Апоптоз 2-я часть

Автор: Mr. Bushlat VI
Шагнув следом, Собольский сразу же почувствовал резкий перепад температур. Внутри было холодно, по-настоящему холодно. Он поежился, засунул руки в карманы легкого пуховика и упрямо зашагал вперед.
За аркой начинался длинный узкий туннель с расписанными граффити стенами, что изгибался почти под прямым углом. Сумеречный свет заходящего солнца, освещал лишь первые несколько метров туннеля - далее сгущалась тьма. Над головой Собольского ощутимо давил растрескавшийся потолок, с которого свисали неработающие лампочки на длинных, раскачивающихся от слабого ветра проводах.
Собольский ступил за поворот и мгновенно потерял ориентацию. Он ожидал увидеть выход из туннеля, но за поворотом было темно, настолько темно, что тьма будто плотной повязкой закрывала глаза. Он не видел ровным счетом ничего. Окружающие звуки - скрипы и еле слышный шелест колышущегося на балконах тряпья - моментально исчезли. Не слышны были и шаги Громова -теперь Собольскому казалось, что он здесь совершенно один. Он даже попытался было повернуть назад, но с каким-то детским упрямством отринул эту мысль и, выпростав руки вперед, как зомби, устремился к предполагаемому выходу из туннеля. Он старался идти медленно, поскольку сама мысль о том, что он может споткнуться и, не дай боже, упасть, внушала ему совершеннейший ужас. Тщетно он прислушивался, в надежде уловить хотя бы шорох, издаваемый подошвами ботинок - его ноги словно ступали по резине, он не слышал ни звука.
Сделав еще два шага, он почувствовал, как ботинки утопают в чем-то мягком и обволакивающем. Субъективно ему казалось, что он ушел в эту жижу по щиколотки, однако, судорожно вытаскивая ногу из тягучего плена, он вновь ничего не услышал - ни всплеска, ни ожидаемого хлюпанья.
«Надо остановиться! - страх поднимался из желудка подобно рвотным массам, - Бред! Здесь все не так!» Он открыл было рот, чтобы позвать кума, но мысль о том, что в кромешной тишине раздастся неуверенный и испуганный голос его, равно как и боязнь того, что он не сможет исторгнуть из себя ни звука и будет просто шевелить губами, подобно рыбе, выброшенной на берег и хватающейся за последние мгновения жизни, ужаснула его до дрожи.
«Соберись, черт тебя! - науськивал он себя мысленно, - Не бывает таких длинных туннелей! Еще пару шагов и выход, должен же быть выход!»
При этом, он понимал, что таких странных и черных как смоль туннелей в принципе быть не должно, и все происходящее по меньшей мере дико.
Собольский сделал еще один осторожный шаг, и внезапно руки его по запястья увязли в чем-то омерзительно холодном и скользком. Инстинктивно рванувшись назад, он поскользнулся на желеобразной субстанции и упал, упал прямо в ледяную слизь.
Он взвизгнул, и визг его отразился от невидимых стен, рассеивая морок. Сидя в мокрой гуще, Собольский понял, что он видит очертания туннеля в рассеивающейся тьме. Впотьмах, он уперся руками в стену туннеля, сплошь покрытую (я не хочу об этом ничего знать) какой-то липкой дрянью. Стена изгибалась и там, за поворотом находился источник спасительного света.
Он рывком сел и упершись руками в холодную жижу, поднялся на ноги. Его трясло. Несколько секунд он просто стоял, не двигаясь, давая сердцу успокоиться. Потом сделал шаг, еще один и ступил за поворот.
И все стало как прежде. Метрах в трех от себя, в неверном предвечернем свете, он видел выход из подворотни. Подле выхода, слева, на облезлой стене висел почтовый ящик, возле которого задумчиво стоял Громов.
Не оглядываясь, Собольский быстро подошел к куму. Громов взглянул на него и удивленно присвистнул:
- Ну ты и свинья, брат!
Собольский посмотрел вниз и понял, что джинсы его измазаны в грязи и тине. На ботинки было вообще страшно смотреть. Руки саднили - он поднес их к лицу и увидел, что ладони покрыты вязкой черной маслянистой субстанцией. С омерзением он принялся тереть их друг от друга, но грязь лишь размазывалась по коже.
- Семеныч, - пискнул он, - там в туннеле…
- В каком туннеле? - с удивлением уставился на него кум, - А, ты про подворотню? Грязновато, согласен. Но как ты умудрился навернуться, старик?
- Там же… Погоди, тебе ничего не показалось?..
- Когда кажется, крестятся, - поспешно отрезал Громов, - Погоди отряхиваться. Пусть подсохнет. Не так все и страшно, - и, помолчав, добавил:
- Глянь-ка - это шутка, или я чего-то не понимаю?
