Время ест

Автор: Арлекин 1

Время – это ненависть. Это фаршированный тоской монстр, и твой желудок не в состоянии его переварить. Время отнимает у тебя всё и никогда ничего не отдаёт. Всё, что когда-либо причиняло тебе боль, всё, что тебя ужасало, всё, что ты ненавидишь – это время. Если у тебя нет врагов, которые могли бы использовать его против тебя, оно само возьмёт и уничтожит тебя. Зачем? Да потому что ты существуешь!

Время ест тебя, Петя. Час твоей жизни – один твой кусочек. Каждая секунда, что ты прожил – как гранула вкуса. Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать три? Не обольщайся, это не так уж мало. От тебя уже отъедена треть.

Время ест тебя. Оно как невидимый пищеварительный тракт, сквозь который ты движешься от рождения к смерти. Твоя жизнь наполнена абсорбирующим раствором времени, и к концу пути ты сух, слаб и переварен. Время возьмёт у тебя всё, что только можно взять, а когда от тебя останется плотный комок бесполезной каловой массы, ты будешь удалён за пределы времени. И тогда ты попадёшь в волшебный мир – мир жизни после смерти. Выжатая досуха материальная оболочка, полное обнуление человеческого опыта, банкротство души. Этого ты хотел, Петя? Ты отработанный ресурс, выхлоп, ты съеден, переварен и высран жизнью. Снова ты – бессмысленная заготовка. Присоединился к другому духовному говну в этой бездонной выгребной яме. Если тебя это утешает, можешь и дальше думать о себе как о матрице сознания. Ведь это действительно так. Ты шаблон, из которого разовьётся некое существо. Примерно столь же прекрасна любая другая фекалия.

Ты должен признать, что лоханулся. В стремлении к Чёрному нет ничего возвышенного, Петя, ведь само время вливается в него, а ты лишь движешься в его потоке. Чёрный манил тебя, как любого путника манит окончание пути, и вот ты здесь, но почему-то не рад. Ты же не собирался стать духовным говном. Да и все остальные, кто когда-либо умирал, тоже. Ты думал, что освободишься. Но согласись, одно другому не противоречит.

Да, ты безусловный маргинал. Почему? Потому что выковал из своей жизни чугунного самоходного монстра с кабиной-клеткой, залез внутрь и тихо-безумно дрочил, спуская на проплывающие мимо святыни. Теперь-то ты знаешь, в чём корень твоих заблуждений. Внутри «неделимого» атома скрывается бездна пустоты. Если сопоставлять масштабы ядра и электронов с расстоянием между ними, можно обнаружить воющую пучину незанятого пространства… Внутренняя потеха. Тут тебе и место, метабиозник несчастный, в нагрудном кармашке протокосмоса, в обширной черноте карстовых воронок вселенной, посреди влажного чавканья каровых озёр, мерцающими пятнами рассыпанных по плоскости твоего войда, когда лопнул проток осмоса. Нет, твой эксцентричный образ жизни здесь совсем не при чём. Здоровая психика – девственность разума. Хочешь обрести чистоту – поступай в Институт Изучения Дородовой Жизни Ребёнка. Прочти все книги об Изнанке. Всё это необъятное море книг, известное иным картографам как Скучное. Возрадуйся, прямо как в тот раз, когда ты узнал, что бронтозавр мог сидеть на жопе. Или оставайся тут и блуждай в потёмках, пока цвет Чёрного превращается в плач всех существ, вынужденных носить тесные органические костюмчики, в монолитный агаровый цилиндр, элефантиаз половых органов Бога, вокруг которого станцуют свою стрип-капоэйру лиловозадые мандрилы с дубинами из берцовых костей тапира. Попробуй найти в своём положении хорошее, выплесни с водой ещё одного ребёнка, пока твой отец зарывает в лесную землю останки жертвенного пионера, смутно предчувствуя скорое с ним соседство. Время ест таких, как ты, а ведь было и так, что как оспою болело время вами, вы не ведали иллюзий и понимали всю нелепость покорения космоса… А потом конь гражданской войны, наклоняя жёлтые зубы, рвал и ел траву людей, вы теряли себя и превращались в многоногий реквием по стране Пангея, пока не родился сублимат человеческой глупости по имени Петя. И вот он таращится в абсолютную Пустоту, пока там, в глубинах эфирного пузыря, Мариша хохочет в своём параллелепипеде, накрыв голову и плечи траурной манциллой и усиленно вникая в проповеди катодной трубки Брауна: «Это логово кромешной тьмы, дорогой».

