверу, наполняя свою ауру благочестием и душевным спокойствием, увидел четырнадцатилетнюю соседку, выгуливающую собаку. Непринужденно начав разговор, я не получил заряда доброжелательности в свой
адрес, и после нескольких попыток понял, что реакцией было крайнее смущение. Я поговорил о прическе собаки, о пользе прогулок пешком в хорошей компании, о том, что она самая красивая девочка в классе, и для поддержания
разговора спросил, в каком она учится. Услышав, что в седьмом, я стал мучиться смутным подозрением. Задал вопрос о ее возрасте. Двенадцать, ответила она. Я поспешил ретироваться, едва сдержавшись, чтобы не сказать, что подойду к ней снова годика этак через два. Но удержал себя в руках, а то она бы не поняла.

Теперь я сижу, слушаю Total Punk Radio- очень громко слушаю. Курю сигарету. В данную секунду для меня спасение в громкой музыке и колесах каффеина и эфедры. Я пишу книгу, и ты первый кто увидит мое детище - плод гнилых истеричных фантазий, упомрачительных семяизвержений желто-зеленой тоски в лицо физкультурникам, милиционерам, счастливым матерям здоровых детей, авторам философских книг и ещё многим тебе хорошо известным. Предстоит ещё много работы. Надеюсь, со временем мой гадкий утенок превратится в настоящее омерзительное чудовище.

Я так редко пишу, и так мало, потому что когда сажусь за стол, это наводит меня на столько мыслей, что я начинаю общаться с тобой как бы внутри себя - полемизирую, соглашаюсь, прикалываюсь... Словом веду полноценную половую жизнь. И лишь по прошествии пары дней понимаю, что я ни хуя не написал, а то, что у меня в голове, едва ли возможно перевести, так сказать, на бумагу. Но думаю, что и так все понятно, и мог оставлять нетронутые листы.
Читать лекции по буддологии - занятие, воистину достойное денди. А если при этом посвящать остальное время литературе, живописи, прогулкам и извращенному сексу с 14 летними девочками, и на склоне лет быть убитым юным любовником во время венецианского карнавала... Но, увы, жизнь давит нас как мух и потом кто-то рассматривает наши крылья в микроскоп и смеется.
Сегодня на прогулке увидел невероятно красивую тёлку. Скажу без преувеличения - более красивых женщин видеть мне не приходилось. Если бы я не был трезв, то рассудок мой бы непременно помутился, я бы устроил непристойный дебош, и на следующий день в очередной раз попытался совершить самоубийство. Я давно уже не пью и поэтому лишь безнадежно посмотрел на нее. Блядская жизнь.
Хорошо заниматься спортом и обливаниями, однако, неужели без этого я уже не могу выебать 14 летнюю соседку? Кажется, в свое время я делал это под трамалом, реладормом и сиднакарбом. А старость заключается, видимо, в том, что я её, конечно, оттрахаю, и развести её будет даже проще, чем раньше. Но теперь совсем в другом качестве, хоть и более пикантном, нежели прежде, но совсем в другом. Хоть и таит в себе это определенные наслаждения, но мне смертельно жаль всего безвозвратно уходящего. А таких вещей становится всё больше и больше.
Вот в чем заключается старость на мой взгляд.
Скоро, уже совсем скоро, родится моя волшебная книга, выйдет в свет, своего рода музей грязи, собранной со всего мира под знамя последнего классика литературы и пророка современности У. Берроуза. Сейчас пытаюсь довести ее до ума таким образом, что бы она функционировала, как живой самодостаточный организм, без вмешательства извне, своего рода тамогочи (или как иначе называется эта японская игрушка?). Надеюсь, что это будет очень грязная, дурная вещь, и там каждый найдет место для своей личной закрытой, запароленной зоны, посвященной своему скелету в шкафу. Каждый сможет разместить там свои фотографии, рисунки, дневниковые записи. Я сделаю всё таким образом, что бы каждый имеющий право доступа мог разместить любые документальные свидетельства, касающиеся своей грязной жизнедеятельности. Думаю, что, только по прошествии времени и, имея перед глазами этот архив, каждый поймет, насколько прекрасно было то время, которому уже не суждено повториться. По большому счету, окончательная старость и смерть наступают когда вокруг не остается говна, в которое ты ещё не ступал. Надеюсь, этого не случится никогда, если только я сам этого не захочу.

Старуха сидела у окна своего дома. Ставни были открыты. Сорваны с петель. У нее не было выбора. Ей было 82. А может 42. А может 22. Кто знает…..
Никто давно не видел ее слез. Она где-то была одна. Когда-то это было скучно. Сейчас уже все равно. Она была одна.
Еще совсем недавно в ней было все. Была жизнь. Была свобода. Был сон.
Что это. Где. Когда. Зачем.
Не вернется уже ничего. Ничто и никто.
В жизни бывает многое.

Лежащий передо мной лист белой бумаги парализует. Бледная паста ручки. Мои мысли находятся далеко отсюда. Я вспоминаю старую квартиру, где остались мои детство, отрочество, часть юности. Симбиоз бумаги и воспоминаний это узоры, прихотливые как томление души… я жил на первом этаже, а на окне висела розовая тюлевая занавеска. Почему-то теперь я испытываю к ней нежность. Когда я был совсем маленьким, перед окном росли огромные деревья – каштан, тополь, вишня, кусты сирени. Потом вишня и сирень высохли и их срубили. А каштан и тополь перестали быть огромными. Соседи, большеглазые мальчики с длинными и тонкими руками превратились в подростков с дурными наклонностями. В дальнейшем, истории наших жизней перестали совпадать. Как и все остальное. Конечно же, это к лучшему.

