Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Гендер ГенГендер ГенАвтор: евгений борзенков «…иди… ко мне. Иди, не бойся, подойди ближе. Вот так. Ты дрожишь… Зря, убью тебя не я. А ты. Ха-га… Хочешь узнать? Что ты хочешь узнать? Как не стать гением… Зачем тебе? Какой ты странный. Ну, хорошо. Я проведу тебя особой тропой. Иди за мной. Только не споткнись, здесь сыро и темно, хотя кому знать, как не тебе? Вот сейчас ты въебё… ну что же ты… осторожнее, ведь больно. Знаю, знаю, пассажир, тебе всегда больно, ты не переносишь боли как кролик и пищишь всегда так беззвучно.Ладно, если интересуешься, как не стать гением, то тебе им точно не стать. Если только ты не гений от природы. Тебе в эту дверь. Видишь? Жёлтое низенькое логово, приземистое, похожее на землянку, то ли выросшую из земли после дождя, то ли вростающую в неё под гнётом лет. Туда бесконечной вереницей входят и входят мужчины, которым плохо и хорошо, которых не ждут, кому просто лень. Их отличишь за версту: в глазах вечные мятые сумерки, одежда давно ношена и потому удобна и забыта, эти люди умеют измочалено улыбаться только с разбега, сквозь едкий дрожжевый дым, разгребая от себя скуку как мутные грязные волны. Они вручную катят по жизни закат, туда куда-нибудь, скорее за горизонт. Где уже не слышен по утрам ненавистный гудок. На работу. Где не нужно с перебивом в сердце въедаться глазом в часы, гадая: успеем ли до закрытия? Где уже не разменять годами накопленную усталость на несколько бокалов. Давай-ка и мы войдём сюда. Это логово — пив-бар. Оно популярно тем, что здесь пиво по двадцать две копейки за кружку. А там, повыше, в ста метрах отсюда, в точно таком же гадючнике по тридцать четыре. Есть разница? Там и там всегда аншлаг, там, в воздухе цвета пива пьют, стоя вдоль узких и длинных стеллажей, похожих на кормушки для птиц или на привязи для лошадей. Из плотного сигаретного тумана выплывают оживающие лица; в них с каждым глотком всё больше осознанности, глубокие и не очень мысли бороздят морщинистые лбы, они оттаивают после очередного трудо-дня. По глазам их безошибочно читается – вот наконец и дома. Теперь бога за бороду и похуй мороз. Каждый день одно и то же – поскорее бы. Пробежать из точки «утро», в точку невозвращения. В пивняк. Стереть и забыть всё что до этого, то всё неважно. Главное сейчас: зажатый бычок «примы» в уголке рта, ласково прищуренные в хмельной мудрости, глаза, в подошвенно-грубой, мозолистой пятерне с ногтями, чёрными от въевшейся грязи и металлической пыли – полу-полный ёрш пива с водкой и даже, чёрт возьми, интересно послушать, что там несёт этот хмырь напротив, с такой же точно рожей…. Посмотри, вон в углу мужик. Видишь? Никого не напоминает? Что скажешь? Смотри: фуражечка сераая козырёчком строго по центру, вопросительно-просительный изгиб спины, взгляд то наигранно-смущенно в бокал, то заискивающе-снизу в лицо собеседнику. Он всё ещё держится и даже иногда чистит брюки, закрашивает фломастером пятна на ботинках, по утрам не выйдет небритым. Куртец и брючата безошибочно не отличимы от цвета улиц, от стен домов и асфальта. Его не должны замечать и сглазить, он молекула в общей коричнево-серой массе, он не высунется вперёд и не вякнет лишнего. Как клещ плывёт по жизни в анабиозе, для него главное – остаться не выше травы. И дождаться своего. Своего шанса. Чтобы отлепится от дерева, упасть и впиться во что-то стоящее, в чью-то свежую кровь, ведь второго прыжка не будет... Но… Эти сизые щёки с паутинкой лопнувших капиляров, этот нос, похожий на изрытый червями топинамбур, с ноздрями-капюшонами, этот узкий