Посмотри, как пляшут куклы

Автор: Нови Я ничего этого не хотела. Ни в чем не участвовала, не заводила сомнительных знакомств, не разговаривала с незнакомцами, с соседями, с мертвецами – сидела дома и играла в куклы. Пускай эти куклы были очень похожи на людей. Теперь ведь делают такие куклы – у них подвижные суставы, их волосы сострижены с голов азиатских женщин, у них есть груди с маленькими розовыми сосками, на кончиках их целлулоидных длинных пальцев прозрачные ногтевые пластины, они умеют открывать рот, и у некоторых из них имеются зубки. Мелкие беленькие зубки, вроде тех, что были у моей самой первой куклы Оленьки. Ну и что, что я выбила их рукояткой кухонного тупого ножа? Ей ведь не было больно. Не было больно и изящной куколке Соне, когда я повесила ее за бледную хрупкую шейку на черном шнурке от ботинка.

Куклам никогда не бывает больно, и они ничего не стыдятся. Ты можешь раздеть куклу догола, ты можешь снять все предметы ее искусного туалета – миниатюрную юбочку из синего бархата, белую шелковую блузку, черные чулочки. Ты можешь часами разглядывать особенности ее дивного телосложения. Она позволит тебе посмотреть, насколько сильно можно согнуть ей руки и ноги, и что у нее внутри. Ты можешь раскрасить ее гладкое белое тело цветной гуашью – нарисовать окровавленные раны, синяки, кровоподтеки, а потом смыть всё без следа теплой водой и лавандовым мылом. С куклами никогда ничего не случается – ничего, чего нельзя исправить капелькой клея, ниткой и иголкой. Они всегда молчаливы и красивы. А еще куклы никогда ни в чем не откажут, и они всегда будут любить тебя.

Я играла со своими куклами целыми днями, а по вечерам мы садились кружком на потертом ковре в гостиной, я включала торшер с оранжевым абажуром и до поздней ночи читала куклам вслух из книжки сказочника Масодова. Кукла Соня с туго завязанным черным шнурком от ботинка на посиневшей шейке по правую руку, слева – беззубая кукла Оленька, рядом с ней кукла Полина с оцарапанными острыми осколками стекла коленями и запястьями, а самая красивая кукла Настя с гладкой темной головкой и раздробленными молотком тонкими пальцами всегда сидела напротив меня.

Я ничего этого не хотела – я сидела дома и играла в куклы. Я играла в куклы, и только изредка ходила в театр неподалеку на дневной спектакль.

В этом театре густо накрашенные женщины поют со сцены грубыми мужскими голосами. Издалека в ярком свете прожекторов они выглядят молодыми и прекрасными, но я то знаю, что под толстым слоем театрального грима прячутся глубокие морщины старух. В этом театре юные девушки, чьи лица скрыты яркими мотоциклетными шлемами – девушки с одними лишь черными кожаными ремнями на обнаженных бедрах плавно извиваются стройными телами. В этом театре маленькие мальчики и девочки в деловых костюмах ведут рассудительные беседы, а взрослые мужчины в коротких штанишках и тридцатилетние женщины в розовых платьицах и белых, чуть приспущенных на широких щиколотках гольфах, пускают пузыри и лепечут как младенцы.

Это был один из любимых моих спектаклей – вы все его видели наверняка. Это спектакль о любви, о любви невозможной и трагической. Вы все помните знаменитую сцену, в которой обнаженная по пояс девушка в нацистской фуражке на коротко стриженой голове поет эту нежную песню на немецком языке. Она поводит бедрами, чуть приседает, расставив ноги, пальцами оттягивает широкие подтяжки со своей худой груди. И так печально поет аккордеон, и вторят ему скрипки, и всё тонет в сизой сигаретной дымке. А потом удивление и страх на лице прекрасной девушки, когда возлюбленный преподносит ей в подарок голову обидчика в картонной коробке.

Это невыносимо чудесная сцена, но в этот раз всё было не так, в этот раз всё было по-другому: в тот момент, когда рука в черной кожаной перчатке извлекала мертвую голову из картонной коробки, на сцене погас свет. Свет погас всего на мгновение, но когда вновь включились лампы, я была в зале одна – все остальные зрители исчезли бесследно, оставив меня в темном партере наедине с ярко освещенной сценой. С ярко освещенной сценой, в центре которой покоилась на обрубке вздутой шеи мертвая голова из коробки. Голова смотрела на меня неотрывно своими подернутыми молочной поволокой светлыми глазами. Я видела, как открылась щель запекшегося рта, как повернулся опухший язык:

- Посмотри, как пляшут куклы – все они Мальвины и Петрушки, в их суставах шарниры, а в пластиковых черепах красный сладкий мармелад. Присмотрись, и ты увидишь пришитые к их ногам и рукам нитки. Выходи на улицу, найди себе новую большую куклу и посмотри, что у нее внутри. Дергай за грубые, пришитые к коже нитки, и кукла спляшет для тебя любой танец. Все они такие же куклы, как Оленька и Полина. Стань их новым кукловодом!

Я ничего этого не хотела. Мне следовало бы бежать из жуткого театра, но руки мои приросли к мягким, обитым алым бархатом подлокотникам, а ноги налились чугуном. Мне следовало бы бежать из жуткого театра, но я только и могла, что смотреть на сцену широко открытыми глазами.

- Ты вернешься сейчас домой, — монотонно продолжала голова, – А на рассвете зазвонит телефон. Это и будет твой знак.

Не помню, как оказалась на улице. Я стремилась как можно скорее вернуться домой – домой, где потертый ковер и такой уютный торшер с оранжевым абажуром, где мои милые добрые куклы сидят кружком и ждут, когда я прочту им очередную сказку.

Под ногами мелькала брусчатка мостовой, а вокруг загорались желтым светом населенные безголовыми манекенами магазинные витрины. В вечерней толчее прохожие задевали меня локтями, наступали на ноги, и слышался тихий скрип плохо смазанных шарниров, и люди тянули ко мне свои прошитые черными нитками влажные ладони.

***

В тишине темной квартиры звонит телефон. Он звонит особенно долго и пронзительно. Когда, наконец, я подношу трубку к уху, то не могу вымолвить ни слова. Слюна пересыхает во рту, склеив губы тонкой, расходящейся сухими чешуйками пленкой. Какое-то время я прислушиваюсь к легкому треску телефонного вакуума – к шуршанию, наполненному намеками на чьи-то неслышные голоса. Словно прошлогоднее, заключенное в привезенной из отпуска раковине море, трубка дышит дыханием человека с того конца. Я стою так какое-то время. Боясь пошевелиться, сжимаю телефонную трубку в руке до боли, до онемения кисти.

- Посмотри, как пляшут куклы! – выдыхает чей-то голос.

Медленно, очень медленно я опускаю трубку на рычаг.