Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Было дело:: - Торжество справедливостиТоржество справедливостиАвтор: Мама Стифлера На часах был полдень. Мы с Ершовой сидели и пили. Она чай, а я коньяк. Спизженный по случаю из папиной заначки под шкафом.На часах был полдень. А пить мы с Ершовой начали тоже в двенадцать. Только ночи. И последние три часа пили мы молча. - Экий пидорас. – Я решила нарушить тишину, ибо чувствовала, что за минувшие сто восемьдесят минут мы с Юлькой расплодили батальон конной милиции. - Экий, действительно. – Подтвердила Ершова, и похлопала себя по животу: — Слушай, я уже четыре литра чая выдула, а ты всё ещё к консенсусу не пришла. - Не пойду я к твоему консенсусу. – Я машинально пригубила свой стакан, потому что коньяк в общем-то кончился ещё в шесть утра, второй бутылки не было, а чаю не хотелось. – Грех это, Ершова. - Грех, Лида, это жену больную бросать. С дитём малым! – Повысила голос Юлька, а я спросила: - Почему больную? - Да потому что только больная на голову баба, когда её муж бросает, двенадцать часов подряд ебёт мне мозг на тему «Как вернуть эту паскудину?», а советов моих слушать не желает! – Закричала Ершова, и схватила меня за шкирку: — Собирайся, брошенка. Это твой единственный шанс. Вовка бросил меня месяц назад, и возвращаться упорно не желал. Собственно, лично мне он не особо-то был и нужен. Разве что зарплаты его жалко было, и пиписьки вот такущей. А больше в Вовке ничего хорошего и не было. Но ребёнок по нему скучал, а сыну я никогда ни в чём не отказывала. На уговоры и лесть Вовка не поддавался, а в ответ на моё телефонное обещание не давать ему видеть ребёнка – предсказуемо приехал и дал мне в глаз. Все возможные варианты были испробованы, и кроме фингала никакого результата не принесли. И тогда на помощь пришла Ершова. Если, конечно, можно назвать помощью Юлькино желание отвести меня к бабке-цыганке, которая поплюёт-пошепчет, и Вовка вернётся обратно в ячейку общества. Вместе с зарплатой и пиписькой. Мне такая помощь не нравилась, но с Ершовой спорить бесполезно. - Страшно чота мне, Ершова. – Поёжилась я, стоя у облезлой двери с обгрызенной дермантиновой обивкой, за которой проживала Юлькина бабка-кудесница. – И денег жалко. Ой, жалко… - Страшно уродиться дурой. – Весомо ответила Ершова. – Страшно идти в КВД после твоего дня рождения. Страшно десять лет жить с сильно пьющим мужем-молдаваном. А бабка это хуйня. И деньги плачу я. Хуле ты их жалеешь? По всем пунктам Ершова была права, поэтому я вздохнула, и нажала на кнопку дверного звонка. В приоткрывшей щели появился один пышный чапаевский ус, и приветливо нам махнул. Расценив этот жест как приглашение войти, мы с Ершовой, собственно, и вошли. Обладатель чапаевского уса повернулся к нам спиной, и посеменил по коридору, как болотный огонь. Мы шли за ним, и с каждым шагом мне всё больше хотелось развернуться и убежать обратно. Хуй бы с ней, с зарплатой Вовкиной. И хуй бы с пиписькой. Внутри меня поднималась и бурлила волна паники. Хотя, возможно, это бурлила медвежья болезнь. - Сюда. – Сказал своё первое слово человек с усом, и толкнул какую-то дверь. - Сюда. – Шёпотом повторила Юлька, и тайком перекрестилась. Моя паника забурлила так громко, что это услышала Ершова, и прошипела мне в ухо: - Я тебя к святому человеку привела, к благодетелю, а ты, простигосподи, обосрамшись. Ёбаный стыд! Я покраснела, и усилием воли попыталась подавить бурление паники. Не вышло. В помещении, куда нас завёл человек с усом, было темно и страшно. И подозрительно воняло. - Ты что творишь-то, сволочь? – Юлька вцепилась мне в жопу ногтями. – Совсем сдурела? - Это не я! – Заорала я шёпотом. – Тут, по ходу, труп чей-то припрятан. Я так не навоняю! - Навоняешь. – Пообещала Ершова, почти касаясь своими зубами моей шеи. – Если щас не заткнёшься. Я энергично