Голубые апельсины. 1.2.3.

Автор: Yodli
1. Порхающий эстет.
*
Все в мире относительно. Яблоко невелико сравнительно со свиньей, но крупновато для муравья. Календарная неделя растягивается неизмеримо если к Вам в гости приехала любимая теща, но коротка для созидания шедевра… Впрочем, нашему Творцу вполне хватило этих семи дней для сотворения мира. И, хотя Создатель немного потрудился, все же мир получился плохонький: наполнен бродячими псами, сырыми носками и ворчливыми соседями. Не следует морщить лоб, дабы понять: озорной Бог схалтурил — нашу Землю слепил неровной, какой то приплюснутой, воды налил неравномерно и местами грязной, да еще населил ее всякой подвижной гадостью. Появившись на свет, нечисть сразу принялась пожирать сама себя и резво плодиться. Расплодившись, эта дрянь вылезла на… впрочем, что тут говорить, подробности найдете в Библии… Суть в том, что в результате поспешной божьей стряпни мир оказался полон твердых камней, суетной живности и бессловесных растений. Присмотревшись к сотворенному, Господь в сердцах плюнул на Землю и пошел в иные измерения лепить нечто лучшее.

А живность осталась. Как было замечено выше, она начала расти и размножаться. Вылезла на берег и распрямилась. Откинула плавники и вырастила ноги. Взяла в руки палку и сенсорный телефон. Начала курить. Придумала слово «мерчендайзер» и пластиковые денежные карты. Преобразовалась в дорогих проституток, успешных бизнесменов и хронических алкоголиков. Пролезла в парламент… Так длилось долго и в результате всех этих чудесных трансформаций на свете появился никто иной, как известный в Киеве торговец антиквариатом — маэстро Филимон Петлевский. Проделав изнурительный путь от одноклеточной бактерии до владельца художественного салона, многократно плодясь и умирая, Фил Петлевский, он же Филимон Петля, благополучно достиг возраста сорока трех лет и теперь сидел в старом, потертом кресле у окна своей мастерской. Помещение это находилось в обширном подвале, прямо под антикварной лавкой «Империор», что на Ярославовом Валу, и являло собою небольшой цех по восстановлению предметов старины. Антикварный салон «Империор» также принадлежал Петлевскому. Тусклый свет запыленного солнца, выхватывал из сумрака золоченые фрагменты резьбы, куски парчи и бронзовые ручки на комодах. Кроме того, пошарив над головой, можно было нащупать свисающие с потолка люстры муранского стекла, мятые кадила и африканские маски. Приспособившись к темноте, глаза могли различить подертый верстак у стены, кривой рояль с лаковым пюпитром и массу разношерстных стульев, стоящих на громоздких сундуках вверх ногами словно стадо северных оленей. Пол был грязен от опилок и трухи. Дубовые шкафы и креденцы, как судебные приставы, лезли из углов потресканым фарфором, пыльными витражами и прочим хламом. Облезлые стены безуспешно пытались проступить сквозь ряды тусклых картин и рваных гобеленов. Сидя в кожаном кресле, антикварных дел мастер Филимон пил зеленый чай с коньяком, нюхал сигару и нервничал. Солнцезащитные очки, неясно зачем сидевшие на его рыжей голове, таинственно поблескивали в свете софитов. Напротив антиквара трудилось два согбенных создания: Йончи и Витек. Эти два субъекта, находящиеся в промежуточной стадии умственного созревания, теперь стояли на четвереньках и старательно терли волосяной щеткой обрезок черного каракуля.

-Ну кто так трет, лодыри? Кто так трет?- отхлебывал чай господин Петлевский и морщился от досады. — Елозите, как неживые. У меня глисты в заднице быстрее крутятся.
-Так, йолкин-дрын, — оправдывался один из труженников щетки. — У тебя, шеф, глисты уже коньячком ударенные. А мы то трезвые.
-Шурши веселей, трезвый глист! — ответил Филимон красноухому подсобнику. -Поутру надо работу отдавать, а ты к паркету примерз, как дерьмо соболя к насту… Не будет кресел — останетесь без зарплаты, лемуры сонные.
-Вот, скряга, — пробурчал красноухий второму, худощавому работнику. — Стервец, каких поискать надо. Прежний шеф, Йончи, подобрее был. Я здесь только ради Нинки и Петьки...
-Не бубни, работай, Витюша.- хлебнул из чашки антиквар. — Если сделаем вовремя золотой комплект, ящик немецкого пива поставлю.

Господин Петлевский готов был поставить и три ящика. Лишь бы выгорела завтрашняя афера с каракулевыми креслами. Времени оставалось мало, а утром коллекционный набор должна была щедро оплатить и забрать старая дева — Тамара Цинцадзе. Редкий набор, по задумке антиквара, состоял из двух широких кресел и софы. По красивой легенде комплект «Золотое Руно» был доставлен из Лиона, согласно каталога, что подтверждалось сопроводительными документами и таможенными декларациями. Бумаги с печатями маэстро Петлевский состряпал быстро, а вот с креслами вышла заминка: каракулевая шуба раскроилась неровно и ее катастрофически не хватало.

-Витя, подлец! -возмущался антиквар, -Ты как шубу нарезал, сволочь! Все кривое и полно отходов! Смотри, не хватит каракуля, я твой скальп на кресло натяну!

