Нескромное обаяние шизофрении

Автор: Ромка Кактус 1.

В этой картине Олдос Хаксли садится на табурет и улетает в путешествие по Вселенной. Он терпит крушение в созвездии Персея, близ переменной звезды Алголь, и острые осколки табурета пронзают большое любящее сердце писателя. Крупным планом лицо Хаксли: глаза прикрыты, рот полуоткрыт, как будто он хочет сказать своё последнее слово. Кадр застывает, изображение выцветает в сепию.

2.

Олдос Хаксли умер от рака гортани в Лос-Анджелесе в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, перед смертью он принял ЛСД. Двери Восприятия, открытые Хаксли под действием психотропа, не остались распахнутыми настежь, но в катастрофе было повреждено дверное полотно и на нём образовалась крохотная червоточина. Щель увеличивалась в размерах; наконец сквозь неё на Землю стали проникать разные космические сущности, астральные скитальцы, нежить, чудовища, описанные Говардом Лавкрафтом.

3.

Глиняный подвижный изразец небольшой толщины, контуры обводят чёткие тени. Большую часть изображения представляют зубчатые колёса, шатуны, ползуны, противовесы, какие-то механические детали сложной формы. Эмбрион слона размером с лесную улитку встроен в механизм ближе к середине, слева от него пустота. Эмбрион вздымает гофрированный хобот в немом вопле. Его морда – противогаз с заляпанными изнутри стёклами – слезает, обнажая клокочущие мозги.

Грязно-жёлтый птенец неизвестной птицы, распятый на секционном столе английскими булавками. Кости грудной клетки обнажены, тонкие рёбра вздымаются в прерывистом дыхании – дистрофическая грудь алкоголика или наркомана. В брюхо вставлена ксеноновая дуговая лампа с мутным стеклом. Распахнутый клюв, зрачки, затопившие тьмой глаза, судорожные колебания непропорционально большой головы исчезают в стробирующих пульсациях света.

4.

Мальчик просыпается в холодном поту, простыня и одеяло свёрнуты на пол. Ему снились стальные змеи, похожие на шланги душа. Они сплетались в тугой комок вокруг голой крошечной головы человека – и два гвоздя, словно поршни, бесконечно двигались в его пустых глазницах, по очереди погружаясь в расплавленный гематит.

Мальчик ощупывает свой член – у него эрекция. Мальчик понимает, что только боль и страдание оплачиваются в этом мире. Он решает стать миллионером. Его зовут Джон Лиллард Стоктон, он младший сын разорившегося торговца скобяными товарами, ему тринадцать лет.

Он первым применяет конвейер в индустрии пыток. Его заводы по всему Восточному побережью Соединённых Штатов. В двадцать семь лет он зарабатывает шестнадцать миллионов долларов в год, держит в руках контрольный пакет акций Бостонского Банка Увечий, имеет самую большую во всём Западном полушарии коллекцию пыточных инструментов и орудий казни, включая Быка Фаларида.

В восемьдесят втором году в Нью-Йорке вспыхивает череда забастовок. Рабочие требуют увеличения тарифных ставок на выкручивание сосков, вырывание ноздрей, а также введения медицинского страхования. Стоктон распоряжается, чтобы на бастующих спустили собак. Ничто не приносит ему столько радости, сколько возможность причинять страдания безвозмездно. Могущество и власть его растут с каждым годом.

В девяностые разразится грандиозный скандал вокруг Стоктона, станут известны его махинации с выдиранием зубов, факт отмывки денег на паралитиках и коматозных. Он сбежит на личном вертолёте, скроется на одном из своих островов в Тихом океане, будет проводить дни в роскошном дворце среди обнажённых наложниц. К тому времени чудовищная тень накроет большую часть цивилизованного мира, и никто не станет искать этого преступника.

5.

В мангровых болотах Южной Америки, в швейцарских Альпах, на улицах Лондона, Пскова, в заброшенных селениях Алтая – всюду тянут тонкие стебли-ножки грибы с Юггота. За снами, за распахнутыми створками ночных кошмаров уродливая явь проступает сквозь полудрёму человеческого сознания.

Патрульный отряд полиции, усиленный военными спецами, сталкивается с гигантским моллюском. В бледно-коричневой луже слизи трёхтонное чудовище ебёт женщину, в то же время объедая её лицо и брызгая зелёными соплями. Несколько выстрелов из противотанкового ружья пробивают раковину, и из неё начинает хлестать жидкость с тяжёлым запахом урины. Полицейские в спазмах валятся на тротуар, сбрасывают шлемы с прозрачными забралами и ногтями раздирают свои лица в бахрому.

