Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Записки волонтераЗаписки волонтераАвтор: Кобыла - Господи, как же ногами походить хочется!Её распухшие, заплаканные до блефарита веки сжимаются. Сколько ей? За семьдесят? А волосы русые. Может быть крашеные? Недавно из дома. Долго здесь не живут. На пододеяльнике несколько темных пятнышек подсохшей крови. Левая сухонькая рука непрерывно дергается. И бьется. О грудь, голову, металлические ограждения кровати и угол пустой тумбочки. На локте свежая ранка. Ей очень мешает эта рука, живущая своей собственной, бесконтрольной жизнью. Стены в палате лысые, кроме коек - только столик с графином кипяченой воды. - Доченьки, сегодня праздник, а? Потому пришли? Глаза щиплет и застилает мутью. Я что-то лепечу в оправдание и выскакиваю в пустой коридор. Сестра Милосердия. Какая, на хрен, сестра?! Слезы брызжут на белый халат, сочные и предательские. Что ты возомнила о себе? Утешать умирающих, воркуя о Боге? Здесь не бывает атеистов. Добрая самаритянка! Ты же слабая! Слабая, слабая!!! Штангист, хватанувший не свой вес. А теперь слушаешь, как трещат собственные связки. - Э-э, девочка, так не пойдет, - Татьяна Григорьевна прикрывает дверь №214, ласково обнимает за плечи и усаживает на диван: - Слезки придержи, здесь своих хватает. Холл большой и по-больничному светлый. Диван тоже светлый – белый, как молоко. Мягкий и практично обитый дерматином. Через приоткрытые двери балкона сочится отрезвляющий сквозняк. В нем ажурной бабочкой порхает легкий тюль. Еще в холле нет запаха. Голос Татьяны Григорьевны доносится откуда-то издалека: - На этаже еще Марина и Света. Третий корпус неокучен. Называть по имени-отчеству. Захотите погулять – коляски у медсестер. В №214 покормишь лежачих. Ложки помыть. Зайди к Нине Ивановне. У Анны Васильевны… В голове бульон из имен и номеров палат. У меня и без того плохая память на имена и лица. Не додумалась прихватить блокнот. Координатор уходит. - Татьяна Григорьевна?! Не волнуйтесь, я справлюсь. Справлюсь?! Я чувствую себя щенком, брошенным в воду. Хочешь жить – греби. Помнишь, как учили плавать? В таежном пруду. Пошла на дно, испуганными глазенками хлопала в зеленой илистой взвеси и пускала пузыри. Откачали. Сейчас - повзрослела. Выпутывайся сама. Я улыбаюсь, встряхиваю волосами и расплываюсь в беззаботной улыбке. Теперь я – оранжевый апельсин, солнечный смайлик, новогодний мандарин под елкой, коробочка в блестящей мишуре. И меня ждет нетерпеливая ребятня. - Ольга Юрьевна! Как дела? Столько коридоров! Как вы здесь разбираетесь?! Старушка каменным истуканчиком исподлобья смотрит на меня. Подозрительно и враждебно. Черт, она же «сидячая»! Ты знаешь, сколько месяцев она не видела эти коридоры?! А может быть - лет!? Комната два на три метра. Койка и телевизор. На тумбочке – выпитый «Иммунеле». Значит, родственники есть. - Ольга Юрьевна, мне пора, что-нибудь нужно? Я проиграла. Старушка недоверчиво следит за мной насмешливыми глазками. Ретируюсь. Александра Васильевна опять плачет. Левая сухая рука бьется о край тумбочки. - Вот и я! На сизых губах - три струпа. Беспокойные узловатые пальцы постоянно расковыривают их. Под ногтями – полоски спекшейся крови. -Дочь, а ты – кто? Лучше бы мне дали подстригать ногти. Или выносить утки. Я не знаю о чем говорить. Столько лет давить в себе грех празднословия - добиться и теперь заново учиться весело щебетать и нести радостную чушь. Как синички под окном. Что-то непринужденное и позитивное с извечным катарсисом в финале. Здесь только один катарсис - в