Подсобник Витя злобно сопел носом. Одна рука у него была прокушена и ныла: утром он работал над созданием уникального ожерелья из клыков сингапурского медвежонка. Туземное ожерелье получилось очень похожим на настоящее, но теперь у половины уличных собак не хватало резцовых зубов, а у Вити появились укусы… Сейчас он свивал толстый шнур, чтобы отделать торцы соединений на креслах. Стриженый каракуль, бывший недавно облезлой старушечьей шубой, теперь старательно натирался золотой пудрой и пропитывался фиксатором для волос. Будущий комплект обретал достойный вид.

Дело в том, что от кресел, оббитым позолоченным мехом, зависело ни много, ни мало — дальнейшая судьба старьевщика. А нелегкая судьба маэстро Петлевского была извилиста, как норы шашеля, поедающего трухлявую кушетку… Тут необходимо отметить, что наделяя рыб плавниками, свиней копытами, а нардепов депутатской неприкосновенностью, Создатель одарил Филимона изощренным умом, ловко подвешенным языком и профилем аристократа. Зато напрочь лишил угрызений совести. Это обстоятельство не слишком тяготило нашего героя, даже наоборот — упрощало его пребывание в столичном обществе, от которого он находился в прямой зависимости. Капризный бомонд кормил Филимона собой и сам питался из его рук сногсшибательными идеями и головокружительными комбинациями. Этот порхающий эстет, антиквар Петлевский, являлся негласным адептом ускользающей моды в высших кругах киевской администрации и одуревших от денег новоиспеченных олигархов. Он, как никто другой, мог деликатно направить клиента в нужное русло:

-Золотые зубы, Семен Иванович, — говорил Петлевский внезапно разбогатевшему продавцу уборочных комбайнов, — еще не показатель успеха. Да, улыбка ослепляет… но! Мы не в Харлапановке, Семен Иванович. Нужны детали, акцессуары… что то гламурно-аутентичное. Кабинетный перформанс. Древние окаменелости.

-Чо за форманс?- испуганно сверкал золотыми зубами продавец комбайнов. — Ты, давай, лепи свои окаменелости, Филимон. Бабло есть, короче… Хер с ним, пусть будет аутичное.

-Деньги не главное, — отмахивался Петлевский. — Тут важно на фактурах сыграть. Полутона должны заработать. Анизотропия материалов. Тени и блики… По этому случаю у меня есть для Вас великолепный столик, инкрустированный позвонками гиппопотама. Ручная работа. Североафриканский экзо-стайл. Прислали весной из Триполи. Всего пять тыщь. Вам отдам за четыре с половиной… Кстати, плинтуса у Вас, Семен Иваныч, никудышние. Рекомендую из малазийской айвы. Зебрано уже не в ходу: китчевый материал. Пошло и дико.

На следующий день столик, инкрустированный за ночь Йончиком коровьими костями, отправлялся в кабинеты новоявленного олигарха. Паркет и плинтуса из зебрано беспощадно сдирались и вместо них лепилась дешевая черешня. Естественно, на этикетке она была обозначена как малазийская айва. Ценник подтверждался оригинальным сертификатом. Бомонд был в восхищении и к Филимону хлынула толпа свежих клиентов.

- Красное дерево? — поражался метр Петлевский ужасному вкусу оперной дивы Алины Чагиной. — Вы, мадам, это бросьте! Позапрошлый век. Безвкусица и моветон. Говорю Вам открыто, как старый друг и почитатель меццо-сопрано… Только каповый эбен. И только с интарсией… Да, дорого. Но, поймите: сусальная позолота и вставки из жирафьей кости! Аналога нет во всем Киеве!.. И вот эту дрянь снимите со стены. Завтра я пришлю Вам изумительный австрийский гобелен.

Вздыхая, именитая оперная певица Чагина расставалась с крупной суммой денег и становилась невольной хозяйкой потертого столика, усеянного коричневыми костями эфиопского жирафа. И, хотя благородные «жирафьи кости» брались там же, где и «позвонки гиппопатама» — на Сенном рынке в мясном ряду у Петровича, гости были в восторге от столика из эбенового капа. Отваренное мясо с позвонков «жирафа» пожирал затем подсобник Витька, а коровьи кости резались на пластины, тонировались, полировались и ложились перламутровой интарсией в черное дерево. Кстати, эбен для столика также произростал совсем не в Африке: наш грецкий орех после нескольких пропиток яблочным уксусом, настоянном на ржавых гвоздях, прекрасно морился в глухой черный цвет. Да такой насыщенный, что нигерийские шаманы бледнели от зависти.

По такой же методике, при помощи Йончика и Витька, к утру появлялись на свет древние комоды из Каира, битые шашелем, старинные итальянские светильники из Генуи, запеченные в песке, уникальные гобелены из стриженой зебры, шагреневые сумочки из хвоста кенгуру, марокканские тапочки из ушей дельфина и прочие «предметы экзотической старины». Весь этот разукрашенный мусор, найденный у старушек на Сенном рынке, изворотливый Фил Петлевский ловко впаривал простоватым миллионерам и женам министров, а взамен получал новые хрустящие купюры с портретом Бенджамина Франклина. И так могло бы продолжаться бесконечно долго, если бы не случился неприятный инцидент: маэстро Филимон оскандалился.
Недавно мэтр Фил удачно слил Кобыле, недавно криминальному авторитету, а ныне нардепу, неполный гарнитур из восьми стульев. Вроде бы ничего особенного: продал восемь стульев, да и ладно… Однако Филимон Петля продал их непринужденно и красиво. К тому же многократно дороже их реальной стоимости. Правда, для этого пришлось всю ночь обжигать деревянные стулья газовой горелкой. Вонь стояла страшная. Йончик был весь черный от сажи, Витька сжег два стула в пепел, но восемь остальных получилось на славу: мебель обуглилась дочерна и приобрела трагический вид. Ее пропитали густым шеллаком и перетянули бежевой парчей. Зрелище было фантастическое: абсолютно черные, переливающиеся смолью стулья, словно вчера вынесенные из горящего дворца и блистающая нитями светлая ткань. Покупатель, глава депутатской комиссии по Правам человека, ополоумел от счастья:

-Это невероятно! — щупал Кобыла обугленное дерево, — Откуда ты их достал, Филька? Чудеса!