задышала через рот, и перестала огрызаться. В темноте кто-то чиркнул спичкой, зажёг свечку, и стало немножко светлее. - Садитесь – Сказал человек с усом, и повернулся к нам лицом, демонстрируя второй такой же пышный ус, и мощные сиси туго обтянутые тельняшкой. В усах и сисях мне почудилось что-то знакомое. - Это бабка?! – Я забыла о том, что мне нужно молчать, и повернулась к Ершовой. Та покраснела до синевы, заклацала зубами, но ничего не ответила. Паника во мне вновь громко забурлила. - Вижу. – Вдруг сказали усы, и нацелились на меня. – Вижу, любишь ты чернобрового. Я оглянулась. Юлька победно смотрела на меня, как бы говоря своим видом: «Видала? Не бабка, а оракул, блять!» - Чёрные брови в наше время страшная редкость. – Подтвердила я бабкины слова, и почувствовала что паническое бурление стремительно исчезает. – Только раз в жизни и видала. - Не выёбывайся! – Прошипела сзади Юлька, и больно дёрнула меня за волосы. – Умничает она. - Вижу. – Снова сказали усы и тревожно завибрировали. – Вижу, ушёл твой чернобровый. К женщине! Ершова за моей спиной ахнула. Я поднялась со стула, отряхнула жопу, и сказала: - Большое спасибо за информацию. Я два месяца думала, что мой чернобровый ушёл к другому мужику. Потому что пидорас. Но сейчас я вижу, что ошибалась. Вы открыли мне глаза. Ершова, дай тёте побольше денег, и пойдём отсюда. - Сядь! – Заорали на меня усы, и я снова забурлила. – Сядь и слушай! Мужа твоего Володей зовут. Сыну вашему два года. Летом будет. Ушёл твой муж к другой женщине. Не сам ушёл, приворожили его. Вернётся он, если слушать меня будешь. Поняла? - Это вам Юлька про меня рассказала? – Ответила я вопросом на вопрос. Усы ухмыльнулись. Повибрировали. Потом распушились и наклонились к моему лицу: - В три года у тебя любимая игрушка была. Красная плюшевая обезьянка Чича. Ты с ней месяц не расставалась, а потом в окно выкинула. Папа твой на дерево за ней полез, и пизданулся. До сих пор, поди, спиной мучается. Усы победно встопорщились, а Ершова за спиной ахнула ещё громче. Я молчала. Потому что бабка сейчас сказала истинную правду. Была у меня обезьянка, помню. Чичей звали, действительно. И папа с дерева потом пизданулся. Всё верно. И Ершова про тот случай точно ничего знать не могла. Волшебство, блять! - Теперь слушай дальше. – Усы были довольны произведённым эффектом, это было заметно. – Я тебе сейчас дам сахару и овса. - Чо я, лошадь? – Вяло возмутилась я по инерции. - Дура ты! – Пропыхтела сзади Ершова. – Бери чо дают, и не выёбывайся! - Бери ручку, и записывай что будешь делать. – Сказала бабка, и сунула мне в руки бумажку. – Пиши… Через полчаса мы с Ершовой вывалились на улицу, сели на лавочку у подъезда, и спешно закурили. - Нихуя себе, – сказала я Ершовой, глубоко и нервно затягиваясь, — откуда она про Чичу знает? - А я тебе чо говорила, а? – Юльку трясло. – Ведьма она, Лида. Мне самой знаешь как стрёмно там было? - Так, может, это ты у бабки и навоняла? – Развеселилась я, и пихнула Юльку плечом. - А вот не знаю, Лида. – Огорошила меня откровенностью подруга. – Я, когда сильно боюсь – себя не контролирую. Боюсь я её до смерти. Но она мне нужна. - Тебе-то она зачем? – Я затушила о ножку лавочки сигарету, и повертела головой в поисках урны. – От тебя ведь Толясик не ушёл никуда. - То-то и оно. – Юлька цокнула языком. – То-то и оно. Десять лет живём – а он всё никак не свалит, пидорас. Мы с бабой Валей отворот щас делаем. По всем правилам. - И как? Есть результаты? - А то! – Ершова тоже затушила сигарету, поискала глазами урну, не нашла, и бросила окурок под лавку. – Я его зельем специальным травлю. От него Толик в запой ушёл на месяц – я его дома всё это время не видала, а щас он в Кишинёв собирается. Мне баба Валя пообещала, что там ему гопники молдавские арматурой по башке дадут. Вот какое хорошее зелье. - Ну ты и