Х

Автор: Ромка Кактус Ромка Кактус

Х

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Мы ехали в междугороднем автобусе.

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Это был очень приятный автобус с удобными креслами и высокими затемненными окнами.

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Наш автобус как раз миновал дорожный щит: Переславль, 10 км.

Беспокойный голос уже нарождался в моем ухе, отражаясь от стенок слуховой памяти и на ходу обрастая плотью подробностей, но неожиданно на его месте возник хруст разрываемого пакетика с сухарями. Звук был оглушительный и резкий: зубчатые колеса в моей голове размололи кусок мела вместе с сухой лапкой учительницы математики. Невольно мое тело подалось вперед, и мои глаза оказались прямо перед его – размытой кашицей из бутонов тысячи васильков. Это был первый раз за все путешествие, когда мне удалось по-настоящему поглядеть на него.

Он закинул в рот пригоршню сухарей и принялся их грызть. Его лицо, как и прежде, было направлено на меня, я поднялся и стащил свою спортивную сумку с верхней полки. Минуту я стоял и оглядывал свое место, свою опустевшую полку, островки песчинок на полу – там, где во время поездки были мои ноги, соседние сиденья, всех людей в них, натыкался на васильковый творог глаз, кололся и отводил; я чувствовал, что это где-то совсем рядом, но так и не нашел, и вышел из автобуса прочь.

Мрак покрывал переславский автовокзал тонким слоем. Автобус Москва-Ярославль, доставивший меня сюда, исчезал вдали парой красных точек. На секунду мне захотелось, чтоб пошел дождь, а лучше мокрый снег и замороженные тушки лягушек. Их холодные скользкие тела с оторванными конечностями засыпались бы за шиворот, пачкали одежду и волосы талой кровью и калом и с облегчением спасенного грешника размазывались ногами. Но погода пела мне наперекор, и вскоре я уже снял свой плащ, перекинул его через руку и запел вместе с ней. Был тихий весенний вечер далеко от шума и грязи столицы.

Я шагал по обочине, держа растрескавшуюся асфальтированную дорогу по левую руку от себя. Сухая пыль облепила мои кроссовки, и, уже ничего не стесняясь, я позволял себе время от времени поддать ногой серый рассыпчатый холмик, возникающий у меня в поле зрения как единственный достижимый соблазн на многие километры вокруг. Просто идти - это роскошь, недоступная в обыденной жизни. Я высоко задирал голову, любуясь растекающимися сумерками, широко раздувал ноздри, наполняя их дорожной пылью и прозрачным весенним кумаром. Я знал, что ноги приведут меня, куда надо и о конечной цели не думал, с головой погрузившись в созерцание пути.

Сейчас, самовольно освобожденный от рутины пустого измышления, я трепетал на ветру бесконечных возможностей. Свежие мысли вливались в меня плотной струей и обрывались, не успев обрести логического завершения. И, странно, большая их часть была сосредоточена вокруг сумасшедшего, ехавшего со мной в автобусе.

Озаренный идеей внезапного бегства, я оставил свое рабочее место в конторе и на метро добрался до автовокзала. Случайный взгляд выхватил в списке маршрутов название города Переславль. В памяти сразу возникли обрывки каких-то старых, вероятно еще школьных, сведений. Ботик Петра Первого и озеро Неро. В безумной ситуации, в которую сам же себя и продолжал ставить, это выглядело наилучшим вариантом. Я решил, что мое бегство в глубины себя произойдет именно там.

Я сел на автобус, и поначалу все было нормально. За окном сворачивался закат. Одноликие белые многоэтажки распадались в игре света и тени. Мы медленно плыли в гуще московской пробки, а я пытался расслабиться и авансом получить все те бесчисленные впечатления, что обещала вылазка на свободу. И, будто, уже начинало получаться, как я услышал:

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Сперва я не придал этим словам никакого значения.

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Вопрос повторился, и он определенно звучал в мою сторону. Я повернул голову и увидел одинокого мужчину с короткими желтыми кудрями на голове, его лицо было васильково встревожено. Он спрашивал, глядя прямо мне в глаза:

- Дорогая, ты покормила рыбок?

