Первое дело

Автор: Вы никогда не были в народном суде города Д? Может, Вам никогда не доводилось участвовать в судебных баталиях? Тогда Вы – воистину счастливый человек. Серое, ветхое казарменного типа здание посреди провинциального стойбища многоэтажек – это и есть суд города Д. Конечно же, он расположен на улице Ленина. Узкие коридоры – не протиснуться. Окна зарешечены. Всё в полумраке – народ стоит в бесконечной очереди на прием к вершителям судеб людских. Двери кабинетные сплошь облеплены трагедиями да драмами, описанными в бумажных клочочках, сжатых как сокровище в цепких руках. Их владельцы ищут здесь правду. Толстые жопастые тетки в черных юбках иногда вспахивают серую массу правдоискателей, бороздят толпу подкабинетную, как ледоколы, своими буферами. Перемешивают людей в коридоре как цемент в бадье. Это судейские секретари.
Обняв обеими браслетно-окольцованными лапами несколько томов, такая вот каракатица прет по коридору. Й-ей-ух! Разойдись! Ежеминутно вожделенная дверь распахивается и оттуда доносятся кондукторские голоса: «Войдите!» Или: «Си-до-ров! Куда вы лезете?!Сидоров!!!». Или: «Выйдите вон! Вон! Во-о-о-он!»
Пробраться к вожделенной двери практически невозможно. Даже если Вам назначено, даже если Вы сунули в пухлую мягкую женскую лапку секретарскую конвертик кое с чем. Бабушки-ветераны, заняли очередь еще с пяти утра у входа в сию обитель правосудия. На подступах к судейскому кабинету они встанут перед Вами, незадачливым новичком, стеной. В ответ на Вашу робкую атаку - загалдят, молодецки отпихнут от двери. И вот уже метр за метром Вы теряете то, что так напряженно преодолевали – расстояние до обшарпанной белой двери с надписью «Судья Милюкова. Участок № такой-то».
Сегодня я просто стою в толпе, но не в очереди на прием к нашей судье колхозного вида, эдакой веселой молочнице. У меня очередные судебные заседания. Вызвали третьим лицом. Я – представитель от администрации этого города. Совсем недавно местные хедхантеры переманили меня в эту клоаку, работать за барыши из черной кассы. И теперь я ношусь по судам, как стряпчий.
Милюкова славится полным незнанием правил процесса, а также наплевательским отношением к делам, где она «не имеет интереса». Все эти ее профессиональные качества заставляют держать с ней ухо востро. Однако, при всех ее «достоинствах» она вот уже несколько лет непотопляемо сидит в городском суде.
Рутина. А сегодня у меня аж три заседания подряд с Милюковой. Торчать мне здесь до обеда. И потому я стремлюсь пробраться в ее кабинет, чтобы не торчать в затхлом коридоре-отстойнике. Но перед моими заседаниями будет первое дело, на котором я вообще не являюсь участником. Ну что ж – буду просто молчаливым и безликим присутствующим. Лишь бы не стоять тут.
А вот и герои первого дела. Вот, сидит бабушка в сером измятом пальтеце. Очочки-лупы закрывают пол-лица. В глазах – усталость и отупение от безделья, от пустого сидения-ожидания своей очереди. Видимо, это истица. Рядом с ней прижата к стене молоденькая девчушка. Сто процентов – первокурсница, ну максимум курс второй какого-нибудь юрфака. Она стоит над бабулькой, нависает над ее грузным телом своими незрелыми грудками. Девушка что-то напряженно читает, еще раз перечитывает, что-то шепчет, запрокинув глаза к мутному потолку, вновь и вновь шуршит бумажками.
Духота. Толпа ворчит и ежеминутно обмахивается, пытаясь освежить прокисшую ткань одежд, вонючую от пота. Похоже, девушка будет защищать бабушку на судебном одре. Взгляд у девушки воинственный, даже в позе – как Зоя Космодемьянская. По всему видно, что это у нее – первое дело.
Я больше не нахожу куда приткнуть свой взгляд – и уставляюсь на ее девичий стан. Красивая, тоненькая, как стебелек. А вот и наши ответчики. Два зубра-обормота - молодые предприниматели. Одеты аляповато, разухабисто, ярко и с иголочки. Они, от нечего делать, бессовестными взорами прямо-таки раздевают девчонку, съедая ее взглядами. На их круглых мясистых физиономиях – ухмылки. Порой они перешептываются друг с другом, не сводя с нее глаз, и при этом подхихикивают.