6.

Треснувшая раковина привела Артёма в некоторое замешательство. Всю свою холостяцкую жизнь он справлял малую нужду именно туда, и теперь моча стекала сквозь трещину на пол. Он подобрал небольшую лужицу старыми серыми трусами, которые использовал в качестве тряпки. Артёма восхищала собственная практичность и экономичность – из этих же соображений он мочился в раковину, экономил воду в смывном бачке.

После некоторых раздумий Артём налил в кружку воды для смыва и решил воспользоваться унитазом. Он расстегнул ширинку и вывалил член вместе с яйцами. Неожиданно у него случился конопляный флэшбэк, и он испытал оптическую иллюзию увеличения яиц.

Его физическая мошонка оставалась прежней – Артём убедился в этом, ощупав её рукой. Но вместе с тем её визуальный образ стал чуть больше. Артём связал виртуальное увеличение яиц с недавно произошедшим на работе повышением.

- Они растут! – шёпотом воскликнул он в грязном холостяцком сортире. – Мои социальные яйчишки.

Словно эпидемия маразма, оптическая иллюзия Артёма распространилась на всех окружающих, за исключением самых маленьких детей, полоумных, а также философов и поэтов, представлявших самое дно капиталистического общества. Эти маргиналы загибались в коммуналках, на вписках, в каком-то мрачном уединении собственной гениальности, зачастую мнимой, и отказывались совершать действия, ведущие к увеличению социальных яиц.

Механизм распухания соц. яиц прост. Ты зарабатываешь деньги, тратишь их на какую-нибудь бесполезную статусную вещь, вроде золотых часов с турбийоном или спортивной машины, это могут быть солнцезащитные очки за семь тысяч долларов, элитная шлюха, дорогая жратва и пойло. Ты отдаёшь приказ своим яйцам увеличиться настолько, насколько оцениваешь значение приобретения в фасетчатых глазах общества. Безликий агент общества потребления, с некоторой поправкой на манию величия, ты срабатываешь без лишней рефлексии, практически идеально. Симметрия общества, построенного по принципу наращивания иллюзии, его абсурдная поэтичность, могут вызвать даже некоторый восторг в просвещённом уме.

Конечно, в этом присутствует известная комичность: мужчины и женщины сбиваются в группы и беззастенчиво трясут друг перед другом несуществующими гонадами. Женский вариант соц. яиц носится на груди, но это всё та же мошонка, со сбритой щетиной и парой накладных сосков.

7.

Артём в «Ягуаре» с откидным верхом, его рука с алмазным перстнем ласкает приборную панель из священного дерева мербау, вырубленного по случаю производства эксклюзивной серии автомобилей. Член Артёма вытягивается как телескоп и даёт обильный залп на лобовое стекло. Через секунду внутренний стеклоочиститель смывает сперму, Артём утапливает педаль газа и вскоре влетает на личную парковку.

За несколько лет Артём добился значительного увеличения социальных яиц, временами он замечает, как они тянут его вниз, к земле, и тогда он срывается с места, мчится в пригород, снимает там чистенькую малолетку и ебёт её до спазмов и колик, скрежеща новыми фарфоровыми зубами.

Он давно поменял холостяцкий клоповник на отличный таунхаус на берегу Волги, вдали от промышленного района. Он возглавляет особый отдел по внедрению психоанализа в Станислава Лема. Время от времени он берётся за сомнительные шабашки, но риск быть пойманным никогда не превышает награду.

Артём вертится в кожаном кресле в своём офисе. Смотрит на пираний в аквариуме, как они расправляются с эмбрионом слона, вырывая его по частям из раковины, как гинеколог вынимает абортируемый плод. Артём включает bluetooth:

- Валера. До вторника нужно завести две тонны говна в психоанализ. Я не ебу, где возьмёшь. Фрейд исчерпался. Ну. Ну. Зайди ко мне, как закончишь с Ранком. Отбой.

8.

Социальные яйца Артёма занимают всё его жизненное пространство, они уже дали метастазы в мозг, разрушив несколько нервных центров, включая речевой центр. Он говорит с большим трудом, без какой-либо интонации, но всё равно жаждет ещё больших соц. яиц.