Как будто, я и в самом деле его жена, а он мой муж, обеспокоенный судьбой несчастных золотых рыбок, оставшихся без присмотра. На секунду эта мысль показалась мне забавной, но я не смог придумать никакого шуточного ответа. Я отвел взгляд в сторону, рассчитывая, что незнакомец удовлетвориться той скромной победой – он застал меня врасплох. Но к моему ужасу вопрос повторялся снова и снова.

Я чувствовал, как облака неловкости окутывают всего меня, впитывал взгляды посторонних, то с сочувствием, то с явной издевкой ощупывающие меня – и не мог произнести ни слова. Я физически ощущал, как съеживаюсь, как сдуваюсь, и, в то же самое время, становился самой огромной величиной во вселенной, мимо которой никак невозможно пройти. Я подумал, что если бог это всё, то как же ему страшно.

Этот отвратительный тип всё спрашивал и спрашивал, а я думал, что если сейчас умру, его голос никуда не денется. И я перебирал в уме миллионы фраз, каждая из которых была призвана раз и навсегда заткнуть вонючий источник. Но так ни одна и не подошла, и, даже когда я закипал, готовый сказать первое, что придет на ум, лишь крепче стискивались зубы, белее становились костяшки пальцев, охвативших подлокотники. Я в уме напевал любимые песни, пытаясь отвлечься и мнимой музыкой заглушить терзавший меня голос.

Мы ехали, и конфликт возник сам собой, без какого бы то ни было участия с моей стороны.

- Да оставь ты его, Господа ради, в покое, - сказала пожилая женщина в платке, сидевшая накрест впереди моего изверга. И сердито отвернулась обратно. Потом она еще несколько раз поворачивалась к нему и укоризненно смотрела на него. Пыталась заговаривать и со мной:

- Ну что ты, в самом деле, милок? Ну, скажи уже этой анафеме, он от тебя и отстанет, глядишь. Ну, всем уже надоел.

Мое лицо, как могло, изображало понимание и желание принять поддержку, мысли перебирали варианты ответа с еще большей скоростью, и все чаще я чувствовал себя окончательно решившимся. Но с губ опять не сорвалось ни звука. Тем не менее, уже тогда я начинал находить определенное доселе скрытое мазохистское удовольствие в той уникальной ситуации, в которой оказался. Это было очень близко по своей природе моему вызову самому себе и заключалось в добровольном устранении мнимых благ, загораживающих собой истинное и нужное.

Мне, наконец, удалось расслабиться, и на происходящее я смотрел уже как бы с высоты зрителя, однажды всё это видевшего.

Конфликт же нарастал, втягивая в себя новых и новых участников. Салон автобуса галдел, однако сквозь весь шум продолжало звучать:

- Дорогая, ты покормила рыбок?

И моя тишина в ответ.

Мы были, точно пара очень хитрых детей, устроивших с остальными непонятную игру, правила которой известны только нам – и все удовольствие игры на самом деле заключалось во всеобщей ее недоступности и том эффекте, что возникал в окружающих. Я хотел даже было засмеяться этому своему открытию, но обстановка накалилась до такой степени, что рисковать здоровьем совершенно не хотелось. Меня бы просто выкинули из автобуса на полном ходу.

- А заткнешься ты когда-нибудь, псих ненормальный! – закричала женщина в пестрой кожаной куртке нелепого покроя.
- А Тимурка-то скользкий весь, - произнес мой человек, повернув к пестрой женщине улыбку округлевшего лица. – Так и хочется схватить!

Пестрая женщина на минуту застыла с открытым ртом. Затем она поблекла лицом, всхлипнула и отвернулась к окну. Мелкие тяжелые слезы покатились из глазниц.

- Ты, кабан! – проревел парень с подтяжками, подходя к источнику автобусного катаклизма и закатывая рукава рубашки на крепких волосатых руках. – Ты женщину довел, падла! – все смолкли, разом переключив внимание на происходящее. – Ебал я твоих рыбок, и тебе щас пизды дам, поэл?!

Я крепко сжал ягодицы.

