Виварий

Автор: rak_rak Что такое эндокринология - Рома тогда толком не знал, но это слово уже ассоциировалось с некоей изуверской загадкой, вычленяемой из рассечённых, и раздвинутых окровавленными щипцами тел разномастных грызунов, из жизни которых экстрагировалась какая-то тайна, и посвященью в неё предшествовало долгое время ученья мистическим наукам, в основе коих по убеждению Романа лежала великая ложь, дурацкий и жестокий розыгрыш, придуманный специально для угнетения свободы учащихся в средних школах, а учиться Рома не любил, и предпочитал созерцать терзаемых медицинской сталью зверушек, чем получать знания - ради чего, собственно, всё это нужно.
И практические наблюдения за разделением на составные части тельца очередной крысы формировали сообразное мышление, впитываясь в подкорку подростка, он глядел теперь на всякие биологические объекты, как на механизм из сообщающихся между собой деталей, разобрать который на составляющие не составляло особого труда даже не прибегая к помощи железа, взамен которого Рома использовал зубы, отделяя сухожилия от костей во время своих тайных тренировок на размороженной курице.
Но грызть лапу крысы или кролика Роман пока ещё брезговал, хоть и знал, что зверьки в массе своей ничем не заражены, только один раз он вцепился зубами в тело животного, когда кролик укусил его за палец, оставив глубокую проколотую рану, - и тут же свирепое безумие затопило глаза отдернувшего палец Романа кровавой пеленой, он молча вцепился разинутой пастью в загривок ушастого грызуна, и по лаборатории разнёсся курлычущий визг передавливаемого зубами кролика, которого Рома трепал, возя по дну клетки, с силой стискивая челюсти, и до сладкой дрожи в теле чувствуя, как хрустят трескающиеся позвонки.
Взметались опилки, разбрасываемые брыкающимся от боли животным, собратья его верещали в клетках, с ужасом наблюдая за озверевшим человеком, который схватил обеими руками зверька за шкурку на затылке и крестце, и вгрызался зубами ему в спину, не вынимая головы из полумрака клетки: кролик визжал так, как кричат новорожденные дети, натужным вдохом разворачивая слипшиеся лёгкие, очень было похоже, а Рома выдернул из клетки бьющуюся тушку с окровавленной, взлохмаченной слипшейся шерстью спиной, и сломал её об колено.
Визг оборвался, и кролик запрокинул голову, капая на пол тёмными кляксами разбивающихся капель, текущей изнутри сломанного тела через раскрытый рот и нос, и собирающейся на подбородке пушистой, вздрагивающей мордочке, на которой минуту назад ясные, влажные глаза утратили теперь свою прозрачность и блеск, затянулись мутной плёнкой, как тусклые пуговицы на запачканной кровью бурке пастуха звериных смертей.
Дебильно раззявив окровавленную пасть, Роман мутно взирал на дело своих рук, ощущая в задеревеневших, зарывшихся в шерсть пальцах вечную прохладу угасающей активности функции кроличьего механизма, деятельность которого была остановлена усилием своего собственного, более сильно организма, как нельзя лучше подходящего для исследования процесса жизни маленьких животных, и, возможно, он поможет найти подсказку ученым, десятилетиями извлекающим из разрозненной по подвалу института жизни её незримую без микроскопа суть.
Клетки с белыми крысами занимали половину лабораторий левого крыла, на втором этаже НИИ, куда доступ был не воспрещён для Ромы, и, пользуясь предлогом накормить животных и сменить поилки, он частенько задерживался для изучения повадок грызунов, и когда все уходили, он закрывал дверь на ключ, и доставал самодельное устройство, созданное из слегка модифицированной в пользу увеличения ёмкости заряда схемы умножителя тока в фотоаппарате, и припаянному к ней проводу, на конце которого из резинового набалдашника, сделанного из пробки для бутыли, скорпионьими жвалами выступали два загнутых толстых гвоздя, заточенных до особой остроты, позволяющей железному жалу пробить шкурку, чтобы высоковольтный импульс высокой мощности проник прямо в живую ткань, минуя кожный покров, и тогда удар электричества напряжением в триста вольт подкидывал пищащее создание, оставляя в ранках дымящиеся следы, и крысы в безумии начинали метаться по клетке, сами наскакивая мордами и боками на прочно зажатые в руке стальные усы, служащие проводниками жгучей, выворачивающей в спазмах всё тело, боли, энергия для причинения которой с копилась в конденсаторах с тонким, звенящим на грани слышимости, писком, и изливалась с заострённых контактов в тыкающиеся тела неистово прыгающих по клетке крыс, взвизгивающих от укусов тока, и под конец все до одной забились в угол, доказывая со всей несомненностью преобладание инстинкта самосохранения над условными рефлексами.
