КОНВЕРТ

Автор: *Ъ! Ощущение радости пришло к Павлу Сергеевичу с самого утра. Но оно пришло не одно.

В дверь постучали. Заспанная почтальонша сухо вверила письмо и, находясь по ту сторону подписного листа, непонятно как не промахнувшись, прицельно точно ткнула пальцем именно в ту графу, где Павел Сергеевич должен был расписаться в получении. Павел Сергеевич сделал это с обычной своей заминкой — необратимость действия его всегда пугала — подписаться уже подписался, а за что, ещё не знаешь.

Закрыв дверь, и специально шаркая «по-домашнему», Павел Сергеевич с конвертом в руке дошёл до кухни, где с глубоким, внутренним, ставшим за годы привычки необходимостью, удовлетворением отметил царящие там идеальный порядок и чистоту.

Открыл холодильник, налил в большую жёлтую кружку кефира до края, не спеша, смакуя, отрезал от свежей, податливо прогибающейся в руках белой булки, неаристократично огромный ломоть, сверху — две дольки помидора. Чуть присолить, добавить веточку киндзы, тем же ножом в два приёма отмахнуть два плотных прямоугольника от большого куска остро пахнущей, свежей, призывно крошащейся брынзы — шлёпнуть сверху на подтекающие солёным соком помидоры, приподнять на ладонях, с блуждающей улыбкой предвкушения осмотреть всесторонне, и, не найдя изъянов, впиться мощно, прокусив разом до середины, так глубоко, чтобы ощутить, как за уголками губ, от моментально впитавшего в себя сок хлеба, остаются влажные следы.

Павел Сергеевич медленно присел на край табурета и застыв в сладострастно напряжённой позе, зажевал, зажмурившись от наслаждения, слегка приподняв голову и сильно выпячивая вперёд нижнюю губу, бережно поддерживая бутерброд обеими руками, чтобы тот не развалился от собственной роскоши и чтобы отдельные крошки, падая на пол, не нарушили идеальной чистоты.

Но отдельные крошки всё равно прорывались и падали, и в этом тоже был особый кайф — жевать огромный бутерброд, чутко наблюдая за тем, как смешиваются во рту поначалу раздельные вкусы, в один — терпкий, плотный, свежий, знакомый вкус и не обращать на крошки совершенно никакого внимания. Не обращать внимания вообще ни на что. Наслаждаться, и только.

И лишь потом, доев бутерброд и допив большими глынькающими глотками холодный кефир, обратить внимание на эти жалкие останки недавнего пиршества, одним широким движением смести их со стола в ладонь и махом забросить в рот так, чтобы ни одна не упала на пол.

Павел Сергеевич пружинисто встал, хрустко потянулся, подошёл к окну и распахнул его. Не открыл, а именно распахнул. Потому что «открыл» подразумевает под собой некий подчас довольно трудоёмкий процесс — взяться за ручки, с трудом провернуть их, застревающие в пазах, в направлении по часовой стрелке, перепутать спросонья, какую куда вертеть, и в конце концов, с трудом подобрав нужную комбинацию, потянуть_ всем готовым к привычному сопротивлению телом, на себя, неподатливо скрипящую створку и наконец — «открыть» окно. И пусть даже это привычный процесс. И пусть но распахнуть, всё-таки — это совсем другое дело.

Это значит взять и… распахнуть! И чтобы защёлки все оказались не заперты, и какие там ни есть ограничители, ничего чтобы не ограничивали, и чтоб даже не задумываться обо всём этом! Распахнуть! Легко, естественно, непринуждённо.