лоб, где с каждым глотком всё больше света и души, эти вечно мокрые глаза, в которых слёзы радости от очередной маленькой победы – это всё о том, что человек всё же жив. Он жив и торопит жизнь. Клещ как никто знает каково в огромной пустоте выметенного под метлу, пространства, где нет привычного, где не согреться, ни зацепиться взглядом, где ледяной сквозняк из края в край и есть только одно – обжигающая память о невыносимо прекрасном глотке пива, о том какое тепло дарит и разливает внутри его жидкая, золотая правда, какое простое, непритязательное, но такое конкретное, что можно даже попробовать на вкус, счастье несёт этот глоток, потом ещё глоточек. И ещё... И открыть, наконец, шлюз и плыть... ахуеть... потом обнять за шею ангела, соприкоснуться с ним лбами, похлопать по щеке… Рассказать ему, ведь он-то поймёт… Эх… А потом накатить на посошок и туда, куда по трезвяку просто не найдёт дорогу. Не захочет. По трезвому он знает дорогу только оттуда – бегом, подгоняемый в задницу заводским гудком, поскоблив выпадающим из непослушных рук станком щетину, кинув в котомку пару символических картошин на «тормозок» — быстрее отсюда… От этой ненавистной рожи в бигудях, в обвисшем на слоноподобной жопе и на коленках, трико, от её голоса… Главное – голоса. Он преследует везде даже днём, даже ночью, он жжёт в спину, гонит как волка на флажки. По мужски густой, женский бас. Это бас мамы, Генрих. Сейчас папа придёт домой, по-быстрому рухнет пару раз ещё в коридоре, подкошенный короткими хуком и джебом с левой, будет униженно ползти, сосать ей пятку и размазывать по лицу слёзы, сопли и кровь из разбитого носа. Потом, гонимый пинками, будет отмыт и ещё немного отшлёпан в ванной, раздет, надушен дезиком и за ухо отведён в спальню. Там твоя мама возьмёт его лицо в свою могучую ладонь и с отвращением швырнёт папу на постель как тряпку. Снимет с себя барахло и молча по-хозяйски усядется на его вяленый, полуживой черенок. Или корешок. Как тебе больше нравится? И поскачет, с внимательным презрением глядя в глаза папы. А ты, после того как папа зайдётся в невыразительном оргазме, по шакальи заскулит и сведёт усталые глаза к переносице, хвостатым головастиком, плавающим в мутной сивушной капле в недоумении уставишься на чёрную дыру и похлопаешь маленькими спермоглазками… Заходи в «хату», бродяга. Располагайся. Ищи свободную шконку, погнала твоя «ходка». Мама родит тебя стоя и первое что ты поймаешь в этом мире – это холодный кафель больничного туалета, впечатавшийся в твою мягкую головку. Действительно дальновидный и практичный поступок – так подсечь себя с первых минут… Одним Пушкенем или Моцартом меньше. А вот кому это сейчас пять годочков? А кто это там у окошка плякает? Ути-пути, нахуй. А сто это за слёзоньки испуганные? А? Мамку увидал? И сто? Испугался, сто её обизает дядя Коля? Не-ет, малыш, никто её не обижает. Как раз наоборот. Видишь ли, твоя мамка отлично совмещает прополку в огороде с приятным. А кто скажет, что дядя Коля не приятный мужчина, тому глаз вон. Твоя мамка знает толк в приятном. Дядя Коля рослый, вальяжный, обстоятельно-неторопливый, твой папа рядом с ним кажется тем, кто он и есть – унылым, заискивающим перед всем миром, клещом. У дяди Коли кулаки как кувалды, ленивая, кривоватая полу-улыбка, хранящая рандоль как в сейфе и по-деревенски смекалистый прищур хитрых маленьких глазок. Они дружат с мамой. Они соседи. По-соседски. Между ними давно взаимопонимание и твоему папе совсем необязательно знать. Он на работе сейчас, а на улице такая жарища, духота, мамка вспотела и томно обмахивается подолом