18

Автор: Автоматикум Генный Пролог.

Давно это было. В то время, когда мы были совсем молоды и неопытны, полны авантюризма, хотели приключений и любви... Ах да, к чему это я?
Если ты, уважаемый читатель, видишь , что рассказ называется 18, то там будут сопли про первую любовь, первые разочарования, и тому подобную парашу? Хуй там плавал! Можешь прекратить читать на хер этот рассказ, и пойти читать сентиментальную поеботу про френдзону, про то как шишка встала у пацана на первый размер его соседки-доски, и тому подобное. Здесь все давно уже не девственники, здесь бывалые проходимцы с порванными ртами и аортами, которых жестко отымела штука под названием жизнь. Какая мощная фраза, однако? Ладно, не будем предаваться Леонтьеву и лирике, сразу перейдем к делу!
Число 18 тут действительно имеет место и непосредственно фигурирует. Какие у вас ассоциации, а? Сразу совершеннолетие, можно покупать Яшку и пивко и водочку в супермаркетах, сразу открывается невиданный ранее фонтан блядства, разврата, наркоты, и крема-бальзама Софья с пчелиным ядом, которым вы смажете анальное отверстие мамочки своего друга, которая случайно уснула на школьной вписке. Это не помешает тебе потом поиметь и ее, и своего уснувшего дружка заодно. Ну, это при желании конечно.
Это очень грустная история про человека живущего на зарплату сисадмина в маленьком провинциальном городке (был праздник, бабушка кончала (прим. автора – здесь отсылочка к известной песне очень известной группы с дохлым героем. Ты знаешь о ком я)), к тому же жившем на отшибе города. Все, заканчиваю. Пожалуй, начнем.

Глава Первая – Просто трудный возраст.