Один раз я прошел около десяти метров по карнизу шириной двадцать сантиметров. Это был пятый или седьмой этаж. Окна выходили на изнанку Киевского вокзала. Мне часто бывало грустно в той запущенной и пустой квартире. Если бы я поскользнулся, лететь бы мне на асфальтовую площадку между гаражами и контейнерами с мусором. А невдалеке тепловозы продолжали бы издавать отвратительные гудки. Не знаю. Зачем я сделал это. До сих пор не могу понять. Вообще я не любитель острых ощущений такого рода. Слишком грубо для меня.

В пятидесяти метрах от моего дома находится круглосуточный магазин. Несколько дней назад я имел счастье заглянуть туда в полночь. Воистину, нет пределов расширению горизонтов. Когда солнце заходит, и город наш освещают фонари, окна квартир, фары машин, бенгальские огни и белки глаз, мир начинает существовать по другим законам. В магазине была очередь. Веселые, плохо одетые и еще хуже выглядящие люди покупали водку, копченых кур, пироги с ежевикой. Интересно откуда у нас ежевика! Мужчины флиртовали с дамами, произносили зажигательные речи, шутили достойно Мольера и смеялись, как юные боги… они правили этой ночью. А когда я проезжал мимо магазина утром, он выглядел убогим ларьком, и в нем не было никого, кроме сонного продавца-таджика.

Ночной перелет из Лиссабона. Бессонная ночь в компании украинских гастробайтеров, вкусивших Европейской жизни в виде литра «ред лейбла». Тяжелое, удручающее соседство, усугубляющее недельное злоупотребление португальским гашишем. Самое страшное – это то, что один из рабочих погадал мне по руке, и все, что он предсказал, сбылось и продолжает сбываться. Просто какая-то мистика. Весь следующий за перелетом день прошел в полусне и анализе впечатлений. Своеобразное подведение итогов. Вечером на улице познакомился с человеком, который стрельнул у меня сигарету. Тогда я еще не избавился от этой дурной привычки. Как и от многих других. Это теперь я совершенен и ощущаю легкость – каждую ночь мне снится, что я летаю. Не понимаю до конца, почему я не могу делать этого наяву. Должен быть простой рецепт, элементарная отгадка. Иногда мне кажется, что еще одно минимальное усилие, и я постигну, так сказать, тайну бытия, получу вселенское зрение… Всегда остаюсь на шаг от этого.

Итак, познакомились. Разговорились, он оказался художником. Пошли ко мне в гости, начали пить водку, потом вино, потом мартини – как в старые времена, когда не существовало страха потерянного времени, плохого самочувствия, утраты румянца и появления морщин. Оказалось, что этот человек гомосек, живет совсем с молоденьким мальчиком. Потом мы пошли в гости к ним, стали пить водку снова. Художник вырубился прямо во время разговора – просто упал на пол и уже не проснулся. Больше я его никогда не видел. Остановиться я уже не смог – и мы продолжали пить с юношей – нежным 18-летним ангелоподобным существом с интеллектом 12-летней девочки. По поводу своего развития, я думаю, он, конечно, шифровался. Просто играл роль наивной девочки. Читал мне стихи и прозу, напоминающие Жана Жене. Рассказ начинался словами песни: а он ее целует, говорит, что любит. Потом я сделал мальчику внутримышечный укол 5 ампул реладорма и пошел спать домой. Было 4 или 5 утра. Была глубокая февральская зима, и казалось, что никогда ничего не будет. Только в Пушкинском музее, глядя на слепки античных статуй, верилось, что где-то там, далеко, на других меридианах, есть что-то настоящее. Точнее, не верилось, а хотелось верить. А это уже немало.

Этих людей я больше не видел. К чему они мне… Остались смутные полутени, даже не образы.

Зато хорошо помню евангелиста из Молдавии, целующего камни мостовой Лиссабона, и восклицающего – аллилуйя, я снова дома. Тут никаких наркотиков не надо. Никаких антидепрессантов. Тема прекрасная по форме – ночной город, где ты впервые, ветер со стороны океана, рядом человек, говорящий на странном русском языке и произносящий в каждой фразе – аллилуйя. Ты один – тебя окружает все чужое, ничто и никто тебя не знает и ты никому не нужен. Благословенны ночные улицы чужих городов. Мне жать, что я редко путешествую.

Но, может, это и к лучшему – не теряется свежесть ощущений. Потому что если честно, все города примерно одинаковы. Разные дома, разные улицы, разные мостовые, разные памятники и музеи, разного цвета люди, говорящие на разных языках… Но суть одна – чувство того, что ты чужой. По содержанию это довольно печальная тема, пораженческая. Обидно даже.

Но те менее не стоит горевать таким как мы, старым блокадникам! Мы еще споем нашу песню под знаменем победы – а каким цветом оно будет сиять в веках - желто-зеленым, белым или еще каким-нибудь, это не так уж и важно. Кому надо, тот поймет. Старость - это хуйня - это ошибка! Я занимаюсь спортом и закаливанием, это настолько укрепило мое тело, что я даже подумываю, не трахнуть ли 14летнюю соседку! жизнь не такое уж дерьмо, если не концентрироваться на том, что все вокруг говно.

Все мои мысли – это красивые и образные конструкции. Мой натурализм поет, и это естественно, ведь я его пережил. Так сказать, ностальгическая перистальтика. У меня талант возбуждать грязные, грязные, чувства,
мысли, воспоминания... Но, увы, к сожалению, в одно говно нельзя ступить дважды... Жаль, но приходится искать новое говно. Впрочем, его пока хватает. От восторга жизни к ужасу жизни качается блядский маятник... и пролегла между ними война. Вот такая вот персональная периодическая блокада.