Сбоку притулился к ответчикам сухопарый седой мужичок с козлиной бородкой. Мужичок облачен в серый костюм, под мышкой - огромный потертый кожаный портфель. Я уже не первый раз встречаю его в этом чистилище – это местный адвокат. Он угодливо наклонился к одному из предпринимателей и что-то бормочет.
В целях борьбы от наваливающегося отупения, я, пользуясь тем, что девушка стоит рядом, незаметно для нее вперился сквозь полумрак в исковое заявление бабушки, накарябанное от руки крупными буквами. Глаза устали быстро, но суть выхватить я успел. Предприниматели состряпали ООО – джинсы шьют. Бабушку приняли как будто на работу, в цех по вшиванию молний в это самопальное тряпье. Она у них пропахала надомницей полгода, вшивая молнии в ширинки и перевыполняя план. Естественно, впряглась пенсионерка не из-за желания поднимать швейное производство – нужда заставила. А зубры, не будь дурнями, спустя полгода продукцию забрали – денег не заплатили. Мол, Вы не оформлены как следует на работу, так за что Вам платить.
Наконец, дверь белая распахивается, появляется секретарша судьи, тридцатилетняя, размалеванная, вечно обозленная разведенка, и с надменным видом вопрошает: «По делу Корнеевой все прибыли?» Обезумевшие от безкислородной полудремы, мы все протискиваемся к ней, как к святой – скорей бы сменить затхлый коридор на кабинет судьи, отбыть повинность да смыться восвояси.
Зашли – сразу все разбились на два лагеря. Девушка с бабушкой – на одной скамейке. Самодовольные предприниматели – на другой. Милюкова узнала меня, и я присел за отдельный столик к адвокату.
Перед людьми из городской мэрии представители Фемиды лебезят, иногда до тошноты. До настоящего времени мне очень забавно вспоминать, как те же самые судьи и их невежи-секретари, к которым я ломился еще полгода назад представителем мелкой безвестной юрфирмы, посылали меня восвояси, да еще и нелестно. Тогда мне приходилось ездить в суд из поселка, расположенного в пригороде. Вот так после трехчасового пути я представал наконец перед заветной дверью, дабы ознакомиться с делом. А из нее доносилось:
- Приемное время кончилось. Подите вон.
- Но я…
- Вон.
- А когда можно…
- Теперь только в среду.
- Помилуйте, как же в среду?! Я ведь опоздал всего на пять минут… - сначала меня захлестывала буря справедливого возмущения, и сразу же – опостылая вежливость, в надежде на милость секретаря. Ан нет. Разговор окончен. Будешь дальше ломиться – выпрут с матюками. Теперь же я, сам не желая того, стал вдруг вхож в эти грязные кабинеты в любое время. А причина – доверенность от городского мэра. Помню, в первый раз Милюкова даже всплеснула пухлыми руками в ответ на мою наивность: «Вы же из администрации, конечно, заходите и знакомьтесь с любыми делами в любое время». А ведь раньше при виде моей повестки из юрфирмы она загибала мне в ответ ой какие кренделя из фразеологизмов ненормативной лексики. Теперь это забавно.
Каждое судебное заседание – это неповторимый спектакль. К сожалению, драмы здесь разыгрываются настоящие. И порой просто диву даешься, какое все-таки человек гадкое существо.
Это заседание – не исключение. Ответчики, взгромоздившись на стулья кабинета, всем своим видом пытаются показать, что они крутили и крутят на известном месте всех присутствующих, включая судью. Видимо, присутствие адвоката позволяет им вести себя так нахально на процессе.
После всех формальностей девушке дали слово первой – как представителю бабушки-истицы. С революционным видом она вскочила, схватила бумажки, от волнения уронила половину из них. Справки и заявления плавно разложились пасьянсом на грязному полу. Две минуты замешательства, оттененного смущением девушки. И сразу же металлический голос судьи: «Ну, давайте же, не задерживайте».
Милюкова в своем репертуаре. Топит девчонку. Впрочем, самой Милюковой абсолютно все равно, что происходит на ее сцене, то есть - безынтересно. Она все так же задумчиво смотрит в окно с видом Фемиды, с которой сдернули повязку, доселе закрывавшую ее дивные очи.