Стоял жаркий летний день. Я сидел как обычно у себя на работе, и залипал в всем известной соц сети ВКонтракте. Стагнация, простой, downtime, назови это как хочешь, мне было поебать. Я ждал когда этот рабочий день кончится, потому что на следующей неделе я свалил бы в отпуск. Все просьбы от начальства сделать что-то заранее мной жестко игнорировались. Я забивал на все хуец, и ждал, ждал когда наступят выходные. И вот я в отпуске.
Да. Теперь я был свободен, свободен как добби, или как Мавроди. Я прыгал по залитым солнцем полям как молоденький козлик, я ощущал дыхание лета, со всей его мошкарой и комарами. Август в Средней России это самый уёбищнейший, самый парашенский месяц лета. Все уже отцвело, ты чувствуешь, как лето загибается, и ты вместе с ним. И это повод. Повод для того чтобы каждый день приходить с другом на плотину и хуярить пиво, или водяру от этого чувства, что ты молод, года уходят, но ничего не происходит, и кажется что ничего не произойдет. Это и есть русская мечта, если так ее можно назвать. Купить в ларьке чекушку водки Старая Казань, к ней батон или кефир, после спрятать ее в штаны и пойти распивать как обычный цивилизованный человек. И ты с трудом спускаешься вниз с горки, потом карабкаешься вверх, потом снова вниз к берегу, до заветного бревна, лежащего на земле. Ты уже подзаебался, запотел, и устало, тяжело дыша садишься на бревно, достаешь водочку, делаешь несколько живительных глоточков – и все. Дальше тупые бессмысленные бытовые разговоры про то, как охуенно там, где нас нет, про тех кто сходит с ума, кто поднимается, кто подыхает. И в ходе всего этого процесса ощущаешь, что ты вообще вне времени, и вне этого мира. Тебя просто-напросто нет, и кажется что Старая Казань действует как волшебное зелье, как плащ невидимка, и ты неподвластен времени. И ты думаешь что солнце, которое отражается от воды и слепит тебе глаза есть ворота в Геенну Огненную, и ты хотел чтобы это было так. Чтобы мир засосало туда, и он сгорел к ебеням, и осталась только речка, бревно, ты и чекушка. О это ощущение несбывшихся грез, оно бесценно!. Оно остается как минимум до тех пор, пока Уж из-за бревна не заползет к тебе в штаны. Хотя и он в этом мире странник, всего лишь ищущий теплое место под твоими яйцами.
Отпуск. Выходные с праздниками закончились. Остались: я, диван, телик, походы в магазин, телеканалы ТНТ и СТС. И конечно же 18 тысяч отпускных рублей. Деньги никогда у меня не задерживались, и я все думал, как же потратить эти 18 тысяч? Купить новый комп – нет. Смартфон – нет. Снять шлюх, в конце то концов, но тоже – нет! Эта вечная проблема денег – когда у тебя их нет, у тебя есть список в несколько сотен метров, что бы ты хотел купить. Когда у тебя они внезапно появляются, ты в растерянности. У тебя этот список в несколько сотен метров мигом вылетает из головы, и ты не знаешь вообще, что с этими деньгами делать. Поэтому ответ в моей голове нашелся сразу – не делать с ними ничего. Ну 18 тысяч и 18 тысяч. Хер с ними. Пусть лежат. Ехать я тоже никуда не собирался, так как маршрут у меня был заказан один – на Крымский полуостров, к моему «любимому» дяде-десантнику с формулировкой «уж он то тебя перевоспитает». Перевоспитает. Разведчик - разведчика? Какая, блять, глупость. И это не единственная ебота, которую мне приходится слышать в своем доме. Поговорку я запомнил одну из сраной средней школы – горбатого могила исправит.
И все что я делал далее - просто придавался безделью. Целенаправленно, раздражая окружающих меня людей своим бездействием. Я просто лежал, смотрел телесериал Воронины и дрочил хуй. Дрочил я его по нескольку раз в день, по 4-5 раз это уж точно. Я мысленно перетрахал Веру Воронину, всевозможными способами, во всех декорациях и студиях телеканала СТС. Я помню я мысленно ебал ее даже в декорациях сериала 33 квадратных метра, а 40 летний очкарик Алешенька, прыгал, показывал язык, и изображал звуки Вериного пердака. Потом я плавно переключился на бабушку Кости Воронина – Галину Ивановну. Но сексуальные фантазии с ней пугали меня. Они существовали как будто сами по себе. Когда я мысленно драл ее на кухонном столе, она вздыхала и одновременно кормила меня оладьями.
В перерывах между дрочбой я предавался игрой на гитаре своими кривыми пальцами. Если это можно вообще назвать игрой на гитаре. Это скорее извлечение несвязных и нечленораздельных звуков. Такое же звукоизвлечение можно получить, если дать в руки гитару человеку с болезнью альцгеймера, или какому нибудь дауну. Я просто брынчал мелодии любимых мной исполнителей, мурлыкал песни на ломаном английском языке, с сильнейшим франко-русским акцентом. Когда мне становилось совсем пиздец как хуево, я взонил своему корешу недавно отслужившему в ВДВ и мы шли на мост, где бухали. Покупали по сисичке пивчанского на каждого и посасывали полночи. Мы посасывали пивко, комары посасывали наши бренные тела, с реки дуло прохладой. В бытность мою доармейскую, во времена технаря, за меня очень беспокоились, что я пройду, не дай бог часов в 8-9 вечера, особенно зимой по нашему пешеходному мосту через реку, который не освящают фонари. В сознании моих родственников укрепилось, что если я иду там, то кто-нибудь обязательно должен вломить мне пизды. И там действительно, вламывали, но не мне. И пока мы стояли, посасывали пивко, за всю ночь там пробежал всего лишь один жалкий хачапурин, который очень громко слушал лезгинку в наушниках. Очевидно, он чтил коран, шариат, был примерной борцухой-братухой, бил исключительно женщин, и долбился в жопу исключительно с такими же борцухами как и он сам.
Я не буду вдаваться описаниями разговоров, так как половину из них я не упомню. Темы варьировались от зеландовского транссерфинга и детских страхов, до того какая форма пивной бутылки круче. Эти разговоры не оставили в моей душе ровным счетом ничего, и я прекрасно это понимал. Но у меня не оставалось выхода, мне нужно было кому то выговориться чтобы не сойти с ума от одиночества. Мы стояли на мосту, жрали сырки Виола из коробки, и глушили. Глушили мы не просто пиво, мы пытались заполнить пустоту в наших молодых сердцах. Мы слишком молоды, и наше сердце мечется, и не может найти приюта в этом времени и пространстве. Мы страдали - потерянное поколение, страдающее от синдрома гиперактивности и ломающее друг о друга табуретки в воинских частях. Мы были друзьями по несчастью, и только это нас и объединяло. Приходило время, мы уходили с моста, прощались, и я зиг-загами, от столба к столбу возвращался тихой летней ночью домой. Меня никогда не спрашивали, где я был, с кем я был, что пил. Для «моих» все и так было понятно. В их сознании и олицетворении совершенного советского рабочего-арийца – я тунеядец, алкоголик, и деградант. Из рассказов Довлатова я знаю, что это была обычная питерская интеллигенция, но я не в Питере. Я словно Винни-Пух застрявший у Кролика в норе – жду волшебный пендаль, чтобы выбраться и определиться. Ни интеллигентом, ни алкоголиком я себя не считаю.
Просыпаясь утром с дикой головной болью и перегаром, я ненавидел себя. Ненавидел из-за того, что ничего не могу изменить в своей жизни. Каждый раз меня мучила внутренняя переоценка своего поведения, но это ни к чему не приводило. Так прошла первая половина моего отпуска – мучительно, бессмысленно и быстро.