конце тоннеля, известный и долгожданный. - Александра Васильевна , Вы давно здесь? Она опять плачет. Маленькое хрупкое тельце, придавленное казенным одеялом. Острые согбенные коленки, которые невозможно прикрыть самостоятельно. Мне безудержно хочется её обнять и прижать к груди. Приносят обед. - О, чай! Душистый! Я тоже люблю. Она плачет. -А где родились? -Под Рязанью. Наконец-то. - А от Луховиц далеко? Рядом?! О-ой, рыбалка у вас хороша! Я держу в ладонях легкую кружку с носиком-соской и болтаю о рыбалке. О щуке, которую поймала в прошлом году, о Константиново и юбилее Есенина. - Дочь, а ты – добрая? –она наивно перебивает меня, и тут же добавляет: -До-обрая. Другие сюда не ходят. Пытаюсь кормить с ложечки. Она плачет. Плачет, потому что была молодой и красивой, потому что строила МГУ и весила восемьдесят килограммов, плачет, потому что умер муж и нет детей. - Никого! Я бы сотню родила, дочь! - А у меня пока одна - Машенька. Вкусно! Тяжелее всего засунуть ложку картофельного пюре ей в рот. Она не хочет есть. И не хочет жить. - Дочь, сама поешь. Дочь, ты голодная. Без тебя – не стану. Я не смотрю, - она накрывается с головой одеялом и ждет. Как ребенок проверяет мою искренность. Делится последним куском. У нее ничего нет, кроме этой жестяной миски с пюре и котлетой. Господи, ведь я не знаю, как поступить! - Матушка, вкусно же! Тугой горячий комочек инородно проваливается в пищевод. Только сейчас я чувствую, что действительно голодна. Так-то. Одной ложкой - напополам. Все равно, что причащаться с больной. Ты же никогда не думаешь об этом. А почему сейчас? Она послушно проглатывает приставленный ко рту кусок. У неё нет выбора. Левая рука бьется о тумбочку. Я сжимаю непослушный локоть ладонями, и он вздрагивает в них испуганным мотыльком. - Мне пора! –осторожно глажу морщинистый лоб в веснушках. Закрываю дверь. Через десять минут она забудет о моём существовании. И опять заплачет. №215. На дне темных сливовых провалов глаз – ясный проницательный взгляд. Глинисто-желтая кожа и неестественно вздутый живот -печеночница. -Елена Викторовна, Вы здесь по своему желанию? Почему-то это нужно выяснять. -Н-нет, я заболела. Мой сын решил, что мне лучше временно побыть здесь. «Решил - временно». От этой деликатной лжи ей становится совестно и неловко. - Я вернусь через неделю, что-нибудь принести? -Чехова, если можно. №220. -А кто Светлана Владимировна? - Уже все. В среду. В два часа чаепитие волонтеров. Спускаюсь по лестнице. - Не знаю, было ли от меня хоть на грош пользы, - я отпиваю обжигающий глоток крепкого, как чифирь, чая и впервые за день смеюсь, вспомнив, как вдруг разом стали ябедничать и гомозить мои старушки. -Представляете, Володька пошел! Сам пошел! Наташа сияет тем самым солнечным смайликом, который так не дается мне. Володька – сорокалетний художник, разбитый инсультом. Пятнадцать лет лежачим, недвижимым «овощем» в просторной, увешанной собственными картинами комнате. Пока не появилась она – тоненькая и упрямая. Кричала на него, ругалась, заставляла впервые пересесть в коляску. И он тоже кричал в ответ. Матерился. Посылал. Согласился. Пересел в коляску, впервые встал, держась за коляску, переставил ноги. А сегодня оперся на её хрупкие плечи и пошел сам. Татьяна Григорьевна отставляет чашку и становится серьезной: -Э-э, милые, мы нуждаемся в них сильнее, чем они в нас. Ну, до встречи? Дома я долго стою у окна, смотрю на серую январскую Москву и дрожащими руками подливаю терпкий коньяк. Теги:
1 Комментарии
#0 11:09 19-10-2007Шизоff
