Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Кайлас (1)Кайлас (1)Автор: Арлекин Откинувшись на спинку кресла. Выдыхая воздух, занесённый ещё с улицы. Отказываясь от предлагаемых яств. Не отвечая на вопросы.Я закрываю глаза. Вибрация моторов грубо убаюкивает. Мысли, до этого бурлящие в голове, теперь – просто брёвна, сплавляемые по реке. Плавно, по-очереди. Одно цепляется за другое, другое тянет за собой третье. И всё это уплывает далеко-далеко, чтобы влиться в океан или ухнуть с водопада. Сквозь пену на острые камни. Чувствую движение. Вибрация выше и короче. Люди молчат. Всем не по себе. Даже самые опытные кусают щёки и сосут леденцы: вдруг мы умрём? Я закрываю ставни, чтобы не видеть, как земля вращается под нами. Искажённый голос из динамиков бодро успокаивает расшатавшиеся нервы. После щелчка динамики засыпают, и становится совсем тихо. Гудение двигателей усугубляет тишину, делая её вязкой и опутывающей. Напряжение в салоне нарастает, в воздухе щёлкают электрические разряды. Кто-то разгрызает леденец и чихает. Начинает пахнуть земляникой. Кая с Витькой шепчутся за моей спиной. Я думаю о том, что испытываю по отношению к нему и к ней, и к ним вместе, и к себе вместе с ними. Гудение давит на уши, перехватывает грудь. Желудок рвётся наружу через пупок. Где-то впереди очень тихо всхлипывает девочка. Всеми клетками тела ощущаю движение вперёд. Я не знаю своей скорости, я не открываю глаз. Кая смеётся и шутит по-японски. Витька тоже смеётся, хоть и ничего не понимает. От их веселья другим людям становится ещё страшнее. Я чувствую, как паника ползёт под сиденьями и хватает людей за пятки, за самые сердца. Я открываю глаза. Лица людей или спокойны, или ничего не выражают. Кто-то улыбается, кто-то тихо смеётся. Кто-то молча листает журналы. Никто не нервничает. Вибрация. Усиливается. Что-то очень неприятно дребезжит. Я снова опускаю веки. Люди кричат от ужаса, люди умирают от разрыва пятки. Паника еле заметно улыбается; грустно, устало, но удовлетворённо смотрит на плоды своих стараний, сощурившись на взрывающиеся человеческие души. Я в аду. Вдруг всё проходит. Ничего не дребезжит, не дрожит, не трясётся. Очень тихо и спокойно. Я открываю глаза. Люди спокойны и уверены в себе. Расстёгивают ремни безопасности. Витька сопит. Кая смотрит мне в глаза и, хотя её лицо бесстрастно, глаза её улыбаются. Мы летим. Сзади кто-то трясёт меня за плечо. Я просыпаюсь. — Так куда мы? – спрашивает Кая. Ах да, она ведь ещё не в курсе. — На гору, — говорит Витька. — Считай это турпоходом. Мы летим в Непал, в вырванное из цивилизации местечко под названием Дарчен. Деревня грязная, но виды там – загляденье. — Поднимемся на вершину горы? — Да, самой высокой в тех краях. Кая задумчиво смотрит вниз, на облака. Сверху они похожи на белые овечьи шкурки, расстеленные на полу. Сейчас Самата – абсолютная японка, ничего русского. Витька, чувствуя, что вопрос исчерпан, закрывает глаза и упирается подбородком в грудь, но Кая снова поворачивается к нему. — И всё? — Ну да, — бормочет Витька, не поднимая век. — И зачем нам это? Мы с Витькой молчим, Кая попеременно сверлит чёрным колючим взглядом то меня, то его. Я пожимаю плечами. Витька дремлет. — Да-а, ребята, — произносит Кая с утрированным укором. — Тебе, подруга, я смотрю, совсем баню рвёт. Я скромно прячу улыбку. — Кто он, вообще, такой? Витька. — В смысле, что у вас? Сама толком не знаю. — Что? Я протягиваю ей страницу, вырванную из блокнота. На ней Витька нарисовал гору. — Это, конечно, не Фудзи-яма, — пренебрежительным тоном, — но там как, красиво вокруг? А мне откуда знать? Мужчина, сидящий впереди, протягивает мне сложенную многократно салфетку. — Девушка, возьмите. — Это чё такое? — интересуется Витька, с виду продолжая дремать. — С места четырнадцать-бэ, — говорит мужчина, отворачиваясь. Разворачиваю