Урод, который остался внизу

Автор: Токсичный Мститель В поле шел дождь. Брызгаясь, точно мокрая собака, он моросил на мои ноги, прибитые гвоздями к деревянному столбу. То ли он метил свою территорию, то ли хотел поиздеваться. Не знаю. Я все время придумываю дождю разные личины. Той летней ночью он определенно был сукой.
Ни одного человека, бесконечные картофельные грядки, кучки прелого сена, а я стоял в одиночестве, и поле казалось мне темным бесформенным космосом. На холмике, где торчал крест, ничто не мешало ветру щекотать мои распятые подмышки. Ветер был промозглым, из-за него деревянная кожа покрывалась гусиными занозами. Я, как всегда, думал о том, что пугалом быть хоть и не больно, но весьма скучно.
Неожиданно в дождевом космосе промелькнуло нечто. Затем оно приблизилось и превратилось в человеческий силуэт. Фигура подошла еще ближе. Я увидел коренастого мужчину в военной форме цвета хаки; лицо было замотано куском черной ткани; из-за этой странности головного убора он выглядел, как ниндзя из фильмов восьмидесятых. Взгляд его был решительным.
Спрятавшись за крест, мужчина огляделся, выждал, а когда его следы смыло дождем, стал влезать на меня, осторожно ища опору для ног. Хоть мужчина и был довольно крупным, сучки, торчавшие из моего тела, навалившуюся тяжесть выдержали, – они даже не начали потрескивать. При порывах ветра мужчина плотно прижимал голову к хлопчатобумажному пальто, в которое я был укутан, и чихал — наверное, от запаха птичьего помета. Несколько раз его руки срывались, ноги соскальзывали, но таившаяся в мускулах воля помогала ему карабкаться, и, в конце концов, он оказался напротив моего лица. Я расслышал скрежет его зубов. Мужчина обхватил мой торс ногами ловко — как обезьяна.
Из мешка, висевшего за плечами, правой рукой он вытащил полуметровую ножовку, а левой начал ощупывать мою шею, определяя место, где лучше пилить. Я тут же узнал это шершавое прикосновение. Я вспомнил, кому принадлежит ладонь. Это он. Тот самый мужчина, который превратил меня в пугало.
Правая рука начала действовать — металлические колебания пронзили все мое тело. Не прошло и минуты, как натянутая струна ножовки срезала голову, голова ударилась о склон холмика, покатилась вниз, и я упал лицом в лужу. Я завопил — от ужаса: мое «я» проваливалось в черную жижу, похожую на обволакивающий, засасывающий гель. Мой крик тонул вместе головой, и меня никто не слышал. Лужа была глубока — не меньше метра.
Пока голова тонет, я расскажу, кто я такой и что представляет собой мужчина.
Раньше я был почтальоном, единственным на всю округу, а мужчина — единственным адресатом в этой сельской глуши. Будучи еще человеком, способным доставлять корреспонденцию, я много раз отличался по службе, имел почетные грамоты, а однажды мне даже вручили алюминиевую медаль. Работа нравилась. Для меня существовали лишь две вещи: пыльные дороги, по которым я передвигался на велосипеде, и сумка с чужими прочитанными письмами. Я вскрывал конверты мастерски, не оставляя следов.
Все было просто: ему писали, а я читал. Тогда мне это казалось совершенно естественным, и я не мучил себя поиском объяснений. Мужчина ни разу не поблагодарил меня за своевременную доставку, поэтому содержимое его переписки как-то само собой стало платой за мои старания. Естественно, теперешний я никогда бы так не поступил.
Он жил отшельником в заброшенном селе. Поле, где я сейчас захлебываюсь, как раз находится на его окраине. Из города на велосипеде я сюда добирался часа за три. Я не пользовался служебным автомобилем, потому что всю жизнь боролся с лишним весом, а эти поездки здорово помогли. За лето я сбросил десять килограммов без всяких диет. Не знаю, как бы я ездил к мужчине зимой, наверное, все-таки на машине, но я стал пугалом осенью — задолго до первых заморозков, поэтому это уже неважно.
Обычно я останавливался в поле, забирался на макушку стога и читал его письма. Вскрывал я их заранее, еще до выезда (таскать с собой чайник я считал нецелесообразным). Погружаясь в чужую жизнь, я искал ответ на вопрос: почему мужчина живет вдали от своей возлюбленной? Она писала ему постоянно. Строчила, как конвейер: стопка писем каждую неделю. Я думаю, она любила. В письмах она просила разрешения приехать. Хотя вряд ли любила по-настоящему, ведь если бы любила, то приехала бы без всяких церемоний. А я бы с удовольствием показал ей дорогу. Скорее всего, я бы даже привез ее сюда на служебном автомобиле. Но он ни разу ей не ответил, точно так же, как ни разу не поблагодарил меня за мою работу.