Тем временем, девушка, с дрожащими руками, начала свой монолог, оборотясь к предпринимателям. Те сидели вразвалку, закинув ногу на ногу, свесив животы, и с улыбочкой воспринимали происходящее.
Четко, хлестко как плетьми, девушка с раскрасневшимся от волнения лицом звонко чеканила исковое заявление. Ее голосок звонким эхом, медным колокольчиком раздавался в пустоте кабинета.
«В соответствии со статьей такой-то, Вы были обязаны…, в нарушение статьи такой-то Вы не оформили…» - срывающимся и дрожащим голосом пела девушка.
Постепенно выражения лиц главных героев начали меняться. Милюкова наконец-то оторвала свой взгляд «в никуда» от окна. Она с явным интересом вперилась сквозь лекторские очки в выступавшую.
Предприниматели, на предложение Милюковой что-нибудь сказать в ответ, вынужденно изменили позы на более пристойные. Они сложили ручки-ножки и посмотрели на козлиного адвоката, как нашкодившие двоечники. В глазах предпринимателей была мольба, с налетом мелкой паники.
Наступила затяжная непредвиденная пауза. Видно было, что молодчики-ответчики к процессу не готовы.
- Иосиф Лейбович, ну? – Это не выдержала Милюкова – обратилась к адвокату. Она терпеть не могла пауз. Ее пухлые пальчики, окольцованные золотой броней, нервно теребили шариковую ручку. Адвокату пришлось самому бросаться на амбразуру.
Согбенная фигурка нехотя поднялась, склонилась над столом, и козлиная бородка зашуршала по бумажкам. Адвокат начал бормотать что-то невнятное про свидетеля – якобы инспектора по кадрам новоиспеченного ООО.
- Приглашайте Вашего свидетеля, Иосиф Лейбович. – Милюкова пошла на поводу у адвоката. Самой копаться в деле ей не хотелось.
Я посмотрел на девушку. Та стояла с растерянным видом. Она не знала как реагировать на «троянского коня» - свидетеля. Тут я решил выручить защитницу бабушки, хотя не имел права вообще что либо говорить.
- Зинаида Васильевна, позвольте мне сказать. – я сделал попытку встать, надеясь что вдруг Милюкова разрешит мне нахально встрять в процесс.
- Вы не участвуете в процессе и прекрасно знаете как Вам следует себя вести. – равнодушно отчеканила Милюкова.
- Но сторона ответчика отреагировала тем, что предложила пригласить свидетеля. – Я решил идти до конца.
- И что? – интонация Милюковой не менялась. Еще чуть-чуть – и наша вершительница судеб начнет зевать.
- Я возражаю. – При этих моих словах предприниматели заерзали своими пухлыми пятыми точками по дермантину стульев.
- Что значит «возражаю»? Вы что - забылись? – Милюкова обратила на меня наконец-то свой взгляд.
- Ваша честь… - заблеял адвокат. – Я прошу удалить этого молодого человека из помещения! Он мешает мне вести процесс!
- Адвокат ответчиков не представил никаких прямых доказательств в опровержение слов представителя истицы (тут я с улыбкой посмотрел на девушку). Показания свидетеля – косвенное доказательство. А ведь решение по одним лишь косвенным доказательствам вынесено быть не может. –
Я говорил гладко, но рисковал своей задницей, а заодно и карьерой в мэрии. В моих словах был один очень большой недостаток. Плевать на адвоката - я показывал Милюковой что она неграмотно ведет процесс. Я как мог старался делать свои фразы обтекаемыми, но и так понятно, что Милюковой не нравится вступать в такие дебаты, тем более что я вообще должен был молчать.
Но чертовы остатки совести кусали меня изнутри, а симпатия к девушке заставила меня полезть туда куда не следовало.
Не будь я представителем местной мэрии, я был бы уже давно вышвырнут из кабинета как котенок.
- Приглашайте свидетеля. – заткнула меня Милюкова. Адвокат послушно затрусил к двери.
В холодный серый кабинет вплыла расфуфыренная тетка с большими дешевыми серьгами-кольцами в ушах. Ресницы ее были густо намалеваны тушью, а веки - голубыми тенями. Блондинистая челка стояла «коком». На грудях болтались блестящие крупные бусы. «Сорока» - так я в шутку сразу окрестил тетку.
- Свидетель, представьтесь. – Милюкова чеканила слова, подсовывая формальные бумажки для свидетеля. После всех процессуальных формальностей, дали слово адвокату.
