Аргентина.

Автор: mamontenkov dima Мы столкнулись с ней лбами в маршрутке на Садовой, я сказал:
- Еб вашу мать.
Она засмеялась.
- Здравствуй.
- А, это ты…
Вышли у Финляндского вокзала, до электрички еще полчаса, я купил банку «Гринолса», она попросила себе такую же. Высосала джин – тоник залпом, как лимонад.
- Что это такое?
- Понравилось? Девять градусов, — говорю, — как в шампанском.
- С ума сошел, я сейчас упаду.
- Тогда я еще куплю…
Едва не опоздали на поезд, сели друг напротив друга, вагон почти пустой. Электричка набирала скорость, мчалась по насыпи, внизу, под нашими ногами проплывали улицы с трамваями, перекрестки, заводы, через забор видно, как у столовой сидят рабочие на скамеечке и курят. Детская площадка, мячик на крыше сарая, мамаши с колясками, снова заводы из красного кирпича, трубы дымят. Через распахнутые форточки сквозняк, запах надвигающейся осени.
На Писаревке ворвалась толпа, стало шумно и тесно, заиграла гармошка.
- Бернгардовка, следующая – Всеволожская.
От станции пошли пешком. Она была сегодня в гостях у лучшей подруги, подруга не пригласила на свадьбу, сказала – приходи на второй день, у нас стульев мало.
- А недавно, нашла котенка пьяного, под машиной, от него так водкой разило, напоил кто-то, бывают же негодяи. Котенок протрезвел и стал гавкать громко так, тяв – тяв. Бабушка его соседям отдала…
Она все говорила и говорила, а мне нравилось слушать. Сегодня мы уже не расстанемся. Я потерял счет баночкам, уже давно стемнело, мы ушли на самый дальний берег города, на мою любимую скамейку. Она еще, что-то вспомнила, я перебил:
- Пошли ко мне.
- Да, нет…
- Тогда к тебе.
- Хорошо.
…Мы быстро уснули, я особо и не старался, какие-то слабые трепыхания ранним утром. Лишь потом, когда ничего не оставалось, как только бежать, я проклинал себя за упущенные секунды, и за то, что мои руки совсем не помнят ее тела.
Разбудил детский мат и крики учителей, у нее за окном школа со стадионом. Хотелось в туалет, голова трещала от вчерашних баночек, я сел на кровати. Она не спала, еле слышно бубнил телевизор.
- Гоу, энд донт эфрайд ноубади.
- Чо?
- Иди, и никого не бойся.
- Понял. Я подумал…
- Иди. Бабушка ушла на работу, а я пока оденусь.
Она свободно болтала на английском, изучала немецкий, я видел стопку учебников и пособий рядом с компьютером. И еще на полу кучу журналов с нашей родной типографии…
Я нашел ее под сосной в парке. Было воскресение, середина августа, утро. Накануне Всеволожск праздновал свой юбилей, гремел салют, грандиозный концерт на стадионе пели Мадона, Бритни Шпирс, «Любе» и Таня Родимова. Были горки с батутами, карусели, шведский стол за деньги, и пиздатое украинское пиво, название не помню.
Утром мертвая тишина. Старухи шарили по кустам, шмонали «трупы» уставших за ночь, я нашел около ста рублей бумажных денег и беспонтовый телефон, вдруг слышу, кто-то плачет.
Она сидела спиной к дереву, лбом в коленки, я встряхнул ее на ноги.
- Эй, ты чего?
Молчит. Улыбнулась, перестала хныкать, лицо круглое, глаза огромные, как у девочек в японских комиксах. И она поплелась следом, я поднял пустую банку, бросил в нее.
- Кыш! Давай домой, мне на работу.
Не хочет. Дошли до типографии, я постучался в будку охранника на дальних воротах.
- О, привет.
- Привет. Вот пусть у тебя посидит, я скоро освобожусь.
- Трезвая?
- Не знаю.
- Как раз чай собирался пить.
Он махнул ей рукой.
- Заходи, Пуговица.
Я обошел владения, заглянул в прессовую, пыхтят мои узбеки, все нормально, пьяных нет. Печатники позвали в раздевалку, там праздновали чей-то день рождения. Я едва успел сделать свои дела, распечатать документы на завтра для водителей, заказать солярку, посчитать полеты. В полдень я уже был у грузовых ворот. Охранник сидел на травке читал свежую «Панорамку», она спала в будке на стульчиках в ворохе газет, на лбу отпечатались строчки...
Когда вышли на улицу, впервые услышал ее голос, она попросила подождать и скрылась в зарослях лопухов и барбариса. Я, ни секунды не раздумывая, нырнул в переулок на Бернгардовку, спустился к ручью и по тропинке пошагал в сторону станции.
Во вторник я увидел ее в нашей столовой, чуть не охуел. Сначала даже не узнал, в белой рубашке, синей юбке, стоит в очереди, улыбается, уже пиздит с кем-то. Мне сказали, что да, она теперь работает у нас, в отделе маркетинга. А где их кабинеты, хрен его знает, мне было все равно.
…Куда бы я ни оглянулся, куда бы ни посмотрел, везде была она. В курилке, столовой, на перекрестках наших коридоров. Часто видел ее с моей подружкой Лерой, оказывается, они знакомы, и даже учились в одной школе.