записку. Бумага помучена острым пером и пропитана синими чернилами. «Здравствуйте. Куда направляетесь?» Прошу у Каи ручку. Та долго копается. Протягивает карандашный огрызок. Пишу ответ, ещё страшнее уродуя нежную бумагу. «Туда, где не ездят автомобили, не летают самолёты, не работают заводы; где нет магазинов и кафе; где нет шума и электрического света, рекламных вывесок. Там камень, снег и чистый воздух». Мужчина впереди, ворча, возвращает белый комок отправителю. Кая что-то хмыкает, Витька безуспешно пытается не улыбаться, я пытаюсь посчитать, сколько часов мы в воздухе и не могу. Кажется, прошло несколько суток. Витька шепчет что-то Кае на ухо, та хихикает, прикрыв рот рукой. Я плыву. Тучи внизу совершенно нереально пурпурного цвета с тёмно-синими тенями. Молнии сверкают где-то внизу, а с самолёта видны лишь вспышки розового. Грома нет, он остаётся где-то сзади. Сколько я уже лечу? Сколько мне ещё лететь? Солнце погружается в грозу и наступает ночь. На Каиных часах три нуля и единица. Спать не хочется, делать что-то... Нечем заняться. Решать кроссворды, калякать в блокноте, размышлять... Ничего не хочу. Развалясь в кресле, не думаю ни о чём. Почти весь народ спит, мои спутники тоже. Вдруг приходит в голову, что слово «спутник» в определённом контексте очень верно раскрывает человеческий образ мыслей. Я – большая планета, а спутник – так, маленький сопровождающий. Я – не пуп земли. Я – пуп системы. Грандиозно. Так много всяких событий, но никакого отпечатка в сознании, никакого отзвука. Душа... радуется. И всё. Взаимосвязь происшествий, мотивация поступков... Всё это проходит мимо. Меня интересуют только лишь два критерия – нравится/не нравится. Хочу/не хочу. Хорошо/безразлично. Хочу разложить в голове всё по секциям, проанализировать последние полмесяца, но ничего не выходит. Моя голова так не работает. И никогда. Это и причиняет неудобства, и продлевает жизнь. Я привыкла именно так, и по-другому не хочу. И опять я выбрасываю всю эту требуху из головы. Останавливаю бегущую строку мысленного потока. Оставляю место только для осознания и действия, а разум отключаю за ненадобностью. Он ведь никак мне не помог раньше — не поможет и теперь. В том, что со мной происходит, нет логики. В том, что ждёт впереди, всякое проявление рационализма будет неуместно. Поэтому: OFF Голова совершенно пуста. — Подъём!!! — орёт Кая, пугая сонных пассажиров. — Уже утро! — Садимся? — спрашивает Витька, протирая глаза и хищно зевая. — Приземляемся, — поправляет Кая. — Не дай тебе Будда оказаться в самолёте, который в это время будет садиться. Меня разбирает хохот – я вообразила сидящий самолёт. Пилот что-то радостно сообщает из динамиков, но, как и в общественном транспорте, я не прислушиваюсь. Что-то еле слышно пипикает. Кая начинает хлопать себя по карманам. — Бака-тян просится пи-пи, — поясняет Кая. — Тамагочи? — Да. Нового поколения. — Вырасти и воспитай рядового консервативного японца. Кая тыкает Витьку в плечо изящным кулачком. — Мой будет весёлым и безумным, как я. Она многозначительно задирает брови. Витька берёт у неё маленький брелок с кнопочками и жэкэха-экраном, вертит его в руках. Потом возвращает его Кае. — Викинь, — выдавливает он, смешно подражая кавказскому говору. — Викинь, и болшэ вети игры нэ играй. — Имеешь что-то против? — У вас, японцев, микросхемы вместо мозгов. Зачем виртуал, когда реальность и без того достаточно абсурдна? — Не вижу логики. — Об этом ведь и речь. Ни в чём логики нет. Логика идеальна, но нет идеала в природе. Понимаешь? Я сижу, не поворачиваясь, и слушаю их разговор. Самата дёргает меня за волосы. — Слушай, поменяйся с ним местами, а? Он всю дорогу впрыскивает мне свою точку зрения! У меня сил нет с ним спорить! Витька нечленораздельно отмахивается. Кая показывает мне часы. Три ноль пять. — Классные, правда? Какая