Грустно Грустно и хорошо. Споткнулся на "...и дрожащими руками подливаю терпкий коньяк". Что-то знакомое) Суровая проза жизни. душевно Тяжелый рассказ. В конце позитив, спасибо Покраснели глазки... автор интересен и как писатель, и как человек уважаю ЗЫ. я не знаю, почему я написал про Кобылу в мужском роде ты уж звиняй)) С.С.Г. +1. Подтверждаю на библии - это так. да, пробирает... умение жить так, что: "мы нуждаемся в них сильнее, чем они в нас" - большая наука и полезная способность, потому что когда становится наоборот, тебя съедают по кусочку отличный рассказ а ведь хорошо. понравилось. Вот бывает начинаешь читацъ и сразу интересно, а бывает каг стакан вотки, первый нипашол и писдец! Вот здесь такой случай! спасибо за отзывы КОЛХОЗ я там спецом для тебя миньку про навозную кучу вывешивала "Смирение" Пронзительно Психотерапия беспомощных старушек Мало кто решится и выдержит. Не врубился про Володьку: -15 лет в комнате с картинами... В хоспис-то недавно попал? VETERATOR про Володьку - не знаю , в хосписе или дома лежал. Но скажу точно - там много людей было относительно молодых и здоровых, просто сданных родственниками. Ясен перец - квартирный вопрос. В полностью упакованных видео-аудиотехникой палатах. Спасибо. Очень грустно. Коньячку бы... да вы сговорились сегодня? опять реветь хочется... Спасибо, Кобылушка, проняло до костей... Ой, мамочки... Спасибо, Варя... Честно скажу: в носу щиплет... очень хорошо. И очень тяжко.... Сильно. душевно и грустно авторша молодца, респект и уважуха Еше свежачок дороги выбираем не всегда мы,
наоборот случается подчас мы ведь и жить порой не ходим сами, какой-то аватар живет за нас. Однажды не вернется он из цеха, он всеми принят, он вошел во вкус, и смотрит телевизор не для смеха, и не блюет при слове «профсоюз»… А я… мне Аннушка дорогу выбирает - подсолнечное масло, как всегда… И на Садовой кобрами трамваи ко мне двоят и тянут провода.... вот если б мы были бессмертны,
то вымерли мы бы давно, поскольку бессмертные - жертвы, чья жизнь превратилась в говно. казалось бы, радуйся - вечен, и баб вечно юных еби но…как-то безрадостна печень, и хер не особо стоит. Чево тут поделать - не знаю, какая-то гложет вина - хоть вечно жена молодая, но как-то…привычна она.... Часть первая
"Две тени" Когда я себя забываю, В глубоком, неласковом сне В присутствии липкого рая, В кристалликах из монпансье В провалах, но сразу же взлётах, В сумбурных, невнятных речах Средь выжженных не огнеметом - Домах, закоулках, печах Средь незаселенных пространствий, Среди предвечерней тоски Вдали от электро всех станций, И хлада надгробной доски Я вижу.... День в нокаут отправила ночь,
тот лежал до пяти на Дворцовой, параллельно генштабу - подковой, и ему не спешили помочь. А потом, ухватившись за столп, окостылил закатом колонну и лиловый синяк Миллионной вдруг на Марсовом сделался желт - это день потащился к метро, мимо бронзы Барклая де Толли, за витрины цепляясь без воли, просто чтобы добраться домой, и лежать, не вставая, хотя… покурить бы в закат на балконе, удивляясь, как клодтовы кони на асфальте прилечь не... Люблю в одеяние мятом
Пройтись как последний пижон Не знатен я, и неопрятен, Не глуп, и невооружен Надевши любимую шапку Что вязана старой вдовой Иду я навроде как шавка По бровкам и по мостовой И в парки вхожу как во храмы И кланяюсь черным стволам Деревья мне папы и мамы Я их опасаюсь - не хам И скромно вокруг и лилейно Когда над Тамбовом рассвет И я согреваюсь портвейном И дымом плохих сигарет И тихо вот так отдыхаю От сытых воспитанных л... |