И вот середина сентября, мы в маршрутке и в электричке с Финляндского вокзала, и эта единственная ночь все, что у нас есть. И не надо ничего больше. Я еще сопротивлялся, но это не подвластно воле и разуму. Я знал, чувствовал еще несколько телодвижений, фраз, открывающих все ее тайны, и теплая, маленькая ладошка заберет мое сердце. Я же просил Тебя, умолял больше не влюблять меня вот в таких, на пятнадцать лет младше. Было уже несколько лет назад, хватит. Второго раза не будет.
Исчезнуть. Не смотреть в ее сторону, бежать от ее голоса, бежать со скоростью взгляда…
Она позвонила, был вечер, пятница.
- Привет. Чего делаешь? Сижу на нашей скамейке, вот баночку пью, мне понравилось…
- Слышь, Серега, давай попозже, я не один.
Тишина, как после выстрела. Гудки.
Два дня ее не было на работе, появилась в среду, в джинсах и футболке, поздоровалась, как обычно. Все нормально. В тот же день я написал заявление.
Я давно собирался уйти, копил деньги, готовился, и эта Пуговица совсем здесь не причем. Дело в том, что у меня есть сумка, не большая и не маленькая, средних размеров, спортивная.
Лохматые записные книжки, куча записок, услышанных где-то смешных оборотов, строчки умных мыслей, накарябанные на справках, каких-то непонятных накладных, обрывках газет. Целый завал исписанных тетрадей, великие начинания, брошенные первые главы. Вот, что было в этой сумке. Много лет я собираюсь собрать этот мегапазл в одну рукопись, роман о наших похождениях в сумасшедших девяностых. Даже название придумал – «Не звоните гангстеру после полуночи». Ахуеть. Надо только время, много свободного времени.
Еще год назад я решил уволиться, свалить на свою малую родину, на другой полюс Ленинградской области, в ветхую квартиру, что осталась от прабабки, в поселке Саблино. Целый год коплю деньги, откладываю, сколько удается, всем сказал, что скоро уеду. Вероятно в Аргентину…
Прошлой осенью я поехал в Саблино, в первый раз за много лет. Наша квартира на втором этаже двухэтажного особняка, шестьдесят пятого года постройки. Дом рассыпался по кирпичам, сарай съезжал к речке, огороды заросли крапивой и лопухами, величиной с письменный стол. В почтовом ящике жирная пачка квитанций из ЖЭУ. Мать приезжала сюда пару лет назад, покрасила дверь на кухню, хотела продать наше бунгало, но потом передумала.
Дверь нехотя отворилась, я вошел. Законсервированная тишина, запах давно прошедших лет, зашумели углы, затрещал удивленный паркет, на всех предметах вязкий слой пыли. Календарь на стене – 1994 год, помеченные авторучкой даты, задумчивый рисунок на обоях и телефон. Старинный аппарат из черной пластмассы, я отклеил трубку, разумеется гудка не было. Линию нам провели давно, на первом этаже, очень давно, жил шофер из поселковой администрации дядя Вова Линейщиков. Шофер умер еще в прошлом веке, телефон остался.
Несколько дней, в маленькой комнате, когда-то жил мой знакомый по фамилии Яновский. Я догнал его на Владимирском проспекте, у Пяти углов, в эпицентре декабрьской метели, горел красный свет на светофоре, он чуть не заорал. Тоже, как и я в костюме, без куртки и шапки, глаза безумные.
- Опа!
- Ну, чего?
- Пиздец полный.
Побежали вместе в сторону станции метро. Все ясно, в меня тоже полчаса назад стреляли на канале Грибоедова. Вовремя вылез поссать из машины, спасибо «Херши», на последнем этаже меня ждали, был чей-то день рождения. Двор – колодец, темно, как у негра в жопе, пару окон горят и тишина. Только расстегнул ширинку, скрипнула дверь парадной, залп и две оранжевые кляксы в кромешной тьме. Брызнуло лобовое стекло, отскочил руль, полопалась кожаная обшивка салона, трещит под пулями немецкое железо. Пописал я уже в штаны, летел, погоняемый снежным ветром по набережной канала Грибоедова, подальше от своего покойного «Мерседеса».
Ехали в Саблино на последней электричке.
- …Хули, Маугли с Лешей только к нему домой пришли, звонок в дверь. Мать, дура открыла, завалили всех, и мать и собаку, на Леше патроны кончились, на лестницу успел убежать, его там ножами затыкали, он еще кричал – спасите, помогите! А кто там поможет, только милицию соседи вызвали, весь первый этаж кровищей залит.
Курили прямо в вагоне, все равно никого нет, хлебали водку прямо из горлышка, я заметил, что у него разные ботинки.
- …Людей Мазая всех в бане на Дыбенко положили, Диаса, Тарзана, Артура Большого. Кто на улицу выскочил, снайпер с крыши успокоил. Пиздец полный, короче…
Утром пошли на почту, ему надо было срочно позвонить какой-то Марине, с этого телефона мы не решились. Он ждал документы, и тридцать первого декабря улетел на солнечную сторону земного шара, в столицу Соединенных Штатов Америки, город Вашингтонск. И больше я его никогда не видел. Тогда бежали все. На пороге девяносто третий год, конец «массовкам», стрелкам по триста человек и «гангстерам», так называли себя беспредельщики, власть в России переливалась в лапы более организованной преступности…
…Я открыл форточку. Вижу тропинку от дома на улицу, новый мост через речку, деревья стали большими. Интересно живы еще старухи с первого этажа?
