Литература:: - ТАБАКОКУРЕНИЕ

ТАБАКОКУРЕНИЕ

   [ принято к публикации 09:05  04-04-2010 | Pusha | Просмотров: 1651]

(на правах привычки)

Другим надо славы, серебряных ложечек,
Другим стоит много слез, -     
А мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос…
Вадим Шершеневич

Сей россказень наивен, но на момент его написания, автор действительно был наивен. И не в меру комплиментарен и апологетичен. Последнее, правда, никак не отразилось на бумаге. К тому же, это его самый первый россказень, сочиненный  и  написанный от руки на коленке в вагоне метро в 200… году.

 

Сигарета. От утренней напасти, которая дергает меня за уши и щекочет кончик носа, а так же норовит стальной ложкой залезть за воротник пальто, и сжимает в морозные тиски большие пальцы ног в тяжелых кожаных ботинках, может спасти только сигарета с песочным фильтром.

Я выуживаю ее из помятой пачки еще в подъезде, сбегая по лестнице, слушая как щелкают замки за моей дверью. Ловко закидываю сигарету в рот и, толкнув ногой шлюз в открытый космос, чирк, прикуриваю. Холодный ветер еще не успел меня ущипнуть, он пока лишь заигрывает, бодрит, но я уже защищен от всего — до метро всего семь минут, ровно одна сигарета. Вдох-выдох. В честь чего я когда-то начал курить?

Мне нужно осторожно, так как по утрам моя тихая улочка является единственной объездной тропой будничных пробок, перейти дорогу, шмыгнуть в арку 108го дома, пройти мимо продуктовой палатки, павильона с музычкой и киношкой и будку сапожника, где стареющий дагестанец крутит в руках молоток и поглядывает через дверную щель на кусок тротуара, прежде чем я услышу:

- Здравствуйте.

- Здравствуйте. — на ней сегодня поношенная черная куртка с поясом и шерстяная, повидавшая не одну зиму, шапочка. Ниточки шерсти встали дыбом и тянутся на ветру, как редкие волосы на посеревшей от старости голове. Совиные глаза, как у Кафки на обороте карманного издания "Процесса", смотрят почти умоляюще. Правая рука, с сигаретой, у рта, мелкою дрожью. Левая — надежно укрыта в кармане домике, и увидеть ее можно только после просьбы:

- Вы не угостите сигаретой? — кисть медленно вылезает из мехового убежища и осторожно берет бумажную трубочку.

- Спасибо вам огромное, молодой человек — слышу я уже в след, ибо как всегда спешу, как обычно опаздываю.



Впервые я столкнулся с ней на Алтайской улице зимой первого курса университета и снабжал "палочками жизни" вплоть до последней сессии пятого. На вид ей было за пятьдесят, маленького расточка, похожая на поникший грибок из игры про Марио. Всегда простенькое, слегка изношенное одеяние, лицо чуть с хитринкой, но очень искреннее, трогательное: просто обнять и заплакать. Перчаток у нее не было. И я ни разу не обратил внимания на ее ноги. В чем же она ходила: в сапогах, валенках или просто ботинках? В нашем, так называемом, общении участвовали лишь ее руки и лицо. Она так и осталась в моей памяти персонажем из кукольного театра, у которой виден лишь торс, а нижняя часть тела скрыта за ширмой. Для меня, она была  неотъемлемой частью холодной улицы, наряду с азиатами в оранжевых робах, меряющих лед железными баграми, стайкой лохматых дворняжек, спящих у продуктовой палатки, беззвучно колдующих себе косточку, и чумазыми автомобилями, затрудняющими движение, месящей ногами снег веренице людей, понуро готовящихся нырнуть в подземное царство голубых экипажей.

"Стреляла" она исключительно зимой, поздней осенью и ранней весной. Если выпадал  мокрый снег или шел дождь, она укрывалась в подворотне, из тени ее высматривая курильщиков и заставая их врасплох: она выныривала, как мурена из своей пещерки, и ты уже не мог отказать ей. На лето и вообще теплую погоду у нее был перерыв, отпуск. В моем городе большую часть года стоит холодная и пасмурная погода.  Как сказал один наш хороший музыкант — "Зима в октябре, не кончается в марте". У нее был плотный график, благо позволял пролегающий рядом трафик.

После того, как я пару раз дал ей закурить, она стала меня узнавать: уже за несколько метров она начинала улыбаться, а я — нащупывать сигаретную пачку. Далее следовало непременное — "Здравствуйте, молодой человек". Или, будто удивленное, "Ой, здравствуйте!". Я протягивал сигарету со словами — "Возьмите" или "Пожалуйста". Она благодарила, и мы отпускали  друг друга. Частенько для поддержания ритуала я не жадничал и последней сигаретой (хотя понятие "последняя сигарета" довольно расплывчато: например, мой знакомый, в ответ на отказ взять у него оставшуюся в одиночестве цигарку, спросил у меня — "Мы что, в закрытом помещении?", при том, что сам знакомый был судим). Невозможно было, спеша к метрополитену, пройти мимо нее, не обменявшись благоухающими дешевым отечественным табаком любезностями. Это была своеобразная добровольная плата за проход: КПП, где показав подорожную с аусвайсом, перед тобой открывался шлагбаум с указателем "Здесь курят!". Я всегда ему следовал.

Моя мама тоже не раз подвергалась никотиновому оброку. Между собой, мы называли ее тётка, курильщица, мадам папироскина. Наблюдая по утру, как впереди идущий молодой парень отсчитывает ей табак, мне вспоминалась фраза из мультфильма по Чехову: "Тетка, ты положительно будешь иметь успех!".