Глава 2 – На золотом дне с мешком картошки.

Мой дед – ебач. Кто-то сразу скажет, ну как же так можно про своего любимого дедушку, он же тебя любит, все дела. Можете добавить себе козьих шариков в суп, вместо Галины Бланки, как это делал Модест из "Городка", потому что вы ни хуя не правы. Несмотря на мою хоть редкую, но посильную помощь, за спиной дед меня ставит не в очень хорошем свете перед окружающими. Причем я не давал этому никаких поводов, обходясь с ним вежливо и обходительно. Его достоинства можно бесконечно перечислять через запятую. Приведу вам несколько – ебач, жлоб, хуило, маразматик, наивный долбоеб. Никогда не забуду, когда он купил себе на рынке прибор Невотон за 2 тысячи рублей, который избавлял человека от всего армейского расписания болезней. Местные промоутеры-таджики утверждали, что даже от СПИДа. Это были несколько деталей выточенных на токарно-винторезных станках, которые якобы дают ультразвуковое (скорее ионизирующее, прости господи) излучение, которое воздействует на весь организм в целом. И из тебя выходят сразу все болезни и опухоли. А при желании выйдет черепаха. И даже бэтмен, в костюме Александра Лукашенко. И так вот, основной моей обязанностью, в конце лета было… Бинго! Конечно же выкапывание картошки. Велось оно в августе месяца, по собственным дедовским православным с социалистическим уклоном канонам, и возражать никто не имел права. И конечно же я, как единственный альфач на хате должен был перетаскать хуеву тучу мешков на своей изъёбанной спине. Несмотря на категорию А в военном билете в моей многострадальной спине был остеохондроз и межпозвонковая грыжа. Букетик охуенный, который иногда давал о себе знать довольно продолжительными ноющими болями в спине. Сколько было вырыто картохи – я точно не скажу. Скажу лишь то, что трое взрослых людей ебошились там пять суток. Пять ебаных суток, с самого утра, перерывом на обед и до самого вечера. Все это время я таскал мешки с этой ебаной картохой, половина которой уйдет моей ебучей соседке, причем уйдет тогда, когда она «подишевлиет», а вторая попросту сгниет, потому что столько картохи не нужно никому НАХУЙ! Можно было закрыться в холодном сыром подвале, раздеться, и нырять в нее, как Скрудж МакДак в золотой запас. При этом тебе не нужно ничего. Можно срать прямо туда, и ссать, картоха стерпит, даже слаще станет. Можно выбрать большую картоху, проковырять там дыру и совокупляться с ней. По крайней мере я представлял, что можно делать с таким количеством урожая, и лишь мой дед не представлял что с этим можно сделать. Когда картоху полностью загрузили в подвал, от него я услышал только одну фразу: «Эх, мать честнАя, плохой урожай, плохой»…
Дальнейшие мои чувства я комментировать отказываюсь.