Розетки функционировали, свет был во всех комнатах. Лег на кровать, долго слушал тишину, тикает на серванте будильник, далеко – далеко отчаливают от платформы электрички. Зимой вьюга будет скулить в щелях и трубах, и сугробы наметет по подоконники.
В прошлое воскресение на такси перевез последнее – телевизор, новый ноутбук, диски, книги и свою драгоценную сумку. Скорей бы.
Начальник на прощание пожал мне руку.
- Дима, приходи, тебя на любую должность.
- Спасибо, до свидания.
- До свидания.
В квартиру не вернулся, еще утром ключи отдал соседям, позвонил хозяйке, она сказала – в добрый путь. Такое ощущение, будто все только и ждали, когда я исчезну.
Посыпал снег, пока я собирал вещи у себя в кабинете, прощался, началась зима. Уже за воротами, набрал номер Леры, потом позвонил товарищу, товарищ был дома, сказал, что встретит меня у магазина. Я его не видел с девятого октября…
Это был прекрасный солнечный день, день моего рождения. Петя Жопин собрал у себя на огороде всех друзей, вынесли стол, мангал, решили свининки пожарить. Петя живет один, в частном доме недалеко от станции, родители где-то в городе. Короче, эти дибилы очень быстро налакались, передрались из-за мяса, истыкали друг друга шампурами, пиздец полный. Бутылки кокались об стену, все вокруг в крови, Лерка заплакала, кастрюлю с сырым шашлыком в маринаде, футбольным пинком жахнули в воздух – бэм-с! Куски свинины телепались в кустах крыжовника точно спелые ягоды. Я убежал.
С Петькой я познакомился на заводе Форда, наши шкафчики в раздевалке стояли рядом. В первый же день он меня спросил:
- Фокус есть?
- Чо?
- Запчасти нужны какие-нибудь?
- А, не…
Купить с рук на заводе можно было все что пожелаешь, любую шалобушку на «Форд Фокус», от электрики до железа. Купить и преспокойно вынести через проходную. Воровали все кому не лень. Однажды пропала целая фура с магнитолами, заехала на территорию и исчезла, как будто ее никогда и не было. Не, это все хуйня, я заказал американский флаг, грандиозно шлепающий на ветру, переливающийся звездами и полосами, над центральной проходной. Петенька сказал, что подумает.
Скоро генерального директора из Канады сменил немец. Нас всех уволили, остались на память голубые футболки с логотипом завода, да гора никому ненужных железяк у Петьки в сарае. Мы с Леркой быстро нашли работу в новой промзоне между Всеволожском и деревней Бернгардовка, «современный, европейского уровня, типографский комплекс» приглашал к сотрудничеству. Жопин сказал, что подумает, спешить некуда …
Я купил водки целый пакет, копченую курицу, помидор, запить две коробки. Петя хотел разжечь мангал во дворе, но не получилось, погода разбушевалась, закружила настоящая метель. Прибежал сосед Мишаня, еще знакомые гопники. Пришла Лера, вся в снегу, белая, как полярный медвежонок. Мы уже сожрали курицу, ебальники блестели, вся мебель перемазана жиром, на бутылках и стаканах смачные, дактилоскопические узоры. Лера сама достала чистый бокал из серванта, ей налили, она села на диван, поближе ко мне.
- Уволился?
- Ну, да. И завтра сваливаю отсюда.
Петенька нервничал:
- У тебя такая должность, зачем?
- Заебала эта типография, давно пора, что-то менять. Не, уеду.
- Как ты там будешь один?
- Лера, не надо бояться одиночества.
Потом началась драка из-за музыки, и Лерка ушла.
…Очнулся на диване, стараясь ни на кого не наступить, добрался до дверей, нашел свою куртку и ботинки, вышел на улицу.
Ярко светило солнце, весело чирикали птицы, вчерашний снег стремительно таял. Октябрьский, весенний обман…
До электрички оставалось минут сорок, великолепно опохмелившись в «Кулинарии», я шагал по центральному проспекту в сторону вокзала. Как обычно у церкви пахло гороховым супом, как обычно музыка из рупора под вывеской «Обувь из Англии», как обычно в субботу у павильона «Шаверма» пьяные молдаване сидят в красных, пластиковых креслах, за круглым, красным столом, под красным же зонтикам. Сосут оранжевую мочу из пластмассовых кружек и визжат. Молдаване всегда, как нажрутся – визжат. На площади весело и, как-то душевно. Шуршит привокзальная фауна – старухи, цыгане, собаки, торговля, таксисты, чурки, бродяги. Прощай маленький, пижонский городишко, заблудившийся в соснах, город водителей автопогрузчиков, добрых наркоманов и красивых сумасшедших. Я прощаюсь с тобой…
- Ты Бимбо?
- Чо?
Серая «Волга» скрипнула тормозами у моих ног, задняя дверь дружелюбно приоткрылась.
- В машину, только без крика.
- Что-то не хочется…
Прежде чем щелкнуть мне по затылку, они представились. Полиция. Местная. Не, я и так все сразу понял, обидно, а я ведь даже не знал, как его зовут…

2

Я даже имени его не знал, как едва знакомые алкаши здороваются на улице.
- О, привет, ты куда?
- Да, так…
Еще я видел, это он убил тех детей, летом на нашей улице. Пьяные подростки носились на автомобилях наперегонки каждую ночь, и было им все по хую. Ревели моторы, девочки хлопали в ладошки, лето, жара, окна настежь. Короче – беда.