-Их еще в прошлом веке вынесли из сгоревших аппартаментов графини Харданян и долго не могли реставрировать, Петр Фомич, — отвечал вежливо Филимон. — Но я то знаю толк в реконструкции… Тройная пропитка шеллаком, вакуумная стабилизация древесины и… впрочем, это профессиональная тайна. Так Вы берете или нет?

-Дочке на свадьбу подарю! — потирал руки Кобыла. — В приданное пойдет. Маринка обалдеет!

И черные стулья торжественно уехали на киевские холмы. А Фильке в карман упал тугой рулон зеленых купюр. Спустя два дня, когда о проданых стульях Филя позабыл и увлеченно втирал румяной аптекарше старинное трюмо из макассара, вдруг в антикварную лавку влетел разъяренный народный депутат:

-Мошенник! — кричал Кобыла громко, нанося непоправимый урон репутации антикварного заведения, — Шаромыжник! Что ты мне продал, подлец!?!

Следом за гневной тирадой последовал размашистый шлепок твердой пятерней по филькиному глазу, чем закрепил весомость обвинений. Развивай Филимон боевые навыки или, хотя бы, делай утреннюю гимнастику, скорее всего успел бы увернуться, но удар точно достиг своей цели и донес до изворотливого мозга маэстро всю глубину посыла нардепа. Петр Фомич, авторитетный жулик и просто вспыльчивый человек, не стесняясь в выражениях высказал нехорошие мысли по поводу владельца фирмы «Империор» в матерной форме и потребовал возврата крупной суммы денег:

-Не вернешь деньги, мерзавец, выверну наизнанку! — заявил напоследок пунцовый депутат. — Десять дней даю. Потом поговорим в другом месте.

Пнув ногой статую ирокезского вождя, тяжело дышавший Петр Фомич удалился.

Румяная аптекарша, проанализировав ситуацию, трюмо не приобрела, а напротив, поспешно стушевалась. Собственно, эта глуповатая женщина и так ничего не покупала, а заходила в салон лишь поглазеть на диковинные вещицы. Ходят слухи, что аптекарша уже много лет вяжет какой то свитер. Связав, она распускает пряжу, и начинает вязать вновь… Маэстро хитроумных комбинаций Филимон Петля был в ступоре. Последний раз апологет дизайна так крепко получал по лицу очень давно, в пятом классе. Тогда он, юный пионер, вместо того, чтобы на уроке географии изучать содержимое полезных недр Сибири, тщательно перерисовал бумажный рубль. Во всех деталях, с гербом Советского Союза и даже с надписью «Государственный казначейский билет СССР». Перерисовал так ловко и точно, что торговка семочками обнаружила подделку не сразу: Филька был почти у выхода рынка с полными карманами черных, горячих семян. Тем не менее, продавщица оказалась проворной теткой: догнав пионера, она залепила ему такую затрещину, что Филя улетел со ступеней, рассыпав ароматные семочки по всему крыльцу. Воробьи питались зернами неделю и семь дней ходил Филимон в школу с синяком возле уха. И вот, спустя тридцать лет, некрасивые действия торговки повторил глава депутатской комиссии по Правам человека — Петр Фомич: поставил фингал антиквару прямо под глаз… Филимону было больно и мучительно стыдно за опрометчивый поступок Кобылы. И в тоже время он испугался.

Еще бы не пугаться: как донесла затем молва, приобретение жженых стульев стало событием абсолютно фатальным. И для нардепа Петра Фомича, и для его дочери-невесты, и для высокопоставленных гостей. Дело в том, что опаленные стулья Филимон доверил натирать подсобнику Витьке и он, латентный имбецил, вместо шеллака натер их оливковым маслом. Нужным шеллаком оказалось покрыто лишь два стула, которые натирал Йончик. И в результате, мало того, что после нескольких часов сидения на стульях у почетных гостей были безвозвратно испорчены свадебные наряды и дорогие костюмы, так еще под свахой сломалась обугленная ножка и, падая, грузная мамаша уцепилась за скатерть на столе… Последствия были ужасны: белые пиджаки и платья почернели и пришли в негодность, сервировка стола была уничтожена напрочь, а пострадавшая от падения мать жениха срочно отправлена в больницу с ушибом того самого места, где спина утрачивает свое назначение. В довершение несчастья из приданного антикварного стула графини Харданян вылезла обгорелая бумажка с надписью: «Мебельная фабрика ВЕРХОВИНА. Стул обыкновенный. 2 сорт. Бук. Цена 6 руб. 50 коп.» Депутат в законе взорвался. Порхающий эстет, Филимон Петлевский, ясно понял, что авторитетному Кобыле, сломать филькину жизнь было проще, чем спустить воду в унитазе и сразу загрустил. Лишь внезапное чудо могло уберечь апологета высокого дизайна от карающей десницы депутата.
В данный момент этим чудом могла послужить крупная сумма денег от выгодной продажи комплекта «Золотое Руно» поэтессе Тамаре Цинцадзе, нелюдимой старой деве, проживающей на Кловском Спуске.