Он указал на когда-то окрашенный в жизнерадостно-оранжевый цвет, а теперь выцветший и ржавый почтовый ящик. Рядом, на стене были нарисованы несколько человечков, состоящих из палочек и улыбающихся кружочков голов. Один, самый большой, судя по всему, изображал главу семейства. Вокруг его головы извивались длинные редкие спирали, по всей видимости - волосы. Человечек поменьше с улыбкой, разрезающей его круглое лицо ровно надвое, был, очевидно, мамой. За ними следовали девять одинаковых крошечных фигур с ручками-ножками - палочками. На их круглых головах не было ни точечек глаз, ни носов - лишь рты, полные треугольных зубов. Ниже коряво было написано: «Жилины».
- Какой-то идиотизм, - буркнул Громов, - поди детвора развлекалась. Кому вообще нужен ящик в подворотне, в которой нет ни единого подъезда?
Собольскому стало противно. Глядя на ящик он внезапно вспомнил, как в детстве они с приятелем торжественно похоронили в стеклянной литровой банке толстую слепую хомячиху Пушу, умершую от старости и обжорства. Через три недели, мучимые детским любопытством, они разрыли могилку. Стекло банки запотело изнутри и стало мутным; понять, в каком состоянии находился труп хомяка, было совершенно невозможно. Поспорив недолго о неприкосновенности бренных останков, они сошлись на мысли, что в данном случае, эксгумация необходима с целью торжества науки, и открыли банку.
От волны теплого смрада, что ватой забил нос, его вырвало прямо в банку. Они позорно бежали, даже не потрудившись забросать импровизированный гробик землёй. Чувство омерзения, что он испытал, невольно вдохнув миазмы, исходящие от разлагающегося мяса, что еще недавно было живым и веселым хомяком, было сродни гадливости, захлестнувшей его при взгляде на почтовый ящик.
- Слушай, - повернулся он к куму, - я все думаю, может, оставим эту затею? Я грязный, как черт, жена будет в шоке…
Громов ухмыльнулся.
- А ты помнишь, каким ты был после дня рожденья Ильи, когда мы тебя запускали ночью в море, чтобы смыть глину? А после того, как мы с гопниками решили подружиться - помнишь, какой ты был? Маловато в тебе задора, дружище! Я тебе вот что скажу - по сути, ничего не произошло. Ну, упал ты, с кем не бывает. Мы уже почти пришли в любом случае. План такой - подходим к зданию, делаем несколько фоток, если не стемнеет окончательно, и вызываем такси.
- Куда?
- Ну… - неуверенно буркнул Громов, - там в любом случае должны быть таблички. Спросим у кого-нибудь, в крайнем случае.
- Черт с тобой, - кивнул Собольский, - Только, давай побыстрей. У тебя виски не осталось? Я весь заиндевел в этом… в этой подворотне. И ты точно ничего там не…
- Я не хочу больше говорить о подворотне, - отрезал Громов, - Это понятно? Виски…нет, не осталось, прости.
Собольский почувствовал, как напрягся кум.
- Ладно… Пойдем тогда поскорее.
Они вышли из арки…
VII
…И оказались прямо перед детской площадкой, аналогичной той, что еще недавно покинули. На поскрипывающих старых качелях, находившихся по центру площадки, сидел мальчик лет шести. Он то и дело отталкивался ногой от покрытой опавшими листьями земли и раскачивался, посвистывая. При виде Собольского и Громова он притормозил ход качелей и с большим удивлением уставился на людей. Мальчик был худой и такой чумазый, будто весь день валялся в грязи. На измазанном лице выделялся плоский маленький нос и крошечные круглые глаза. Рот был полуоткрыт, между губами то и дело мелькал язык, облизывая их. Он был одет в легкую демисезонную куртку с порванным рукавом, из которого торчал наполнитель.
«Бред какой-то, - подумал Собольский, - Это не может быть та самая детская площадка. Просто невозможно. Мы же не по кругу шли»… Он поднял голову - за стеной деревьев нависали готические башни черного дома. Определить, насколько они приблизились в неверном вечернем свете не представлялось возможным - дом мог находиться прямо за рядом деревьев, так и в километре от них. Он оглянулся - черный зев подворотни манил, обшарпанные стены растворялись в темноте. Инстинктивно подняв голову, он не увидел ни одного горящего окна. Несколько стекол были выбиты и зияли черными провалами, словно раны.
За его спиной кто-то визгливо хихикнул. Обернувшись, он увидел, что мальчик слез с качелей и подошел вплотную к ним, держа одну руку в кармане куртки. Вблизи он казался еще более грязным - от него исходил тяжелый, какой-то рыбный запах. Маленькие злые глаза на черном от грязи лице нездорово блестели. Мальчик с болезненным любопытством протянул руку и прежде, чем Собольский успел понять, что происходит, коснулся его ладони. Он был холодный… и мокрый, скользкий, как только что выловленная рыба. Собольский инстинктивно отдернул руку.