И вдруг, однажды – бабах!!! Крики, топот, я не поленился, вскочил с кровати посмотреть. Машина валялась на спине, блестел узор выхлопной трубы, колеса крутились, маленькая детская рука торчит из-под груды железа. Автомобиль, вероятно, на бешеной скорости потерял управление, подскочил на паребрике, сальто и бум-с. Девочки в истерике, довольные морды в окнах, тихо появилась полиция. И он на крыше пятиэтажки, что напротив, танцует какой-то безумный, эфиопский рок-н-ролл. Он не прятался, мне даже показалось, помахал мне рукой.
Утром, на улице, я нашел несколько «ежиков» — смертельные инсталляции из перехваченных холодной сваркой гвоздей. Сколько раз я желал смерти этим детям, и вот свершилось.
Первый раз он подошел ко мне в «Сиреневом тумане», есть у нас такой сарай без окон, сколоченный из голубой пластмассы. Февраль, на улице вьюга и минус двадцать.
- Извините. Прошу прощения, — он сел напротив, — давайте я вам ебальник разобью.
- Зачем?
- Ну, не знаю, вы так тихо сидите, никого не трогаете.
Неподалеку, облепив столик со всех сторон, пили пиво бабы в шубах и лосинах. Они смотрели на нас. Я удивился – маленький, похожий на умную мышь, вылитый Микки Маус. Стало смешно.
- Эксзимуа, — отвечаю, — боюсь, у вас не получится.
- Да? Тогда будем танцевать!
Из колонок громыхнула заводная мелодия, он вскочил, стал отжигать тот самый африканский рок-н-ролл, призывно тыкая пахом в сторону баб в лосинах. Бабы заржали. Заткнулась музыка, он перевернул им столик, они вынесли его на руках на улицу, помню, как тихо стало в сарае.
Первый раз в жизни пошел в отпуск летом. Обычно я предпочитаю быть на работе в густой тени железобетонных стен, и где функционирует кондиционер. Яркий, оранжевый, раскаленный пятак на небе сводит с ума. После десяти утра на улице невозможно находиться. Этим летом с «Радио рокс» исчезли все пиздаболы – ди-джеи, алкоголь с восьми утра, и на рекламных панелях по всему городу, светилась умилением и приглашала в магазины «Дикси», мерзкая морда какой-то старухи. Отвратительная реклама, о чем только думают?
Он узнал меня возле касс, в «Универсаме».
- Я буду звать тебя Бимбо!
Идиот, думаю, если б сейчас была осень или зима, я бы послал его подальше, обычно мне не нужны собутыльники, я прекрасно общаюсь сам с собой, спорю, доказываю, соглашаюсь. Но в июльскую, блядскую погоду, короче и так все плохо, почему бы и нет. Еще подумал, как бы его обозвать.
- Ты куда?
- Да никуда…
У него на футболке лозунг на немецком языке, готической вязью, я спросил, что это?
- «Войну мы проиграли, но жизнь удалась»
- Красиво. С немцами не поспоришь.
На Пятаке у ворот «Универсама» многолюдно – центр деловой активности штата Всеволожск, последние прайсы на героин и пизженые телефоны.
- Куда пойдем? – он открыл свою бутылку.
- Есть одна скамеечка, вон за большими домами из розового кирпича, там тихо и никогда никого нет.
- Не может быть! Обычно только присядешь в парке, обязательно доебется какой-нибудь веселый пьяница.
- Или протопает чурбан на каблуках…
- И в ларьке там узбечка пятисотки не берет.
- Я вообще по ларькам не хожу, что бы мой полтинник, потом слюнявил господин Овсепян.
- Предлагаю нажраться.
- Сегодня? Что ж, с превеликим удовольствием…
Теперь почти каждое утро, где-нибудь у «Пирамиды», или на перекрестке где «Пятерочка», я слышу:
- Бимбо!
- О, Крыса…
- Почему Крыса?
- Ну, ладно – Мики.
- Ники?
- Да, не – Мики, как Микки Мауса.
Рулон денег в кармане – мои отпускные, не уменьшался. С самого первого дня отпуска я таскаю все деньги с собой, лень было откладывать, пересчитывать, по любому итак все пропью.
Начинал всегда он, как будто продолжал прерванный вчера разговор. Война, война, все наши разговоры только о войне. Ему почему-то нравилась эта тема.
- И дело не в этих вечных, мировых кризисах, и не потому, что мир раскололся на черное и белое, просто народу стало до хуя. Тесно. Посмотри, чего творится…
Он пил, что есть на данный момент, предпочтений не существовало. Пиво, так пиво, есть водка, наливай. Я ни разу не слышал, что бы у него звонил мобильный телефон, кажется, его совсем не было, что не сказать о деньгах, скидывался он, не глядя на купюры. Частенько я опохмелялся за его счет, а, что делать, если дает тысячу, и так же не глядя, прячет сдачу в кошелек.
Пару раз в его разговоре промелькнуло словечко – мы и – у нас. Кольнула зависть, с удовольствием бы сейчас ошивался в какой-нибудь команде, или коллективе, или, как там сейчас это называется. Шваркнуть бы какой-нибудь «Сбербанк», и, как сказал один великий мошенник – погоня, это прекрасно, во время погони больше ни о чем не думаешь. Особенно, если эта беготня затягивается на годы. Когда я пришел из армии, было много разных «обществ» с ограниченной общественностью. Разумеется, я, как прогрессивный, молодой человек был в одном. Недолго. Пришлось бежать за границу, на время, пересидеть «ледниковый период и изменение климата».