Глава 3 – The End of conflagration. Мое спасение.

- Вы считаете что это можно показывать по Первому каналу?
- Можно Машку за ляжку!
- Вы что, служили?
- Сидел!
- За что?
- Низя Машку за ляжку!
Команда КВН - Союз, Тюмень

После так называемого «the great northern картохакилл» я просто лежал и не мог встать. Мне не хотелось ничего – ходить куда-то, думать о чем-то. Даже просто встать без надобности. Все мое тело было напряжено, а позвоночник тонко намекал, что вот-вот, еще чуть чуть, и у моего хребта случится 11 сентября. Я блять, думал о том, как все-таки хорошо жить. Просто существовать, жить в режиме овоща под лампой накаливания. Нихера не делать. И чтобы одной бессонной холодной ноябрьской ночью думать: «было тепло и было заебись». Но поскольку, как говорил Платон – все течет, все меняется, я не мог придаваться безделью вечно. Мне позвонили. Блять, не первый раз за месяц, конечно же, но этот звонок оказался значимым. Это была одна из моих подружек-школьниц, которую я безуспешно пытался как-то разговорить на сокровенные темы. Да, хотелось бы ее развести на потрахать, или на рота дать, но толщина стены ее постоянного занудства была в несколько метров охуевшего бетона. Позвонила и сказала что хочет меня кое с кем познакомить. Познакомила!
Я бы мог напиздеть с три короба, что познакомился с фотомоделью из Атлантик Сити, мы с ней поехали в Голливуд, и я поливал спермой брущатку возле Китайского Театра, но этого я делать не буду. Скажу как есть. Она меня понимала. Всего лишь понимала. Понимала и принимала таким, какой я есть. И, наверное, это было самое великое мое счастье за последние два года. Я не могу спокойно говорить об этом, поскольку у меня уже кончаются слова и начинаются эмоции. Я, Автоматикум Генный, сотканная тряпичная кукла, впитавшая в себя грязь людского стада, чужие идеи, мысли, повадки противоречия - я был понят. Словно Данко пришел в этот темный лес и вырвал свое сердце из груди, осветив все вокруг. Хотя в моей жизни по-прежнему многое оставалось неясным, меня перестало это волновать. Я стремился всего лишь к одной истине на тот день – быть с ней рядом. И я был. Я чувствовал себя живым. Я обожаю путаться в женских волосах и жрать их. И я путался, и кусал ее волосы, и вместе мы наблюдали как солнце уходило за горизонт, чтобы на следующий день снова посмотреть на нас. Казалось, что в те моменты нас вообще ничего не волновало. Она была нужна мне, я был нужен ей. И все. Вот так просто.
Но по законам жанра ничто не длиться вечно, и возвращаясь из таких свиданий поздно вечером, я заболел. В тот вечер было жуть как холодно, и я оказался не слишком предусмотрителен в этом плане. Поэтому оставшуюся часть отпуска я провел дома, с ужасно отекшим горлом, и температурой. К моему выходу на работу я полностью выздоровел, но брать больничный, чтобы догулять законные отпускные дни я не стал. Формулировка вполне устроила моего шефа - «ебал я такой отдых». На том и порешили.
Наши сентябрьские встречи я помню смутно. Точнее вообще не помню. В августе меня тревожило странное чувство, что вот, в сентябре все закончится. И мое чутье меня не подводило – у нее началась учеба, у меня работа, солнца было все меньше, как то резко сразу похолодало. Встречались мы все реже и реже. И между нами, постепенно образовывалась пропасть, и с каждым днем она становилась все шире и шире. Виноваты в этом были мы сами. В один прекрасный день я понял, что гостиница Парадиз закрыта, а группа Иглс давно доиграла Отель Калифорния. Ничего больше нет. Сезон закрыт. Есть только фотографии и диалоги ВКонтракте, но нет чувств, нет ощущений. Все ушло, как будто этого и не было.
Нам пришлось оставить друг друга. С болью в сердце, с отчаянием. Любил ли я ее? Возможно. Люблю ли я ее сейчас? Может быть. В любом случае я вспоминаю с упоением последние августовские дни моего многострадального отпуска, и они были одними из самых лучших в моей жизни. Быть может, вы подумаете, что я идиот, страдающий симптомом блевотного романтизма, но мне все равно. Идите на хуй.
В моей памяти до сих пор стоит эта картина: вечер, мы сидим вдвоем на детской площадке, чистое небо с алым заревом заходящего светила. Из многоэтажки слышится деликатный разговор двух соседей, один из которых решил под вечер заняться ремонтом…

