Байки из зоны 2 (по мотивам пьесы Сфинкса)

Автор: Лузер От автора:
Данный текстец мемуарного жанра можно рассматривать как аллегорию, как добрый дружеский глумеж, как недобрый вражеский навет или просто порожняковый прогон. Все совпадения случайны. Все персонажи, включая главного героя повествования, вымышлены. Ни одна описанная ситуация, скорее всего, не соответствует действительности. Хотя хуй знает. Четвертый и последующие абзацы ни в коем случае не являются антисемитской или ксенофобской пропагандой. Автор—сам по отцовской линии еврей, и в каком-то роде брат всем евреям и «контркультурщикам» (пусть хотя бы в трансцендентальном плане) хотя по жидовским понятиям—гой и ублюдок (раз мамка русская). Короче у всех есть теперь повод и предлог как минимум постебаться над автором в отместку а как максимум набить ему ебло. Желающие осуществить последнее могут составить список и встречать меня в аэропорту «Шереметьево» весной-летом этого года. Точную дату прилета в Москву и номер рейса уточню позже. Любые эмоции прочитавших вызывают мою искреннюю благодарность.
За базар отвечаю.
Искренне ваш,
Лузер

Хули... Много тут всякого гонева про Эдьку Мутного по зонам да по тюрьмам ходило, а правду мало кто знает. Мутный на зонах--притча во языцех, ходячий анекдот. Кто пиздил, что он чуть не коронованный. Кто кричит что пидор и провокатор мусорской. Но кроме прогонов мало кто о нем че реально слыхал. Ну а я ведь пиздить не буду, вы ж меня знаити, расскажу как фсе в натуре было, застрели меня бог из рогатки, если спиздну. Ну а если и спиздану, то меня товарищи-камрады поправят потом. Сочтемся. Одну ведь землю коптим. Кароче слушайте, ребятишки-лядь.

Мужик он был, этот Эдик Мутный, на редкость едкий и ссученый. Откуда столько желчи бралось хуй знает. Тайна востока, лять. Так и норовил он всякого кто поменьше да послабее опустить по беспределу. Подсядет бывало к вновь заехавшему и давай его на базар разводить про пиздолизанье. Сам дескать мохнатку не раз лизал и как устрицу сосал и нихуя в этом стремного нет. Рассказывает вкусно—аж причмокивает, а потом как тот поддакивать начнет из страха или глупости, Мутный сразу подрывается и кричать: Братва! Пилоточник! Пиздолиз! Гасите его! Тащите шлепанец! Короче был наш Мутный провокатор от бога, или от дъявола. И немало неповинных душ сгубил он, злопакостный. А ведь из шнырей да пидоров ходу назад в люди нет!
Приняли Мутного как мне на мордовской пятнашке на ухо блатные нашептали по первости за барыжество. Барыжил он чернягой (опием сырцом, то есть), которую ему родственники из Чуркестана ихнего поставляли. Сам давно и плотно на системе сидел--дозняк до десяти точек догнал. На кумарах вторяки поднимать не гнушался. А так как на себя много товару изводил, будучи жадным и по восточному смекалистым, стал Мутный чернягу ту разбодяживать. Чем бы вы думали? Гематогеном... Это такие детские ништяки раньше были. В аптеках продавались. Да и щас продаются. Из бычей крови или гавна сделаны—хуй знает. Так он этот гематоген покупал, разжевывал до нужной консистенции и по чекам растусовывал—и аля! Предпринимательская жилка у парня была. По консистенции получалась почти одинаковая с чернягой хуета. Нарки вмазывались этой шнягой. Троих тряхонуло. Один чуть коня не двинул—еле реанимировали. Его за такуюю хуйню нарки отпиздили нещадно, а потом мусорам сдали с полным грузом черняги. Такой вот предприимчивый был, аж пиздец но не зря в зоне говорят: жадность фраера погубит.
А еще говорят: на зло и подлость и обман способен только наркоман.

