Кора

Автор: Mr. Bushlat


Он родился под звуки падающих за окном капель дождя. Так рассказывала мать. Поначалу, ей показалось, что у малыша нет лица. Но, нет, лицо было и это было самое прекрасное лицо в мире.
Когда ему было три года, он упал с качелей. Неловко встал на коротеньких толстых ножках и в этот момент деревянное сиденье качели ударило его по затылку. Он снова упал, без звука, потеряв сознание. На протяжении следующих шести месяцев, его мучили сильные головные боли. Потом все прошло.
К шести годам, он научился ловко лазать по деревьям, как обезьяна, карабкаясь на самые тонкие ветви. Один раз, он чуть не упал, поскользнувшись на замшелой коре, но зацепился левой рукой и повис, покачиваясь на высоте третьего этажа. Страшно не было-было весело и на мгновение ему очень захотелось разжать руку и полететь.
Он никогда не рассказывал матери об этом-боялся, что она начнет кричать и плакать. Еще не осознав себя, он уже почувствовал, как сильно она любит его, как боится его потерять. Каждый день. Каждую минуту.
В семь лет, он пошел в школу. Возвращаясь домой после первого дня, проведенного в шумном, жужжащем классе, наполненном улыбками и огромными, широко распахнутыми глазами, он увидел как соседка со второго этажа, пожилая, грузная женщина, вешая белье, слишком сильно перегнулась через перила и упала на землю в нескольких метрах от него. Она лежала лицом вниз и мычала, не поднимая головы. Из под нее толчками выплескивалась черная кровь.
Позже мама сказала ему, что старушке повезло-она всего лишь разбила нос и даже не ушиблась после падения. Однако он на всю жизнь запомнил кровь, черную, густую кровь, что растекалась вокруг головы женщины. Когда два месяца спустя соседка умерла, тихо, во сне, он даже не удивился и не опечалился ничуть, хотя она всегда была приветлива с ним. Для него, она умерла, упав с балкона и жизнь ее после падения была не более, чем иллюзией.
Он понял, что смерть нельзя обмануть, когда умерла бабушка. В тот день, он заперся у себя в комнате и принялся рисовать восьмерки в тетради. Он изрисовал несколько страниц, с силой вдавливая грифель в бумагу, а боль все не отпускала.
На следующий день, стало еще больней.
И еще.
И еще.
Со временем, боль от утраты притупилась, но никогда не исчезла. Так на его душе начали появляться шрамы.
В 12 лет, он без памяти влюбился в одноклассницу. Она была смуглой и дерзкой, с черными, как смоль волосами и и будто вечно удивленными черными глазами, в которых он потерялся, словно в дремучем лесу и никак не мог найти дорогу домой. Он часами просиживал на диване, представляя как подойдет к ней и предложит вместе прогуляться по берегу моря. Как они будут идти вдоль шепчущего прибоя, и он возьмет ее за руку. И скажет, что любит ее больше жизни.
И пусть она не ответит, но этот миг, один лишь миг достоин вечности.
Он никогда не признался ей. Она начала встречаться со старшеклассником и как-то раз, он увидел, как тот целует ее, грубо, грязно тиская, хватая за такие места, о которых он и помыслить не мог.
Он хотел было броситься на соперника, ударить его, но вдруг поймал ее взгляд. В ее глазах не было боли. Не было стыда. Только удовольствие. И … какая-то темная, зовущая страсть.
Он бежал тогда прочь от нее и до поздней ночи просидел в полуразрушенном доме, где частенько играл с приятелями в «войну». В голове его, отвращение смешалось с чистой незамутненной юношеской похотью. Его влекло к ней и в то же время, он ненавидел ее. Ненавидел себя, за то, что ему всего лишь двенадцать, и он маленького роста и никогда толком не занимался спортом. Ненавидел весь мир.
В 14 лет, он впервые попробовал пиво. С приятелем, что на два года старше, они порой часами играли в двухмерные игры на «Синклере». Игры подгружались с помощью древнего магнитофона «Весна» с раскуроченной кассетной декой и отображались на столь же древнем черно-белом «Зените» без задней крышки. В тот день, они, прихватив с собой трехлитровый бутыль, и, отправившись к пивной бочке и до краев наполнили его пенным, дурно-пахнущим пивом.
Он быстро захмелел. Стоя на балконе, с высоты пятого этажа глядя на раскинувшийся перед ним парк, вдыхая запах горького дыма от сигареты приятеля, он снова, как в детстве ощутил желание отпустить руки и полететь.
В 16 он встретил ЕЕ. И мир снова казался бесконечным. И музыка лилась из каждого окна. И в каждой капле весеннего дождя отображался свет солнца.
Они расстались через два года, когда он поступил в Институт. Мать хотела, чтобы он стал инженером, как его дед. Но ему всегда казалось, что мир механизмов слишком сложен. С детства, он испытывал зависть перед своим технически одаренным приятелем, который с легкостью разбирался в чертежах и схемах.
Ему нравилось читать.
В книгах, он мог быть кем угодно. Дышать воздухом дальних стран. Чувствовать морскую соль на губах, путешествуя вместе с капитаном Бладом, помогать выжившим на Таинственном Острове. Сражаться со зловещим инженером Гариным. Выслеживать профессора Мариарти в темных и смрадных уголках Лондона.
Плыть следом за Моби Диком во тьме океана.
Он поступил на Литфак.
Через год умерла мать.