- Вова и Паша в бане, - рассудительно ответил мужчина, – Миша глядит. Паша и Вова гладят бананы, Миша растерян. Миша напуган, Миша всерьез. Миша бьет Вову и Пашу, всюду кровь и мыльная пена.

Парень остановился и разжал кулаки, да так, будто держал в них раскаленные угли. Он и псих смотрели друг на друга, словно вода перетекала из глаз одного в глаза другого. Парень ухмыльнулся и отступил. Все оставшееся время он провел на своем месте, разглядывая ногти на руках.

Все были в недоумении и от бреда, и от того, как на него отреагировал молодой человек. И тут в салоне прозвучал голос водителя:

- Оставьте человека. Ведете себя как дети. Если кто будет шуметь, автобус никуда не поедет.

После этого ультиматума успокоились последние, на кого не произвели впечатления странные бессмысленные отповеди сумасшедшего, данные людям предположительно нормальным.

Дальше ехали почти в тишине. Напряжение спало, и я снова расслабился. Оставшееся время сочинял предположения по поводу произошедшего. Вероятно, остальные были заняты тем же. А потом я вышел.

Ветер обдувал меня. Солнце текло за горизонт. Несколько безмолвных ворон дали вираж и потерялись из виду. В животе приятно заворочался голод. Я шагал по сельской дороге, все сильнее удаляясь от трассы и цивилизации. Сельская тьма много гуще городской. По краям дороги было какое-то бесконечное голое поле. Ночные насекомые вещали тысячами голосов. Их гвалт сливался в единую неописуемую гармонию, и, казалось, я вот-вот навсегда растворюсь в ней.

Меня окружали живые подвижные облачка комаров и каких-то мошек. Я облачился в плащ и поднял воротник, достал из кармана шапку и поглубже натянул на голову. Дорога закончилась. Впереди была куцая роща. Тонкая тропка сочилась среди кустов. Отовсюду дышала мокрая прохлада. Озеро возникло сразу всё. Лунный крап посреди густой темной массы. Вскрикнула чайка, под ногой скрипнул сук.

Я устроился на возвышенности, собрал костер и достал из сумки ужин. Снопы огня раскидывали вокруг нечто метущееся. Камышовые берега неожиданно тонули в озере. Я понюхал свои руки, а потом прислушался.

Я съел холодную копченую курицу, языком собирая прозрачное желе с пальцев. Я съел пару бананов, один оставив на завтра. Залил всё минералкой, проталкивая тугие комки пищи в себя. Уже собирался подняться и натаскать побольше валежника, как внимание мое привлекло шуршание веток в нескольких шагах в сторону. На меня пристально смотрела женщина в оранжевом дождевике и высоких сапогах. Какое-то время мы молчали, а потом она потянулась и сказала:

- Как хорошо-то!

Она подошла поближе, и я понял, что это молоденькая девушка. У нее были мягкие черты лица и такие смешные чем-то хомячковые челюсти с крупными ровными резцами. Она улыбнулась и подсела к огню. Ее глаза пылали.

- Хорошо-то как! – сказала она.
- Да, - подтвердил я.

А потом она расстегнула ширинку моих штанов, извлекла член и принялась ненавязчиво отсасывать. Я всегда мечтал, чтобы мне отсосала девушка с таким типом лица. Когда член елозил за щекой, это было максимально актуально.

Она скинула свое облачение и осталась в тонкой сиреневой ночнушке с кружевами. На шее у девушки были три милых родинки. Она задрала ночнушку, и я увидел, что там у нее все очень аккуратно подстрижено; плоть как раз таких размеров и формы, что хочется взять в ладонь и никогда не отпускать. Она повернулась ко мне задом, позволяя оценить белый мрамор ее попки. Девушка пукнула и засмеялась, прижимая указательный палец к губам.

Я встал и оказался в темной комнате со старыми выцветшими обоями на стенах. Я был в домашнем халате, и под халатом у меня была пара обвисших сисек с огромными сосками. Я прижимался к двери, оклеенной шпоном под клён. Мое влагалище приятно сочилось. Я прислушался. Из-за двери доносились неясные стоны или всхлипы. Я распахнул дверь и влетел в комнатушку.