Закончив эксперимент, Роман закрывал клетку, и оставлял в покое исколотых, перепуганных мышей, предоставив время для успокоения, чтобы стресс не мешал им в полной мере ощутить своим телом следующий этап познавания анатомического строения, а стремление к этому познаванию настолько будоражило тягу к изобретениям у Ромы, что, глядя на хирургические ножницы в его руках, невозможно было представить, что удумает его ужасный маленький мозг, требующий сейчас от своего хозяина только насыщение зрительными образами разрозненных частей живых организмов любой формы, и дающий команды на немедленное исполнение физических действий, необходимых для осуществления всего этого.
А ножницы были нужны для того, чтобы поддеть стеклянную пробку в бутылке с насыщенным раствором бихромата калия в серной кислоте, в просторечье именуемом хромпиком, уже негодным для стерилизации медицинского инвентаря, но вполне подходящим для дымного растворения живой ткани, ведь Рома видел, что случилось с пальцем Ольги Васильевны, когда она мыла в нём посуду и оторвала кончик перчатки на мизинце, зацепившись им за погруженный в раствор острый край чего-то, и едкая жидкость хлынула на обнажённую кожу, с шипением плавя плоть, а женщина, охая от боли, выдернула руки из огненной жижи, и принялась смывать водой хромпик с пузырящегося пальца, последняя фаланга которого превратилась в один уродливый химический ожог.
Вспомнив всё произошедшее с Ольгой Васильевной в деталях, и поразмыслив, изувер решил всё-таки испытать разъедающую силу хромпика не на крысах, а на небольшой партии чёрных мышей-диабетиков, которые размножались совсем уж в непристойных количествах, и которые пролезали в горлышко бутылки, в отличие от откормленных лабораторных крыс, чья участь была не завиднее мышей, уворачивающихся в эту минуту от цепких пальцев Романа, коими он старался поймать в щепоть основание хвоста грызуна.
И через несколько секунд мышь была поймана, вынута из клетки, перехвачена за кончик хвоста узким зажимом Кохера, до крови закусившим хрустнувшие позвонки, и поднесена к горлышку сосуда с кислотным раствором, если глядеть сквозь который, то оскаленная Ромина морда расплывалась бирюзовым мертвенным пузырём, а из самого горлышка лился лёгкий дымок, рождавшийся при растворении таракана, брошенного в для проверки нужной концентрации, достаточной для извлечения немыслимой боли, стекающей сейчас коричнево-розовыми соплями с бьющегося мышиного тела, которое секунду ранее было погружено в огненный раствор с головой, и теперь трепыхалось, сотрясая щипцы: биение отдавалось по вытянутой руке Романа в каждую клетку его тела, вызывая судорожные глотательные спазмы, глаза вытаращились и утратили всякое осмысленное выражение.
Но этого ему оказалось мало: отбросив щипцы с полумёртвым созданием, и схватив шприц в сорок кубов, он насадил на него иглу потолще, набрал его дополна просроченным хромпиком, и поспешил к ряду клеток с грызунами, пока кислота не вступила в реакцию с легированной сталью. Через минуту лабораторию наполнил бешенный писк прожигаемых заживо маленьких зверьков, которых Рома обливал хромпиком из шприца, с сиплым гоготом бегая вдоль рядов клеток, полных прыгающих от невыносимой боли крыс и мышей, которые слепо тыкались в прутья проеденными кислотой мордочками, оставляя на железе кроваво-бурую слизь. Визги и отчаянная шуршащая возня продолжалась до тех пор, пока обезумевший изверг трижды не опустошил в дымящиеся клетки содержимое шприца, окончательно успокоив зверьков, которые даже будучи полурастворёнными умудрялись пищать и двигаться. Когда воцарилась тишина, то шевелящиеся от психического возбуждения уши Романа уловили какое-то тявканье, из дальнего угла кабинета. Прихватив на случай нужного действия какой-то штырь, он поспешил на звук, и, увидев накрытую какой-то ветошью большую клетку, радостно заклёкотал, мгновенно представив – кто там, в клетке, и сколько полезной боли можно извлечь из столь крупного живого существа.