разница? Мы... приземляемся, да. Шасси самолёта небрежно врезаются в неровную посадочную полосу. Лайнер продолжает усердно сбрасывать скорость. Останавливается. — Вынимаем папу из мамы, — бормочет Витька, освобождаясь от паутины ремней. Мы вываливаемся из салона, попадаем на трап с дико крутыми и высокими ступеньками, как в тумане спускаемся на землю вместе с остальными пассажирами. Все они выглядят помято и изношенно. И мы, пожалуй, тоже, ничуть не элегантнее. Первое, что бьёт по глазам, как только мы оказываемся под открытым небом — это собственно небо. Мы не видели его больше двух недель из-за непрекращающегося дождя и плотного купола бесконечных туч. А здесь дождя нет. Ясное небо и сухая земля кажутся чем-то таким диковинным и безнадёжно утраченным, что некоторое время мы просто стоим, задрав головы, не в силах оторваться. Следующее потрясение — яркость. У нас всё посерело, а тут мир, как на открытке, лучится и переливается, и — отражает прямые солнечные лучи. Мы щуримся на непривычно яркий естественный свет, а Витька обнажает вампирские клыки. — Здорово, ребята, — приветствует нас высокий дредлатый парень, только что сошедший с трапа. — На кору, да? — Чего? — спрашивает Кая? — Ну да, на гору. — Вы бон или джайны? — продолжает интересоваться незнакомец. — Тавагото аро... — Ты — наш? — спрашивает у него Витька. — А то. А вы? — И мы. — А это я вам записку написал. Ну, в самолёте. Помните? — Ахинею такую? — Ну да. — Бон я знаю, а вот что за джайны? — спрашивает Кая. — Их первый святой достиг на горе освобождения. — Он что, сидел? — В метафорическом смысле — да. Как и все мы. — А ты на кору, да? — спрашивает Витька, копируя его манеру говорить. — Не-а. Я на концерт. Я тут с группой. — Что, музыкант? — Ну. Типа. — Что играете? — Так, кор всякий. «Борстчь». Может, слышали? Меня Пень зовут. Можно Пеня. Я знаю всё об этом месте. — Это о каком же? — О горе. — Ну пока, что ли, — с улыбкой вставляет Витька, стараясь под локти увести нас с Каей в сторону. Кая вырывает свою руку из его хватких пальцев, и начинает хищно подбираться к Пене, сверкая глазами. — Всё? — спрашивает она. Видимо смущённый такой категоричной постановкой вопроса, Пеня отводит глаза. — Я его изучал, — наконец выдавливает он. — Ты антрополог? — Нет. — Археолог? — Не-а. — Востоковед? — Да нет же! — Он шахтёр, — еле слышно цедит Витька. Не понятно, что его раздражает. Он переминается с ноги на ногу, и постоянно порывается свалить, но внезапно возникший Каин интерес к этому субъекту губит его поползновения на корню. — Я музыкант, — говорит Пеня. — Ну и куда ты дальше? — Походу, куда и вы. В отель, а потом снова на самолёт. — Да... у нас ещё куча пересадок. — Туда трудно добраться. — А где вся твоя банда? Он делает движение подбородком в сторону кучки волосатых типов. Возникает пауза, поскольку никто не знает, о чём ещё говорить. Витька нервно оглядывается по сторонам. Кая с Пеней пялятся друг на друга, соревнуясь, кто кого переулыбает. — Ну так... может, ещё увидимся. — Витька берёт инициативу в свои руки, хватает нас в охапку и тянет в сторону аэропорта. Кая всё время оглядывается. В какой-то забегаловке с тысячей видов лапши. Раскосые повара с неуловимой ловкостью жонглируют длинными соплеподобными вермишелинами и палочками для еды, маленькие официанточки непринуждённо, демонстрируя невообразимое цирковое изящество, как рыбки, лавируют между столиками с пластиковыми подносами, на которых громоздятся пирамиды наполненных пиал, интернациональное множество посетителей галдит на всех языках мира и уминает пищу за обе щеки, делая запасы в предстоящие перелёты, чтобы не есть тамошние полуфабрикаты. Дабы не вносить гармонию в царящий тут хаос, Кая в голос поёт популярную японскую песенку, а Витька цитирует Иманта Зиедониса на латышском. А я смотрю, с какими вдохновенными физиономиями придуриваются