Заехал Мутный к нам в хату зимой. В феврале кажись это было, да... Ну и с порога сразу и спизданул: вы как хотите, а я всех в рот чих-пых. Я, говорит, в братве. И на нижний шконяк баул свой кидает. Ну а чалились на хате тогда авторитеты Амига и Белкин—славные фанфароны и идейные борцы. Так те как услышали такую объяву, чуть чифиром ароматным своим не поперхнулись. Скажу ребятки, что авторитеты те были семитского роду-племени, ну и кукушка у них варила неибаца. По большим делам, говорят проходили. Все в пафосе. И курочка вокруг них собралась вся жидовская: жулики каталы, фармазонщики, барыг парочка. Всю хату они в орднунге держали туго. Курочку свою называли Анти-Сионом, хату контр-землей Израилевой, себя анти-антисемитами, а всех неевреев--гоями. Связи были у них ажно за кордоном по еврейско-пацанской линии. Сами особо не газовали и на ШИЗО не часто шхерились, но вроде как отрицаловом контркультурным правили и против начальства тюремного и козлов-холуев ментовских весь блатной и мужицкий люд подстрекали. Короче боги и духовные отцы. Как услышали они Мутного объяву усмехнулись они да переглянулись с хитрецой. Перед расходом подозвал Амиго Мутного и говорит: ты браза вроде пацан правильный, по понятиям жить хочешь. Мы тебя за это дорожным сделаем. На решку посадим—будешь дороги по хатам посылать. Мутный обрадовался—хули, должность почетная, чуть Амигу в ноги целовать не бросился. «Душу за дорогу!»,--кричит. А ему тем сроком уже торпеду скрутили—преогромную. Бумаги туда напихали и прочей хуйни, целофаном все упаковали. Подкатывает к нему Белкин и говорит: тебя брат скоро в другую хату кинут. Чалится там близкий мой Зеппом кличут. Маляву ему передашь охуительной важности и секретности о готовящемся контркультурном шухере. Готовь карман. Какой карман?—удивился было Мутный. Ептыть так знамо дело какой—воровской. Туза то есть. Мутный и без того был мутный так еще больше смутился. Хули делать—пошел на дальняк торпеду в жопу засовывать. Сантиметров на десять запихал, все руки в кале изгваздал—один хуй торчит кончик. Дальше не пропихнуть. Кишку всю порасцарапал. Из очка кровь. Надел портки—а торпеда из дупла все равно выпирает, как хвостик бесячий. Проходил бедолага с торпедой две недели, все ждал когда его на другую хату бросят. Как посрать садился--каждый раз вынимал, да потом корчась опять назад запихивал, пока не понял, что поглумились над ним контр-авторитеты. Зэки все втихаря уссывались, но виду не показывали. Потом надоело—хули не смешно уже.
Тогда подался Мутный к братьям своим чуркестанцам. У них подгон всегда хороший был. Заварка, сигареты, ништяки всякие. Зверушек много тогда на хате шкерилось. Были и авторитетные. Пиковые его вроде приняли. Хуле свой, чуркестанский. Биджуха! Но чтоб в доверие войти пришлось Мутному Аллаху с ними молиться. Они как вся хата уже на шконках в асбесте лежит садятся на корточки и молятся. Гыр-гыр гыр--по всей хате и стук четок—тыц-тыц-тыц. Ну и Эдя с ними тоже сел. Гыр-гыр-гыр—усирается. А че гыр-гыр, толком не знает. И обувь не снял ни хуя. И поклоны чаще чем нужно отбивает—усердствует. Мало того от ништяков жирных его пучить стало—невмоготу. Желудок то от жратвы нормальной отвык. Не знает толи молиться--толи жопу пальцем затыкать. Покраснел весь. Да вдруг как с треском преданет. У пиковых чуть бороды не осыпались и шапочки с макушек не послетали. Короче увидев такую хуйню дали ему братья-чуркестанцы пиздюлей и прогнали на хуй из своей курочки.