Три упитанных, лоснящихся чёрных кролика дрожали явно не от холода, все они всегда дрожали, когда Рома подходил к кроличьим клеткам, и пристально смотрел на тела животных, мысленно кромсая и протыкая их в своём воображении всевозможными острыми предметами, но не проявляя своего бешеного волнения внешне, лишь дергалось левое глазное яблоко, будто норовя закосить куда-то под край брови, и оттуда увидеть уже наяву всё, что одуревший Роман хотел сейчас видеть.
Сейчас же он не хотел видеть, он УЖЕ видел то, что хотел, и теперь мог, наконец, сделать то, ради чего ему приходилось таскаться сюда много месяцев, калеча разум созданием совершенно ненормальных программ, печатая команды на животном языке самого низкого уровня, и рисуя такие картинки, взглянув на которые, одна пятилетняя девочка, дочка кого-то из старших научных сотрудников, зарыдала и завизжала, трясясь, и тут же описялась, прямо на стуле, после чего впала в ступор, на неделю и вовсе перестав говорить.
По своему предыдущему общению с кроликами, Роман знал, что несмотря на их довольно-таки крупные размеры, эти меховые грызуны довольно хрупки, и если вцепится в хребет одного из них зубами прямо сейчас, то он довольно быстро умрёт, как и в прошлый раз, а Роме хотелось есть плоть только живой, потому что от насыщения болью кровь загрызаемого животного становилась сладкой, как растаявшее мороженое; кролика придётся есть с лап, решил Роман, и отпер клетку.
Название этой доски с прикреплёнными к ней зажимами и растяжками Рома тоже не знал, и, даже часто слыша его от лаборантов, не запоминал, полагая его дурацким, и справедливо рассуждая, что название предмета прежде всего должно соответствовать его физической сути, а не мёртвому сплетению корней латинского языка, - он называл эту побуревшую от крови доску - «этюдник», и всё потому, что считал каждое произошедшее в её плену смертоубийство неповторимой картиной, совершенным, законченным этюдом кровавой живописи.
Рома считал себя настоящим живописателем, утончённым, и искушённым в области способов создания этюдов, и поистине придумывал такие возможности для воплощения их в мире, что сам вид их заставлял усомниться – мог ли что-нибудь подобное сделать с телом зверька человек, или это погрызло его какое-то ещё неизвестное науке насекомое.
И сейчас, умело распиная на «этюднике» очередное чистое полотно для фантазий, Роман чувствовал, что сегодня он обязательно придумает что-то особенное, непохожее на всё, что он уже творил раньше, сегодня был примечательный день: он освоил в ассемблере систему макрокоманд, позволяющих работать с динамическими массивами, без которых он не мог создавать резидентные вирусы достаточной гадостности, но теперь-то он сможет сделать такое, что программист Володя точно его не похвалит, и может уже наконец сделает больно?
Вот если бы можно было сразу обоих, скрипя зубами мечтал Рома, пожирая глазами дёргающегося в зажимах ушастого зверька, но «этюдник» был один, и второй кролик был обречён созерцать мучения собрата, и слышать тонкое верещание разрываемого заживо организма, в котором Роман искал подсказку на давно мучающий его вопрос, которого нельзя задать человеческим языком, но в виде математических формул простирающийся непрерывно бегущей полосой в зрительной области восприятия окружающего мира, возможно их сочетания не имели полезного и правильного решения и вовсе, но это было не важно, ибо вопрос был уже задан, до скончания жизни непрерывно меняя ответ, а самым ответом на него было возведение шедевра из разобранной на куски жизни, которая, утратив теперь свою единой целостность, позволила хаосу выполнить его единственную и важную функцию – растворить в пространстве ненужные более сгустки событий, восстанавливая вечную энергетическую стабильность мироздания.