*

Время шло к полудню, а чуда не случалось. Тамара Цинцадзе, капризная матронна, все не являлась за долгожданным гарнитуром из Лиона, который значился в каталоге под лотом четырнадцать-дробь-один «Золотое Руно». Филимон заметно нервничал. Педантная старуха никогда не опаздывала, всегда платила вовремя и теперь у антиквара внутренности сжались в предчуствии недобрых перемен. Выждав еще около часа он, снедаемый тревогой, решил сам отвезти каракулевый гарнитур, натертый золотом, в аппартаменты вредной поэтессы.

Тревожный зверек отчаяния, прежде сокрытый в глубине души, обрел ясные черты и пробрался к горлу, как только антиквар Петлевский ступил в высокий подъезд дома матронны. Везде сновали люди. Это были не просто люди, а особый сорт людей, которые, словно навозные мухи, появляются в доме умершего человека. Тощие силуеты со скучными лицами совсем не обращали внимания на расстроенного Филимона. Лишь один высокий мужчина с мокрым носом вдруг обнял Фила со словами:

-Прими мои соболезнования, брат… Мы все ее любили… — И горько заплакал на плече.
Сквозь рафинированые стекла спальни Филимон увидел острый подбородок пожелтевшей старухи Цинцадзе. Она, большая и костлявая, покоилась на широком диване, укрытая белым саваном. Рядом с ней возились чьи то спины и плечи, шуршала ткань, звякала посуда. Танцевали огоньки стеариновых свечей. Мир антиквара пошатнулся и, искаженный до неузнаваемости, переместился в сторону окна. По письменному столу заплясали черные статуетки. Витые рамы прыгнули в мягкие стены, темная мебель и витражи налезли на перила. Мраморные ступени упали на грудь и двери высокого подъезда выплюнули Петлевского на безлюдный Кловский Спуск. Чудес не произошло. Стало зябко и хотелось умереть. Стемнело.

2. Другое измерение.
*
Человек — творение сложносоставное. Устроено позаковыристей швейной машинки Зингера, уж Вы поверьте. Хотя, глядя на иных, такого и не скажешь… чего там особенного — руки, ноги, голова и приспособления для продолжения рода свисают. Туловище, естественно, присутствует, ну там внутри еще кишки, печенка, иногда аппендикс… внутренние органы, если по научному изъясняться. Присмотревшись к некоторым, можно заметить даже мозг и свет в глазах. Но это уже редкость. С прошлого века подержанные экземпляры остались. Однако, что примечательно, независимо от возраста, половой принадлежности и расположения внутренних органов, каждый человек живет надеждой. Даже преступник, приговоренный к казни, на дне души лелеет сладкую мысль: «А вдруг оборвется?.. а если не придут?.. а может замкнет?» и лихорадочно ищет пути спасения. Так и маэстро Петлевский, пожалев и оплакав себя несколько раз подряд, закрылся теперь в пыльном кабинете и рисовал в уме картину умерщвления себя, виртуоза мысли в расцвете лет грубыми руками депутата.

«Ну-у-у, сам он не явится, пожалуй. Пришлет кого то из своих… или Узварова, или Батрака. Скорее Узварова, этого имбецила с детским лицом. Впрочем, один хрен — оба садисты… Завещание написать?.. А кому?»

Филимону опять стало себя жаль. Он захотел напиться вдрызг и даже насмерть. Пошатываясь, он подошел к бару, расположенному за библиотечной стойкой и протянул руку за темным коньяком. Взгляд Петлевского скользнул по обтрепанным корешкам старых фолиантов и сшитых вручную художественных журналов. Почему то вспомнился острый подбородок высохшей Цинцадзе и в сознании, словно пойманый мотылек, затрепыхалась мысль. А если изъясниться точней, то не мысль, а некий бессвязный образ, который ложится на сетчатку глаза помимо воли и сдвигает действительность в другое измерение. Пространство наполнилось стекляным желатином и время обратилось вспять. Антиквар вдруг ясно осознал, что эту сцену с покойницей, лежавшей на широком диване, он уже видел. Видел также отчетливо много лет назад, и видел рафинированые стекла в спальне, и видел точки шашеля в шкафу, и видел ту удивительную картину, которая висела над бледным лицом мертвой старухи. Очень странную картину, необъяснимую, какие приходят лишь во сне… Видение было настолько ясным, что мэтр мог различить орнамент на багетной раме, но сама живопись трепетала в сознании смазанным, прыгающим пятном, какое может породить лишь воображение безумца.
-Вроде не пил еще, — удивился Филимон своему отражению в баре. -Что это, Господи?… Неужто расслоение личности? Или шизофрения?

Но тут мозг опять вытащил на поверхность небольшой фрагмент полотна и Петлевский прозрел. Ну да, он же видел эти несуразные пятна раньше, но где? Странно, однако сейчас этот вопрос занимал антиквара больше, чем собственная жалкая жизнь. Ответ был близок.
Словно пес на медведя, антиквар кинулся к полкам. Падали вниз журналы, сыпались каталоги, валились книги. По паркету веером разлетелись коллекционные марки. Плотные кирпичики Платона и Витрувия сместились на бок. Покосились труды Боккаччо и Гомера… Наконец антиквар нашел то, что скрывало ответ: информационный бюллетень о проведении ежегодных аукционных торгов за тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Здесь были собраны лучшие произведения искусства и представлены самые влиятельные аукционные дома мира. Судорожно пролистав треть брошюры, Филимон обнаружил ее: волшебную картину, увиденную сегодня над восковым подбородком усопшей поэтессы Цинцадзе. Иллюстрация в брошюре была маленькой и выцветшей. Но это была она.