Сейчас не так, сейчас «все есть», организованная преступность, или «фирмы», безумного пилотажа, как те парни из кинофильма «На гребне волны». Насрать на машины размером с танк, телефоны в алмазах и крепости на берегу Финского залива.
- Деньги нужны, только для того, что бы никогда, ни на кого не работать…
А может здесь политика? Но я пока не замечал ничего революционного. Никаких лозунгов и портретов товарища Че. Только злость. Как у обычного человека.
Я ни о чем не спрашивал, мы вообще никогда ни говорили о личном. Никаких вопросов – ты женат? Или – на этой улице живешь? Так мы общались с «коллегами» в начале девяностых. Я был уверен, что он прятался, и этот городишко не его масштаба, ему скучно на этих пятиэтажных перекрестках. Вероятно, где-то его, мягко говоря, не ждут.
Я, конечно, ни о чем не спрашивал, но совру, если скажу, что мне было не интересно, что-нибудь услышать. Я даже для затравки рассказал, как мы в девяносто втором, нахлобучили одну контору, типа «Хопер Инвест». У них филиалов было на каждом углу, принимали у людей деньги в обмен на фантики. Зашли сразу после закрытия, охранник, он же наводчик не сопротивлялся, дал себя связать. Положили кассирш на пол, пересыпали деньги из коробок в мешки, и спокойно удрали. Делили добычу шваброй, в комнате, в коммунальной квартире на улице Восстания. Гора налички с мой рост, за окном ночь, метель, комната без мебели, лампа на проволоке под потолком, наши гигантские тени мечутся по обоям. На полу бутылка «Портвейна», граненые стаканы и маленькая магнитола. Поет по-французски «Радио Ностальжи» и шуршит швабра.
- Тебе, тебе, мне. Тебе, тебе, мне…
Утром, на улицу выходили по очереди. У меня две спортивных сумки, забитые деньгами, еле «молнию» застегнул, и рюкзак за плечами.
- Молодцы. Я тогда в седьмой класс пошел…
Еще больше я уверился, что он «бегает», когда увидел в его руках пистолет. Был обычный будний день, машины туда – сюда, я только купил пива, выхожу из магазина.
- Привет, пошли на почту, хочу свой ящик проверить, может письма есть.
- Пошли…
Обрадовала надпись на листочке, присабаченом скотчем к дверям – «Почта закрыта. Не работает». Ниже, на другом листочке, жирным буквами: «ИНТЕРНЕТА НЕТ».
- Друг мой, ну скажи, не идиоты ли? Интернета нет!
Он почему-то разозлился, придется шлепать на главпочтамт, это минут двадцать ходьбы. Пешеходный переход на улице Плоткина, мы, не оглядываясь, ступили на «зебру». Визг тормозов и бешеный сигнал справа, вероятно нам. Тут же в машину полетела пивная бутылка, пена на мгновение скрыла изумленные лица. Две бабы, одна впилась в телефон, другая в гневе массирует руль, жует зубы. Они, вероятно, не ожидали такого непонимания от двух алкашей. Сейчас вторая бутылка полетит, бабу из машины не вылезают, народ оборачивается.
- Пойдем, — говорю.
- Я вас всех сожгу. Все ваши машины…
Когда нас уже стало не видно среди сосен городского парка, я спросил:
- А если бы там были мужики.
- По хуй, пристрелил бы.
И он достал из-за пояса пистолет, не большой, но тяжелый, иностранного производства, вроде бы «марголин», не помню.
Закончился отпуск, и я больше его не видел. Тем более что в августе нашел Пуговку, почти позабытые, зацементированные глубоко в памяти, эмоции, готовы были снова выпрыгнуть на волю. Еще у меня была Лера, это не любовь, конечно, но все-таки, какая-никакая Лера. Она иногда спала со мной назло Петюне, в которого влюбилась еще на заводе Форда, а тот даже не смотрел в ее сторону, он был без ума от «Охоты крепкой», а «Охота крепкая» любила нас всех.
Вечером после работы, я теперь частенько заруливал к Петьке. Потому, что только осенью, в сумерках, из окошка в сортире, у него дома, видна Аргентина. Нет, я хотел сказать вот так – а еще из окна сортира в доме Петра, видна Аргентина. Только осенью.
Конечно, там ничего нет, только дохлая трава на заброшенных грядках, куст черноплодной рябины, забор, да соседская мансарда из кустов над забором. С самого детства я вижу дальние берега, они появляются внезапно, заставляя замереть на месте, и непонятное, не названное еще людьми переживание, сводит позвоночник. Сначала это была Америка, я видел ее над фиолетовой полоской леса, на горизонте в Саблино, в подворотнях Петроградской стороны, в облетевшем тополе посреди родного двора, в армии, за окном ленинской комнаты на уроке политической грамоты.
Америка, Америка, звезды и полосы, земля, где живут люди, страна, где люди живут. Я знаю ее всю, вдоль и поперек, по фильмам – «Молчание ягнят», «Взвод», «Форест Гамп», по клипаку «Человек на Луне» группы «Рем» и рассказам Довлатова, все перекрестки великих городов и бесконечные дороги.
Помню, в далекие, тихие семидесятые, я еще под стол пешком ходил, к нам пришли гости, все кушали суп, часто наливали водку, я сидел на чьих-то коленях и нюхал рюмки. Было весело, пока мама не спросила:
- А где Боря с Мариной?
