Литература:: - Ненависть

Ненависть

   [ принято к публикации 16:54  18-02-2010 | я бля | Просмотров: 1401]

Херсонес. Вечер. Черные волны набегают на берег, ворочают мусор у кромки прибоя. Макс сидит на берегу, смотрит на волны. Методично бросает камешки в воду.

2.

Вечер. Морг. Кафель. Кафель белый. Холод. Еле-еле мерцает лампочка на стене.

Я ползаю по потолку, рассматривая изгибы  накрытого белой тканью тела, лежащего  внизу на столе. Этот стол, стоящий точно в центре комнаты, стал сейчас для меня средоточием смерти.

Открывается дверь в комнату, и заходят двое мужчин. Я пытаюсь успеть вырваться из этого холода, но дверь категорически захлопывается, заставляя меня задуматься о перспективе смерти от переохлаждения. Я приклеился прямо на стене около двери и стал рассматривать вошедших.

Один из мужчин одет в грязно-белый халат, мятые турецкие джинсы и нелепые оранжевые кроссовки. Давно немытые сальные волосы полностью закрывали его лоб и свисали на опухшее, проспиртованное на протяжении солидного медицинского стажа лицо. На рыхлом покрасневшем носу непрочно сидели очки в широкой роговой оправе и с такими толстыми линзами, что его глаза казались просто нереально огромными. Проспиртованный вращал ими, словно краб, которого только что бросили в кипящую воду. Роста он был среднего и сутулился.

Второй был намного выше и держал спину настолько прямо, что, казалось, у него вместо позвоночника вставлен стальной стержень. Одет он был в дорогой костюм, модный галстук и итальянские лакированные туфли. Аккуратная короткая стрижка, ухоженные руки и запах дорогого парфюма говорили о том, что этот человек тщательно следит за своим внешним видом.

— Анатолий Романович, вот она, ваша красавица, как вы и просили. Свежая и молодая. Разве что не тепленькая уже. — Мужчина в белом халате мерзко захихикал и театральным жестом сорвал ткань с трупа.

— Душевная барышня, хочу я вам сказать, — он испуганно глянул из-под очков. — Я не к тому, Анатолий Романович, что я попробовал, красивая просто очень, чисто ви-ви-зуально…

Анатолий Романович, чуть ослабив галстук, стал медленно и вальяжно расхаживать вокруг стола, иногда надувая щеки и выпуская воздух с противным свистом, и придирчиво рассматривал лежащую на столе мертвую девушку лет двадцати пяти. Мое любопытство, после недолгой внутренней борьбы, взяло верх над холодом и желанием непременно выбраться из этой, уже изрядно надоевшей мне, комнаты. Уподобляясь человеку в костюме, я так же не спеша и показывая всем своим видом, что не очень-то мне это и интересно, прополз по потолку и уставился на прекрасное мертвое тело.  Она действительно была хороша: блондинка с точеной фигурой, шикарной грудью четвертого размера, плоским животом, стройными длинными ногами и очень красивым, безмятежным в смерти лицом.

— И заметьте, Анатолий Романович, ни колото-резаных, ни огнестрельных ран, ни синяков, ни ожогов… — Мужчина в белом халате сам не сводил глаз с девушки, непроизвольно пощупывая себя за промежность. — Под утро привезли, прямо из ночного клуба. Сердце отказало, видно, хрени какой-то наркотической обожралась. Безголовая овца. Двадцать три года ей, ебнуться можно. Вам что нибудь еще нужно, Анатолий Роман….

— Пошел вон отсюда. Придешь через час, — бесцеремонно перебил  мужчина в костюме и небрежно протянул, раскрытые веером, двести евро.

— Спасибо, Анатолий Романович. Все понял. — Нервно поправив очки на носу, бросив еще один взгляд на голое тело, он выхватил деньги и стремительно направился к двери.

Я тоже было дернулся в сторону двери, за мужчиной в белом халате, вспомнив о том, что уже слишком долго нахожусь в этом холодильнике. Однако, заметив, как Анатолий Романович начал неспешно раздеваться, успевая при этом поглаживать шикарную грудь девушки, я вдруг тоже почувствовал невероятное возбуждение и как приклеенный застыл на потолке. Мужчина вышел, дверь захлопнулась, но я с удивлением обнаружил, что по каким-то неведомым мне причинам вообще перестал ощущать холод.