«Голубые Апельсины» — (так называлась работа). Размер 60х60см. Материалы: акварель, пастель, бумага. Смешанная техника. 1964 год. Автор — Ирина Хворостевич. Выставлена к продаже монреальским аукционным домом IEGOR. Канада. лот № 364. стартовая цена лота: 185000 фунтов стерлингов.

«Сто восемьдесят пять тысяч фунтов стерлингов...» Цифра обухом била по голове. Петлевскому сделалось дурно, ноги ослабели и внутри организма понесся товарный эшелон. Читать далее становилось очень затруднительно. Буквы качались и прыгали в зрачках. Грохочущий поезд стучал железом по ушам и готов был выпрыгнуть через рот. Воздух сделался густым и дышать стало нечем. Фил, взявшись рукой за стойку, дочитал текст:
"… работа была приобретена по максимальной ставке 240000 фунтов стерлингов лицом, пожелавшим остаться неизвестным."
Эшелон с визгом перевернулся в голове Петлевского, раздавил мозг и бросил тело антиквара на потертый пол.

*

-Вот к чему книги приводят, — над Филимоном стоял Витька с чашкой в руке. — Ты, Йонас, тоже скоро сдохнешь, если читать не перестанешь.
Витя укоризненно вздохнул и вылил остатки воды на Филимона. Тот очнулся. Первую минуту он думал, что видел сон. Но нет: пол был завален журналами и бумагой, книжные полки пусты и рядом лежал мокрый информационный бюллетень. Двести сорок тысяч крепкой валюты. Цифра сверлила мозг. " Это очень много. Непоправимо много… А сейчас, спустя двадцать лет, это… — В голове мэтра застучали коэффициенты инфляции, котировки валют и мировые цены на золото. — Тысяч пятьсот, не менее… интересно, а старуха знала о реальной цене картины? Нет, конечно, знай она о таких суммах, не держала бы ее на виду. Одна в квартире без охраны и сигнализации… Полмиллиона фунтов стерлингов. Просто в голове не укладывается..." Антиквар хотел подняться, но опять застучал эшелон и Витька побежал за водой.

*

Вернувшись к полноценной жизни лишь под утро, мэтр Петлевский сразу занялся наведением справок. Рылся в архивах. Полез в интернет. Дал запрос в электронную базу данных монреальского Аукционного Дома IEGOR. Безрезультатно. Картина была подобна призраку: она витала в воздухе, существовала, вобрав в себя неизъяснимые сокровища, однако, кроме информационного бюллетня о ней нигде не упоминалось. Разве что всплыли сведения об авторе — Ирине Хворостевич — невероятно успешной и талантливой художнице эпохи развитого соцреализма. И эти крупицы биографии никак не клеились с живописью «Голубые апельсины», несущей таинственный свет.

Впрочем, данные были не богаты и обрывались тысяча девятьсот шестьдесят четвертым годом — годом написания загадочной картины. Затем, еще молодая успешная художница бесследно исчезла с тем, чтобы, спустя сорок лет, умереть на рубеже веков в забвении и нищете… Обладай проницательный мозг Петлевского даром смещения во времени, непременно наградил бы ветерана отечественного искусства ценной информацией и Филимон узнал бы много интересного.
Например, что ее учителем был великий Игорь Грабарь. И именно по наставлению преподавателя Ирина взялась за самый вдохновенный шедевр ее жизни, воспевающий опасный труд сплавщиков леса. Тема была выбрана метко и вскоре имя художницы Ирины Хворостевич гремело за рубежом. Ее живописные полотна в духе пролетарского реализма и так не сходили с обложек «Огонька» и «Работницы», патриотические композиции со сценами сбора груш и строительства Днепрогэса находились в центре внимания ведущих искусствоведов. Холщовые сталевары форсированными темпами плавили руду, маслянные шахтеры стахановским движением рубили уголь, пастозные скотоводы передовыми методами выпасали эпический скот. Социалистический порыв колхозников и доярок, напоенный пролетарским воздухом и коммунистическим солнцем, пронзал гнилой капитализм, как штык пронзает тело бюргера. Персональные выставки, дружеские визиты и передовицы в газетах — от берегов Атлантики до песков Кара-Кума — это все Ирина Хворостевич. Расцвет славы художницы пришелся на начало шестидесятых: она завершила монументальное полотно «Сплав советского леса». Картина была представлена на международной выставке шестьдесят четвертого года в Торонто и взяла золотую медаль… Это был успех.

Картиной заинтересовался Никита Сергеевич Хрущев. Он, деятель ужасно занятый проблемами межпланетного масштаба, выкроил время, чтобы посетить студию художницы на московской окраине. В мастерской он пробыл неожиданно долго. Шелестела золотая осень. Воздух был прозрачен и невесом. Волокна тонкой паутины витали под сводом высокого помещения. Голоса партийных деятелей тихим гулом отражались от пафосных лесопромышленников, величественных доярок и легендарных скотоводов. Свидетели, а это были члены политбюро и заместители секретаря ЦК КПСС, говорили, что работяги, сплавляющие лес, пришлись Хрущеву по душе. Но более других его заинтересовала иная работа: небольшой натюрморт на фоне открытого окна. Голубые плоды, размещенные в центре композиции надолго приковали взгляд Первого секретаря Центрального Комитета. Странная акварель совершенно не воспевала ратный труд и абсолютно противоречила линии коммунистического лидера. От картины явно несло буржуазным декадансом… Назревал скандал.