На кровати, целиком накрытый тяжелым синим одеялом, шевелился какой-то горб. Я сорвал одеяло и увидел Тимурку. Он был весь мокрый, крупные капли пота катились с его бледного носа, с его тощих локтей, семейные трусы, стянутые к коленям, липли к ногам. Тимурка яростно мастурбировал, глядя на меня мутным взглядом. Я ощутил, что изнемогаю внизу живота.

- Что ты делаешь! – вопил я нечеловеческим голосом.

Я хлестнул его открытой ладонью по лицу, а затем – много слабее – по стоячему стручку. Тимурка, кажется, пришел в себя. Он уткнулся в подушку и лежал так, сотрясаясь всем телом, и толи мычал, толи говорил:

- Мама! Мама.

Я вышел из комнаты и заплакал. Потом я заперся в туалете и на унитазе мастурбировал рождественской свечой, которая дрожала в неверных руках. Удовольствия не было никакого, и я долго не мог кончить.

Я вышел из туалета и увидел рубленную избушку бани. Кругом лежал мелкий невкусный снег. На мне были плотные штаны на подтяжках и теплая зимняя куртка. Я ухмылялся. В маленькое окошко было видно, как два распаренных парня гладят друг друга по голым спинам и ягодицам. Я увидел и понял: Вова нагнулся к Пашиному заду, будто принюхиваясь, и поцеловал. Меня пробрало омерзение, ухмылка свалилась куда-то в сугроб. Мой член натягивал паруса штанов, грозясь их разорвать. Краска залила мое лицо. Я схватился за член обоими руками, пытаясь его унять. Но перед глазами плыли Паша и Вова. Они снова и снова трогали себя там, ласкали. Вскоре я перестал сопротивляться самому себе и стал смотреть. Вова подогнул Пашу к себе, пристроился и стал колыхаться. Его лица я не видел. Я стискивал свой член сквозь толстые штаны. Но все это было не то. Мне пришлось покинуть наблюдательный пункт. В руках у меня оказалась штыковая лопата, стоявшая до того у стены бани. Ей Вова разбивал лед перед входом, расчищая площадку. Он смеялся и шутил. А сейчас я ворвусь к этим пидорасам и как следует припугну.

Дверь оказалась на запоре. Я сказал, что ухожу в магазин за сигаретами и водкой. Очевидно, они предусмотрительно решили, что я могу вернуться раньше, чем они успеют закончить свои дела. Я дернул ручку и вырвал дверь вместе с куском хилого косяка.

- Так вот вы чем тут занимаетесь, - кричал я, замахиваясь лопатой.

Вова заслонился рукой.

Лопата разрубила трицепс до самой кости.

- Миха, - булькнул он, - ты че ваще?

Следующим ударом я разрубил ему основание шеи вместе с ключицей. Кровь хлынула мутной лавой. Вова повалился на своего дружка, и тот, все еще насаженный, барахтался на полу, пытаясь выбраться. Он что-то говорил, когда я милосердно лишал его жизни.

Два тела сплелись в комок похоти и разврата. Я бросил лопату, бесполезно пытаясь сдержать приступы тошноты. Всюду кровь мешалась с мыльной пеной.

Кончал болезненно долго. Сперма толчками выстреливала из меня и падала куда-то в темную воду озера. Белые кораблики в никуда. На многие квадратные километры не было ни души, и только беспокойная птица иной раз кричала пронзительно громко. Меня растапливало изнутри от чувства единственности и самости.

- Милый, я кормлю рыбок! – вопил я что было мочи.

Утром я сел на автобус до Москвы. ЕГО я заметил, как только оказался внутри. Оранжевый дождевик и короткие жолтые кудри. Я сел в другом ряду, как раз через проход. Я глядел на НЕГО.

- Котик, сегодня мне нельзя опаздывать, - игриво произнес мой голос.

ОН прадалжал сматреть в акно.

- Котик, сегодня мне нельзя опаздывать, - повторил я.

ОН абирнулсйа и пристално паглйадел мнйэ ф атвет

- Котик, сегодня мне нельзя опаздывать.

Эта быль оттшен прийатный афдопуз зудобнэме крезламе йи фысокеме затеймнионэме огнаме

21 апреля 2007 г., Deep ahuy