Шипованная память ч.1

Автор: Шизоff Выпавший ночью снег путал карты.

Рванувшая, было, весна – враз скукожилась и затихла. Выпуклый март стал по-зимнему плоским. Откровенно февральский морозец покусывал торопливых прохожих.

Стекающие отовсюду резкими каплями, отдельные люди образовывали дрожащую тёмную лужицу вокруг гигантской чернильницы: станция метро, армированная стекляшка, гостеприимно дышала спертым теплом, приглашая оттаять и расслабиться.

Бодро жующие толпу на «ВХОД», тяжёлые двери лишь презрительно сплюнули одиноким пассажиром на «ВЫХОД».

В многоточии тёмных следов, он казался горестно сникшим вопросительным знаком.

Гражданин хотел спать, явно мёрз, и всё ещё ехал.

1.

Мысль образовалась в затухающей от хронического недосыпа голове довольно внезапно, и совсем не оформилась.
Почти убаюканный мерным шумом, он таращился в режущей глаз неоновой мертвечине, смаргивая накопившийся под веками нервный песок.
Такому человеку всегда мерещится чей-то взгляд. И на всякий взгляд он реагирует одинаково. Отворачивается, опускает глаза и гнётся.
Он знал, что это патология, и страдал от повседневного унижения, но, увы, - был настолько размазан душой, что лишь мелко дрожал коленями от желания выйти. Из вагона, к чертям, и подальше от гнусного чувства.
Страшно хотелось выпить.

Металлический голос проскрипел середину пути, нервно грохнули двери, а напротив образовалась уютная парочка. Прихваченная морозцем юная дева зарывалась носом в пахучий букет, пряча смущённую улыбку. Одновременно, впрочем, посылая поверх вороха ярких бутонов вполне огнеопасные взгляды в сторону импозантного спутника. Тот был сильно постарше, и с чуть ироничной уверенностью принимал эти всполохи, вполголоса бубня некие приятные гадости, от которых лицо красавицы всё удачнее вписывалось в розовый куст.

Смотреть было стыдно, приятно и завидно. Человек отвёл глаза, и неожиданно плотно задумался. Накатило.

Думы у таких индивидов известные. Однобокое - «Почему всё не так?» - на сотню всем известных вариаций. И все варианты – глубокий ноль и прострация. Жизнь просвистела рядом, шумным свадебным поездом, оттеснила на обочину, нагло звеня бубенцами, и хоть плачь, хоть голосуй – а всё пусто и бестолку, Одинокая скука и сор, и все мимо.
Нет, не бестолку, конечно, – его ж подобрали? Подобрали. От избытка души, вероятно. Или по зову сердца. Попутчиком, чтоб не скушно в пути. Даже денег не спросили за проезд, садись, мол, одинокий и брошенный, места хватит. Сел, поехал, где-то радуясь нежданной халяве. И уже давно мутно едет, и, что более странно – непрерывно платит, платит, платит.

Мысль была неожиданно злая и пошлая, он прикрыл глаза от смутного недовольства, и тотчас провалился в приятное....

*****
...приятное ощущение, когда на тебя смотрят снизу вверх, да ещё широко раскрытыми глазами. Карими, цвета отборного кофе, глазами. В которых мечутся янтарные зайчики, плещется отражённый, радостно собранный в фокус мир, в котором ты – явный и единственный центр, и это можно разглядеть, наклонившись. Но эта попытка натыкается на податливые, мягкие, пусть и не слишком умелые губы....

В этих детских губах так смешно выглядела неуместно взрослая сигарета!

Неуклюже выпустив струйку тяжёлого, вязкого дыма, она смешно морщила нос, хмурила брови, пытаясь хранить серьёзность, но долго не выдерживала, россыпью призрачно-звонких шариков смеха дробила неподвижный, почтительно замерший, ватный мир. Да и как тут сдержаться, учитывая, что большой грубый палец с упрямой деликатностью чертил невидимый путь по абрикосовой спинке? От затылка и вниз, по бамбуковой лесенке позвоночника, и всё ниже, а дальше чуть вбок, где и вовсе смешно и щекотно?!

Нет, сдержаться возможным не представлялось. Нервно шипя, сигарета ныряла в недопитый бокал, и как-то на удивление точно, маленькая крепкая грудь попадала в ладонь, губы в губы, а....

Всё всегда попадало. По-разному, но как надо.

Позже она вставала, потягивалась – неповторимо грациозно и с удовольствием, и, лукаво скосив глаза на разбитое, пассивно курящее, тело,- делала ножкой по-балетному: чуть приподняв, согнув, и дрыг-дрыг от колена на весу, бог его знает, как оно там, но здорово. И ручка вбок. А другая на отлёте.

Он сыто жмурился в клубах «Голуаза».

Любил.

*****
Спрос рождает предложение. И наоборот.

Сплющенный прерванным сном, согнутый злым морозцем, вопросительный гражданин не остался незамеченным. Насколько мелок и размыт был он в тесноте вагона, настолько вырос и определился в качестве самостоятельной единицы. Одинокий мужичок сходу попал в поле зрения. Некая особа слабого полу явно имела к нему специфический интерес.