Совершенно голый, с торчащим эрегированным членом, насвистывая себе под нос какую- то неизвестную мне мелодию,  Анатолий Романович раздвинул ноги мертвой девушки и засунул средний палец ей во влагалище. Прокручивая его по кругу, он скривил недовольное лицо и промолвил: «М-да…». Вынув палец из пизды, он подошел к своему пиджаку и из внутреннего кармана достал небольшую пластмассовую баночку, вернулся к столу, открыл ее и все так же продолжая насвистывать, стал втирать прозрачный желтоватый гель покойнице между ног. Покончив с этим занятием, Анатолий Романович отбросил баночку с гелем в угол комнаты и легко запрыгнул на стол, тут же навалившись всем телом на труп. Буквально полсекунды он рассматривал посиневшее уже лицо девушки, затем, не тратя больше времени, засадил свой член в мертвую холодную промежность. Начал он не спеша, как бы смакуя удовольствие, медленно двигая тазом, то всаживая полностью, то почти вынимая член из влагалища. Как мне казалось, холода Анатолий Романович совсем не ощущал. Вдоволь наигравшись, он вдруг стал резко и интенсивно трахать окоченевшее тело, все убыстряя и убыстряя свои движения взад-вперед. Мертвая девушка дергалась под ним в такт его движениям, ее руки болтались в разные стороны, как будто она пыталась отгрести  от этого похотливого кабана. Выглядело это довольно-таки комично, я даже попытался рассмеяться, но у меня получился только тихий писк.

— Ууууууууууууууууууууу… Ааааааааааааааааааааа… — закричал Анатолий Романович. «Кончил, еблан», понял я.

— Уууфффффф, — Анатолий Романович расслабил тело и, все еще лежа на трупе, пытался отдышаться. Через пару минут он слез с этой мертвой суки, вытер остатки спермы на члене об ладошку девушки. Достал из кармана брюк сигареты, с чувством глубокого удовлетворения и самодовольства закурил, присев  голой жопой на холодный пол морга.

Я уже хотел было направиться в сторону двери и ждать там, пока появится продажный лекарь, как вдруг заметил, что из пизды мертвой телки вытекает густая грязно-серая масса с небольшими комочками. Эта субстанция медленно растекалась по столу, вздуваясь кое-где  маленькими пузырями. Все последующее вообще не поддавалось какому-либо объяснению. Живот трупа стал на глазах увеличиваться в размерах, причем настолько стремительно, что всего через каких-то восемь секунд он уже был размером, как у женщины на девятом месяце беременности. Я заметил, что внутри живота кто-то интенсивно шевелится, растягивая кожу и внутренности своими конечностями, пытаясь разорвать мертвую оболочку, уже явно мешающую ему. Анатолий Романович продолжал сидеть на полу с закрытыми глазами, полностью погруженный в себя, не видя и не чувствуя, что происходит сейчас с объектом его недавних сексуальных игрищ.

Бах!!! Раздался глухой звук, и  живот просто взорвался. Его разнесло на куски с такой силой, что кожа болталась, словно раскрытые  лепестки  тропического цветка. Кровь, внутренности и грязно-серая жидкость забрызгали все вокруг и даже попали ко мне на потолок. Из образовавшейся дыры с безобразными рваными краями выползало странное маленькое существо, хрипя и отхаркивая кроваво-гнойные  комки. Существо имело маленькое, длиной сантиметров в шестьдесят, худое туловище, крепкие короткие ноги, словно у карнозавра и мощные огромные руки с острыми когтями на пальцах. Уродец весь был в вязкой слизи, а его розовато-белая  кожа была покрыта воспаленными гноящимися  язвами. На несуразно большой голове вверху находился приплюснутый нос, а все остальное пространство занимал огромный рот с острыми темными зубами, и когда он в жутком крике открыл его на всю ширину, я заметил раздвоенный длинный язык. По бокам головы виднелись ушные отверстия, глаз не было совсем.

Анатолий Романович, вскочивший с пола от этого хрипа, стоял, словно парализованный,   весь заляпанный кровью и ошметками гнилых внутренностей, и широко раскрытыми глазами взирал на эту чудовищное уродство. От страха он глухо замычал, словно ребенок-имбецил. Существо, расширив ноздри, моментально среагировало на этот звук.