сарафана, задирая его к лицу, а под ним-то… ничегошеньки.. Длинным движением киношной колхозницы вытирает пот со лба…. Плавно, на полных, но стройных ногах нагибается над грядкой, выставляя вверх огромный, литой, чётко очерченный полушариями зад, и нехотя, двумя пальчиками щипает сорнячок. Или делает вид. И как, малыш, по твоему, смотреть на это дяде Коле, что рвёт малину за забором? А ведь он-то всего в двух метрах. Он роняет ведро, кладёт подбородок на забор и что-то жарко и взахлёб шепчет… А глаза-то, глаза… горят прям медовые. У него всегда такие глаза, когда мама им разрешает с папой выпивать на кухне. Мама выпрямляется, улыбается дяде Коле, что-то игриво басит, подходит к забору, жуёт травинку, смеётся… А потом они делают что-то странное, вот это тебя и напугало. Дядя Коля рывком отрывает от забора доску, мама зорко кидает взгляд по сторонам, подходит к нему ближе, поворачивается задом, задирает подол на спину и прижимается попой к дыре в заборе… И дядя Коля начинает обижать твою мать. Он держится руками за доски и ритмично покачивается, как в электричке. И дышит сильно так, как будто тащит тяжёлое. Изо рта его текут слюнки… А мама обиженно кривится, стонет от боли жалостно и что-то приговаривает. Наверно, просит прекратить, отпустить. Тебе жалко мать и ты кричишь от страха за неё, ты бьёшься в стекло… Ты стал ссаться и заикаешься. И всё порываешься рассказать папе, а ему и не надо. Он слушает вполуха и пьёт. И испуганно косится на маму. И срывается на тебе же за какой-то пустяк и пиздит тебя ремнём, а ты орёшь резанной свиньёй не столько от боли, сколько от обиды и непонимания… Потом мамка добавляет свёрнутым в жгут, мокрым полотенцем. Папа идёт разбираться с дядей Колей, дядя Коля пиздит папу, потом они вместе пьют на кухне, замазывают раны папы… Ты вскоре привыкнешь и уже не будешь замечать, как сосед обижает, мать твою, в ванной, на кухне, и даже в спальне, а папа после работы предпочитает делать вид, что в жопу пьян и изысканно обрыган, и спит на коврике в коридоре. Помнишь сучку Жульку в вашем дворе? Она однажды ощенилась и ты удивился, что щенки все разные: коричневые, пегие, пятнистые… Потому, что от разных кобелей, Гена. Как и ты. Дядя Коля тоже твой папа, как и ещё один мужчина с маминой работы. Тот тоже любит таких баб-гренадёров, которые если промахнутся, то точно простудишься. Такова твоя мама. А это её начальник. У тебя хорошая наследственность. И ты тоже такой пегий, коричнево-пятнистый, куцехвостый дворняга. Ты ещё хочешь стать гением? Тогда нам дальше. В школе пыльно и непривычно от грамотности. В школе пахнет знанием, мочой, хлоркой и книгами. Много слишком живых и орущих детей, от которых тебе тесно и игры их не понятны. Ты не привык так играть. Всё слишком быстро. Надо быстро писать, быстро соображать, знать, что сказать, чтобы они не ржали над тобой и не били. Быстро отвечать у доски, делать уроки. Это так и называется «успеваемость». Не успеваешь, потому что гораздо важнее смотреть в окно, видеть как по небу караваном облака и ты тоже там, среди них, как листья встречают ветер, как в глубине крон воркуют две горлицы и трутся клювами друг о друга… Для тебя важнее как пахнет после дождя асфальт или нагретая за день земля, наблюдать за интенсивной жизнью муравьёв в земле на школьной клумбе, видеть маленьких человечков в срезе толстого стекла подоконника и ещё много других никому не нужных и неинтересных вещей… Тебе не нужна какая-то математика, все эти глупые цифры и буквы, все эти глупые слова, которые выстреливает в потолок учительница и больно бьётся указкой по рукам. Тебе не