скотина, Ершова. – Возмутилась я. – Это ж грех-то какой: человека со свету сживать! - Грех – это блядей домой таскать, пока я у мамы в гостях! Грех этих блядей ебать на моей кровати! И самый большой грех – это десять лет торчать у меня перед глазами! – Заорала Юлька, и неожиданно успокоилась: — Баба Валя, правда, чота прихуела в последнее время. Раньше за приём пятихатку брала, а теперь штуку. Да ещё за каждую хуйню деньги дерёт. Твой сахар мне в сто баксов влетел. Это не сахар, а какой-то золотой песок. Про овёс вообще молчу. Я покраснела, и тоже щелчком отправила свой окурок под лавочку: - Пойдём, Ершова. Мне ещё заклинания наизусть учить надо. И к ритуалу готовиться. Юлька, вопреки моим ожиданиям, не заржала, а положила мне руку на плечо, крепко сжала, и многозначительно кивнула. Дома я перерыла весь шкаф, в поисках нужного девайса для дьявольской мессы с участием меня и сахара, и не нашла. - Мам! – Крикнула я из комнаты. – У тебя белая простынь есть? Новая и без рисунка чтобы. - Единственную новую белую простынь… — В комнату вошла мама, — …я берегла для твоей первой брачной ночи. Хотела чтоб всё как у людей. - У каких людей? – Я запихивала обратно в шкаф постельное бельё. – У ебанутых, которые простыню с утра на забор вывешивают? - У нас забора нету. – Ответила мама, и я так и не поняла: если б забор был – она б простыню туда повесила что ли? - А простыня есть? - А простыня есть. - Давай её сюда. Давай, и не спрашивай зачем. Я на ней буду строить своё счастье. - Под девстенницу собралась косить? – С сомнением посмотрела на меня мама. – Я, конечно, не Станиславский, но ничего у тебя не получится. - Посмотрим. – Я захлопнула дверь шкафа, и протянула руку: — Давай простынь. На часах было без четверти двенадцать ночи. Если я всё правильно рассчитала, то пяти минут мне хватит для ритуала с сахаром и простынёй, и за десять минут я успею добежать до перекрёстка, на котором ровно в полночь сотворю заклятие и рассыплю овёс. Я расстелила на полу простыню, скинула халат, и оставшись в одном пупочном пирсинге зачерпнула горсть стобаксового сахара, и начала усердно втирать его в свои сиськи, приговаривая: - Как сахар этот бел и сладок – так чтоб и тело моё белое было таким же сладким для мужа моего неверного. Чтоб как без сахара человек жить не может – так чтоб и без грудей моих молочных жить не мог мой муж неверный. Как… Скрипнула дверь, и в приоткрывшейся щели показался голубой глаз младшей сестры Машки. За долю секунды этот глаз оценил обстановку, и вытянулся из щели как перископ. - Лида, ты ёбнулась? – Дверь распахнулась и на пороге появилась сестра. Вся целиком. – Ты чего это делаешь? - Без грудей моих молочных жить не сможет мой супруг неверный! – Отчаянно крикнула я, поняв уже, что сбилась с текста, и что ритуал теперь надо проводить заново. - Почему не сможет? – Удивилась сестра. – Ты-то, вон, как-то живёшь всю жизнь без грудей молочных. Ну и Вовка проживёт. Тем более, что он с тобой уже и не живёт. - Иди отсюда, дура! – Заорала я на сестру. – Я ритуал сотворяю! Я мужа возвращаю! А ты пришла и всё испортила, бестолочь! Машка устыдилась, присела на корточки, собрала с простыни сахар и протянула мне: - Так это… Дверь надо закрывать. Раз ритуал у тебя. Хочешь, я тебе этим сахаром спинку потру, а? Я завыла. - Без сахара Вовка жить не может, сука неверная, и без сисек Лидкиных не проживёт, потому что сдохнет от скуки. – Зачастила Машка, размазывая по моей спине сахар. — Ты катись-катись, сахар, по грудям Лидкиным молочным, и прикати нам обратно мразь неверную, и зарплату его большую. Как-то так? - В общем-то, всё так. – Я шмыгнула носом. – Даже лучше чем в бумажке написано. Про зарплату очень верно всё сказала. - А дальше что? – Сестра горела желанием помочь, и исправить свой косяк. - Дальше сахар этот надо собрать, а когда сюда Вовка придёт – как угодно этим сахаром надо его накормить. - Я могу его за руки держать, а ты тогда в рот ему сахару сыпани. Пусть жрёт. – Выслужилась передо мной Машка. - Проще компот сварить, и угостить его. – Я озвучила здравую мысль, и сестра со мной согласилась. На часах было без пяти двенадцать. Я ойкнула, и начала быстро одеваться, попутно повторяя вполголоса заклятие, которое надо сотворить на перекрёстке через пять минут: - В поле богатом есть нора засрата, там срамной порог, там живёт хорёк. Поди, дристунья, с той норы на соперницу мою коварную! - А это ещё что? – Изумилась Машка. - Это я щас на перекрёстке читать буду. – Пояснила я, застёгивая джинсы. – Я понос на Вовкину тёлку нашлю. Алый и буйный. - А чо только понос? – Удивилась сестра. – А проказу наслать дорого очень? А язву сибирскую? А СПИД, сифилис и гарденеллёз? - Сдурела? – Я даже перестала одеваться. – Нахуй мне потом Вовка нужен будет с таким букетом? Это ж вся его зарплата пойдёт на пожизненные таблетки! А понос это незаразно. Будет она дристать неделю, Вовке надоест, и он ко мне обратно придёт. Я-то не дрищу. Да и грех это – проказу насылать. – Спохватилась я в самом конце, высыпала себе в карман овёс, и открыла входную дверь: - Ну всё. Я пошла. - Я с тобой! – Засуетилась Машка. – На улице темно уже, а ты одна. Я тебя провожу. - Бабка мне сказала, что после сотворения заклятия надо молча идти домой, и всю дорогу нельзя ни с кем разговаривать. - И что? – Сестра уже застегнула куртку. – Я с тобой разговаривать и не собираюсь. Я просто тебя провожу туда и обратно. Идём, идём. До перекрёстка мы добежали как раз к полуночи. И откуда в такое время на дороге столько машин? Я ещё понимаю, был бы это центр города, так ведь самая окраина! Дальше только Крыжополь! На светофоре зажёгся зелёный человечек, и поток машин с четырёх сторон замер на пятнадцать секунд. Я выскочила на середину перекрёстка, хапнула из кармана горсть овса, и воздела руки над головой: - В поле богатом! Есть нора засрата! Там живёт хорёк! Дрищет под пенёк! Дристани и ты, моя соперница! – Я решительно швырнула куда-то овёс, и тут зелёный человечек сменился красным, и поток машин двинулся мимо меня. Из каждого окна проезжающей мимо машины на меня смотрели большие глаза водителей. А кто-то даже откровенно ржал. - Заново! Заново хуячь! – Закричала мне с тротуара Машка. – Ты всё неправильно сказала! Быстрее читай, валить надо! - Срёт хорёк в своей норе! – Отчаянно завопила я. – Дрищет утром в конуре! Обдрищись и ты, моя соперница! Машка на той стороне улице схватилась за голову, и начала тихо приседать. - Почему мешаем дорожному движению? – Вдруг спросил меня чей-то недружелюбный голос, и я повернула голову. Кто бы сомневался. Сине-белая Волга, и два усатых еблища в окошке. А у меня ни документов, ни права голоса. Я потупилась и ничего не ответила. - Милиция! – закричала Машка, и короткими перебежками поскакала через дорогу. – Милиция! Я всё сейчас объясню! - А ты чо, адвокат ейный штоле? – Хохотнуло одно еблище. – Пусть она сама и рассказывает. Чо за хорьки тут у вас дрищут? - Она ничего щас сказать не может. – Вступилась за меня Машка, и зачастила: — Это моя сестра Лидка. От неё муж ушёл… - Да я б тоже от такой съебался! – Заржало второе еблище. - Ну вот и он ушёл! – Не стала спорить с милицией сестра. – Ушёл, и зарплату не даёт. А Лидке дитё кормить надо. Поэтому мы сегодня творим заклятие на возврат мужа. Всё законно, если чо. Мы никому СПИДа не желаем. Мы только поноса хотим. Мы сахару в груди молочные втёрли, и теперь овёс сыплем. Понятно? Я тихо заплакала. - Понятно. – Через минуту отмер один из милиционеров, вышел из машины и распахнул заднюю дверь: — Поедем, прокатим ваши груди молочные до сто восемьдесят четвёртого отделения. - Лида, — наклонилась ко мне Машка, — дёргаем отсюда. Пока при памяти. Я