Одним прыжком вырвавшись из развороченного живота матери, таща за собой необрезанную пуповину, монстр впился острыми зубами прямо в горло Анатолия Романовича. Резким движением вырвав ему кадык, уродец затем  своими мощными руками просто оторвал ему голову. Фонтанируя кровью из разорванных артерий, тело Анатолия Романовича свалилось на холодный пол. Существо довольно, совсем по-детски заулюлюкало, принюхиваясь к растекающейся луже крови и руками ощупывая спину обезглавленного мужчины.

Я отполз в угол комнаты и застыл там, не зная, чего ожидать дальше.

Существо ковырялось в спине убитого, когтями протыкая ткани и  отрывая небольшие кусочки, затем открыло свою необъятную пасть и с явным удовольствием впилось зубами в мышцы около позвоночника. Вырывая огромные куски, монстр не глотал их, а сплевывал  под стенку.

Отделив от  спины все мясо, уродец одним движением мощных рук вырвал позвоночник, так легко, словно он ни к чему не крепился. Снова издав какие-то восторженные звуки, уродец сел играть с ним, пытаясь отделить один позвонок от другого, как в конструкторе. Гной из его нарывающих язв стекал по розовому тельцу, капал на холодный пол и сразу застывал, образуя небольшие желто-серые  горки, напоминавшие почему-то вытекшую смолу на стволах крымских  сосен. 

В этот момент открылась дверь, и в проеме я увидел силуэт мужчины в халате. Он сделал шаг в комнату и застыл в немом ужасе. Уродец моментально отбросил позвоночник и стремительно прыгнул на звук. Необрезанная пуповина потянула за собой его мертвую мамашу, которая с грохотом свалилась на пол, скользя по лужам крови за своим ребенком. Мужчина пытался закрыться руками, но существо, зацепившись когтями за его плечи, мощными челюстями просто откусило ему верхнюю часть головы. Раздался неприятный глухой треск сломанной черепной коробки, и тело мужчины свалилось у открытой двери.

Я медленно пополз к дверному наличнику, как вдруг выебанная, разорванная мертвая мамаша зашевелилась, открыла глаза и медленно поднялась на ноги. С ее губ стекала тонкая струйка черной крови, а из разорванного живота вываливались петли кишечника. Из матки свисала пуповина. Покойница раскрыла руки для объятий и еле слышно, невнятно, захлебываясь кровью, прошептала: «Иди сюда, Ненависть». Существо радостно запищало, захлопало в ладоши и ринулось к мамочке. Подскочив к ней, уродец аккуратно забрался внутрь разорванного живота и спокойно там расположился, вывесив руки и голову наружу, словно детеныш  в сумке у кенгуру.

Мамаша, медленно и осторожно ступая по лужам крови, пошла по направлению к двери, нежно поглаживая голову своего ребенка-ублюдка, который испускал вокруг себя смертоносные миазмы. Я в ужасе смотрел на эту завораживающую сознание картину. Снова ощутив неприятный озноб, я расправил крылья, с четким намерением свалить наконец из этого гребаного морга. Уже летя к выходу, я еще раз глянул на восставшую из мертвых мамашу со своим уродом, и вдруг заметил, что малыш в разорванной утробе очень напряжен и внимателен, его ноздри со свистом втягивали воздух, а голова вертелась, словно он кого-то искал. Кого-то?! Он искал меня!!! Внезапно из его гнилой пасти вырвался длинный раздвоенный язык, поймал меня на лету, сразу переломав крылья. Обвитый вокруг моего маленького тела язык резко дернулся назад и погрузил меня в издающую невыносимый смрад пасть ублюдка. Вот и вся жизнь… Последнее, что я увидел — это стремительно тускнеющий свет лампочки в коридоре, на выходе из морга.

3.

Севастополь, 5  дней спустя.

«Я бродил по темным и светлым улицам. По заброшенным и жилым домам. Ел холодное и горячее. Трогал мягкое и твердое. Взлетал и нырял, нырял и взлетал. Только я всего этого не чувствовал. Я узнавал о природных свойствах окружающей меня действительности, только со слов других людей, пытающихся изменить свое настоящее. Я думал, что стою на улице, широко раскинув руки, дышу свежим воздухом и чувствую, как ветер обдувает меня, а на самом деле я лежал скрюченный в душном подвале, пуская пузыри в луже собственной блевотины. И с точностью до наоборот, когда я находился в разрушенном грязном вонючем доме, в каждом углу которого нассано и насрано, и невозможно пройти, чтобы не наступить на червей или огромных темных тараканов, мне объясняли, что я сижу на роскошной тенистой мансарде под листьями винограда, пью прохладный совиньон и улыбаюсь, как ребенок, солнцу.