Павел Сергеевич распахнул окно, и по-мальчишески рискуя, до половины высунулся в лето, худощавыми своими локтями ощущая тепло от нагретого солнцем новенького жестяного подоконника. От надраенного до потусторонней прозрачности стекла брызнул во все стороны солнечный свет, и весь огромный, растущий снизу вверх город, неумолчный шум его, ворвался в маленькую, уютную кухню. Павел Сергеевич восхищённо задохнулся ощущением собственной малости, улыбнулся и, наклонив голову вниз, плюнул. Плевок пролетел первые три этажа параллельно стене, удачно минуя соседские палисаднички и вывешенное на просушку бельё, но перед четвёртым резкий порыв ветра безжалостно подхватил его и швырнул за угол. Проследив взглядом его крутой вираж, Павел Сергеевич нырнул обратно в дом, озорно улыбаясь сам себе.

Он иногда позволял себе «почудить». Например, Павел Сергеевич часто ездил зайцем. Он честно имел служебный проездной, и также честно, примерно раз в месяц, оставлял его дома, чтобы, чувствуя себя ребёнком, каждый раз млеть от сладкого ужаса, когда открываются двери троллейбуса, наблюдая за вновь вошедшими — контролёр?!
Павла Сергеевича ни разу не поймали. Может, везло. А может, просто контролёрам и в голову не приходило, что у солидного, хорошо одетого мужчины средних лет, с благородной проседью в волосах и искренним дружелюбием в глазах, нет билета.

Павел Сергеевич иногда, правда редко, но всё же «чудил» и над сослуживцами. В частности, однажды, будучи с коллегами в бане, поменял двум из них фотографии жены и детей в бумажниках. И потом, в курилке, одного из них попросил показать. Получилось очень смешно и весело, никто не обиделся, и все потом ещё долго вспоминали лицо Петра Петровича и Владимира Владимировича и хвалили беззлобную находчивость Павла Сергеевича.

Вообще же, если в компании речь заходила о самом Павле Сергеевиче, то он никогда не тушевался, и в общем был всегда готов говорить о себе, отвечать на любые вопросы. Однако каким-то ему самому не ясным, но вполне естественным образом разговор всегда сворачивал в другое русло. Если его спрашивали о личном, например, был ли Павел Сергеевич женат, то он отвечал, что это «было давно». Это могло значить всё что угодно, кроме желания говорить на эту тему, и всех, в общем, это устраивало.

Был ли Павел Сергеевич женат на самом деле, не знал никто. Однако же детей у него не было, это знали все.

«Так получилось, что не получилось..», — с привычно грустной улыбкой отшучивался он, если какому-то особенно настойчивому или нетрезвому незнакомцу удавалось, всё же, добраться до такого уровня фамильярности.

С женщинами Павлу Сергеевичу всегда везло — они его не замечали.

Не то чтобы совсем. Они даже его обсуждали между собой, как обычно это делают женщины — сообща вынося некий коллективный приговор и затем ища подтверждения ему, этому приговору соответствующих черт.
И всё же у всех женщин Павел Сергеевич вызывал надёжное ощущение абсолютной, совершенной их ненужности. Он будто бы распространял вокруг себя некую ауру пожизненной приобщённости к чему-то гораздо более важному, чем женщины.
Женщины читали эту отстранённость во всём облике Павла Сергеевича. В его неизменно милой, добродушной улыбке, никогда не выражавшей ничего, кроме добродушного отрицания самой возможности интриги. Некоторых из них всё же это до известной степени интриговало, но большинство раздражало, и так или иначе ни одна так и не решилась переступить эту намеченную для них неуловимую грань, за которой начиналась личная жизнь Павла Сергеевича.

Нет надёжнее способа остаться одному, чем хотеть этого. И Павел Сергеевич, вопреки общепринятому мнению о невозможности личного счастье в одиночестве, был вполне счастлив по жизни, один.

Приняв холодный душ и побрившись, Павел Сергеевич почувствовал себя здоровым, надёжным и лёгким. Напевая от избытка чувств, без суеты и спешки он тщательно облачился в новый, недавно купленный костюм и почти уже вышел из дому, но вовремя вспомнил про конверт. Покачав головой и снисходительно улыбнувшись собственной рассеянности, он прихватил его с собой, вышел и запер дверь. Времени было — вдосталь. Павел Сергеевич никогда никуда не опаздывал по своей вине, потому что всегда выходил заранее.