Что со мной происходит? Я не могу найти себя. В голове зреет столько мыслей. Они постоянно преследуют меня. Наверное, это паранойя… Конечно, лучше выразить их на бумаге, но это непросто. Ведь как только выпустишь монстров из клетки, они тут же исчезнут. И все. Ты опустошен. Только это наполняет и сдерживает тебя – делает безобразным и уродливым.

Слушаю замечательного австралийского музыканта Rowlanda S. Howarda. «Teenage Snuff Film» - называется его столь впечатляющий меня альбом. И жизненные силы возвращаются ко мне. Через пару дней приедет ко мне в гости одна девочка. Очень милая… Но только через неделю, и может совсем не приедет.

А недавно со мной произошел довольно забавный случай. Поехал в аптеку на Красных воротах, думаю, все ее знают и помнят, прямо на Садовом кольце, она еще дежурная, да и каждый, кто там был, запомнит навсегда. Ремонта лет 60 в ней не было, и помещение выглядит как антикварный магазин. Купил то, что было нужно, чуть ли не шампунь от перхоти. Вышел на улицу и понял, что хочу страшно писать. Дом сам, где аптека находится, напоминаю, сталинский, монументальный, буквой П, с множеством арок. В одну из них я и зашел. Прошел во двор, там как назло, везде люди. Нашел укромный уголок, справил нужду. И что же я там нашел, в этом отдаленном на 10-15 метров от цивилизации людей месте? Пачку пустую от трамала. Не удержался, поднял ее, прочитал - трамал немецкий, да еще в вечах. Потом смотрю, рядом кусочек бумаги туалетной. Ну разве человек не эстет? В жопу пять свечей захерачил на улице, и еще вытерся, чтобы плохо не пахнуть.

Я пришла работать в банк. До этого я работала в торговле. Парадокс. Место, где все подчинено деньгам – сейчас открывает для меня другой мир. Почему это я стала размышлять?…
На протяжении долгих 10 лет я медленно уходила вниз, я не сопротивлялась, когда я сама ступала внутрь, как мне казалось чистой жизни. На самом деле именно и это была грязь. Я писала рассказы, вела дневник, но медленно и верно шла вниз.
Неужели один человек способен изменить другого? Неужели достаточно одной прочитанной книги, чтобы понять, что ты мразь и сволочь и в тебе не осталось ничего, кроме внешнего мира. Неужели один взгляд или слово может разбудить страсть. Что это?
Я ненавижу себя. Ненавижу 10 потерянных лет, полных антагонизма.
Я пишу все утром – на работе - до работы, когда рядом нет призраков. Они спрятались. Их всегда нет утром – но я их чувствую. Тишина. И кажется никого нет – но они тут. Тени.
Я – полный отстой. Мне всегда это говорили… Теперь я осознаю это еще больше. Это так и есть.

Сейчас то, конечно, все по-другому, но я никогда не забуду те страшные годы, когда приходилось всеми правдами и неправдами изыскивать средства на покупку необходимых для поддержания жизненного цикла лекарств. Память об этом я храню бережно, с любовью и уважением... Как старый блокадник к куску черного хлеба. Никогда нельзя забывать, что где-то ещё стоят молодые люди со слезящимися глазами, кутаясь в куртки типа "пилот" и сдерживая позывы к опорожнению кишечника…

Оказывается, и Гэвин Фрайдей пидор. Я и раньше определенные подозрения имел, но сейчас окончательно убедился. Как жаль ,что мне не удалось родиться гомосеком. Было бы намного веселее, больше смысла и всегда было бы оправдание. Видимо, дерьма в нашем неполноценном детстве хватило только на невъебенные комплексы. Недотянули, видать, наши мамы до того, чтобы вырастить из нас законченных гомосексуалистов.

Вспоминаю, что когда-то я фотографировал друзей на каких-то развалинах - прямо напротив Кремля, на Софийской, кажется, набережной. Циклопические сооружения - был огромный дом, точнее какие-то полупромышленные строения - разрушенные до второго этажа, причем все обломки свалены там же. А среди битых кирпичей, арматуры, мусора и пыли блестят сотни тысячи компакт-дисков. А вокруг виделись купола не отреставрированных тогда еще церквей и спутниковые тарелки. Сюрреализм еще тот. Сейчас там, скорее всего, стоят офисные центры в стиле «неправильно понятый хай тек». Погода в тот день была прекрасной, одного из нас дико кумарило, и мы лечили его своеобразным способом. Поехали на Курский вокзал, стали пить пиво с какими-то бомжами. Отвратительная грязная старуха плясала для нас и пыталась соблазнить откровенными движениями. К чему я это пишу? К тому, что когда-то, давным-давно, года 3 назад, ужас жизни и восторг жизни соседствами, переплетались, и не входили в конфликт друг с другом. Теперь все точно иначе.

В этом году осень меня еще не берет, не цепляет… Может быть потому, что она еще не золотая. Всегда грустно и одновременно счастливо, когда ярко-оранжево-желтое солнце начинает медленно садиться за ровную линию, которую все почему-то именуют горизонт.