понятно и дико каждый раз выходить сюда в этот враждебный, полусырой и слишком ощутимый, слишком реальный холод из своего уютного мирка, где у тебя есть всё, где ты сам себе хозяин. Однажды, после очередных побоев, когда пришло простое и внятное осознание того, что родителям ты не особо и нужен, да и вообще никому вокруг, ты долго лежал забившись за шкаф и снова и снова наяривал своего маленького друга, выжимая из него хоть какие-то крохи удовольствия. Это немного согревало, закрыв глаза ты поплыл… Плыл в пустоте, в тёплом и мягком ничто и тебе нравилось. Здесь было как-то привычно, знакомо, подчиняясь мгновенному движению мысли, возникали видения, образы, краски. Ты творил свой мир, так как хотел. Создавал себе друзей, настоящих, тех, кто не предаст. Копил там богатства, был красив и обладал женщинами. Разными, но лицом похожими на мать. И как дядя Коля, подходил сзади и делал с ними плохое… Ты мог позволить себе там всё, что угодно. Всё равно никто не мог наказать и отобрать у тебя. Ты даже мог убить. Того, кто обижал тебя здесь, в этой пустыне. Ты кромсал своих врагов на куски, пил их кровь, а с самыми красивыми девочками из школы снова и снова делал плохое. И им нравилось, и они не говорили ни слова против… Порой ты лежал без сна вот так до самого утра. Облизывая сухие губы, в липком поту, сцепив руки на груди, строил свою вселенную. И ничего другого не надо, всё вокруг раз и навсегда потеряло смысл и ценность – окружающий мир приносил лишь боль и стойкое, привычное разочарование. Настоящим мучением стало одно – покидать свой придуманный мир, вползать обратно сюда, в ледяное, склизкое болото, кишащее жестокими, двуногими гадами и вонью испарений, обжигающее твои воспалённые, оголённые нервы. Ты был белой вороной, дети всегда остро чувствуют запах чужака и безжалостно травят и гонят стадом. Никто бы тебя не защитил. Да ты и не расчитывал ни на что. Ни на чью помощь. Просто молча сносил боль и ждал, чтобы снова забиться в нору и вернутся в свой, настоящий мир. Даже простая мысль о нём грела и ты терпел. Но кто-то там наверху ( или внизу?) раскинул масть и вскоре неожиданно повезло. Тебя нашла твоя частица тепла и любви из внешнего, большего. Первая сигарета и первый глоток. Видишь, под стеклом фотки памятные и ты такой счастливый... Ты смекнул, что не всё так плохо и стал всё чаще задерживаться здесь, в когда-то ненавистной реальности. Просто покурить и просто выпить вина. Это заставило быстрее взрослеть и приподняло в глазах окружающих. Появились друзья. Или дружки. За одним глотком следовал другой, освоил свой стиль — «горнист, глотающий из горла». Вдруг с радостью обнаружил, что алкоголь органично сплетает твои два мира – придуманный, но настоящий, родной — и этот, холодный, резиново-плотный, царапающий по живому. Он примиряет их, теперь ты сможешь жить и здесь. Всё чаще забывал возвращаться. Первый косяк, первый димедрол, первый «боян» с ханкой… Научился любить и ценить боль уколов... Ты вернулся домой. Болото стало домом. Как переехать из Рыбинска в Ярославль. Придуманный мир покрылся пылью, зачах. Дворцы осыпались, слуги и рабы разбежались, богатство превратилось в труху…. Наложницы состарились не ко времени. Вместо них беззубые, злые старухи плели сеть и всё чаще зачем-то тащили в подвал. Там теперь твоё место. Пока ещё там. Человек привычлив ко всему и теперь ты спокойно наблюдал как обаятельные черти пляшут и скандируют: « Генрих – гений, блядь! Генрих прекрасен, чмо! Генрих – гамно галимое!» и хохочут смехом гиен в геене огненной…. Ты освоился и осмелел настолько, что мог пальчиком