В подъезде, по почти суеверной привычке жителя многоэтажки, Павел Сергеевич с силой вдавил проплавленную кнопку лифта большим пальцем внутрь и удерживал её, пока лифт не поймёт, что от него требуется. Пока держал, краем глаза покосился на конверт. Обратного адреса на конверте не было, конверт был тонкий, совершенно обычный, если не считать необычным отсутствие марки и каких-либо вообще знаков почтового отличия, кроме напечатанных в правом верхнем углу адреса и имени получателя.

Сегодня на утреннем собрании должны были объявить о повышении Павла Сергеевича. Он ждал этого и готовился к этому дню. Отдел, руководимый им, давно и надёжно закрепился в лидерах — все проекты просчитывались вовремя и без задержек, текучка кадров минимальная, прибыль — чаще больше, чем меньше, затраты по осуществляемым проектам — наоборот. Павел Сергеевич был идеальным руководителем, знал это и по праву гордился собой.

Давно он не получал писем. Настолько давно, что да уж, пожалуй, и не вспомнить, когда получал.


«Потом прочту...,» — подумал Павел Сергеевич. — После собрания".

Снизу раздражённо грохотнуло. Лифт, наконец откликнувшись на настойчивый призыв Павла Сергеевича, устало подвывая, нехотя пополз вверх. «Потом прочту», – ещё раз подумал Павел Сергеевич и шагнул в распахнувшиеся перед ним двери.

Выждав положенные пять секунд, двери, обречённо скрипнув, не синхронно закрылись, и лифт, лучше даже не думать чем, отзвякивая на этажах и неравномерно покачиваясь из стороны в сторону, понуро поплёлся вниз. Павел Сергеевич принялся по привычке отсчитывать секунды. 15-ый этаж, 14-ый,13-ый, все по две секунды, 12-ый и 11-ый – почему-то всегда по три. Расстояния между этажами больше, что ли… Павел Сергеевич всегда хотел это выяснить, но всё как-то руки не доходили.

Вновь улыбнувшись самому себе, обращающему внимания на такие мелочи, и снова вспомнив про конверт, он, устыдившись собственной нелепой трусости, одним движением, как клинок из ножен, выхватил письмо из кармана.

Верить во что-либо — вечная необходимость человека. Есть те, кто верят в Бога, есть те, кто верят, что Его нет. Но верят — все. Есть те, кто верит, что оставленные на столе ключи, прохождение под лестницей или чёрная кошка -это к несчастью, а кроличья лапка — наоборот. Но нет никого, кто не верил бы ни во что. Человеческому разуму не под силу верить в то, чего в природе не существует, — в пустоту. И то, что не заполнено нашим знанием, мы заполняем нашей верой, подбирая её, как ключ к двери, под стать собственным страхам и надеждам. Верьте во что угодно — в присутствие тех или иных признаков, подтверждающих вашу правоту или опровергающих правоту других людей, — однако верить вы всё-таки будете.

Павел Сергеевич верил, что в письме нет ничего плохого. Ничего опасного. Просто обычное заказное письмо. Внутри – всё, что угодно, вплоть до ошибки адресата. Но между 14-ым и 13-ым этажом Павел Сергеевич верил в это недостаточно сильно, и потому конверт всё же не раскрыл. К 12-ому этажу он уже почти было решился, но тут лифт слишком громко звякнул чёр-те чем, о чёрт-те что, и звон этот, вышним предупреждением отозвавшись в ушах Павла Сергеевича, вновь не дал ему раскрыть конверт. Не открыл он его ни на 11-ом, ни на 10-ом, ни на 9-ом этажах.

На 8-ом он решительно взялся рукой за перфорацию и уже было потянул, но опять почему-то не решился. До 6-ого этажа Павел Сергеевич удивлялся сам себе. На 5-ом он, обозлясь на собственную нерешительность, загадал — если откроет конверт до того, как лифт остановится, то там будут хорошие новости. Если же нет, то пусть он, Павел Сергеевич, пеняет на себя сам — новости будут плохие.