Ее голос, ее поцелуй, и проклятое августовское солнце, которое никогда больше не взойдет над нами.

Эпилог.

Стоял ноябрь. Стоял образно, не как член конечно, но больше как последний месяц осени, со всеми его причудами холодной ветреной погоды. Грязь уже подмерзла, и довольно мерзкое это дело – ходить без снега в зимней куртке. Я как обычно возвращался домой с работы. Еду в маршрутке стоя, слушаю музыку, и придаюсь своим мыслям. Слышу вокруг восхищенные окрики. Народ радуется светофору, установленному у нас на районе. Все оборачиваются и разглядывают новенькие дощечки со светодиодиками. И в этот момент, ко мне в голову среди этой радиационной заразы в виде радости жителей нашего района, прокрался самый охуительный вопрос в моей жизни – а где, блять, собсна, 18 штук? Куда же я их проебал-то в конце концов, Ответа я так и не смог найти. Они растворились, как ткани в концентрированной серной кислоте. Они были, скорее всего, потрачены на всякую поебень, которая не должна нас заморачивать и иметь важное место в нашей жизни.
Важнее проебанных денег может быть только проебанная любовь. Потеря близкого человека. Хреново, когда потеря безвозвратная, но про это отдельный разговор. И в конце всего этого, мне хотелось бы тебе - да, да именно тебе, читатель, дать какую-то памятку, мантру, чтобы ты вынес хоть какой-то урок из прочтения данного рассказа, чтобы время твое потрачено было не зря. Но, к сожалению, ничего дельного в голову не приходит.
В одном из зассаных пригородов нашего уважаемого города есть один очень хороший забор. Железный, новенький. Бордового цвета. Он находится в одном из проулков, в нем нет ничего особенного, на нем не красуются надписи про хуи, пёзды, и тому подобную нечисть. Там даже не лежат дрова. Но один соображающий человек, коих немного в провинции, синей краской сделал очень хорошую надпись – «Делай добро, и уходи». А ведь действительно, в нашем мире это так. Если ты делаешь человеку добро, то в редких случаях получаешь аналогичную отдачу.
Даже если и получаешь, то этой отдачи чрезвычайно мало. Поэтому проще быть странником, как пес из сериала 90-ых «Маленький бродяга», делать добрые вещи и идти дальше, не оглядываясь назад. Многие люди не могут так жить, и выбирают, так как проще, а проще в этом мире быть злым, например как я, нежели нести этот непосильный груз добродетели. Поэтому в любой ситуации, дорогой друг

Делай добро, и уходи…