эти двое и дико хохочу, не без опасений отмечая про себя, как кровь пульсирует в висках. Потом мы бродим по узким улочкам Дели. Я почти не чувствую усталости и мысль о том, что через несколько часов снова нужно загружаться в самолёт меня нисколько не смущает. Витька с Каей оживлённо обсуждают окрестные виды и время от времени развлекаются, выдёргивая из сплошного людского потока дурацкого вида туристов и обливая их дерьмом из своих необъятных запасников. — По воскресеньям ходит в клуб, выпивает дорогого пойла, грамм триста. К одиннадцати он уже дома. Там в комнатах затерялась жена с истеричной дочерью. Он надевает халат и бредёт в кабинет. С волосатого брюха сползают капли воды после душа. От волос несёт средством для восстановления. Он запирается в кабинете и сразу направляется к шкафчику-бару. Долго смотрит на пёстрые этикетки благородного алкоголя. Так ничего и не выбрав, закрывает дверки и подходит к столу, где с трудом приседает на корточки, капая водой на дорогое ковровое покрытие, и открывает нижний ящик, откуда-то из глубин которого достаёт банку обыкновенного пива. — Походу, его дело не приносит ему радости. Печальный отброс современности. Достаточно представить его в тирольской шапочке. Его место — на ярмарке по поводу сбора урожая, но его не туда закинуло, поэтому он не живёт, а существует. Работать на земле, по колено в дерьме, как прадеды. Он больше престарелый фермер, чем вице-чего-то-там, инк. Почему только о слабом поле говорят: можно вытащить девушку из деревни, но деревню из девушки — никак? Вот идёт отличное доказательство того, что относится это ко всем. Так они их лажают. Густая толпа. Многочисленные клерки, наконец вырвавшиеся на свободу, турагенты, австралийские и немецкие семьи, французские парочки. Каждый что-то несёт, мотая головой из стороны в сторону. Все пытаются уловить как можно больше. Все галдят и на ходу роются в каких-то бумагах. Кажется, даже приехав на отдых, они не могут расслабиться полностью, если не уткнутся носом в какой-нибудь носитель информации. Мимо нас пролетает слегка бешеная американская семейка из широкой женщины с крашеными волосами, высокой толстой старшей дочери и джуниора бойскаутского вида. Они тоже разглядывают бумажку, которая оказывается картой. Мать семейства задевает Каю плечом, которая, в свою очередь, не упускает возможности матернуться на родном японском. Ещё некоторое время она провожает взглядом… — …Клан попкорноедов, — говорит Витька, заметив направление её гневного взгляда. И всё становится на места. Уровень общения и расстояние до его объектов устанавливаются на прежние позиции. Снова Кая, с её вездесущей критикой, Витька с его тягой к общению и мимикрии. Связи восстанавливаются, образуя мой круг общения. Хотя, это скорее треугольник. Из Каи прёт нетерпеливость. Она переводит взгляд в толпу и ищет жертву себе. Витька зря затеял эту игру, он не знает, с каким уровнем злословия он столкнулся. Каин взгляд останавливается, и мы с Витькой одновременно вылавливаем из толпы боксёрскую грушу, которую она выбрала для себя. Даже мне этот чел кажется уродом. Кая набирает побольше воздуха в грудь. Тирада будет долгой. Остаётся только наслаждаться мастерством исполнения и абстрактностью извращённого воображения. [продолжение в понедельник] Теги:
-3 Комментарии
#0 01:53 18-07-2009Шизоff