посмотрела на сестру, и почти услышала как в голове у меня прозвучало: «Раз! Два! Три! Бежим!» Двухметровыми прыжками, отталкиваясь от мостовой двумя ногами как кенгуру, я поскакала во дворы. Машка не отставала. - Левее! Левее бери! – Кричала сестра сзади, а я петляла как заяц: то влево, то вправо. Путала следы. - Есть! – Выдохнула Машка, захлопывая за нами тяжёлую подъездную дверь. – Оторвались. Тебе уже разговаривать можно? - Можно, наверное. Всё равно я всё неправильно сделала. Зря Ершова за меня столько бабла старухе отвалила. – Усилием воли я сдержала набегающие на глаза слёзы. - А знаешь что? – Машка достала ключи, и открыла дверь нашей квартиры, — Я думаю, что Вовка тебе нахуй не нужен. Ну вот зачем тебе такой мужик-колобок? От тебя ушёл потому что надоела. И от бабы той уйдёт, потому что у неё понос. А потом ты слив немытых нажрёшься как прошлым летом, и сама на неделю туалет оккупируешь. А Вовка опять к той бабе ломанётся. Так и будет бегать, чмо поносное. Оно тебе надо? - Не надо. – Подумав, ответила я. – Чота мне его возвраты дорого обходятся. А Ершовой ещё дороже. - Ну вот и плюнь на него. А то ещё компот ему вари, с сахаром дорогущим. Да такой сахар я сама сожру без всякого компота! Входи уже. И Машка закрыла дверь. На три замка. Месяц спустя мы с мамой пошли на рынок за свиными ногами. Холодец варить чтобы. Папе приспичило. Обошли все триста квадратных метров рынка, а ноги маме всё не нравились: то копыта у них грязные, то ноги кривые. - Если ты щас ничего не купишь, я тебе свою собственную ногу отдам. – Пообещала я маме. - Щас в последнее место зайдём. К Валечке. У неё всегда мясо хорошее. – Сказала мама, и круто завернула за угол. Я на секунду запнулась, а когда свернула вслед за мамой – увидела её спину у прилавка. И услышала голос. Не мамин, но тоже очень знакомый: - Вот ножки хорошие, сегодня привезли. Я для себя отложила, но тебе отдам, по старой дружбе-то. Печени не хочешь взять? Ох, хороша печень сегодня! Ты только посмотри на неё! Я медленно подошла к прилавку, и за маминой спиной обнаружила знакомые чапаевские усы. Усы смотрели на меня, и судя по их нервному подёргиванию, они меня тоже признали. - Валечка, а это Лидка моя, старшая! Ну, про которую я тебе рассказывала, что муж её бросил – мама повернулась ко мне сияющим лицом, и потянула за рукав. – Лида, ты помнишь тётю Валю? Она раньше в соседней квартире жила, где Димка Сафронов щас живёт. Помнишь, она тебе ещё обезьянку Чичу подарила, когда тебе три годика было? Как же ты любила эту Чичу! Лида, ты что? - Ничего. Я медленно подошла к прилавку, сняла с весов свиные ноги, и сложила их в пакет. - Лида! – Нервно взвизгнула мама. - Тихо. – Не своим голосом прошипела я, и наклонилась поближе к усам: — Печень хорошая сегодня? Давай печени. Килограмм пять давай. У меня как раз гемоглобин к хуям понизился после твоих ритуалов. Ой, спасибо. Хороша печень, хороша. Сколько с меня? Правильно, нисколько. Подарок от фирмы. Ты же не хочешь, чтобы я рассказала Юлькиному мужу, что она его с твоей помощью хуйнёй травит? Правильно, не хочешь. А теперь до свидания. Да, и за Чичу спасибо. Ухватив оторопевшую маму под руку, я развернулась и потащила её к выходу. - Что это было? – Обморочным голосом спросила меня родительница на улице. - Торжество справедливости. – Ответила я, и по-хозяйски похлопала рукой по пакету с пятью килограммами печёнки. Теги:
61 Комментарии
#0 14:41 27-04-2010Pusha