- Уехали.
Сразу тишина, все заткнулись, папа предложил завести радиолу. И я пиздюк малолетний, как-то сразу все понял. Раньше уезжали навсегда, не оглядываясь, и о них следовало забыть, как будто они умерли.
И эти восемь русских букв со мной, как символ беспредельного одиночества, родившегося вместе из одной утробы, и всегда рядом с коляски и вот до этого крошечного окна в сортире. Была Америка, теперь я вижу Аргентину, не знаю, чьи пальцы отстучали это слово по клавишам моего воображения, есть вещи, которые не объяснить.
…Я увидел его из окна аптеки, на втором этаже «Пирамиды», он смотрел вдаль Александровской улицы, ждал меня. Я обрадовался, свистнул, спустился вниз.
- Бимбо!
- Крыса!..
Зашли в «Дикси», он, как обычно, протянул тысячу. Загорелый, в новых шмотках, с рюкзаком.
- Был в Греции, много читал.
- Там сейчас опасно.
- Там сейчас не скучно.
Я представил – за окном гостиницы студенты бегают, кидают в полицию бутылки, везде баррикады, дым, война, не видно ни хуя, и Крыса валяется на диване, книжечку читает.
Допили пиво.
- Ладно, — говорю, — пойду домой, завтра рано вставать.
- Подожди, пойдем, я тебе кое-что покажу.
Он достал баллончик с краской, протянул мне.
- На. Тряси.
Я так и не успел ни хрена понять, уже давно стемнело, на газоне, раздвинув кусты, кемарил зеркально-черный внедорожник, скорее всего – «тойота», номер три семерки. Зашипел клапан пулевизатора, Крыса провел рукой, будто писал кистью по полотну, еще раз и еще раз. Очень быстро несчастный автомобиль был исчиркан серебристой краской, все элементы – стекла, колеса, двери, оптика, хуй с яйцами на капоте. Пустой баллон полетел в кусты.
— Ебанулся? За что?
— А, не хуй…
Так, наверное, в Греции сейчас модно. Меньше минуты и машина покалечена, тихо без крика, и счастливый номер не помог. Крыса достал еще баллончик. Я не испугался, даже понравилось, сам исполосовал какую-то иномарку, тишина вокруг, все спят. А эти дурачки в Москве со своими канистрами и бомбами…
Пошли дальше, он струячил параллелепипеды, у меня получались ромашки – чебурашки, один баллон выходил на две машины. Лишь однажды пискнула сигнализация. Наконец, рюкзак опустел.
— А вот теперь, бежим!
— Давай, пока.
И он растворился в чернильном мареве.
…Сон алкоголика крепок, но недолог. Проснулся до будильника, и сразу вспомнил, что мы натворили. Вскочил с кровати, и к окошку. Все спокойно, машин полицейских не видно, дом не оцеплен. После душа и чашки кофе, немного успокоился. Все нормально. Он даже имени моего не знает, пошел в жопу, если что. Плевать, найдут пустые баллончики, да еще дождь под утро моросил, вроде как...
Вышел из дома немного раньше, чем обычно, потянуло на место преступления, законное желание. То, что я увидел, ошеломило. При дневном освещении, серебряная краска резала глаз, я сразу узнал свои художества, и только теперь стало по-настоящему страшно. Года на четыре не меньше, если сразу не убьют…
Несколько мужчин стояли кружком, тихо разговаривали, растерянные лица, как будто война началась, молодая женщина плакала. Я ускорил шаги.
На станции многолюдно, как обычно по утрам, электрички отчаливают через каждые десять минут. Сквозь сосны видать корпуса родной типографии. Я вдруг решил, что на работу сегодня не пойду, не смогу, да и похмелиться не мешало бы. Позвоню попозже, чего-нибудь придумаю, только надо срочно смыться в переулки, что бы ни нарваться на кого-нибудь из коллег. После первой бутылки, немного пришел в себя, вместо страха – злость. Так вам и надо, гандоны, не хуй ездить, ничего мне не будет. Куплю сейчас диск, еды, пива, буду спать весь день...
Он опять, как будто ждал меня, стоит у пиво – водочной витрины, смотрит на двери «Универсама». Двери хлопают, разъезжаются в стороны.
— А, это ты…
Ничего не купив, перешли улицу, заняли столик в «Синем тумане», бабка — уборщица налила нам пива.
— Продолжим?
— Чего?
— Краску я купил, только взболтать, по десять баллончиков, пять серебрянки и пять черной, какого цвета машина попадется…
Надо же, так во мне уверен, откуда он, черт возьми, знает, что, конечно же, я подпишусь.
— …Сегодня атакуем улицу Ленинградскую и двор за универсамом. Работы много, все газоны заставлены.
Ночь была темная, как по заказу, вместо круглой, полной луны, неоновый серп на небе. Где-то смеются, и играет музыка. Опасно. Слышу змеиное шипение его баллончика и хруст веток, мне становится веселее, стреляю в лоб «серебрянкой» беззащитному «мерседесу»…
В понедельник откликнулся даже «Яндекс». Бла-бла-бла, неизвестные вандалы пионерят курортный городишко! страховые компании нервничают! аэрозольная краска идет на смену «коктейлям Молотова»! Фотографии, ссылки. Полицейский автобус весь день дежурил у станции, мои узбеки опоздали на работу.
Вечером в пятницу он догнал меня на Александровской, у школы.
— Давай еще, последние теплые дни, потом снегопады начнутся!