Сейчас, когда моя память реанимирована, я могу дословно цитировать те письма, но не стану. Скажу лишь, что он был солдатом на войне, а она получила ошибочное извещение о его гибели. Когда он вернулся, она была замужем и ждала чужого ребенка. На первый взгляд, история самая обыкновенная. Но после того как он уединился в деревне, ее мужа насмерть сбила машина, а ребенок (это был мальчик) умер от легочной инфекции. После траура женщина начала разыскивать мужчину. Наняла частного детектива, который с большим трудом выяснил адрес (правда, не без моей помощи).
Лежа на хрустящем сене, я представлял себя на его месте. Что бы чувствовал я? Злость из-за предательства? С ее стороны не было предательства. Обиду? Вряд ли. На канцелярские ошибки обижаться так же глупо, как на погоду. Может, он винил во всем военную почту? Ну это еще глупее. Почтальон не пишет писем, он только разносит. Более того, образцовый почтальон даже не знает их содержания.
Когда я вручал ему стопку конвертов, он молча расписывался в ведомости и бросал письма в мусорную корзину. Ему было плевать на приличия, он даже не дожидался моего ухода.
В августе я попросил его об одолжении. «Не могли вы избавляться от писем после того, как я уеду?» «А какая вам разница?» «Мне неприятно». «Можете вообще не приезжать. Всю корреспонденцию на мое имя выбрасывайте сразу. Я разрешаю».
Такого поворота я не ожидал. Я начал что-то придумывать про почтовые правила, инструкции и прочую чушь, мол, так не положено. Помню, я густо покраснел. В ответ он ухмыльнулся.
«Да я знаю, что вы их читаете. Мне все равно. Но если хоть раз заикнетесь о том, что она мне пишет — убью», — сказал он и провел ладонью по своей шее.
«Чужих писем не читаю», — промямлил я и побежал к калитке, за которой валялся мой велосипед.
После того случая он стал вести себя иначе. Когда я приезжал, он выходил в военной форме — грязной, мятой, без погон и ремня. Отдавал мне честь, словно я был генералом. Письма он клал в фуражку и картинно раскланивался. Я делал вид, что принимаю его парад как должное. Мы почти подружились: он поинтересовался моим именем.
В первых числах октября пришло письмо от ее матери. Женщина повесилась. В предсмертной записке она просила его приехать на ее могилу. Больше ничего — только эта просьба. Записка была вложена в конверт. Адрес кладбища и номер участка были приписаны в низу бумажного клочка дрожащим материнским почерком.
Мужчина словно предчувствовал. Он выбежал навстречу, когда услышал велосипедный звонок. «Она-повесилась-вас-просят-приехать-на-кладбище», — выпалил я, затормозив рядом с ним. Я поступил опрометчиво — он ударил кулаком в мой висок, и я потерял сознание.
Очнулся в пропахшей лекарствами комнате его дома. Он положил меня на спину, разрезал острым ножом и вытащил внутренности. Кожа его ладоней была грубой и шершавой, как наждак. От моего тела осталась одна шкура — с меня словно сняли рубаху. Внутренности он бросил на сковородку, изжарил и скормил своей дворняге. Потом набил шкуру опилками, укрепил скелет суковатыми палками, и я стал пугалом.
Я не перестал существовать — я получил новое тело. Поэтому не могу утверждать, что мужчина лишил меня жизни. Он просто сконструировал пугало и распял его на кресте. Наверное, я представлял собой жуткое зрелище. Птицы рожь не клевали, и даже редкие бомжи, забредавшие в наши края, не решались выкапывать картошку на этом поле. На поле, где я сейчас захлебываюсь в луже.
Сколько времени я провел на кресте, сказать трудно. Может год, может два. А может и месяца не прошло, и сейчас вокруг чавкает ноябрь. Я не мог вести отсчет: у меня не было памяти, этой отправной точки сознания. Да я не мог считать в принципе, потому что в голове пугала даже арифметика кажется высшей математикой. Глядя на поле, я просто наблюдал за пространством.
Мужчина стоит у края лужи, я затылком чувствую его взгляд. Он следит за моей агонией. Наверное, он гордится собой, ведь получается, что слово свое он все-таки сдержал: моя голова отделена от шеи. Я помню его жест.
Скоро черепную коробку наполнит жирное дерьмо, и у меня ничего не останется: ни точки опоры, ни времени, ни энергии для прыжка в другое тело. Но мой рассказ продолжается. Это довольно странно. Это обнадеживает. Возможно, у меня остались в запасе шансы, и я сумею избежать окончательной смерти. Но даже если не получится ускользнуть, она не будет мучительной — у меня нет легких, так что бояться нечего. Мои пустые глазницы видят темный туннель. Туннель похож на внутренность огромной пушки. Я чувствую энергию колоссальной мощности. Заряд взрывается, и я вылетаю из туннеля.
Мужчина остался внизу. Я изменил траекторию, чтобы развернуться: он мочится в лужу. Какое разочарование. Раньше он казался хоть и угрюмым, но вполне культурным человеком. Но вскоре процесс трансформации полностью завладел мной, и я перестал думать об этом уроде.