Однако, к удивлению сопровождавших, ожидаемой вспышки гнева не последовало. Никита Сергеевич, словно выйдя из транса, посмотрел рыбьими глазами сквозь художницу:
-Вы умница, моя милая… Благодарю. Это нужное решение.

И ушел. Все были поражены. Спустя пару дней товарищ Хрущев оставил пост Первого секретаря ЦК КПСС. Причины такого поступка не ясны до сих пор. Никита Сергеевич удалился на дачу и остаток дней провел в счастливом покое и тихом одиночестве.
А «Голубые апельсины » исчезли в небытие с тем, чтобы чудесным образом вынырнуть на аукционных торгах в Монреале двадцать лет спустя. Будучи проданной по максимальной ставке — фантастических двести сорок тысяч английских фунтов стерлингов, живопись вновь пропала без вести. И теперь, набрав в цене вдвое, висела скромно и одиноко над головой старухи Цинцадзе, тело которой медленно остывало на Кловском Спуске.

Филимон сорвался с кресла. Почесывая плечи и трогая себя за разные части тела, он принялся ходить от книжного шкафа к оконной портьере. Картина страстно манила к себе. Сердце шумно заработало, зациркулировала кровь, мозг виртуозного мошенника наполнился кислородом. Организм желал действия. Ноги сами понесли туловище порхающего эстета на Кловский Спуск. Маэстро Петлевский бросился по мраморным ступеням на квартиру старухи, без особого труда зашел вовнутрь — дверь оказалась не заперта. Мебели в доме стало значительно меньше: исчезли письменный стол и черные статуетки. Пропал диван. Старухи в спальне уже не было. Стена, на которой вчера висела живопись, зияла пустотой. Взгляд Филимона пал на лопнувшие витражи в шкафу. Сумрачно отсвечивал фарфор. В нос ударил горелый запах стеариновых свечей и вспомнился вдруг высокий мужчина с мокрым носом. Тот самый, горько рыдающий на плече антиквара. Мысль Филимона прояснилась и в глазах явился свет. Под ногой маэстро взвизгнул раздавленный цветок гвоздики.

3. Холод булатной стали.
*
Если человек еще не умер, а ест, спит и ездит на троллейбусе, то его постоянно что то манит и зовет. Неважно, живет этот человек в глухой деревне, в пляжном бунгало или в развитом мегаполисе, он всегда безмерно увлечен. Один гражданин собирает на стене гостинной сушеных мотыльков с полинезийских островов, другой коллекционирует карманные часы с откидной крышкой, третий, не имея лишних средств, уносит домой картонные кружочки из под пивных бокалов. Все обуяны страстью и азартом. Престарелые дамы страдают в поисках фарфоровых домиков, юноши выменивают друг у друга диковинные монеты, а пенсионеры охотятся в скверах за разноцветными значками. Водители желтых такси копят кривые зонты, некоторые чудаки отдают состояние за ветхие книги и рукописные иконы. Даже известен случай, когда одного знаменитого хирурга лишили врачебной практики за то, что он собирал в колбы с формалином удаленные человеческие конечности…

Рамир Эльбрусович, начальник охраны при министерстве транспорта, также как и прочие божьи создания был человек горячо увлеченный. И влекло его к двум ипостасям — к холодному оружию и к замужним женщинам. Но если страсть к зрелым женщинам попеременно тухла и воспламенялась, то трепет перед блистающей сталью был негасим и нескончаем, как движение угря на нерест. К своим пятидесяти годам Рамир обладал лучшей в Киеве коллекцией австрийских палашей, непальских кукри и эфиопских сабель. Японские катаны, заирские клевцы, алжирские флиссы и финские леуку составляли смысл жизни увлеченного Рамира, наполняли его мир сдержанным благородством зернистой стали и дамасской вязью старинных клинков. Удивить Рамира было непросто. Его чувствительные пальцы осязали не раз прохладу благородного металла, трогали чехлы пеналов, обтянутых кожей ската и полированные рукояти крисов из рога манильского буйвола.

Его обширная коллекция удивляла всех и содержала все, кроме одного заветного меча: пределом помыслов был хоролужный скрамосакс чуть более ярда в длину. Струящийся мягкой волной, немецкий клинок из серебристого булата был апофеозом желаний начальника охраны, грезился ему по ночам и вытеснял из сонных видений обнаженных девиц с оголенными персями и тугими бедрами. Эротические сны бесследно пропали. На смену грудастым русалкам пришел недосягаемый алмазный меч в филигранной оправе. Рамир Эльбрусович отчаянно худел, не высыпался и катастрофически терял потенцию. Он бредил булатом.

Все эти подробности о частной жизни начальника охраны маэстро Филимон узнал от юной секретарши Сонечки. От нее также стало известно, что у Рамира позавчера скончалась любимая тетя, поэтесса Тамара Цинцадзе, оставив ему в наследство двухкомнатную квартиру и потертую мебель. Отблагодарив Сонечку за ценную информацию ожерельем из зубов того самого сингапурского медведя, апологет высокого искусства погрузился в глубокие раздумья. А размышлять было над чем: картина находилась у любителя холодного оружия, ее цены он не знал и, похоже, знать не желал… Мокроносый Рамир страдал по алмазному булату, однако достать хоролужный скрамосакс не под силу было даже Витьке, который был так ловок и проворен, что мог извлечь занозу из ануса крокодила и побрить мошонку носорога на бегу. Извилистый клинок мог отковать мастер-Йонас, но на выпекание булата, ковку и доводку времени не было. Также не было и подходящих условий… Тем не менее, уголек надежды затеплился в душе маэстро:

-Витька, шалопай, бегом сюда! — закричал он в прихожую, где подсобник возился с пластмассовыми ведрами. Плотно закрытые крышками, два ведра хранились в глубине раздвижного шкафа и тайна пластмассовых ведер была известна лишь их владельцу — Витьке. Антиквар дождался пока тот вылез из шкафа: — Хочешь пожрать от пуза, вошь ненасытная?