Артём заводит связи в самых высоких кругах. Он узнаёт постыдную тайну наследственной аристократии – наличие накладной жопы, которую аристократ не в состоянии снять. Это наследственный недуг, доставшийся аристократам от предков, перевозивших героин в жопах и для обмана полицейских ищеек придумавших носить накладную жопу. Некоторые жопы довольно натуралистичны, однако это не меняет их позорного значения. В основе всякого богатства лежит низость, порок, душевный изъян. Одни аристократы стараются скрыть свои накладные жопы – другие, напротив, демонстрируют как можно шире и наглядней, делая из жопы некую регалию, знак принадлежности к высшему сословию.

Во время посвящения в тёмном зале с массивными гобеленами Артём трётся набухшими социальными яйцами о накладные жопы аристократов. Слышится раскатистый пердёж, словно волны штормового моря разбиваются о скалы. Насыщенный фекальный запах подлинной власти и могущества. Сколько нолей должно быть в сумме, за которую ты сожрёшь говно из задницы Папы? Помни, что жажда власти имеет бесконечную власть над тобой, изменяя твою сущность.

Только Артём не слышит голос Разума. Он приглашён на закрытую вечеринку с уродами, демонстрирующими себя на высоком подиуме. Для остроты ощущений Артём принимает две дюжины грибов с Юггота, запивая их холодным чаем.

Через какое-то время он ощущает первые электрические импульсы в конечностях, лёгкую дезориентацию, сухость во рту. Хозяин вечеринки Алекс подходит к его столику и приглашает в джакузи с девочками, между двух слоёв крови и слоем рвоты. Артём уносится через тоннель в потолке и оказывается в тронном зале, где Алекс восседает на куче человеческих черепов. Хуй Алекса, тонкий и длинный, как спица, изогнут ближе к концу вверх. У него нет ни головки, ни уретры, синяя холодная сталь. Ливрейный бабуин подводит к трону девочку в порванном платье и со злобным рычанием толкает вперёд. Девочка натыкается на хуй Алекса глазницей, лопнувший глаз выскакивает на щеку. Она лежит на полу, и кровь на изнурённом лице. Артём видит всё происходящее в красно-коричневом спектре.

- Блюй на неё, — командует Алекс. – Блюй, пока она кровоточит!

Настоящая мошонка Артёма сжимается от отвращения.

- Не могу, — слетает с его пожухших губ. – Не могу…
- Слабак! — Владыка Алекс хохочет и выталкивает его обратно в реальность.

В это время на сцене появляется заросший лисьим мехом мальчик. Он стоит на четвереньках и тявкает в зал. Из зала слышны одобрительные возгласы. Мальчик задирает ногу и мочится. Из окна в потолке пикирует девочка-летяга.

- Кто ты? – спрашивает мальчик.
- Лена Кравцова, — отвечает она. – Восьмой «б», тридцать вторая школа. Я сидела дома и читала «Макбет», когда со мной произошло это…
- Что это?
- Это, — отвечает девочка-летяга, раскрывает свой розовый бутон, спрыснутый утренней росой, и бросается в объятья мальчика-лисы.

Они сливаются в страстном поцелуе. Он вводит ей свой лисий член, большими пальцами рук давит на глаза.

- Чувствуешь? Чувствуешь? – кричит он.

Они надолго застывают в неподвижности. Свет на сцене медленно гаснет.

- Они не двигаются! – возмущаются в зале. – Они не совершают работу, за которую мы заплатили.

Мальчик-лиса скалит зубы, выпускает из пальцев когти. Девочка-летяга взмывает в воздух, под крыльями у неё пульсируют надувшиеся гноем сифилитические бомбы. Из ануса она извергает пламя.

Мальчик и девочка, взявшись за руки, уходят далеко, в циннвальдитовый закат, за спиной у них пылает Зал Отвращения. Гости с выпотрошенными кишками, на культях расползаются из пожарища. Артём объят огнём, но совершенно не замечает этого, мысленно умножая свои социальные яйца на константу Непера.

9.