смишино как обычно, ога воттакущаяпиписька с которой хуй так и не вернулась поди? хорошо поржал, жизненно и не напрягает, хоть и дахуя букв... Лидка, Ершову на Брюсова притащи, я респект ей выказать хочу, как она еще не йобнулась, с тобой то… гггг А не хуй папинъ коньяк пиздить Нехуй А Ершиху без Толясика на Брюсова приволакивайте прикол! )) Веселый и жизнерадостный рассказ, тока усам надо было по еблищщу ногами-то настучать гггг. поржал от души ррргаф! наконец-то камент по делу блеск, как и всегда) Отлично, Лида! Поржал. хорошо получилось) хуйня какая-то в СКК гггггггг Браво! *Страшно идти в КВД после твоего дня рождения* — бгаггаа Спасибо, поржал Традиционно хорошо. На перекрестке с прибаутками — очень хорошо. Ну даже и незнаю, нужна ли Маме Стифлера моя похвала… Но всё же похвалю, ибо было интересно зачитать и соответственно было любопытно чем вся это в результате закончится (диалоги на высоте)(про гавно есть заибись)гг Не могу не похвалить. Очень классно, стебно и смешно. Как всегда, радуешь. СКК по прежнему показывает 0 каментов под этим крео Большое спасибо за каменты, друзья. ПОРК & SonЪ, ну што вы, право… Конечно, нужна. Вы ж мой второй Кумир, после Ябли. гг Сержант, кому нужны эти СКК? слышал каменты приходят даже смсками) позвал на тусу.ссыт кой кого ггг ахуенно, смеялся в голос!!! буднечныя чепуха… Замечательно, и судя по всему должно бы войти в книгу, жаль, видимо-цензура поржал хуле Мамо королева диалогоф… Понравилось очень Кажись я просек фишку: если бы Ершовой не существовало — ее следовало бы выдумать. Это некое зеркало, в которое смотрится героиня. аф-аф-аф-аф, ррррррр хоть уже слышала эту историю, но все равно ржала чуть не до слез хохотнул Мама форева! Мне ребёнок стакан воды принёс, думал — я тут плачу... «молдаваном» или «молдаванином»..? А так да, ok, Лидос. Пиздёш все эти гадалки! шедеврально))))))))))) Профессионально, читается на одном дыхании! Отличная игра словами! про гавно нет Как всегда здорово. Почитал большинство рассказов, очень жизненно. Думаю на самом деле, в жизни, автор очень хороший, скромный, стеснительный человек и наврядли даже матюкается. Хороших и умных людей очень мало в этом жестоком и несправедливом мире. Им всегда приходится очень тяжело. В конце концов большинство хороших людей всеже ломается и начинает точно так же как и все остальные пытаться выжить затаптывая и переступая через других. Но мама очень сильный человек и ее не сломать никому, а свои эмоции она выплескивает тут. Ты очень хороший и добрый человек, я в это верю! Пиши! думал просто просмотреть… потом бля вчитался… мои восторги вам! охренительно! Мама, снайпер слова, блин!!! ррргаф! Опять ржал аки конь. А концова тяжела што гиря двухпудовая. Мамочка приклоняюсь перед вами! Ржаки до слез! Супер!!! Еше свежачок Когда молод в карманах не густо.
Укрывались в полночных трамваях, Целовались в подъездах без домофонов Выродки нищенской стаи. Обвивали друг друга телами, Дожидались цветенья сирени. Отоварка просрочкой в тушке продмага.... Однажды бухгалтер городской фирмы Курнык поссорился с Черным Магом Марменом. Мармен был очень сильным и опытным.
И вот Черный Маг Мармен проклял Курныка. Он лелеял проклятье в глубине своего сердца целый месяц, взращивал его как Черное Дитя – одновременно заботливо и беспощадно.... Поэт, за сонет принимаясь во вторник,
Был голоден словно чилийский поморник. Хотелось поэту миньетов и threesome, Но, был наш поэт неимущим и лысым. Он тихо вздохнул, посчитав серебро, И в жопу задумчиво сунул перо, Решив, что пока никому не присунет, Не станет он время расходовать всуе, И, задний проход наполняя до боли, Пердел, как вулкан сицилийский Стромболи.... Как же хуй мой радовал девах!
Был он юрким, стойким, не брезгливым, Пену он взбивал на влажных швах, Пока девки ёрзали визгливо, Он любил им в ротики залезть, И в очко забраться, где позволят, На призывы отвечая, - есть! А порой и вычурным «яволем»!... Серега появился в нашем классе во второй четветри последнего года начальной школы. Был паренёк рыж, конопат и носил зеленые семейные трусы в мелких красных цветках. Почему-то больше всего вспоминаются эти трусы и Серый у доски со спущенным штанами, когда его порет метровой линейкой по жопе классная....
|