Как то вечером, перед новогодними праздниками, я возвращался домой из университета, хмельной от водки и наконец-то закрытой зачетной недели, пошатываясь и одаривая все вокруг высокомерной улыбкой. Было около девяти вечера, хлопья мокрого снега бумажными самолетиками пикировали с верхушек фонарей к земле, где прохожие скользили по слякоти тротуара, чертыхаясь и "блякая". Мои черные кеды побелели от снега. Мои легкие таяли под огнем сигареты…

Ее силуэт я узнал издалека: моя старая знакомая дежурила у арки, которая

при фонарном освещении приобретала очертания раскрытого в ужасе рта преподавателя Никоненко, как если бы ему сказали, что философия является наукой. Неожиданная, имеющая явный алкогольный окрас мысль, подтолкнула меня к ларьку, где я купил блок сигарет. Стоящий передо мной в очереди кавказец средних лет, извиняющимся тоном канючил в мобильный телефон: "Брат, прости, братка, опаздываю, щас в ларьке покупаюсь, извини, брат, не в деньгах я щас…". Рассовав сдачу по карманам, я закурил и направился к дому. Поравнявшись с "мадам папироскиной", я поздоровался. Кто-то как будто дернул за ниточки-морщинки в уголках ее губ, и они расползлись в вымученную улыбку.

-Здравствуйте — гранит в ее тоскливых глазах был тверже того, что я грыз уже четвертый год — Это вам.

Я протянул ей белую прямоугольную коробочку с синей полосой посередине. Сердце забилось учащеннее: я всегда волнуюсь, когда делаю что-то несвойственное своему характеру. Наверное, по умолчанию, я ожидал услышать благодарность, и когда в ответ прилетело удивленно ледяное, — Мне?! Зачем? — я опешил.

-Не знаю. Новый год — чувствуя всю неловкость ситуации, я вложил эти двести сигарет ей в руки, и, качаясь, поплыл к дому. Мне не хотелось думать, что подождав пока я скроюсь за углом, она выбросит мой презент в грязный снег, серым пеплом собранный у поребрика. Не хотелось думать, что этот жест был частью акта моего самолюбования: мол, какой я милосердный и заботливый, исполняю желания под новый год. Но обида все равно застряла где-то между желудком и кончиком языка. Обидно, что меня не так поняли, обидно, что я не так понял, обидно, что подумал о потраченных деньгах. Я с горечью сплюнул в лужу.

Мой университетский приятель как-то придумал красивую фразу: "И снова ночь длинною в пачку сигарет…". Он хотел написать на эту тему стихотворение, а может даже роман, тогда он еще сам не решил. Спустя какое-то время, я случайно услышал эти слова, правда, в слегка измененном варианте, по радио, в исполнении неизвестного певца. Песня была преисполнена любовного пафоса, но строчка оставалось шикарной, несмотря на то, что "ночь" сменил "день". Мне кажется, мы думаем об одном и том же, когда дело касается наших привычек. Я обожаю метафоры, идиомы, любого рода словесные изыски с участием сигарет. Само слово уже заводит, настраивает на черно белый ассоциативный ряд: бары с чернокожими певцами с хриплыми баритонами и в черных очках, кольца дыма поднимаются к свету тусклых ламп, где витиеватые узоры видны особенно трехмерно и только на двухцветной пленке, а над стойкой бара реклама известной марки сигарет, только вместо названия — имя художника кубиста над четырехугольником, похожим на копыцо лошади на детском рисунке. Элегантно курить — это тоже талант. Во время MTV Unplugged Керт Кобейн закуривал длинную ментоловую сигарету, делал несколько затяжек и оставлял дымиться в пепельнице, через песню закуривал новую. Такая вот незамысловатая гимнастика дыхания. Вдох-выдох.

За время учебы в университете я отрастил длинные волосы, побрился наголо, поменял несколько подружек на энное количество кружек, один раз был влюблен, подружился и поссорился с кучей людей, неоднократно висел в списках на отчисление, время от времени считал себя гением, коллекционировал неотправленные резюме, терял память и находил время, иногда работал, много читал и пытался писать сам — в общем, создавал видимость течения времени, перемен. Неизменным оставалось только одно: уставшая пожилая разбойница, зорким оком вычисляющая вредную привычку в пальцах людей, ежедневно снующих мимо арки туда, куда ведет их огонек сигареты.

В нашем городе большую часть времени холодно и пасмурно, зима в октябре не кончается в марте. Зато уж если лето… Я больше не живу в этом городе, остались лишь воспоминания о дороге от дома к метро и обратно, которую можно пройти с закрытыми глазами. Скучаю по своей курильщице. Вот уже третий день, когда я нехотя переставляя ноги плетусь на ра-бот-ку, у меня клянчит сигарету неопохмеленная седая старуха в лохмотьях. У нее беззубый рот и худая клешня на залатанной юбке — как нетрезвая смерть, идущая на мировую со своей жертвой и требующая закурить. Я не брезглив, но меня тянет блевать. Я не могу дать ей сигарету. Ведь так я признаю, что возврата туда, в прошлое, больше нет, а вера в обратное занимает бОльшую часть моего сердца.

И снова ночь длинною в пачку сигарет. Мерцанье звезд и светофор луны. Под одиноким светом фонаря кружится снег. Лишь он один противник темноты. Я когда-то любил сидеть всю ночь на подоконнике, курить сигареты одну за одной, смотреть на опустевшую улицу — меланхолия растекалась по капиллярам и пропитывала кожу насквозь. Грусть была очаровательной, с капельками надежды, приятной на вкус. Никотин — мой антидепрессант: чем горше момент, тем слаще затяжка…вдох…выдох…