2

Бултыхаясь в Чёрном, Петя почти ничего не помнил о том, как оказался здесь. Лишь смутное воспоминание о взрыве, взрыве, который охватил весь мир и всю реальность и прервал Петину жизнь, унеся его сюда. То был не физический распад материи – что-то иное. Ночью это вошло в него, и он очнулся в судорогах. Рядом она не просыпалась. Ловко он вывернулся из-под капканорукой Мариши, оказался в кухне, воду пил, ржавую, из чистого стакана. Разглядывал свои ладони пристально. Потом нырнул в зеркало, не различая отражений. Кровила голова. Поспела полусонная Мариша таращиться на рассечённый лоб. Схватила тряпку промачивать лицо, красно-влажное, металлическое. Он сжал её ладонь, прильнул губами, поцеловал, облизал, укусил, откусил, выплюнул ей в лицо, заорал, ударил: кулаком, коленом, стаканом, ножом, об стену, об пол, выбросил в окно – и снова на ладони посмотрел. Не глядя, вышел, брёл, нашёл пустырь собачьего выгула заросший, с ночными псами – делили из помойки пластмассовую пищу для людей, рычали, огрызались. Это покинуло его и рассосалось в небе, а он, опустошённый, шарахнулся вовнутрь. Последним, что успел увидеть он, огромный был пегас, который ринулся к нему, твёрдую землю копытами взрыв. Кажется, всё было именно так, но Петя не доверял этим воспоминаниям. В них было что-то до такой степени неправильное, что вызывало некое подобие тошноты, хоть ему было и нечем больше тошнить и нечего было выташнивать.

Вот зачем рычите вы? Видеть звёзды рыбы в силах… Он видел свет за краем света, запах нюхал из могил, рыл свою. Зудело ЭТО. «Ыуэо!» – томно выл. Вот и осень. Сдохло лето. «Нет! Пожалуйста, только не опять! Умоляю, не нужно этого больше! Не-е-ет, боже, нет!» – истерически дрожали в хоровом унисоне миллионы мозговых клеток, рассеянных в пространстве, когда они медленно и болезненно собирались, группировались, сцеплялись воедино в эпицентре головы, чтобы в стотысячный раз распылиться по округе вследствие суицидального выстрела. DJ Satan выбрал этот крошечный сэмпл одного бытия и елозил им туда-сюда в вечном адском скрэтче.

Чем отличается Вселенная от распада сверхмалой? Позицией наблюдателя: мы внутри и мы вне. Бесконечность измеряема. Просто не нами.

БЫЩЩЩЩЩ!!! ТА-ДА-ДАММММ!!! БА-БАХ!!! БУМ! Хуякс. Взрывомания – взрывомание! Взрызыскивается взрыводозрению взрывийстве. Взрывной темперамент. Взрывооружён и взрывоопасен! Осталось только верить, что бомба не

Петю беспокоило странное наваждение: будто бы он сам хотел сюда, будто бы вся его сознательная жизнь была подчинена этому иррацио, будто бы каждой клеткой своего тела жаждал он оказаться в этом неиссякаемом потоке образов, окружающих его и непредсказуемыми сверхмалыми снующих по антипространству Чёрного, где Петя был тотально одинок, не считая постоянных спутников – отчаяния и пустоты. Он видел здесь страшные картины: видел, как его отец истязает маленького мальчика, который даже умирая, не ведает ненависти к своим мучителям, а лишь тоскливо и без всякой надежды повторяет мольбы о пощаде, кровавыми пузырями навязшие на губах… видел, как чуть позднее его отец гибнет от рук одного из своих сообщников, и видел, что убийцу зовут Олегом, и что Олег совершенно не злой человек, а лишь исполняет свою функцию по воле чего-то невообразимого и чудовищного, чего-то настолько несоотносимого со всеми Петиными представлениями и настолько безразличного к категориям добра и зла, что метафизический ужас холодными дребезжащими вибрациями пронзал то, что сейчас осознавало себя Петей… видел комья грязи и пласты дёрна, дерматит планеты, уложенные поверх трупа, и как не упокоенный дух отца бродит в окрестных лесах… видел, что всё в нём мертво, но последняя предсмертная мысль, последнее желание искрит и одушевляется волей. Желание, понял Петя, это принципиальная позиция субъекта по отношению к намеченной цели. Воля же – концепция, управляющая пространством, временем и событийной вероятностью, а посему намерение Алексея само пробивало себе путь к реализации. И Петя был осью, вокруг которой вращались события. Он видел и других, соосных ему людей и не-людей, различал девочку и двуглавого мутанта, старого таджика-наркомана и человеческую оболочку с ксеносознанием, что бурлило и выплёскивалось через края… и все они вдруг накрывались желеобразной субстанцией сверхволи, и сам Петя каким-то образом ощущал на себе её влажные языки, которые внушали ему ужас перед роком и перед бытием и шептали ему так, будто крошилась гигантская глыба известняка: «Тыы-ы-ы-ы не мо-о-о-о-оже-е-е-ешь поки-и-и-и-ину-у-у-у-у-уть по-о-о-о-оле собы-ы-ы-ы-ытий...» Петя трепетал и ежемоментно взрывался в вибрациях этого шёпота, а Чёрный пытался его укрыть. Но почему-то Петя был уверен, что при всём том космическом ужасе, что внушал ему неведомый источник шёпота, в абсолютном масштабе его цели направлены к абсолютному благу, а Чёрный, к которому он вырвался, мечтая о свободе, жестоко лжёт ему и являет собой абсолютное зло.