арлекин, кончай выёбываться писать умеешь, фантазия беспредельная, сути никакой встретил бы лично - отпиздил играешь словом и получаешь в итоге хуй попробуешь протестовать - хуй вдвойне рыпнешься - хуй в кубе а вопще ты пиздатый мудибол, жаль что я другого поколения и твою умственную глупоту оценить не в состояниии Российский Мураками, хотя, естественно, круче дай тебе ьог, брат, таких дивидентов. а по жизни - хуйня это всё, напиши-ка хоть раз правду. и не ебёт в какойформе. хоть про инопланетян. гонишь. дружище, и тебе это нравится, поитому как получается лепо. с такими задаткоми надо вещи писать, а не на вещи размениваться Шызоф надо полагать ты был пьян в ночь с пт на сб. это позволило тебе высказатся чотко и недвусмысленно. трудно чтото возразить на такую тираду не выставив себя мудаком. я и не буду. тем более что во многом ты прав. просто ты НЕ ПОНИМАЕШЬ. мы пишем разное о разном по разным причинам. ты реалис - я импрессионист. ты говоришь о реальности, о чесности ,правде? я пишу то о чём знаю. это моя реальность. я в ней живу. и я всегда честен. это я. ты так давно меня читаешь и до сих пор этого не принял? джайны, боны... Главное -- тамагоч! хэх Джайнизм и добуддийское учение Тибета (бон)??? арлекин ты прав, я был в пиздеце. и сейчас в нём. но кусок правды я тибе сказал. без обид, брателло, я иногда выгляжу дохуя умным старым кротом, но это шлоебень, разумеется. просто в литературе немного волоку. выжимка моя такая - можешь больше и лучше. без обид, я тебя весьма уважаю антон, читай продолжение. там посмотрим Это хорошо, но это вообще не Мураками. Даже близко не. Все равно что сравнивать марароны с колесом. Будемс ждать... А начало прям заворожило... Мастерски... пока не знаю што сказать... Пеня акажыцца Мулдашевым? пень окажется довольно неплохим музыкантом *я пишу то о чём знаю. это моя реальность. я в ней живу. и я всегда честен. это я* а вот это ты хорошо сказал. это нас с тобой роднит. ты, эта напиши мне на почту kiltonlike @ gmail.com я тебе коешто предложу Хороший Арлекиновский текст. Кста, я не так давно в каментах к какому-то крео Арлекина выдвинул предположение о Мураками.Литература. соскучилась за Арлекином, словоблуд ты этакий *продолжаю читать с интересом ой, мой камент не в поддержку Шизофа, а от переполнения нежных чувствс гыгыгыгыгы Еше свежачок дороги выбираем не всегда мы,
наоборот случается подчас мы ведь и жить порой не ходим сами, какой-то аватар живет за нас. Однажды не вернется он из цеха, он всеми принят, он вошел во вкус, и смотрит телевизор не для смеха, и не блюет при слове «профсоюз»… А я… мне Аннушка дорогу выбирает - подсолнечное масло, как всегда… И на Садовой кобрами трамваи ко мне двоят и тянут провода.... вот если б мы были бессмертны,
то вымерли мы бы давно, поскольку бессмертные - жертвы, чья жизнь превратилась в говно. казалось бы, радуйся - вечен, и баб вечно юных еби но…как-то безрадостна печень, и хер не особо стоит. Чево тут поделать - не знаю, какая-то гложет вина - хоть вечно жена молодая, но как-то…привычна она.... Часть первая
"Две тени" Когда я себя забываю, В глубоком, неласковом сне В присутствии липкого рая, В кристалликах из монпансье В провалах, но сразу же взлётах, В сумбурных, невнятных речах Средь выжженных не огнеметом - Домах, закоулках, печах Средь незаселенных пространствий, Среди предвечерней тоски Вдали от электро всех станций, И хлада надгробной доски Я вижу.... День в нокаут отправила ночь,
тот лежал до пяти на Дворцовой, параллельно генштабу - подковой, и ему не спешили помочь. А потом, ухватившись за столп, окостылил закатом колонну и лиловый синяк Миллионной вдруг на Марсовом сделался желт - это день потащился к метро, мимо бронзы Барклая де Толли, за витрины цепляясь без воли, просто чтобы добраться домой, и лежать, не вставая, хотя… покурить бы в закат на балконе, удивляясь, как клодтовы кони на асфальте прилечь не... Люблю в одеяние мятом
Пройтись как последний пижон Не знатен я, и неопрятен, Не глуп, и невооружен Надевши любимую шапку Что вязана старой вдовой Иду я навроде как шавка По бровкам и по мостовой И в парки вхожу как во храмы И кланяюсь черным стволам Деревья мне папы и мамы Я их опасаюсь - не хам И скромно вокруг и лилейно Когда над Тамбовом рассвет И я согреваюсь портвейном И дымом плохих сигарет И тихо вот так отдыхаю От сытых воспитанных л... |