ноги попробовать, достаточно ли горяча в котле смола или надо бы поддать. И поддавал от вольного. Взрослел, становился умней, собранней, хитрей. Научился быстро спуливать кайф и наёбывать мусоров. Варил «солутан», «винт» и «электро», оседлал «буратино», потихоньку барыжничал и даже приобрёл свою клиентуру. Снова, как и тогда строил свой рай, но уже теперь здесь, прямо в аду.... Ну как, интересно? Много узнал нового? Да, по своему ты гений, хули. Маленький такой. Волк Вова. Небольшой комнатный гений. Гений гниения……» Генрих добросовестно, каллиграфическим почерком до последней буквы записал этот текст и поставил точку. Под ним несла свои спокойные воды река. Он висел одной ногой в петле тарзанки, свисающей с огромного, раскидистого клёна. В руке его вместо вил была обычная вилка и он писал ею просто по воде. Снизу, сквозь рябь волн на него смотрело напряжённое лицо, похожее на пропеченное яблоко, налитое каким-то тёмным фиолетом. Лицо было злым, покрытым изнутри мелкими морщинами, на голове дыбом тянулись волосы с сильной проседью. От ветра Генрих покачивался, вращался вокруг своей оси, балансируя руками и свободной ногой. Улучив момент затишья и собравшись с последними силами он поразмыслил и дописал: «С моих слов записано верно. Мною прочитано. Подтверждаю. Генрих фон Дьякоф». Отдышавшись, с размашистым усилием поставил подпись. Покачавшись ещё, он придумал печать и тоже с плеском влепил её в воду. До кровоизлияния в мозг оставались считанные минуты. Теги:
-1 Комментарии
#0 09:19 29-04-2012Лидия Раевская
Перечитала два раза. Это охуенно. Мощный текст вот. Чёрного Куба распечатаю и Евгения. На даче сяду, достану из погреба трёхлитровую банку домашнего вина, и ебись все урожаи в жопу. гендер ген это судьба такая — хохотать смехом гиен в геене огненной ага, сильно выступил Очень силино. Но особенно зацепило: «Как переехать из Рыбинска в Ярославль». заебись как нынче на ресурсе. /Научился любить и ценить боль уколов.../ сильно! всем очень спасибо. Дяди коли могло бы быть процентов на 30 поменьше — сперва органично, а потом сквозит некая исскуственность в этих акцентах. Но мощь. Дуплет такой случился — с Кубом, не сговариваясь. блять, искусственность канешна это я про написание слова от души текстик Еше свежачок …ложью пахло и лимонадом,
в углу охуевала елка… девка кокетничала: Ну не надо… но всхлипнула и умолкла. А, была тут некая Жанна - снегурочка в макияже гот - сидела на лестнице, как долгожданный, новый астрономический год. Потом - в комнату раз, и come in оправила скромно платьице… Трамвая жду, мол… дала двоим - скоро гражданами обрюхатится.... Осень заткнёт листвой не один фонтан,
прохожих, меня, не живущего по соседству. Мёртвые правила падают за диван фантиками от конфет, истреблённых в детстве. С ужасом щупай пространство вокруг себя, словно был тренирован, натаскан, но в тапочках страха.... Мастера медведь съел. Натурально. Белый медведь . Потому что не нужно ходить туда, куда не нужно. Табличка висит. "Не ходить". Теперь где нового мастера искать. Медведь за него работать будет что ли. Услили ограждение. Периметр обнесли колючей проволокой.... ПРОДЫРЕЦ
(сказка о чём-то) Сюр&Треш Встретились как-то в лоханке постирушечной 2 дырки-отверстия носочные, принюхались друг к дружке и очень обрадовались.... Крутит событий Чёртово колесо
Время. На гребне выси стареют дети. Осень включает дворника - пылесос, Самый простой и мощный в своём сигменте. Странный чувак. Расхлыстан да нетверёз. Жадина - через трубочку губ влюблённо Тянет в режиме "турбо" печаль берёз, Силу и вдохновенную нежность клёнов.... |