3

– Ты не умер, – говорят сиамские близнецы и подбрасывают в воздух цезиевый шарик для контактного жонглирования; остальные три мирно лежат на полотенце у их ног, словно золотые яйца, – хотя ты мог так подумать.

Мы сидим друг против друга на берегу реки, спиной к воде, лицом к лесу.

– Что это за место? – спрашиваю я, и собственный голос кажется мне чужим. – Где мы?

– Пока нигде. – Один из близнецов произносит первое слово, другой – второе. Они говорят одновременно, и поэтому вербальная передача занимает у них вдвое меньше времени. – Нам нужно, чтобы ты знал многое. Оказывается, ты нам нужен.

Сзади раздаётся громкий всплеск и чавканье. Оборачиваясь, я успеваю заметить кошачий хвост, исчезающий в пасти трупоглазого эктозарга.

– Он кошку съел?

– Да, он интроверт.

Из воды на берег выползает существо поменьше. Старшее чудовище исполняет некое подобие кувады и шлёпает детёныша по влажной студенистой спине своей конечностью.

– О чём задумался? Лучше не думать. Мысли душат тебя.

– Да, я знаю.

– Время ест тебя.

– Да.

– Эти двое, – братья указывают на монстров. – Это вы с отцом, вывернутые наизнанку. Это неизбежный кореллят, который возникает, когда твой отец, погибая, пытается передать твоему пылающему сознанию часть своего угасающего, в то время как ты проходишь обнуление. Твоё заблуждение насчёт Чёрного вызывает их. Видишь младшего? Он стал катамитом своего отца в благодарность за то, что его – твоя – мать оставила свою митохондрию. Ты их больше никогда не увидишь, но знай – они теперь существуют.

Братья секунду молчат, потом один из них закрывает глаза, а другой, напротив, распахивает. Хрустальные глазные яблоки шевельнулись в веществе лица, пергаментные веки увлажнились лиловым ихором.

– Всюду тени те, – декламирует первая голова, – меня тянете! Только помните – здесь пути не те, здесь потонете!

– Мир – бесконечная двойная спираль, – говорит вторая. – Одоратиал ощущает её запах. Густуал чувствует её вкус. Спираль обдаёт термоцепта своим жаром. Ноцицепт испытывает боль. Интуит просто всё понимает.

– Бесконечная двойная спираль… Эквириоцепты балансируют на ней, проприоцепты достигают наибольшей кинестетической осведомлённости.

– В случае неудачи тебе грозит атаксический шок. Ты не сможешь координировать мускульные сокращения. Это нечто вроде тяжёлого нервного расстройства. Если принять вагамин, который воздействует на блуждающий нерв, иногда может полегчать. Мир – это бесконечная двойная спираль, ты возвращаешься в него, ты больше не человек, Чёрный ненавидит тебя за то, что ты его предал. Понимаешь? Невидимые черви информации удушат тебя при малейшей возможности. Вагамин – это как декортикация и эксцизия. Черви опадут. Запомнил? Будешь идти мимо аптеки, не забудь купить пару ампул.

– Аптеки? – солнце уходит в надир небо освещается густой пылью звёзд и мягкими луновеньями шуршащими в наших волосах я ощущаю себя как сгусток оргона нацеленный на психологическую войну культурный саботаж и семиотический терроризм я готов убивать ради жизни что-то во мне чётко осознаёт свою новую природу я интеллектуальная граната дефенестрирующая наносную шелуху пережитого опыта перед моими глазами развиваются бесконечные геометрические узоры они затягиваются в спираль и образуют мандалы и янтры в моём разуме звучат неаккустические мантры и бхаджаны подхватывая духовные песнопения и вторя им своими метаморфозами узоры вытанцовывают замысловатый киртан а потом в результате некой ментальной ликвифакции расщепляются и низводятся до состояния жидкости которую впитывает моя протоплазма. – Вагамин?