По радио сказали, что на станции метро Сокольники милиционер при проверке документов ранил из пистолета таджика, причем выстелил ему прямо в рот. Таджику повезло: ранение оказалось не смертельным, пуля прошла навылет в области лопатки. Интересно, что не в порядке было с несчастным азиатом – наверное, регистрации не было. А может быть, хотел в метро попасть без билета. Но еще более интересно, какие мотивы побудили мента выстрелить, да еще таким интересным способом. Словно Хемингуэй застрелился – тоже ведь в рот. Только Хемингуэй себе выстрелил, а мент - таджику. Сколько в этом декаданса и амбиций. Более того, это, видимо, гениально. Акция - в духе времени.

Странная вещь – память. Только что вспомнил стихотворение, которое написал лет этак восемь назад:

Слава павшим красиво
Сошедшим с неба без силы
Спустившимся по своей воле
……..

Даже не пытался его вспомнить. Просто сидел, и вдруг так отчетливо отпечатался текст, что теперь не могу его забыть. Как странно! Приходят в голову и другие воспоминания…

Все пусто, все настолько глупо и поверхностно. Процесс ради процесса. Так сказал кто-то в ответ на вопрос о смысле жизни. Еще одна пустота….

Когда-то у меня заболел живот, что редко случается. Я страшно перепугался – я же отпетый ипохондрик. Как водится, вызвал скорую помощь, врачи побоялись сказать, что все это ерунда, и повезли меня в ЦКБ (на Рублевке). К слову сказать, все это случилось ночью. Утром встал, естественно, чувствовал себя прекрасно, начал ходить по коридорам, на всех глядеть. Обратил внимание на то, что пялится на меня девочка довольно упитанная, с большими дойками и пухлыми губами, с лицом инфантильным и налетом лолитарности. Причем пялится конкретно. Вечером мы с ней познакомились, ее звали Люба – имя-то какое отвратительное, оказалось, что она училась со мной в одном институте, правда на год младше, и меня помнила. Меня выписали на следующий день, а она
Осталась болеть дальше. Мою сердечность тяжело переоценить, не далее чем на следующий день я приехал навестить ее в больницу и привез цветов. Звезды сложились так, что пару раз я ее навещал, потом она пригласила меня попить чай. Я купил презервативы и приехал к ней. Но когда я начал снимать с нее одежду, она вдруг начала дико хохотать, дергаться, вырываться из моих рук и объяснять, что она очень сложно относится к сексу, и не может так сразу. Я разводил ее где-то час, но потерпел полное и сокрушительное фиаско. Разочарования не было, было удивление и полное непонимание. Я сказал ей, нет, так нет, потом узнаешь меня получше, и тогда все будет хорошо, и мы поженимся, и попадем в рай. Подумал, что выйду из квартиры и забуду ее как непонятый сон. В заключение, сел на дорожку чаю попить, того самого, что был предлогом для моего визита, то есть программа минимум, и она начала мне рассказывать про свою подругу Машу, и показала мне ее фотографию, сказав, что я ей в институте очень нравился. А Машу как раз я помнил очень и очень отчетливо. Маша была высокой, очень худой шатенкой с огромными карими глазами, жесткими, вьющимися как у ниггера волосами, постриженными в каре. В разрезе глаз скрывалась ее загадка, насколько я помню. Что-то сказочное в нем было, наверное. Если бывает в людях необъяснимая изюминка, то это был именно тот случай. Словом, это была милая девочка-подросток с видом строгим и невинным. Пять лет злоупотребления героина помогли законсервировать милый образ и пригладили интеллект до очаровательного хаоса. Как потом выяснилось, в некоторых вопросах она была вполне взрослым, состоявшимся человеком, а в чем-то ее наивность достигала степени скудоумия. Но это было потом. А в тот момент у меня загорелись глаза, я распрощался с Любой, и уже через час звонил Маше. Ее телефон я замутил через трех знакомых. Мы встретились несколько раз, потом перестали общаться, даже не знаю почему, и не общались полгода. Как ни странно, я ее периодически вспоминал. Если можно ее с кем-нибудь сравнить, то необходимо посмотреть смотрел фильм ужасов, поставленный по нескольким новеллам незабвенного Алана Э. По. Фильм именуется "2 злобных взгляда". Похожую на Машу актрису, играющую роль некоей музыкантши жестоко препарировали, и, видимо, сходство было так велико, что я даже вздыхал во время просмотра. Через какое-то время она сама мне позвонила, и мы еще какое-то время встречались. А потом снова расстались, но уже навсегда.

Ценность наших отношений с Машей состоял в том, что она рассказала мне забавную историю про Любу. Естественно, Любе не очень понравилось, что я резко переключился на ее подругу, но потом она справилась. Вскоре она даже влюбилась в некоего Рашида, парикмахера из козырного салона красоты. Ее не смутило то, что он пидараз, единственное, это повлияло на развитие их отношений – наверное, они расстались друзьями. Или просто расстались. Что вполне логично. Маша решила сходить к Рашиду постричься, а узнав об этом, Люба написала ей следующее письмо:

«Маша! прости, но я разрываю с тобой все отношения. Я тебя очень люблю, но иначе я буду ненавидеть тебя всю жизнь из-за того, что ты просто смотришь на Рашида. Тебе доставляет все-таки удовольствие издеваться надо мной. Что бы ты ни говорила, я знаю, что ты не успокоишься, и тайно все равно его найдешь. Так просто, из азарта… А мне скажешь, что все получилось случайно и ничего не
произошло. Лучше жить без подруг. Теперь можешь делать что хочешь, и хоть замуж за него выйди, мне уже все равно».

Странно, какие интересные связи существуют между Любой, Машей, Рашидом и мной. История о девочке, любящей писать страстные письма, влюбленной в голубого парикмахера Рашида, достойна пера гения. А произошло это на моих глазах. Есть в жизни забавные моменты, без которых она теряет смысл для таких извращенцев, как мы.