Черпая храбрость в необходимости, Павел Сергеевич судорожно сглотнул и вновь взялся рукой за конверт. Так он постоял, внутренне копя силы, с 4-ого по 2-ой этаж, и уже между 2-ым и 1-ым этажами, окончательно осмелев от злости и ужаса перед наложенным на самого себя проклятием, резко рванул перфорацию.


Конверт, белой птицей метнувшись из рук вон, порскнул вверх. Судорожно размахивая руками, моментально взмокший Павел Сергеевич попытался поймать его, но тот, как заговорённый, проскальзывал между пальцев, задевавших его лишь по касательной и тем самым придававших новое, неожиданное и непредсказуемое направление его полету.

Дождавшись полной остановки кабины лифта, конверт, издевательски подброшенный чьей-то явно недоброй волей и очередным неловким выпадом Павла Сергеевича, взмыл к потолку. Накручивая изящные фуэте в проёме начавших раскрываться дверей лифта, он вдруг, повинуясь порыву воздуха из открытых и припёртых по старинному дворницкому обычаю сеткой для обтирания ног, дверей подъезда, отвесно сорвался вниз и, не обращая никакого внимания на конвульсивные попытка Павла Сергеевича предотвратить наступающую трагедию, точно и стремительно, как лезвие японского сюрикена, вошёл в щель между полом кабины и подъезда.

В полубеспамятстве Павел Сергеевич рухнул на колени перед щелью в полу. «Нет-нет-нет-нет, » — запричитал он в её чёрную безвозвратность, панической заискивающей скороговоркой, судорожно вцепившись руками в края, будто пытаясь развести их в стороны. Щель в ответ насмешливо пахнула ему в лицо затхлой подвальной безнадёжностью. Двери лифта начали закрываться, но встретив на полпути тело Павла Сергеевича, отпрянули с испуганным грохотом.

Павел Сергеевич опомнился. Он вскочил на ноги, заозирался, отряхиваясь и заранее виновато улыбаясь, на случай, если кто-нибудь видел происходящее. По счастью, в подъезде никого не было. Он придержал створки лифта, закрыл глаза, три раза глубоко вздохнул и занёс было ногу над щелью, чтобы переступить её, как вдруг вспомнил — в прошлом году соседка застряла в лифте, и Павел Сергеевич самолично вызывал ей тех-помощь. Номер был в записной книжке. Записная книжка дома. Вернуться и позвонить — делом пяти минут.

Мастер на удивление оказался на месте и трезв, и прибыл через пять минут.

«Это что…» — сказал мастер, – «…тут недавно один кошелёк уронил!»
И многозначительно посмотрев на Павла Сергеевича, удалился по направлению к подвалу. Через несколько минут, показавшихся Павлу Сергеевичу вечностью, он вернулся, чинно и молча вручил Павлу Сергеевичу почти не запачкавшийся конверт, с сановной благодарностью принял от того щедрые 50 рублей и ушёл.
Павел Сергеевич стоял у подъезда, мокрый, дрожащий и злой на себя, постепенно успокаиваясь, сжимая в правой руке злополучный конверт. «Надо же такое… и в такой день...»- зло подумал он. «И из-за чего… из-за какого-то дурацкого письма.»

Оглядев себя, Павел Сергеевич с радостью и удивлением обнаружил, что костюм совершенно не пострадал.

Через пять минут Павел Сергеевич пришёл в совершенное соответствие с важностью даты, новым костюмом и сияющим великолепием летнего утра.

Он аккуратно разорвал перфорацию и достал из конверта вчетверо сложенный листок бумаги. Не волнуясь, он не спеша развернул его и, улыбаясь, спокойно прочёл заглавие:

«УВЕДОМЛЕНИЕ ОБ УВОЛЬНЕНИИ.»