Воткнутая в гигантские валенки, криво перевязанная крест-накрест пуховым платком, раздутая жихоркой во все стороны света – она мелко, но с завидной жизнестойкостью вибрировала у входа в своё неуместно весеннее царство. Заняв место на переломе двух миров, она напоминала неопрятную запятую, дурашливый и непостоянный знак, разбивающий, тем не менее, унылую монотонность заснеженной фразы.

-- Цветочков не желаете купить, мужчина? - звенящий на морозе, визгливый ком угодил прямо в грудь, отчего весь он заметался внезапно проснувшимся взглядом, - День то какой сегодня!
Он ошеломлённо глядел в раскрасневшееся щеками лицо, и пытался осознать причину восторгов по поводу поганого и холодного утра.

-- Наш, самый женский, праздник! - помогла самая праздничная, уловив причину замешательства, - Жену поздравить, штоб любила крепче, и тёщу драгоценную, ха-ха!
Его передёрнуло.
-- Или зазнобу, - торопливо исправила оплошность сметливая тётя, - Сколько их у такого молодого-красивого... ишь, задумался!

И опять вся рассыпалась почти искренним смехом.
Молодой-красивый сделал шаг в её сторону.

-- Чего желаете, - засуетилась та, - Тюльпанчики славные из Голландии, астрочки свежие – загляденье...

Он зачарованно глядел в прихваченное морозом по углам, по центру отпотевшее стекло, за которым в уютном полумраке, разбитом там и сям тусклыми свечными огоньками, притаились:

- тюльпаны, - жёлтые, белые, красные,- с томно склонёнными, ещё не проснувшимися, головками, на изящных, чуть влажных шейках;
-жирные, по-купечески нарядные, гладиолусы;
-жёсткие, вырви глаз, хризантемы;
-сентиментальные нарциссы и утончённые ирисы ;
-холодные и яркие, с ядовитым душком, орхидеи;
-вольно развалившиеся, кладбищенски-безразличные , белые, и нагло-агрессивные, тигровые,- лилии....

-- Розочки колумбийские, только вчера с самолёту, из Эквадора, замечательные....

Да, он видел эти колумбийские розы из Суринама. Длинные, на толстенных, в палец, тёмно-зелёных, стеблях. Колючий, упругий, неприступный стан - венчали гордые, стильные головы. Муаровые, в черноту; пронзительно алые, кипящего чувства; изысканно белые; бледно-розовые, в цвет чего-то невинного, от которого не по себе...

Розы возвышались над скопищем безобразно убогих, партийных гвоздик, бессмертных уродцев с узловатыми корявыми ножками, звуча чистой мелодией, Баховским переливом, в скопище бравурных похоронно-свадебных астр и прочей декоративно-мимозной попсы.

-- Чего берём, молодой человек?

Он вдруг попятился, - тупо, оглушённо, с вымученной улыбкой пролепетал что-то насчёт подумать, прикинуть, помозговать...- и уже шёл прочь в сторону известного заведения.
Тётка недоуменно посмотрела ему вслед, но просчитав курс, только плюнула, и вдруг шумно высморкалась – грубо, в пальцы, по мужски.

И неловко полезла в стеклянный оазис – погреться.

*****
Зарекался, но завёлся. Загнал себя из сонного забытья в пьяную заводь, где ум помрачен, и вместо лёгкости бытия – лишь забота, зависшая домокловым мечом, заточенным под разборки, и это будет безобразный зуд, базар, и подлинное уродство. «Зараза!» - прошептал он, за-за-застучав зубами по краю стакана, и выпил. Залпом. Закусив зразами.

Ох, не стоило ему разглядывать эти подлые розы! Не иметь с ними, гадкими, дела. Уж больно колются, стервы, режут по сердцу без ножа, тянут, зацепив, некие нити из сбившейся в ком, слежавшейся с возрастом, памяти...Этот гордиев узел надо РАЗ!-рубить.

Не получится РАЗ. И два не получится. Только на счёт раз-два-три и понеслась душа в рай... Рай? Какой к дьяволу, к свиньям собачьим, рай?! Ад кромешный вокруг, разве что здесь вот, слева от засаленной стойки, какое-никакое чистилище, где оттаять немного в проспиртованной духоте, протолкнуть раскисшие от палёного зелья тромбы, промыть всё взад, из хрустящего алебастром мозга обратно к увядшему сердцу, пусть даже захлебнуться... За-за-за!

Налил четвёртую, с горкой. Вполне рассудительно сцедил вниз по пищеводу, сдерживаясь и не дыша. А когда прошла, родимая, - выдохнул, понюхал с чувством, и уже подгулявшими пальцами разминая сигаретку, понял – в огне брода нет. И враз успокоился: поезд прибыл на запасные пути. Амба.

Тупик.