Вообще, в жизни меня волнует только одна вещь – как я сегодня выгляжу. Достойный девиз, очень декадентский. Для того, чтобы его сформулировать, мне пришлось рефлексировать до неполных двадцати восьми лет. Тем не менее, определенного типа нелепые ситуации меня очень веселят.

Cразу же вспоминается еще один случай, также полный абсурда. На майские праздники я ездил в Питер с одним другом. Мы взяли билеты на дневной поезд, тот самый который отправляется в четыре дня, и прибывает в десять или одиннадцать вечера. Места там, естественно, сидящие – кресла, в так называемой купе, по-моему, их четыре, или, может быть, шесть – точно я не помню. Суть в том, что в купе было четверо людей. Кроме нас с другом сидел еще один очень неприятный парень со скошенным лбом, и к тому же психопат-истерик: первые часа полтора он названивал разным девушкам и в подробностях обсуждал интимные подробности их взаимоотношений, причем делал это явно напоказ. Но, в принципе, это настолько банально, что об этом не стоило бы и писать, если бы не четвертый пассажир. Это была девушка лет двадцати двух, явно башкирских или якутских кровей. Во время путешествия мы познакомились, все стали пить вино и пиво, и девушка поведала невероятную историю. В течение трех последних лет она переписывалась по электронной почте с тридцатилетним программистом из Ленинграда. Причем за это время она ни с кем не встречалась, ни в кого не влюблялась, и как говорится, берегла себя. Итак, через три года она решилась. Она ехала к нему в гости на праздники. Причем ехала не просто, а на две недели. Жить они должны были в его квартире, вместе с его родителями, спать – в его комнате, а самое пикантное – это то, что к ее приезду его родители обещали приготовить котлеты с картофельным пюре. После каждой из вышеописанных подробностей в душе моей обрывалось по струне, к концу моих расспросов мне осталось просто развести руками. Неужели нельзя приготовить котлеты с пюре самой? Зачем ехать в другой город, чтобы жить в двухкомнатной квартире вчетвером? У меня было много вопросов, но мой друг разрубил Гордиев узел. Он оставил этой девочке наши телефоны, и сказал ей, что если она просто едет в Питер отдохнуть и потусоваться, пусть позвонит нам, и мы проспонсируем ее вплоть до возвращения, ну а если все так серьезно, то тут, конечно, нашими расспросами не поможешь. Естественно, она так и не позвонила, и иногда я думаю, как сложились отношения у башкирской девочки и полоумного программиста в Северной Пальмире.

Почему-то приходит в голову еще один случай, тоже на похожую тему. Однажды я пригласил гостей, достаточно много народа, причем состав был глубоко эклектичный – возраст от шестнадцати до сорока трех лет, место в жизни – от начинающих художников до сотрудников иностранных банков. Все эти люди были не знакомы между собой, и все, что их связывало – это было то, что я был их другом или приятелем… Это был верх настоящего эстетства. Потому как в результате, поскольку никто не мог найти общий язык, все были практически на грани того, чтобы переругаться, и одна девочка, видимо для того, чтобы разрядить обстановку, достала огромную пачку фотографий, и предложила рассказать о своей недавней поездке на Филиппины. Что может быть ужасней просмотра непрофессиональных фотографий на тему туристической поездки. В данном случае фотографий было никак не меньше двухсот, и искаженные лица потенциальных зрителей – это меньшее из то, чем была встречена данная инициатива. Тем не менее, все, будучи людьми более или менее интеллигентыми, приготовились к тому, чтобы профукать пару десятков минут……………………………………………………………………………………………………………………………………….

Я катался по Москве и заехал в район старообрядческого кладбища – по-моему, оно называется Рогожское. Если сворачивать от шоссе Энтузиастов, нужно ехать по односторонней улице, с левой стороны кладбище и находится. Если не доехать немного до собора, с правой стороны можно увидеть несколько неприметных четырехэтажных домов. Начало рассказа прямо в стиле Ганса Христиана Андерсена. За этими маленькими кирпичными домиками находится еще один дом, тоже четырехэтажный, длинный, подъездов этак на 8. Дом был расположен буквой П. Во дворе стояли скамейки из грубых бревен – видно, на них часто коротали время старожилы. Окна одной из сторон выходят на третье кольцо. Видимо, поэтому дом и выселили. Было странное впечатление – я только что съехал с дороги, въехал во двор и вдруг попал в место, где время шло по другим законам. Может быть, его вообще там не оказалось. Многие из окон были открыты, двери подъездов открывались и закрывались от сквозняка. У двери одного из подъездов, стояло несколько горшков с цветами – видно, последние жильцы покинули дом совсем недавно. Я ходил вокруг дома, заглядывал в окна – штор не было, но часть мебели люди оставили, наверное, за их убожеством: где-то оставались крашеные железные кровати, где-то перекошенные шкафы, валялись облезлые стулья. Тазы, банки, кастрюли, книги лежали на столах и на полу. Двери призывно хлопали, словно через них проходили невидимые моему глазу призраки. На улице было светло – вечер, закат, но тем не менее светло. Настолько светло, что можно было снимать на дневную пленку без штатива. Но во дворе и вообще вокруг дома были сумерки. Я хотел зайти в один из подъездов, но не решился. Мне было страшно, дом агонизировал, он мучительно умирал, покинутый всеми. Я чувствовал, что если я войду вовнутрь, я попаду в какую-то воронку, и оттуда уже не выйду таким же. Из дверей тянуло таким холодом, что становилось не по себе. Я понял, что если я не оставлю этого места, дом затянет меня в свою агонию. Сегодня для меня это явно лишнее. Я бросил в открытое окно пакет с курагой, который лежал у меня в кармане. Небольшая компенсация за жестокость. Сел в машину и поехал дальше – кататься по третьему кольцу. Оно же идет по кругу, едешь себе и ни о чем не думаешь. Но все равно, на душе немного грустно.
Потом, когда я ездил на машине по близлежащим районам – а я люблю район Лефортово, например, и часто там бываю, по какому-то наитию всегда возвращался через Шоссе Энтузиастов. Я вспоминал дрожащий темный воздух и безмолвный крик, выдавленные глаза разбитых окон и мягко текущее в непонятных направлениях время. Ни одной машины, ни одного человека вокруг. Наверное, этот дом уже снесли. На его месте построят что-то другое.