Но рядом со мной уже никого нет, как нет и звёздного неба и журчания реки. Вокруг вращаются полупрозрачные сферы неизвестных мне цветов, они сменяются паутинами холодных молний, а на смену тем приходят звуки, запахи и цвета, о которых я прежде и представления не имел, затем я начинаю видеть звук, слышать цвет и ощущать запахи форм. По большому счёту, каждый человеческий орган – это приёмник, настроенный на определённый диапазон. Звук, цвет, удар – лишь способ интерпретации. Я превращаюсь в электрикала, вбираю в себя все колебания сразу и сублимирую их в нечто, с точки зрения привычного синтаксиса, абсурдное и бессмысленное. Но синтаксис отпадает, как и предсказывали братья-близнецы, и во время первого тяжелого заражения из закипевшего термометра внезапно вылетает в мозг медсестры ртутная пуля, и та с душераздирающим воплем падает замертво. Завидев это, доктор захлопывает стальные ставни выживания. Он тушит загоревшуюся койку, а её обитателя тотчас изгоняют из помещения больницы.

– Сдается мне, он сумеет выработать собственный пенициллин! – рычит доктор.

Я получаю очередной джанкмэйл в форме беспорядочных напластований реальности: подвальное помещение, заполненное тысячей одинаковых мужчин; они склонились над кушеткой и проделывают над маленькой пациенткой странный ритуал, напоминающий статутное изнасилование; вдруг все мужчины хором произносят: «J’aime ces types vicieux qu’ici montrent la bite» и дружно хохочут; двухэтажный деревянный особняк прячет в себе немолодого мужчину с посторонней душой и маниакально исполосованной тетрадью мицелиального шифра: одинаковые прямые гифы чернильных линий тянутся через всю горизонталь листа; близнецы, что встретили меня на этой стороне, под надзором триллиона голубоглазых блондинов вступают в тантрический половой акт с маленькой девочкой из сгущённого света и двумя струями общего семени запускают механизм распаковки желеобразной субстанции сверхволи, которая больше не вызывает во мне и тени прежнего ужаса. Меня притягивает эта картина, и я падаю прямо на девочку: вот она приближается, приближается, и продолжает приближаться. Я невероятно мал – её обнажённое тело простирается подо мной, огромные пропасти мельчайших пор её гладкой кожи, необъятные стволы бархатистого пушка, эпидермальные геоглифы ландшафта, я падаю в неё, в них, проникаю внутрь, путешествую по тканям и волокнам, субстанциям и пустотам, греюсь в электрическом свете нейронных аллей. Я выбиваю какую-то клетку из её ячейки и встаю на её место. Я выбиваю соседнюю клетку и занимаю большее пространство. Я расту и во все стороны выпускаю свои метастазы. Прямо подо мной, в гигантской пещере, пульсирует коралловая яйцеклетка. Там внутри, я слышу, кто-то начинает смеяться.

4

Она пропитана Джойсом, героиновой поэзией, индийской лирикой и надеждой. Души Бактриана и Дромедара псевдоподиями распространились по округе. Гриб использовал их согласно плану Великого Зачатия, но не учёл того факта, что братья увлеклись Теорией Разрезок и применили их в области кино. «Апострофа к Универсуму» – так называется их фильм, который они готовились снять на протяжении всей своей жизни. Это не упущение Крысы Клоаки, ему просто всё равно. Фильм ни на что не повлияет, он просто отменит смерть искусства, отложит его на время. Апострофа – греческое слово, означающее обращение к чему-то отсутствующему как чему-то присутствующему. Это приводит нас к маленькой Кире, которая узнала от Гриба много интересного о какой-то вселенной. Ключевое слово здесь – «какой-то». Кира не имеет представления о существовании вселенной, потому что место, где живёт эта трёхлетняя девочка и где находится вся её реальность, не имеет с вселенной ничего общего. Это изнанка мира, минусовое пространство. Первобытный человек по отношению к нам с тобой – это Кира по отношению ко всем остальным взрослым участникам проекта. На изнанке вполне можно забеременеть в её возрасте, если это так уж необходимо, а Крыса Клоаки Странный Гриб считает, что без оплодотворения Киры семенем близнецов, в которых помещена сущностная частица первоначальной споры, никак не обойтись. Собственно, таков его план. Кира выносит и родит этого странного ребёнка в мир. И мир падёт. Так что, пожалуй, финал экспериментов Гильдии постулирует истинность первобытных воззрений. Потому что они ещё не были замутнены.