Сначала я не верил своим глазам. Но когда каждый день рассказывают, что у меня нарушено восприятие окружающего мира, я начинаю задумываться, где сон, а где реальность, и существует ли между ними какая-либо разница. Границы стерты, понятия размыты, только время продолжает постоянно двигаться вперед, затягивая меня всё глубже в собственную больную голову. Я стал чувствовать себя некомфортно во всех местах, потому что я точно не могу сказать, что меня окружает, и какие предметы мне нужны.



Я трахаю красивую молодую женщину с идеальной фигурой, роскошными черными волосами, податливую и раскрепощенную. Чуть постанывая, она ласкает меня, а сзади прямо над ухом я слышу, как они возмущаются: «Что ты делаешь, ублюдок? Изверг. Мерзкое животное. Как ты можешь насиловать эту больную полуживую старуху? Эта старая мразота забрызгала своей кровью половину нашей белоснежной мраморной набережной». У меня на секунду темнеет в глазах, и в это мгновение я четко вижу картинку. Подо мной лежит старая беззубая бабка, худая, растрепанная, с открытыми язвами по всему телу. Один из кусков её дряблой морщинистой кожи находится у меня во рту, на груди и животе видны многочисленные укусы и оголенное мясо. Мой член погружен в её пизду, из которой постоянно течет тошнотворная сукровица с желтыми комками гноя. В такт моим движениям её голова бьется затылком о белую мраморную набережную, разбрызгивая кровь в разные стороны. Вокруг ходят пары, одетые во все белое, с белыми зонтами, с маленькими собачками. Многие из них сидят у моря и едят мороженое, политое зеленым сиропом, и все они осуждающе смотрят на меня и качают головами. Детям матери закрывают глаза ладонями» Сон №1



«Картинка сменилась, или наоборот, реальность исчезла, а появилась картинка. Я стоял посреди горящего города,  со спущенными штанами, с залупы на покрытую пеплом землю стекала вязкая желеобразная субстанция. Половина домов уже тлела, в других еще бушевало пламя, из окон выбрасывались живые люди, молча и обреченно разбиваясь об горячий асфальт. И все это происходило в абсолютной тишине и холоде.



Я надел штаны, наглухо застегнул куртку, глубже натянул кепку и, засунув руки в карманы, уверенным шагом стал пробираться в еще более-менее целые районы. Пройдя пару кварталов, я остановился.



Дворы были пустыми. И на дороге никого. Даже собаки скрылись — так было холодно и тихо. Оборачиваться назад не хотелось, да и просто было страшно. Я это ощущаю, спрятавшись от внешнего мира. От мертвого мира…» Сон №2

Макс отбросил тетрадку со своими записями в дальний угол подвала и стал собираться. Все пять  дней он не выходил на улицу. Но то, что ему снилось, он записывал в эту тетрадь, найденную здесь же, в подвале.  Он знал, что город разрушен, и половину, а, может, и больше его жителей просто съедены мерзкими карликами-каннибалами. Ему было очень страшно и безумно хотелось жить, но, кроме воды, в подвале ничего не было, и больше тут он оставаться не мог.

Когда это случилось, Макс вышел перекусить в обеденный перерыв в кафе «Альбатрос» на площади Лазарева в самом центре Севастополя. И только он успел закурить сигарету, как увидел людей, которые с криками, толкая друг друга в спины, обезумевшие от ужаса и страха, пытались скрыться от преследующий их опасности. То, что открылось взгляду Макса  в последующее минуты, заставило его  мозг отключиться полностью и следовать только одному инстинкту — инстинкту самосохранения.