Я знаю несколько таких мест, в которых странно себя чувствуешь. В которых, словно попадаешь в замкнутое помещение в затхлым воздухом. То есть никакой грязи – нет гниющего мусора, продуктов жизнедеятельности, использованных презервативов, говна и прочих столь же естественных, сколько неприятных предметов, сопровождающих человеческую жизнь. Но, тем не менее, все по-другому. В том плане, что, повторюсь, время течет как-то иначе. И, что самое странное, заходишь в такое место одним человеком, а выходишь совсем другим. Не совсем, но что-то точно меняется.

Подобные ощущения я испытал на бывшей фабрике грампластинок в Апрелевке. Этот небольшой город расположен в 25 км от Москвы. Раньше, в советские времена, на фабрике, расположенной в самом его центре (улиц в нем штук 8, наверное), производились все или почти все в Союзе пластинки для патефонов, а затем и для проигрывателей. Сейчас, подозреваю, бизнес, связанный с этим видом носителей звука, находится в определенном упадке, и, естественно, завод стоит в руинах. То есть, что-то там еще живет, но, наверное, с музыкой это едва ли связано.
Попасть на территорию очень просто – от железной дороги к заводу ведут пути, ворот никаких нет, и прямо по ним можно зайти и заблудиться в лабиринтах одноэтажных бетонных и кирпичных зданий, заброшенных полностью или частично. В нескольких местах из земли вырывается пар, постоянно свистящий и напрягающий нервы. На земле местами валяются осколки пластинок – каким-то чудом еще сохранились остатки этих милых атавизмов. В глубине кирпичная башня высотой с 5-этажный дом. Вокруг странные конструкции из железа и досок. Непонятные механизмы, похожие на симбиоз паровоза и цистерны. Летом вокруг строений густо растут ужасные трех метровые кусты, наводящие ужас. А зимой кажется, что весь мир всегда был таким, и таким же останется. Что самое интересное, иногда там встречаются люди, которые проходят мимо, не поднимая глаза и не обращая внимание на происходящее. Мне кажется, что если бы я столкнулся с одним из них, мы прошли бы друг через друга.

Да, есть в жизни вещи, которые нас меняют, а мы этого не замечаем. Но, может, это и не к худшему. Кто-то когда-то сказал мне, что мы живем в Мире Закрытых Дверей. Если тебе кажется, что за дверью скрывается что-то достойное внимания, и ты пытаешься ее открыть, но, скорее всего, дверь окажется на замке. Наверное, так и должно быть.

Мы ездили на выходных, на team-building, куда-то за Истру. На самом деле, нет никакой разницы, куда именно, потому что в любом месте меня сопровождали бы те же самые люди. Я абсолютно не хотела ехать, разве что напиться и найти для себя новые мысли, свои и других людей. Как это классно, когда ты напиваешься, это состояние, когда твой мозг отключается, но тебе кажется, что ты все контролируешь и все понимаешь. Куда-то уходит сознание, и ты остаешься один на один с самым тайным, извечно требующим вопросов и ответов бессознательным «Я». По правде говоря, я очень люблю это состояние, состояние полного раскрепощенного кайфа, когда тебе уже ничего не нужно от жизни. Мы жестоко напились вместе с коллегой по работе, как два трясущихся старика, которые в жизни не видели ничего, кроме как безжалостного и молчаливого traverse. Нет, секса не было, хотя, по всей видимости, это могло иметь первое место в подобной ситуации. Был пустой треп, никому и ничего не значащий. Интересно, я сейчас подумала: вчера я описывала ту же самую ситуацию. Написала на 2 листах. Тот, кто это прочитал, отметил, что все очень трогательно и искренне. Сегодня же я не смогла выдавить из себя даже пару абзацев. Причем, сегодня, произошедшее описано жестко и кратко.

Мир полон чудаков, но, к сожалению, только меньшая из них часть раскрашивает мир в яркие цвета. Остальные люди этого склада оставляют раздражение у окружающих. Впрочем, мир наш состоит из символов, и между тем, что я понимаю под чудаками, и другими людьми, видимо, есть разница. В любом случае, для меня примером нелепого, непознаваемого и в чем-то даже завораживающего чудака является один из моих друзей.

Если быть точнее, меня удивляет, когда люди ведут себя несоответственно своему воспитанию, социальному статусу и внешнему виду – вот так будет точнее всего.

Молодой человек, о котором я веду речь, закончил вместе со мной один из престижнейших московских вузов по специальности «история международных отношений и политология». Во время учебы он ничем не отличался от сверстников, выглядел как здоровый и полноценный член общества, в меру пил, не курил, еще более в мере принимал различные психотропные препараты, действительно более чем в меру, намного меньше, чем среднестатистический ровесник. Был в меру много- и пустословен, глуп и трусоват. Словом, ничто не предвещало появлению в нем какой-либо экстравагантности. Однако жизнь сложилась иначе.