Витя утвердительно кивнул головой.

-Будет тебе важное поручение. -Филимон изъял из портмоне несколько хрустящих купюр высокого достоинства. -Дуй в Пирогово. Музей Народного Быта знаешь?.. Там стоят старые деревянные мельницы. Проберись вовнутрь и поищи в жерновах металлические окатыши. Ржавые шары размером с мой кулак. На пушечное ядро смахивают, только они неровные, овальные слегка. Хотя бы пару мельничных шаров добудь… а, и это… Себе купи пожрать че то. Сала копченого или чем ты там с братом питаешься? Можете кролика в йогурте запечь, например… Новый Год, как никак на носу.

Витька сунул деньги в полосатую вязаную шапочку с надписью «СПОРТ» и растворился за дверью. Эти «Голубые апельсины» — притягательные, словно вязкий дурман — стали чуточку ближе. Филимон Петля шумно понюхал толстую сигару, извлеченную из пенала: дело двинулось с мертвой точки.

*

Утром следующего дня бронированная дверь квартиры Филимона Петлевского на седьмом этаже дерзко распахнулась и на пороге предстал подсобник Витя. Он сиял от счастья. Ответственное задание рьяный помощник выполнил с блеском: мельничные овальные шары, пусть и не в большом количестве, всего два экземпляра, все же были добыты из каменных жерновов. Теперь они, словно затянутые в ржавую шагрень яйца, покоились на письменном столе маэстро. Правда, Витьке пришлось пойти на нежелательный контакт со сторожем музея и приобрести у него в довесок молочную свинью, что тоже имело полезную сторону — свинья была съедобна. Теперь новогодний стол предстояло украсить поросенком с ябоками, запеченом в камине. Купленный свин стоял в прихожей рядом с Витькой и не мигая глядел в глаза маэстро Филимона. Грязное тельце животного быстро насытило аппартаменты антиквара кислым ароматом деревни. С розовых копытц поросенка на персидский ковер сыпались мокрые опилки.

-Что это? -охреневший мэтр пытался наладить причинно-следственную связь между деревянными мельницами, акварельной живописью и живой свиньей на веревке. — Зачем это, Витя?
-Как зачем? — удивился Витька, — Патрон, ты же сам сказал: «пожрать от пуза, копченое сало, кролик в йогурте...» Ты че, забыл?
-Так он живой вроде,- Фил потрогал пальцем мокрое рыльце «кролика в йогурте» и глянул на Йончика. — Дышит еще...
-Это временно,- успокоил всех Витька.
Поросенок, он же кролик в йогурте, словно осознав печальные перспективы, излил под собой большую лужу вонючих испражнений.
-В ванну его тащи, придурок! — пришел в себя антиквар. — Обоссыт щас все квартиру!
Витька схватил вонючее животное на руки и бросился в ванную комнату.

Железные слитки, принесенные подсобником, Филимон взял в руки и, подойдя к окну стал тщательно рассматривать. Затем аккуратно вымерял штангенциркулем все диаметры и записал данные на бумагу. Позвал Йончика.

-Йонас, — гениальный мошенник протянул помощнику один шершавый слиток, — аккуратно разрежь этот хлебец на две половины. Получившийся срез отполируй в зеркало и принеси мне. Я жду тебя здесь, наверху.

Йончик взял тяжелое овальное ядро и отправился в подвалы мастерской. Тем временем Фил Петлевский подошел к библиотечным шкафам и долго выискивал какую то книгу. Найдя ее, он устроился удобно у окна и, взяв в руку карандаш, углубился в чтение пыльного фолианта. Книга, судя по надписи, называлась «Секреты художественной обработки металлов». Во время чтения мэтр что то писал на желтый лист бумаги.
Через пару часов вернулся чумазый Йонас. От него воняло горелым железом и в руках он держал две половинки железного ядра. Один срез был идеально отшлифован. Довольный Филимон захлопнул книгу и, прихватив с собой листок исписанной бумаги, отправился с Йонасом назад в подвал. С собой он взял бутылочку хлорного железа, флакон азотной кислоты и канифольный порошок. Назревала очередная хитроумная афера...

*

«Чувствителен, азартен, увлечен». — Петлевский стремительно нырнул в глубокие глаза Рамира.

-Примите мои соболезнования, уважаемый Рамир Эльбрусович. — маэстро Петлевский, приклеив на лицо тоску, ступил в кабинет племянника Цинцадзе. — Ваша тетушка была великая женщина...
-Спасибо, брат, спасибо. — нос у Рамира уже не был мокрым, а хозяин носа, статный красивый мужчина с ловкими пальцами, сидя в кресле, играл африканским топориком. На стенах начальника охраны громоздились древние арбалеты в окружении турецких сабель и ятаганов. Тонкие жала шпаг плясали между широких австрийских палашей. На палисандровой подставке изящно выгнулись японские катаны.

-Что Вы, это я буду Вам благодарен, — адепт вербальных технологий Филимон Петля ловко расставлял ловушки. Сейчас, изобразив восторг, вызванный обширной коллекцией, он диковато озирался по сторонам. — Невероятно! Сногсшибательно! Просто невообразимые экземпляры! Таких я не видал даже в Стамбуле… хотя, мне там представили один ятаган, сочащийся черным ядом. Представляете, Рамир Э-э-э… Эльбрусович? Будучи нагретым у пламени, он источал ядовитую слизь...