Двухместный товарняк на гусеничном ходу доставляет саксофон Ивана и небольшую посылку от матушки: сигареты, тушёнка, макароны, том «Так говорил Лем, пока его не напичкали психоанализом, и эта сука не заткнулась». Иван Плохой сын и получает за это небольшую еженедельную плату от родителей, живущих в сельской глуши. Но у него есть оправдание – он интересный джазмен, талантливый и амбициозный – он может засунуть свой талант вместе с амбициями и саксофоном себе в задницу и пропердеть все симфонии Гия Канчели разом – это не принесёт ему дивидендов. Поэтому он лабает на вечеринках бандитов.

Однажды ему удалось довести бандита до слёз. Иван объяснил ему, что применение этики в математике невозможно. Человеческий ум не задаётся вопросом, этично ли, допустим, умножать числа во вторник, и какая математическая операция пользуется большим социальным уважением, а какая подвержена остракизму. Бандит размазывал горячие сопли по лицу и повторял:

- А я делил на ноль! Всегда на ноль… Всё, что мне задавали, делил на ноль, желая объять бесконечность. Я столько зла причинил моим бедным, стареньким учителям. Я продолжал делить на ноль даже на уроках русского языка и литературы. Школа сгорела, и только гнилое вороньё кружило над чёрным остовом. Что оставалось мне кроме бандитизма?

Иван понимает, как трудно быть Плохим сыном. Денег едва хватает на жизнь. Последняя радость отщепенца – мысль, что на удовольствие, которое приносит твой собственный развитый ум, всё ещё не ввели налог, не объявили его вне закона – это и есть нескромное обаяние шизофрении, царства чистого разума вне социальных ограничений. Плохой сын метафизически подлежит уничтожению, несмотря на всю его стоическую непроницаемость. Он будет выселен из пространства и вскоре ему отключат за неуплату время.

Иван чувствует страшную свободу, испепеляющую мощь человеческого Разума, его голос умолкает лишь изредка. Никогда никакие приманки, деньги, женщины, власть, не собьют его с пути Разума. Свободное падение в кроличью нору – навстречу хохочущему миру, дробящемуся на фракталы.

Велик соблазн для всякого интеллектуала начать возиться с собственным умом так же, как дураки возятся с социальными яйцами. Это другая форма оптической иллюзии. Виртуальный хуй, который никто никогда не употребит на благо. Только смерть и разрушение. Иван разбирает саксофон, высыпает из мундштука зёрна хаоса. Он посеет их в сердцах людей с помощью музыки.

10.

В наследство Плохой сын получает от мёртвого осла жилетку. Отец, консервативный осёл, всю жизнь работал, чтобы прокормить семью, много усилий и страданий за мизерную плату. Он умер, в заботе, хоть и без нужды, ничего не поняв, не осознав своей ослиной упрямой сущности. Его сын рыдает у гроба:

- Отец, ну почему жилетку? Почему не уши, отец? Твои роскошные уши…

Чёрную рваную жилетку Иван поднимает в качестве знамени. В кармане жилетки обнаруживаются непристойные фотографии отца в исподнем. За эти фотографии Алекс предлагает ему кругленькую сумму.

- На, зажрись! – Иван кидает фотографии в лицо Алексу.

Фотографии смазаны ядом. Когда Владыка Алекс листает их, с похотливой усмешкой, он слюнявит палец – один из пяти мизинцев на своей руке, — с пальца яд попадает на язык. Алекс синеет, чернеет, язык выползает изо рта, как уродливый червь, обвивается вокруг горла, залезает в открывшуюся в животе безобразную язву. Тело Алекса разваливается на части. Но он тут же возрождается в другом теле.

11.

- «Бытие», глава восьмая, стих двадцать первый. И обонял Господь пердёж из гнусной жопы.
- Вы сбились, сын мой.
- Ничуть, внук мой. Как можно мерить Бога человеческой рулеткой? Разве не он создал всё: и то, что мы находим прекрасным, и то, что считаем отвратительным? Не с равным ли благодушием Всеблагой взирает на всякое проявление детей своих?
- Это ересь!
- Вы смотрите на вещи слишком поверхностно.
- А вы углубились в софистику.

Дверь Восприятия открывается и входит Олдос Хаксли с пустым белым тазом в руках. Он осматривает собравшихся. Под его тяжёлым взглядом мальчик-лиса ныряет в свою нору под диваном. Хаксли ставит таз на табурет и говорит:

- Ебучие философы, кто сожрал всю блевотину в Ре миноре?

12.

Мы доводим вещи до абсурда, чтобы посмотреть, из чего они сделаны, и идём дальше абсурда, чтобы понять, из чего сделаны мы.