По разным причинам, таким как банкротство отца, разрыв с любимой девушкой, временные сложности с работой, это, естественно, только верхушка айсберга, да и то, может быть, псевдо-верхушка, но важно не это, а то, что у него началась жестокая депрессия. Я не специалист по психиатрии, но явно наблюдал параноидальные явления. Например, в течение первого (и последнего, впрочем) дня на новой работе, неплохой, кстати, он страдал и мучился тем, что все над ним насмехаются, подшучивают, а когда он отворачивается, строят за его спиной гримасы. Он был уверен, что пока он выходил в туалет, все его вещи были обысканы. Самое смешное было бы, если бы это была правда! Но едва ли, и на второй день на работу он не вышел, посидел еще какое-то время дома, уверенный, что умирает от каких-то страшных заболеваний, а потом уехал в Киев к своим родителям. Там он провел полгода, самым главным занятием за это время у него было выгуливание собаки-ливретки, а потом, дело было к майским праздникам……………………………………………………………………………………………………………………………….

….На днях я спустилась в метро. Я не была там несколько месяцев. Страшная картина – на лицах людей нет счастья, мозгов. Видно, что все озабочены только одним – деньги, питание, деньги, проблемы. Можно сколько угодно рассуждать об иерархии человеческих потребностей Маслоу, но парадокс заключается в том, что если человек не может думать о духовном развитии, когда у него нет средств к жалкому влачению существования, то он и не будет размышлять о красоте и возвышенном, о самореализации в тот момент, когда они у него появятся. Все они – убогость и быдло. Человечество катится в глубокую пропасть своих пороков.
Сегодня я никому не сказала, что в стакане была вода из-под крана, а если бы вместо грязной воды был яд?

Регулярно я посещаю в фитнес-клуб. Как уродливы обнаженные женщины!!! Их сморщенные тела, покрытые целлюлитной коркой, вызывают полное отвращение. Круг, построенный самой природой, замыкается, и никто не в силах разорвать его………………………………………………………………………………………….

Меня все считают «правильной» девочкой, и как я это ненавижу, но если бы я обнажала все свои мысли, окружающие отвернутся. А мне все равно, мне наплевать на условности, страхи, я хочу быть свободной. Свобода от всего и от всех – вот главное, что должно иметь смысл.

Внизу, на следующих листах файла содержалась переписка двух людей. Мне захотелось перевести ее в рассказ. Рассказ, повествующий о наклоне человеческих отношений в стиле какого-то декаданса. Но ведь это так и есть – вся наша жизнь – сплошной декадентский спирит. Не знаю, может и стоит сделать из этого рассказ, какие-то thoughts могут быть очень занятными и вполне подходящими для включения их в другой book, который может быть включен в другой book, который может быть включен в другой book… Да, да, надо бы обработать переписку и вставить ее в эту книгу, которую кто-то будет читать, и разрываться на части от своих мыслей.

Недавно на прогулке я увидела, как разрушают дом в центре Москвы, в районе Старого Арбата. Я заметила это случайно. Очень странно, но разрушение происходило, незаметно со стороны других старинных домов. Как будто невидимые нашему взору стены, окружали разрушительный процесс со всех сторон, а дома стояли вокруг, как люди, обнажив свои головы и, наблюдая, за мучительным действием, ожидающем и их в скором времени. Светлая, легкая пыль летела отовсюду. Ее поспешно заливали водой. Это было не разрушение – а битва, бой, где проигравший был известен заранее: между двумя живыми существами, один из которых уже агонизировал в предсмертной схватке. Его душа давно покинула родные, потускневшие от сырости и влаги, стены. У меня в руках был хлеб. Я заворожено стояла и, не отрывая взгляд, смотрела на чудовищное зрелище. «Хлеба и зрелищ» - эти античные слова современно звучали в тиши и гуле, опустошающем сознание и преходящем в вечное. Мне было жаль Дом, и от этого чувства мое «Я» внутренне содрогнулось и закричало от боли. Невыносимая боль пронзила одновременно сердце и мозг. Мне отчаянно захотелось ворваться в этот дом и слиться с ним хотя бы на секунду. Простояв по возможности как можно дольше и, выбросив хлеб голубям, я стремительно ушла в день…

В памяти всплывают воспоминания об институте. У меня были два друга: геи - Дима и Андрей, но при этом, они тщательно скрывали и шифровали свои отношения. Однажды, на одной из вечеринок, которую они устраивали мне пришлось остаться ночевать… Было очень много народу, поэтому спать приходилось где угодно. Я спала с Андреем. За всю ночь он ни разу ко мне не прикоснулся. Мне всегда хотелось трахнуться с геем, совратить, а потом выжить на его обломках. Глубоко в сознании я понимала, что этого никогда не произойдет, но от осознания действительности, пропитанное реальностью и ограничением, сила только увеличивалась.

Истеричная сука – Лиза. Не так давно мы с ней познакомились. С виду – это обычная милая девочка, которая уже месяц грустит из-за новости, что ее мальчик сидит на героине, и ушел к другой, а ей самой придется выплачивать кредит в $2000, взятый в банке на ремонт. ……………. (я позже допишу)

Больше всего я боюсь превратиться в одну из тех баб, которые только и думают о том, как накормить мужа и детей, как у детей дела в школе, смотрят телевизор по вечерам, не следят за собой, дома пьют пиво и жрут, как свиньи. В жизни их ничего уже не интересует, кроме обывательских разговоров на тему политики, экономики на достаточно примитивном уровне, звезд шоу-бизнеса и кино. Думая о будущем, меня переворачивает при мысли, что я могу стать одной из них.