Был, говорят, у Мутного кент один. Настоящий кент—пасть за него рвал. Звали его Ренсон. Был он здоровяк и кишкоман. Здоровый—что твой мерин. Силищи неебической, как бля этот зеленый хуй из мультика... как бишь его? Халк--во! Но был он парень ровный и даже добрый. Цветы даже возле локалки выращивал, из семян. Когда спрашивали что за цветы отвечал заумно и уклончиво: какой-то канабис конобабис, сальва-мальва. Хотя с припиздью был парень и иногда даже буйный. Как говорят--с зайчиком в башке. Носил очки для—толи от близорукости, то ли для придания еблу интиллигентского вида. Заеб у него был на то, что его во сне кто-то задушить хочет. Вражина кокой-то. Он по этой теме так морочился, что качал свою шею постоянно. Шея у него и так была бычья. А он встанет на мостик головой и ногами в пол упрется и давай раскачиваться. Ебало красное, на лбу вена вздулась—смотреть ужас—мурашки по яйцам. А скентовались они с Мутным так: пошел как то Ренсон на дальняк посрать. Там у него кукушку и срубило наглухо. Бежит, за шею держится, в крови весь и по дороге всем встречным башни крошит. Человек пять покрушил. Стал по бараку бегать, шконки ломать. Зеки все кто-куда попрятались один Мутный растерялся и остался стоять посреди барака. А этот двуногий мастодонт прямо на него хуячит. Земля под ним трясется, пар из ноздрей. Эдичка вдруг хватает табурет и подбегающему Ренсону по башне—хуяк! Тот осел слегка, но не упал, а по-детски как-то улыбнулся. «Спасибо»,--говорит,--друг Мутный. Век не забуду. С тех пор и полоскались они вместе. Пиздорезили по синьке до хуя. Гай-гуй на весь лагерь закатывали. Пиздили пидоров да шнырей. Гас-квас. А как начинался заеб у Ренсона, Мутный его тотчас табуретом по башке—хуяк! Только это его успокаивало. Шелковый становился. Да... Были дела.
Был у Мутного даже шнырь свой—Крот. Щупленький такой ебланок. Толку от него было не много. Был он на всю голову припизднутый. Умел только одно слово повторять: курить, курить. За сигарету мог изобразить пантомиму про электрогитариста, чем очень смешил Эдика. Мутный любил его опускать, но втайне жалел доходягу. Мутный хоть и был язва, но сердце восточное тоже не камень. К тому же несмотря на всю его никчемность, Крота хорошо грели с воли. Встают Мутный с Ренсоном со шконки, а Крот уже очередь за кипятком занял, блошек всяких приготовил, и прочей хуйни кишкоманской. А-ля! Так что Мутный так и говорил: про Ренсона—это мой телохранитель, а про Крота—это мой баул.
Рассказывают зеки, что погоняло свое Мутный получил на Бутырке в первую свою командировку. Надоумили его Амига с Белкиным погонялу заполучить. Дескать по старому и уважаемому обряду треба через решку во двор крикнуть: Тюрьма-старушка, дай кликушку! Ну он с самого утра чефирнув и зачал кукарекать. Раз проорал. Другой. Ни кто не отзывается. Тюрьма-старушка! Только эхо. Хата в пополаме. Все ржут. На двадцать пятый раз откуда-то снизу как из преисподней трансцендентальным гробовым хриплым голосом кто-то рявкнул: Завали ебало, педофил мутный, а то поднимусь и туза тебе так порву—не склеишь! А потом зашью и снова порву вдоль и пеперек! Даже самые прожженые зеки услыхав тот голос чуть не охуели от страха. Педофилом его звать не решились,--Ренсона побоялись. А вот «Мутный» как-то сразу приросло. А внизу в полуподвальных камерах вичевые да туберкулезники с открытой формой сидели. А среди них говорят старый уркаган Нотов, он же Виталя Драндулет, который когда-то правил всеми мордовскими зонами и всероссийским общаком. Людишки терли, что это он и окрестил Мутного. Можь и пиздят—отвечать не берусь. Такие дела.
К пидорам Мутный особого внимания не проявлял, хотя ходил по зонам про него анекдотец такой:
Сидит в уфимском централе на продоле пидорок, отрезает сало от большого куска, с жеманным видом, жмуря глазки жрет.
Идет этап «черных»—никто даже не оглянулся.
Идет этап «красноты»—один зек говорит пидору: отрежь шмоток. Все: Ты че курнул? Это-ж пидор. Уходят.
Идет этап полосатых. От группы зеков отделяется Мутный, хватает у пидора сало и начинает жадно жрать.
Все кричат: Делись, сука! На общак кидай!
Один зек кричит: Вы че бродяги—это-ж пидор!
Мутный: А это еще доказать надо!
Короче кто чалился, тот поймет.

А все таки он славный хуеплет, этот Эдька. Очень забавный. Хоть и язва.

Записано со слов старого лагерного волка Иванушки Дундаря (или Вано) в ноябре 2003 года.