За всей этой обезумевшей толпой прыгали, словно саранча, ужасного вида карлики с огромными ртами и торчащими оттуда острыми темными зубами. Их было настолько много, что они заполнили весь проспект. У каждого из них болталась длиннющая пуповина, уходившая куда-то в море. Эти ублюдки набрасывались сзади на убегающих людей,  откусывали им головы и выплевали их на залитый темной кровью асфальт. Люди пытались спрятаться в домах, но чудовища прыгали в окна, откуда вскоре начинали доноситься леденящие кровь предсмертные крики. Макс прижался к стене в полном оцепенении, не зная, что ему делать. Одна из оторванных голов, которую выплюнул карлик, ударилась ему прямо в грудь, забрызгав его лицо кровью. Слева от себя Макс обнаружил спуск в подвал, бегом спустился туда, быстро закрыв дверь на мощный замок. Кто-то сразу стал стучаться со стороны улицы и просить, чтобы  их пустили. Но страх не позволил Максу открыть дверь. Скоро крики утихли, из-за двери было слышно только тихое хрипение, переходящее иногда в какое-то гортанное улюлюканье, и мерзкое  шуршание, словно кто-то тащил кабель по сухой земле.

Сейчас, стоя у закрытой двери подвала, прочитав про себя молитву, Макс отодвинул засов и толкнул дверь. От яркого дневного света ему пришлось прикрыть глаза ладонью. Дверь открылась только наполовину, так как весь спуск  в подвал был завален обезглавленными трупами. Жуткая вонь разлагающихся тел ударила ему в нос, пустой желудок вывернуло наизнанку слюной и желчью. Макс начал медленно и осторожно выбираться наружу. На улице было светло, ярко светило солнце, и небо было чистое, голубое, без облачка. Это даже заставило его улыбнуться и буквально на миг забыть об окружающей действительности. Но после того, как Макс выбрался наружу и осмотрелся по сторонам, ему стало настолько страшно, что он с трудом поборол желание бегом вернуться в подвал.

Вся площадь Лазарева была завалена трупами, всё было в крови, и мостовая, и машины, и стены зданий. Находящийся на площади Макдональдс был завален обезглавленными телами детишек. Но еще страшнее было то, что по всем улицам, окутывая деревья, столбы, тянулись пуповины, переплетающиеся и расползающиеся в разные стороны, словно тропические лианы. Пуповины шевелились и дергались в темно-красных  лужах  и целом ковре из трупов, и было абсолютно непонятно, где их начало, а где конец.

Макс, наступая прямо на трупы, но стараясь не касаться этих живых пуповин, осторожно пересек площадь, забрался в  ближайшее разгромленное кафе и утолил свой голод найденной там пищей. Подобрав со стойки пачку сигарет, покрытую бурыми пятнами, Макс закурил. Мысли его путались, сознание отказывалось верить в реальность. Что теперь делать, он не знал.

На улице вдруг резко потемнело, задул сильный ветер, и крупные капли дождя застучали об окровавленную брусчатку. Вниз, по спуску Маяковского, потекла кровавая речка. Засмотревшись на эту страшную картину, Макс не заметил, как наступил на одну из пуповин. Она сразу же дёрнулась, зашевелилась, натянулась и стала мелко вибрировать. Макс собрал в пакет остатки еды, сигареты и уже собрался бежать назад в своё убежище, как вдруг прямо перед ним появилось одно из  ужасных существ. Открыв свою огромную пасть, оно моментально бросилось на Макса, растопырив свои огромные мощные руки с острыми когтями. Макс, повинуясь какому-то животному инстинкту, успел схватить с барной стойки большой кухонный нож, прежде чем карлик-уродец обхватил его руками, а его пуповина обвилась вокруг туловища своей жертвы. Уродец, мерзко хихикая, готов был уже откусить голову, когда Макс полоснул ножом по живому отростку. Кровь хлынула ему в лицо, карлик пронзительно завизжал и просто свалился на пол. А пуповина, уже без уродца, продолжая брызгать кровью, еще несколько раз крепко обвила Макса, резко подняла его в воздух  и стала стремительно и быстро сокращаться, вытащив его на улицу. В метре над землей она продолжала тянуть его по переулкам, заваленным обезглавленными трупами и покрытых сетью копошащихся, словно длинные черви, пуповин. С невероятной скоростью он пролетал мимо домов, через балки, голова так закружилась, что тошнота подступила к горлу, и его стало рвать желчью пустого желудка прямо на лету. Всё это продолжалось минут пять, не больше. Пуповина резко остановилась, отпустила его, и Макс рухнул на землю. Подняв голову, он осмотрелся. Это был Херсонес. Но это был уже не тот Херсонес, который он привык видеть, и который знает большинство отдыхающих и гостей города.