- Скажите, Вы знаете эту женщину? – Лейбович слащаво обратился к «Сороке», ткнув пальцем в сторону бабушки.
- В первый раз вижу. – хмыкнула «Сорока», но ягодицами заерзала.
При этих словах бабушка, доселе сидевшая серым неприметным комом, вдруг вспыхнула, дернулась, и на глазах ее выступили слезы.
- Это неправда. – тихо, срываясь от слез, прозвучал ее старческий голос. – эта женщина оформляла меня на работу, я принесла ей все документы и пенсионное свидетельство, чтобы меня оформили как следует и поставили на учет как работающего пенсионера. Эта женщина сняла копии и сказала что всё оформит. Только больше я ее не видела после этого. А по телефону меня уверяли что я везде оформлена. – костлявые кисти бабушки сжимали скомканные бумажки с печатями.
- Не верьте ей, Ваша честь. – Козлиный адвокат полез в бой.
- «Не верьте». – передразнил я и усмехнулся в лицо адвокату. – Вы же на процессе.
- Еще одно слово и Я Вас удалю!!! – зашипела на меня Милюкова.
В ответном шамкании адвоката прошло еще пять минут. В конце концов Милюкова не выдержала этой процессуальной порнографии и хлопнула по столу ладонью.
- Всё! Достаточно. Суд удаляется в совещательную комнату для вынесения решения. Всем освободить кабинет!
Вновь нас поглотила мутная серая топь вонючего полутемного коридора. Пользуясь случаем я обратился к девушке.
- Как Вас зовут?
- Таня. – Девушка волновалась и теребила свои бумажки.
- Да не волнуйтесь Вы так. – Я улыбнулся. – Будьте увереннее.
- Да уж. Вам легко говорить. У меня ведь это Первое дело. - По-детски вздохнула Таня.
- Давай на «ты».
- Давай.
- Это хорошо что Первое дело у тебя именно такое. Даже если Милюкова тебя срежет, иди в кассацию. Не бросай.
- А я смогу? Как ты думаешь – я выиграю? – В полутемном коридоре Танины глаза заблестели огоньками.
- Сможешь. – И в этот момент я поверил в это чистое, наивное, по-детски честное существо.
Я встретил Таню через два года. Случайно. В том же суде.
Толпясь в предбаннике судейского кабинета, я нечаянно стал невольным слушателем разговора. Дверь была прикрыта неплотно, и из недр судейской опочивальни доносился диалог.
- Иван Степанович… Так сколько лет Вы дадите моему подзащитному? – До боли знакомый девичий голос звучал опрометчиво звонко. Я силился вспомнить где я слышал этот голос, но не мог. В нем были и мучительно знакомые, и какие-то чужие – твердые, холодные зрелые нотки.
- Ну-у-у.. милочка. Какое там дело - по Моклокову Василию? М-да-а-а… Вашему Васе светит три года. С учетом всех обстоятельств… Пожалуй, да… Три года. Так что готовьтесь к процессу, и обратите внимание на …
Услышав такое, я торопливо вышел из кабинета – не хотелось знать слишком много. А через десять минут я стал невольным свидетелем уже другого диалога. В закутке и полумраке коридора стояли пригнувшись друг к другу две женские фигуры.
- Танечка, милая, скажите же мне, не томите. – Женский уставший голос, захлебываясь, звучал умоляюще. – Что же будет с моим Васенькой? Вы были у Ивана Степановича? Скажите – были?
- Да, да. Была. Вот только от него - и сразу к Вам. Но… знаете, ситуация очень тяжелая. Очень. Понимаете? – Теперь тот же знакомый и одновременно незнакомый звонкий девичий голос слился с очертаниями девичьей фигурки.
- Что? Что он Вам сказал? Не молчите же!
- Судья собирается дать Вашему Василию восемь лет! Но я, само собой, сделаю всё что смогу. Ну, может быть, лет на пять срок ему скинут. Вот только это будет стоить… Ну, Вы сами понимаете – это для судьи… Только Я все сделаю сама, деньги отдадите мне.
- Сколько? Поймите, я заплачу Вам любые деньги, лишь бы ему сидеть не восемь, а три года! Я же мать!
- Сейчас я напишу Вам на бумажке. – шепнул ласковый звонкий голосок.
Внезапно тусклый блик дневного света скользнул по очертаниям молоденькой фигурки, задержался на ее лице. Девушка на мгновение зажмурилась.
Это была Таня, та самая Таня.