Очень часто, стоя в жестоких пробках, я наблюдаю, как в других машинах люди пытаются изображать секс. Естественно, это плохо получается. Но, видимо, есть своя прелесть, когда тысячи глаз уставятся на тебя, а ты думаешь, что скрыт ото всех за плотной стеной из капель дождя. Эксгибиционизм – проявление слабости. Как все-таки противно, до тошноты, рассматривать людей, когда они целуются или, что еще более отвратительно, занимаются сексом, у тебя на глазах. Я вспоминаю один случай, произошедший со мной года 3 назад. Я увлеклась одним юношей, но тогда я уже встречалась с молодым человеком. Мое увлечение было недолгим, но запоминающимся. Вместе с друзьями, среди которых был он, мы поехали в клуб, а оттуда, так как было уже поздно, пошли на квартиру к одному из друзей. Нас было четверо, а кровать всего одна. Абсолютно неожиданно для меня, он стал уделять внимание моей подруге, которая была совершенно не в его вкусе и полная противоположность мне, хотя до этого его внимание всецело принадлежало исключительно мне. На этой одиноко стоявшей посреди комнаты кровати, мы легли спать. Я изображала процесс сна, но никак не могла себя заставить спать. Позже я стала замечать какие-то звуки, доносящиеся с той стороны кровати, где расположились моя подруга и человек, которого я очень сильно хотела. Они трахались, причем так сильно, что вся кровать содрогалась от них. Я с трудом могла сдержать себя и не выдать, что я не сплю. Это было настолько безобразно, что мне даже захотелось остаться в этой отрешенной атмосфере и увидеть их конец; комната одинокого холостяка, в ней холодно, старинная, темно-коричневая мебель потерта – местами потрескавшаяся от времени, широкая кровать – на ней они, а рядом я. Самое главное - никогда так и не узнали, что были не одни в ту ночь. На следующий день я не пошла на работу и весь пролежала дома, мучаясь от головной боли. Мои друзья еще повстречались пару недель, а потом расстались, как это неизбежно и неотвратимо происходит со всеми людьми.

Темно-серые тучи, облака величаво проходят над головой. Когда-нибудь мы тоже превратимся в облака. Человек ограничивает себя сознательно, но у него нет права предоставлять свому вездесущему сознанию решать за него.

Значение имеет только форма. Остальное – бездна.

Иногда люди вспоминают о том, что они хотели бы иметь в детстве, но не получили это по тем или иным причинам. Я же хотела всегда иметь 3 вещи: велосипед, аквариум и пианино.

Через несколько дней возвращение на то место, где разрушали дом. От него уже ничего не осталось, кроме маленькой части, которая соприкасается с живым пока еще темно-старинным домом. Она была как гнойник на теле человека. От дома остались только кости, груда костей, хаотично лежавшая в окружении тварей, его разрушивших. Но меня и сейчас, когда я пишу эти строки, тянет туда. Видимо, в человеке всегда присутствует дух мазохизма (а у некоторых и садомазохизма). И мне импонирует возвращение к тому, что уже давно ушло в безвозвратный миг…

Есть какая-то особая прелесть в раздирании ран души. Эти раны, конечно, подобны физическим: небольшим язвам, которые постоянно причиняют беспокойство. Но как бы обыденно это не звучало, раны души более приятны. Тебе больно, но ты еще сильнее и глубже думаешь о плохом, вникаешь в суть и наслаждаешься своей болью. В этом выплескивается вся квинтэссенция человеческих мыслей.

На Арбате – а я опять пишу про Арбат – так как я там работаю и гуляю в свободное от работы время именно там. Так вот, обычно, я поворачиваю налево, выхожу сразу на Старый Арбат и иду по нему, а потом могу завернуть в один из стареньких переулков, которые стоят и ждут, чтобы какой-нибудь странник зашел именно к ним и прошелся по их гладко вымощенным или заново отстроенным домам и дорогам. Отвлеклась. В этот раз я решила изменить своей традиции и пойти направо. Пройдя немного вглубь домов, заметила арку. Рядом какие-то рабочие занимались чем-то, какие-то люди ждали встречи у вывески с агентством недвижимости. Решив выйти все-таки на Арбат, я прошла сквозь арку. Побродив около часа по Арбату, мне нужно было возвращаться в офис. Какая-то неодолимая сила потянула меня обратно пройти тем же путем, что я и сделала. Ступив под арочные бетонные своды, я вернулась обратно. Мир трансформировался: люди, машины, дома, я, мысли. Стечение времени, места и обстоятельств, и все изменилось.

За окном осень. Скоро я завернусь в кокон и буду мирно спать до весны. Особое чувство анабиоза. Ты сидишь и смотришь на мир стеклянными глазами. Эти глаза не выражают ничего.

Уже середина октября. Книга пишется очень медленно. Мыслей нет, откуда им взяться. Я хочу писать, но нет времени и сил. Какое-то ощущение абсурда. Недавно в Москве грузовик врезался в пешеходный мост. Это произошло в час ночи - час Быка.

Недавно я услышала историю про двух людей. Как это всегда бывает в таких случаях – они очень разные, и, тем не менее, есть какая-то сила, что их объединяет. Внешне все выглядит очень прилично. Один молодой человек – поэт-декадент, другой – менеджер по продаже железных дверей, есть жена и дети. Оба –законченные алкоголики, но, при этом, поэт – кодировался, чтобы не пить, а менеджер - завязал сам, но вместо этого, стал сильно увлекаться религией – вплоть до умопомрачительства.