— Да, не. Не знаю…
Чего-то даже видеть его больше не хотелось, полиция, разумеется, нас ищет, мне это не нравится. Он еще собирался идти не куда-нибудь, а на «силиконовую долину», так я называл дома из розового кирпича на самой окраине города. Вот уж где не хотелось пакостить, так это там. Мне симпатичен этот квартал, розовые дома, розовые тротуары, здесь не сдают квартиры, здесь только живут, тут моя любимая скамейка, наконец. И автомобильного беспредела, между прочим, нет, машины стоят вдоль подъездов ровненько, как коровы в хлеву.
— Да насрать на этих пижонов! Краску я уже купил…
Я согласился. Обманул. Конечно, я никуда больше с ним не пойду. Так мы и расстались у пижонского, торгового центра «Пирамида».
Этой же ночью, где-то около двенадцати, я еще не спал, услышал сухие, пистолетные выстрелы – пах, пах, па-пах…
На работе, в курилке печатники, пацаны с Всеволожска, трепались, что трое парней бухали в машине, увидали хулигана с краской, решили поймать. Один убит, еще один ранен, третий жив, но в шоке, на работу несколько дней не выйдет, дадут больничный. Пиздец.
Когда я собирал свои вещи на столе в коробку, в кабинет вошла она, села в кресло.
— Сказали, ты уезжаешь?
— Да.
— Куда?
— Ой, бля, в Аргентину.
— Это далеко…
Голос ее дрожал, мой признаться тоже.
— Ну, пока.
В дверях я оглянулся, она смотрела, так, как будто ее закапывают заживо. Через минуту я был на проходной, попрощался с охраной, вышел за ворота и набрал номер Пети Жопина.

3

События стремительно развивались в этот день. От станции на серой «Волге» меня привезли в местное отделение, заточили в самую дальнюю камеру. Примерно, через полчаса громыхнул замок, повели на допрос. Сказали – пиши. А, чего писать? Помню, был у Пети, калейдоскоп бутылочных этикеток, Пете разбили голову за «Рамштайн», Аргентину не видать из-за метели, Лера ушла. Солнечное утро, я в «Кулинарии», два мужика сидят неподалеку, глаз с меня не сводят, один стучит зажигалкой по столу. Двести грамм «Славянской» и салат оливье на блюдце с котлетой, впереди дальняя дорога…
Милиционер прочитал мои каракули, скомкал и выкинул листок в урну.
— Идиот. Какая метель в Аргентине. Ну, ладно. Сержант, обратно его, пусть посидит.
Как потом стало известно, тогда ночью на Ленинградской, меня узнал один дядька, работал у нас в типографии. Увидел, как я расписываю чужие машины, его «девятка» тоже попала под струю «серебрянки». Целых четыре дня он сомневался и только позавчера приперся с заявлением в полицию.
Весть о том, что поймали «художника» облетела городишко. Примерно около пятнадцати ноль – ноль отделение полиции окружила толпа разгневанных потерпевших. Требовали выдать меня на расправу, гремели об асфальт монтировками, кидались бутылками. Полиция все силы стянула к отделению УВД.
Неожиданно, небольшой отряд (иначе не назовешь) молодых людей в капюшонах, попытался рассеять толпу. Люди не понимали, за что им бьют по морде, кинулись в рассыпную после нескольких, уже знакомых мне, пистолетных выстрелов. Так началась смута, октябрьские беспорядки, прославившие это городок на несколько лет.
Первой мишенью стал одинокий ларек на улице Плоткина. Оттуда вынесли все, кроме замороженных пельменей и безалкогольных напитков. В центре деловой активности пальба – беготня, мобильные кучки бедовых алкашей и наркоманов били витрины, из супер – магазина «Просто», на газон, летели телевизоры и пылесосы. Было заметно, что всем этим кардабалетом руководят те же молодые люди в капюшонах, кричат команды и раздают водку. Исчезли чурки и таксисты. Вспыхнул микроавтобус у «Пиццерии», в окно администрации города бросили гранату, пару слышали, как трещит «калашников». Еще болтали, грузовичок с ОМОНом, спешащий на помощь из Питера, был обстрелян из лесу, и кувырнулся в канаву, где-то в Колтушах. Но это только слухи.
Основной удар пришелся по цыганам, задымились героиновые усадьбы в Бернгардовке. Крепость легендарной бабы Софы пала очень быстро. Люди в масках взорвали замки на железных воротах, ворвались во двор. Пристрелили собак и полоумного таджика с обрезом. Цыганские мужчины, как обычно, съебали в неизвестном направлении, оставив баб «разбираться». Бабу Софу попросили снять цепочку с шеи, та завизжала, что золото фальшивое.
— Если фальшивое – не порвется.
Бабке напялили сзади наручники и повесили за цепочку на гвоздь. Бабуля подергалась немного, но цепь выдержала.
— Кто следующий?
Через мгновенье толстожопые Зара и Янэ, вынесли на подносе все, что их попросили.
Полиция не могла бросить родной город в беде, несколько машин примчались в центр, именно это от них и требовалось. Начался штурм здания УВД.
А я сидел в своей камере и даже не знал, сколько время, ночь сейчас или утро, и когда будут, вообще, кормить. Потом забегали по коридору милиционеры, что-то кричали друг другу. Выстрелы уже не пугали, пальба стала чаще и как-то ближе, и вряд ли это обиженные автолюбители, эти пижоны не способны на драку. Значит это он, Крыса, хочет меня спасти, и все-таки мифическая партия, или, как их там существует! Ура. Да здравствует товарищ Че. Буду просто лежать на этой шконке, ждать освобождения и будь что будет.