В тот день, весь его мир, вся Вселенная, заботливо, по кирпичику построенная им, рассыпалась как карточный домик. Оказалось, что без материнской любви, ничего, ровным счетом ничего не имело значения. Стало пусто. Люди выцвели. Окружающий мир превратился в картинку из книжки-раскладушки и захлопнулся, раздавив его между страниц.
Осталась только серая бесконечная пустота.
Он ушел из Института, спрятался в опустевшей квартире и день за днем рисовал восьмерки на страницах институтских конспектов. Он слышал шелест бумаги, продавливаемой карандашом, слышал, как ломается под давлением грифель. И ощущал, как каждая восьмерка сдавливает его горло, заставляя сердце лихорадочно скакать в груди.
Через три месяца после трагедии, он подошел к окну, встал на подоконник, раскинул руки и полетел.
Он выжил, запутавшись в ветках деревьев, что росли под окном. Упал, и по нелепой случайности остался цел, ушибив только нос. Он лежал на животе и слушал, как толчками выплескивается кровь из разбитого носа. Он замычал.
Потом закричал.
Ничего не изменилось.
Боль не ушла.
Не ушла она и на следующий день. И через месяц. И через год. Смерть матери осталась дырой, сквозь которую вылилась вся его душа.
Он никогда не вернулся на Литфак. Вместо этого, он устроился на работу к своему дяде, открывшему кооператив по пошиву джинсовой одежды.
Через год в стране началась смута. Дядя на удивление не разорился, но разбогател, расширил производство, а несколько позже начал возить дорогие подделки из Турции и продавать их на местных рынках.
Он быстро втянулся в процесс. Зарабатывать деньги для него стало панацеей - на работе, он думал только о работе и в эти мгновения боль от утраты матери отступала назад. Однако, он бросил читать-даже шелест переворачиваемых страниц напоминал ему о звуке, что издает карандаш, рисующий бесконечные восьмёрки.
К 32 годам, он стал полноправным партнером, получил в свое распоряжение восемь швейных мастерских и три магазина. К 35 открыл собственное дело, тепло попрощавшись с дядей.
Он так и не женился. Порой, он заводил ничего не значащие отношения для того лишь, чтобы успокоить алчущую плоть. Впрочем, и к сексу он относился опосредованно, как физиологическому оправлению. Он не искал любви.
Не завел близких друзей-лишь множество приятелей и подхалимов.
Работал на износ и требовал того же от своих сотрудников.
Он стал богатым. Потом-очень богатым. В определенный момент, он признался себе, что не знает – ни сколько у него денег, ни что с ними делать. Он начал было вкладывать в благотворительность, но быстро потерял к этому интерес. Построил детский сад для детей из неблагополучных семей и даже некоторое время лично контролировал его работу, но быстро охладел и к этому. Начал путешествовать-бродил по древнему Уру, собирал глиняные осколки черепицы Сигирии, после долгих и упорных тренировок совершил Кору вокруг Кайлаша.
В один прекрасный момент, он с удивлением понял, что не посещал могилу матери вот уже несколько месяцев. Не было и боли в груди. Не было ровным счетом ничего.
Его окружала тишина и пустота.
В 62 он продал бизнес. Теперь в деле, которое в свое время пожирало боль, не было больше смысла. Ему не стоило тратить на него свое время.
По здравому размышлению, тратить время более было не на что.
Ночью, лежа в постели, один в огромном доме, он думал о том, что есть только прошлое. А значит-нет ровным счетом ничего. Постепенно, мысли отступали. Он заснул.
…Проснулся от того, что не мог дышать. Комната была наполнена дымом и жаром. Занавески весело пылали, разбрызгивая языки пламени по стенам. Пол тлел.
Он закашлялся надсадно, попытался было вдохнуть воздух, но понял, что воздуха в комнате не осталось. Перед глазами плясали звезды. Он все же нашел в себе силы встать и снова упал на четвереньки подле кровати. Кожа на руках и коленях зашипела, пошла волдырями, что тотчас же лопнули от нестерпимого жара. Он завыл, покатился по полу, смахивая с себя пламя, снова пополз, чувствуя себя бифштексом на сковороде, уцепился было за дверную ручку, но отдернул руку, оставив на металле клочья дымящейся кожи. Он задыхался. И горел. Такой боли он не ощущал никогда в своей жизни. Ему казалось, будто с него живьем содрали кожу. Глаза закипали в глазницах. Он раскрыл рот, из последних сил борясь за глоток воздуха и ощутил, как под гнетом жара кипит слюна. И все же, он снова ухватился за дверную ручку, не обращая внимания на жуткую боль и смрад горелой плоти и потянул, было, ее на себя, но…
…вдруг, остановился…
Отпустил руки.
И полетел.
Высоко-высоко в бездонную черную пропасть.
…проснулся, задыхаясь от собственного вопля. Кто-то трусил его за плечи, нежно, но настойчиво.
Он открыл глаза.
-Это был сон, милый. Просто сон. Тебе приснилось! - мама ласково и быстро шептала, прижав его к себе. –Все прошло, уже все.
Он отстранился от нее, мокрый, взъерошенный, трехлетний карапуз, только-только начавший осознавать себя как личность.
-Я был дядей. - прошептал он, стараясь четко выговаривать слова.
-Я горел.

Она посмотрела в его бездонные темные глаза и, вздрогнув, отвела взгляд, увидев в них проблеск куда более глубокой тьмы.
-Все будет хорошо,-снова зашептала-запричитала она,-Теперь все будет хорошо. Все прошло.
Когда она снова осмелилась посмотреть на него, он уже спал, убаюканный детством и любовью.