-Ничего особенного, дорогой. Такие «плачущие ядом» ятаганы совсем не редкость. -Улыбнулся Рамир. — Это всего лишь кузнечный брак при сварке дамасского железа. В непроварах остался флюс и при нагреве он вытекает из тела клинка. Обычный флюс… Так рождаются красивые легенды.

-Кто бы мог подумать? — Этому открытию Петлевский поразился не меньше, чем продавец комбайнов Семен Иванович, купивший недавно за крупную сумму такой же «ядовитый» клинок у проворного антиквара. — Сразу видно, что Вы знаток оружейной тематики… Буду очень Вам признателен, если Вы поможете мне в одном деле.

-С удовольствием.- Рамир шутя рубил заирским топориком голову бронзового носорога, бегущего посреди стола. -Чем тебе помочь, брат?

-Видите ли, уважаемый, — Филимон извлек на поверхность два тяжелых свертка бумаги и принялся их разворачивать. — Знакомый путешественник привез мне с Гималайских гор вот такие предметы. Ему их презентовали как индийский вутц. Булат, вроде, по нашему...

Танцующий топорик замер в ловких пальцах Рамира. Начальник охраны приподнялся с кресла. Хребет его вытянулся в струну, как у гончего пса при стойке на фазана.

-… По нашему булат, говорят, но я то плохо в этом разбираюсь.- Мэтр положил перед Рамиром отполированный металлический хлебец. — А Вы — известный ценитель оружия и эксперт старинных металлов могли бы мне подсказать… Булат ли это и что с ним можно сделать?

Дрожащими руками Рамир взял увесистый слиток и подошел к окну. Глядя через большую лупу, долго изучал текстуру полированного среза. Да, здесь было все: следы мартенсита, ликвационные волокна, аустенит и необходимая кристаллическая решетка. И самое главное — тот желанный алмазный шелк, отливающий перламутровым зерном… Кудесник-Йонас постарался на славу. Азотная кислота, хлористое железо, канифольный порошок и несколько хитроумных секретов за ночь превратили невзрачный мельничный окатыш в древний булатный хлебец, редчайщий артефакт. Искрящийся индийский вутц безраздельно овладей душой Рамира Эльбрусовича.

-Твой друг не обманул тебя, брат. — произнес Рамир, еле сдерживая волнение. — Это действительно булат. Причем, судя по окислам и коррозионной рубашке, очень древний… лет двести, не менее.
-Не может быть! — искренне удивился порхающий эстет.
-Может быть, может… Зачем он тебе, дорогой? — глаза Рамира вдруг зажглись фанатичным огнем. — Продай его мне, брат. У меня есть выход на русского мастера. В Королево кузнечный цех имеет… как его?.. что то божественное. Только он с булатом и может справиться… У нас, в Киеве, с вутцом никто не работает — капризный материал. Как прыщавая девственница.
-Ну-у-у, деньги мне особо не нужны. — Филимон придал лицу безразличие. — Разве что… Ваша тетушка мне картинку одну желала продать… «Голубые апельсины » называлась. Пастель-акварель, тряпочки-цветочки… так, ничего особенного, но мне приглянулась. Можем обмен совершить. Ля транзаксьон, так сказать.

-Как же, помню, помню… — Рамир не отрывал глаз от увесистого слитка, вертел его, ловя отсветы солнца, наслаждался игрой стальных зерен. — Но картинку эту я вчера Снежане подарил. Мне, брат, эта мазня ни к чему, а у Снежаны душа тонкая, пусть развивается… Хочешь заирский клевец? Ручная работа, начало прошлого века. Или арбалет средневековый? Трех человек пробивает навылет!

Петлевский крякнул от досады. Он был прошит навылет без арбалета. Поездка к деревянным мельницам, свинья на веревке, ночные эксперименты с алхимией: вся эта возня с фальшивым булатом оказалась напрасной. Теперь еще надо сближаться с какой то недоразвитой Снежаной… Впрочем:

-Не та ли это Снежана, дочь Семен Иваныча, продавца уборочных комбайнов? — с надеждой в голосе спросил Филимон.
-Она самая. — Отстраненно молвил Рамир Эльбрусович: он был уже далеко, в снежной России, в цеху непревзойденного русского кузнеца.

Не помня себя, Филимон брел по холодным улицам и лишь тонкие оранжевые ленточки, привязанные к деревьям и столбам, трепетали в его сердце тревогой. В подворотне бездомная псина грызла кожаную сумку. В мусорных баках шуршали крысы. Падали крупицы снега. Возле Бессарабского рынка толпа возбужденных людей что-то напористо скандировала и, взявшись за руки, шевствовала к Киевской Администрации. Пьяный гражданин с плакатом «Долой фальсификации» увязался за Филимоном. Словно в бреду, Петлевский пересек холодный Крещатик и поднялся на Ярославов Вал.

Очнулся виртуоз мысли Филимон уже в антикварной лавке. В руках у него каким то чудом оказался африканский клевец ручной работы. Петлевскому вдруг страшно захотелось засадить острие заирского топора в нежный затылок румяной аптекарши, бесцельно застывшей у деревянной статуи вождя… «Хотя, -решил мэтр,- еще не все потеряно: желанная картина в доступной близости, нужно лишь грамотно распределить усилия». Петлевский сжался и приготовился к решающему прыжку. Добыча — Снежана, дочь олигарха — была ясна и предопределена.