Стало тихо внезапно, в ужасе ожидания, я таращился в угол камеры. Что там? Почему меня не освобождают, не идут ко мне? Дождался. Голоса чужие, слышу, как меня ищут, скрипят двери камер. Это не полиция.
— Не, не он…
— Не здесь…
Я вскочил с нар и сделал шаг навстречу. Дверь распахнулась с той стороны, неимоверно сильным ударом то ли ноги, то ли прикладом, а может лбом. Огромный, пожилой десантник стоял на пороге, он кому-то скомандовал:
— Взять.
И вот это уже точно, полный пиздец…
Меня даже не допрашивали, ночью зачитали приговор. Каким-то высшим трибуналом, решено было покончить со мной сегодня и немедленно. Ну и хорошо, думаю, скорей бы сдохнуть, что бы начать все сначала. Мне вменялось разжигание конфликтов на межнациональной почве, призывы к насильственному изменению конституционного строя и захват власти. Приговор привести в исполнение публично и до полудня.
Ночевали мы на гауптвахте пожарной части. Разбудили в десять утра, что бы я ни нервничал, вкололи транквилизатор, подали на завтрак шашлык и кофе с пирожными. Я отказался, утром не ем.
До станции меня везли в деревянной клетке, взятой напрокат у циркачей. Цыгане кидали в меня яблоки, они больше всего пострадали от вчерашних беспорядков. В толпе я увидал Леру, она была совсем близко.
— Лера, прощай, передай Пуговке привет, скажи, уехал я в Аргентину на веки вечные!
Лерка куда-то убежала. На станции, в конце платформы, где автовокзал, меня поставили к кирпичной стене. Солдаты построились в шеренгу. Все ничего, страшно лишь, когда пули будут ломать мои кости, но это же быстро. Только бы все было быстро.
Полковник достал бумагу с приговором, откашлялся, стал читать.
— Мамонтенков Дмитрий Анатольевич, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения. Окончил восемь классов в школе номер пятьдесят шесть на Петроградской стороне, служил в погранвойсках Калевальском отряде, на легендарной заставе номер тринадцать, более известной в народе, как «Вмятина». Демобилизовался в звании старшего ефрейтора…
Пауза, толпа сразу зашевелилась, народу становилось все больше.
— С девяносто первого по девяносто второй год был членом преступного сообщества «Красный квадрат». В девяносто четвертом году женился на Хохмачевой Марине, через год развелся, детей нет. Любимый фильм – «Кортик», любимая улица – Большой проспект Петроградской стороны. Ненавидит солнце, лето и «дорожное радио», может прийти в необузданную ярость, когда Джулия Робертс говорит – ам. Это чего за хуйня?!
Полковник обернулся к толстому мужчине в штатском, тот нервно замахал руками:
— Начинайте процедуру!
— Отделение, ран-няйсь!!!
Хором лязгнули затворы автоматов, толпа ахнула и заткнулась, стало тихо.
— Дима!!!
— Пождите, остановитесь. Кто-то кричит.
Пуговка бежала раздетая, лишь в белой рубашке и юбке, босиком, в одних колготках.
— Дима!!!
С разбегу прыгнула на меня, я припечатался спиной к кирпичам.
— О, только не это. Сержант!
Солдаты схватили ее за локти, оторвали от моей шеи, она плюхнулась в лужу.
— Ну, что тебе надо, дура? Встань.
— Господин генерал, вы не имеете права, я беру его замуж…
Толпа опять зашевелилась, кто-то крикнул:
— Э, Уленшпигель гребаный, расстреливайся давай! Я чего тут зря два часа жопу морозил!
Полковник зыркнул в толпу, недовольные сразу заткнулись, он протянул ладонь.
— Подойди ко мне, мой ребенок.
Ей передали резиновые сапоги, она их одела, одной рукой держась за мой ремень на штанах, подошла к «генералу». Пуговка была ему по пояс, ушастая, взъерошенная, мокрая и такая красивая.
— И ты действительно этого хочешь?
Полковник с сомнением смотрел ей в глаза, они напоминали крокодила Гену и Чебурашку.
— Та…
— Ну, а ты, бродяга?
Я посмотрел на небо, я был уверен, что через несколько минут увижу Серегу, Лепочку и бабушку Веронику…
— Согласен.
— Еще бы. Что ж, по закону я должен вас отпустить.
Солдаты оживились, не их это дело – расстреливать. И толпа неожиданно взорвалась – ура!!! Полетели вверх шапки, дети, костыли.
— Отделение, напра-о! Шагом-арш!
Надо было улепетывать, пока солдаты еще на площади, цыганки зашумели на своем языке, недовольные почесывались. Лерка крикнула нам из такси:
— Давайте быстрее!
Мы прыгнули на заднее сидение, машина тронулась. Было много военных на улице, но они собирались к себе в казармы, рассаживались в грузовики, смеялись, скоро обед. Ехали молча, потом она положила ладошку на живот.
— Донт лет ми край эгейн.
— Чо?
— Не заставляй меня больше плакать.
Лерка обернулась.
— Она беременна, у тебя идиота будет ребенок.
Таксист, вдруг, засмеялся и сказал:
— Эх, жизнь моя кинематограф, черно-белое кино…