Гриб испытывает естественное здоровое любопытство к извращениям в любом виде. Но при этом ему не интересно соитие как таковое. Гильдия Зачинателей, одна его производная, лишь подготовила рождение ребёнка так, как сумела. Сыны Мицелия, ещё одно косвенное детище, возникли спонтанно вокруг одержимого Крысой Клоаки академика Ртищева. На данный момент секта упразднена, один из членов закопан и вселён в вакуумную оболочку отработанного Петиного сознания, тогда как сам Петя, вернувшийся из Чёрного дабы закончить свои дела в этом мире, теперь существует в форме раковой опухоли, распространяясь по тканям Киры со скоростью сто клеток в час. Странный Гриб, блуждая по своему мицелиальному интернету, одержим темой инцеста и других видов неестественного кровосмешения, но все его мысли об этих извращениях отстранённы – он не понимает людей и не испытывает никаких эмоций. А другие инструменты заняты массой дел – им некогда думать о применении своих гениталий. Шокирующие сцены экспериментов Гильдии лишены эротизма. Для них это научные опыты, пусть и замешанные на оплодотворении женщины. Сексуальность подопытных им безразлична. Мир вокруг них сильно отличается от привычной реальности, да и вся субвселенная Гриба погружена в тепличный андрогинный ад.

Четвёртая часть моей каждодневной агонии. Мёртвые поэты. Вокзал. Гандарна. У Киры умерла мать. Ртищев привёз в Усадьбу близнецов. Михаил Афанасьевич скрупулёзно ведёт свой новый дневник безумия и одержимости. Изменение личности отца начало проявляться только после того, как Кира нашла Крысу Клоаки Странный Гриб, и завершилось после приезда Бактриана и Дромедара. Частица настоящего отца всё ещё прячется в убежище, она нашла для себя подходящее место вне мозга. Гриб вызывает гандарну, чтобы ограничить свободу своей избранницы, но каким образом инфеститация связана с братьями? Петя, есть соображения на эту тему? Нет? Тогда слушай дальше. Это ведь ты, Петя? Смотри-ка, как всё обернулось: ты пожираешь Киру изнутри, ты сам стал временем. И вы все тоже слушайте. Важна каждая деталь. Следует обратить внимание на то, как Кира реагирует на Гриб, на превращение отца, на смерть матери, на уничтожение грибной коллекции (как там поживают алтайские естествоиспытатели?), на прибытие близнецов, на, собственно, гандарну. Почему Кира не должна выходить из дома? Это средство против побега или есть ещё что-то, чего она не должна видеть? Может, братья занимаются на улице чем-то таким? Может, готовят свой фильм? Почему Кира всё-таки сбежала? Её силы иссякли. Всему есть предел. Галлюцинаторное восприятие леса. Кира снова дома – полная изоляция от реальности. От реальности? От того, что реально или от того, что формирует реальность или от того, что навязывает её? Попробуй узнать, как они жили раньше, почему уехали в эту глушь, что это за дом. Гриб считывает сознания, он знает всё об отце и о матери, об их маленькой дочери, о Владимире Ивановиче Ртищеве, о Бактриане и Дромедаре. А ты? Что знаешь ты? О чём догадываешься? В чём не сомневаешься? Очевидно, что Гриб бережёт Киру от воздействий со стороны. От Чёрного. Только природа формирует её восприятие мира. Девственность и чистота мыслей маленького плодородного существа.

Ясно следующее: Бактриан и Дромедар освободились от Гриба вместе с семенем; Ртищев сгорел изнутри, но Василий с Олегом, каждый по-своему, приоткрыли завесу вселенской интриги; Кира носит под сердцем дитя Гриба и пожирается Петей; Михаил Афанасьевич Булгаков вынашивает новый роман; Чёрный что-то подозревает; Гильдии Зачинателей никогда не существовало; Крыса Клоаки Странный Гриб ещё ни разу не ошибся.

Петя, теперь, что касается опухоли, которую ты собой представляешь. Перед тем, как съесть плоть этой девочки без остатка, подумай о том, зачем ты вернулся из Чёрного. Неужели только для того, чтобы жрать Киру? Ты ведь так много понял. Примени свои новые знания, и увидишь, чего вы вдвоём с Кирой сможете добиться. Это будет нечто.

А теперь внимание: Кира рожает дитя Гриба, и из её разбухших грудей бьют фонтаном жидкие фекалии.