Редкие молнии вспыхивали вдали. Над морем багровая полоска неба. Вода кажется красной, или она на самом деле темно-красная. Владимирский собор горел, несмотря на сильный дождь. Вся площадь заповедника была завалена трупами, обвитыми пуповиной. Среди мертвецов копошились карлики-каннибалы, разрывая тела острыми зубами и плюясь кусками человеческого мяса друг в друга. Их было так много, что, если не вглядываться, то  могло показаться, что это живой ковер из каких-то неведомых животных. На самом берегу, рядом с сигнальным колоколом, спиной к морю, стояла мать всех уродцев с разорванным животом. Из матки свисала толстенная пуповина, которая разветвлялась  на множество отростков, присоединенных к каждому аномальному ребенку. Большинство пуповин уходило куда-то в город, а часть даже в море. Мерзкие существа, те, которые не были заняты обгладыванием трупов, огромными прыжками исчезали за территорией Херсонеса и снова появлялись, уже без добычи, злобно пища и нервно водя своими огромными головами в разные стороны, словно вынюхивая дуновения жизни. Некоторые нападали друг на друга, перегрызали горловину, а потом присасывались ртами к оборванным пуповинам своих братьев, заливаясь темной густой кровью.

Макс стоял на четвереньках в крови и оторванных частях человеческих тел. Мать с разорванным животом смотрела мертвым взглядом прямо ему в глаза.

— Пора начать всё сначала, — прохрипела она, и из её живота вывалилась кишка и, словно выпущенная стрела,  подлетела к Максу. Обвив его шею, притащила его прямо к ногам источающей вонь мамаши. Схватив его за подбородок, она подняла Макса, оторвав от земли, чуть выше себя, и другой рукой схватила его за язык, сразу вырвав его. Макс пытался сопротивляться, но его тело было словно парализовано, и он не мог пошевелить ни одной из конечностей, лишь захлебывался собственной беспомощностью. Последнее, что он увидел — как изо рта этой чудовищной твари появился раздвоенный язык и проткнул своими окончаниями наполненные слезами глаза. Макса окутала темнота и мучительная боль. Он чувствовал, что его погружают во что-то мягкое, вонючее и холодное. Он словно очутился в каком-то коконе. Скоро и все звуки исчезли. Темнота и тишина.

Через какое-то время Макс почувствовал сильный голод,  ему становилось очень тесно. Он уже не ощущал себя человеком и не помнил ничего из своей прошлой жизни. Почувствовав силу в руках, он начал разрывать холодную органическую ткань, обволакивающую его.

Бах!

Кокон прорвался, и ноздрями Макс почувствовал холодный воздух затхлого помещения. Темнота всё равно окутывала его.  Чувство голода вытеснило все остальные. Сбоку Макс вдруг услышал, что кто-то замычал, и почувствовал что этот кто-то сильно напуган. Инстинкт сделал всё сам. Одним прыжком Макс среагировал, оказался на человеке, издававшим мычание, впиваясь острыми зубами его в горло. Вкус теплой свежей крови и мяса доставил ему неземное блаженство. — Иди сюда, Ненависть,  — услышал он невнятный хриплый голос, такой родной, нежный, материнский.

Вечер. Морг. Кафель. Кафель белый. Холод. Еле-еле мерцает лампочка. На стене возле двери ползает муха.

4.

Среди мусора, возвышающегося холмами, вьется тропинка. Макс идет через свалку, обходя завалы железа, стараясь не упустить тропинку.

Свалка простирается до горизонта, конца ей не видно. Он плетется среди груд металла и сгнивших кузовов машин, взбирается на холмы мелких предметов. Осколков аппаратуры, корпусов телевизоров; преодолевает, как болото, насыпи из гниющих пищевых отходов и обглоданных человеческих тел. Он спускается с горы, целиком состоящей из сгнившей одежды и обуви…. Макс чуть замедляется, словно почувствовав что-то жизненно важное, необходимое, медленно поворачивает голову, останавливается. Долго и усердно принюхивается к воздуху. Резкий ветер порывами доносит до него дуновение жизни со стороны Фиолента. Оттолкнувшись от земли, огромными прыжками он удаляется, таща за собой грязную пуповину.

ZafuDenZafa февраль 2010 г.