- Ты испачкался, - заявил мальчик, неприятно коверкая слова. Вышло - Ты испакчался.
- Тебе бы отмыться. (Тябе бы отвыться)
- Взрослым нужно говорить «Вы», - пробормотал Собольский и отошел еще на шаг. Исходивший от ребенка запах вызывал тошноту.
Мальчишка задумчиво посмотрел на него снизу вверх и медленно вытащил из кармана правую руку. Разжав кулак, он показал Собольскому раздавленную и растаявшую шоколадную конфету. Шоколад и грязь смешались в месиво на его ладони. Глядя Собольскому в глаза, он поднес ладонь к лицу и лизнул, далеко высунув длинный и белесый язык. В неровном вечернем свете мелькнули маленькие острые зубы.
После, он протянул руку, на которой оставался мягкий шоколадный ком Собольскому:
- Будете, дядя?
Собольский подавил в себе желание ударить ребенка. Сильно ударить. Он отошел еще на полшага и, вместо того, чтобы ответить, уставился на Громова.
Тот вел себя странно. Стоя подле железной маленькой горки, он с удивленным видом изучал две пустые бутылки из-под пива, оставленные кем-то. Почувствовав, видимо, взгляд друга, он отрешенно уставился на него, поднял одну из бутылок и пожал плечами.
Собольскому стало нехорошо.
- Вы к дому идете?
Он вздрогнул, не понимая вопрос. Помимо явного дефекта речи, мальчик говорил визгливо и нервно, при этом учащенно дышал, как будто только пробежал марафон. Было в его тяжелом дыхании что-то совершенно противоестественное, старческое.
- Вы идете к дому? (Ви итете к томму?)
Он отрешенно кивнул, глядя то на мальчишку, то на Громова, все еще вертящего в руках бутылки.
- Тогда вам туда. За скамейками проход между деревьями (месшту дерефьями), прямо на набережную.
Это было уже из ряда вон. Он уставился на мальчишку с удивлением и гневом.
- Какая к черту набережная, пацан? Здесь до моря полчаса пешком, как минимум. Что ты несешь?
- Набережная, - заявил мальчишка и улыбнулся так широко, что лицо его почти раскололось надвое.
- Чувствуешь, как пахнет море?
Он именно так и сказал: «Как пахнет море». Не «морем», а «море».
Мальчик оскалился и, проскользнув мимо Собольского, вперевалку, по пингвиньи, побрел в сторону подворотни.
- Коля…
Собольский вздрогнул.
Громов все так же стоял подле горки, спиной к нему.
- Подойди-ка.
Собольский посмотрел вслед мальчишке, но того и след простыл - подворотня проглотила его. Он подошел к куму.
- Мне кажется, или это наши бутылки? - беспомощно улыбнулся Громов, - И это НАША детская площадка?
Собольский принял одну из бутылок из рук Громова и, присмотревшись, положил ее обратно на горку.
- Бутылка как бутылка. Полгорода пьет такое пиво. Что же касается детской площадки… Семеныч, ты же прекрасно понимаешь, что это невозможно. Это раз. А таких однотипных детских площадок по городу валом. Это два. Просто совпадение. Забей.
Он натянуто улыбнулся и снова посмотрел в сторону арки, что будто издевалась над ним, широко раскрыв черную пасть.
Громов пожал плечами и устало пробормотал:
- Вообще, черти что творится. Пойдем уже, посмотрим, что там за кустами этими.
Они подошли к узкому, заросшему и полузаваленному мусором проходу между дикорастущими кустами. Под ногами хрустело стекло. В ветвях запутались куски грязных газет.
Собольский почувствовал движение под ногами и, наклонившись, вскрикнул от нахлынувшего омерзения. Касаясь его жирным боком, совершенно не таясь, по проходу медленно трусила черная крыса. Он инстинктивно пнул ее носком ботинка, и тварь с визгом полетела в кусты.
Громов с какой-то обреченностью уставился на приятеля, потом отвернулся и продолжил путь.
Буквально через несколько метров дорогу им преградила куча бытовых отходов. За ней, в полутьме, угадывалось открытое пространство. Не колеблясь, Громов поставил ногу на кучу и сделал несколько шагов вверх, но, споткнувшись, заскользил и упал бы прямо в чавкающее разноцветное смердящее месиво, если бы Собольский не поддержал его.
- Твою мать! - ругнулся Громов, - Жены нам не обрадуются!
- Не то слово, - Собольский ступил следом и, стараясь не наступать на мягкие участки, быстро преодолел последние несколько метров, взобравшись на кучу.
Громов уже был внизу и приглашающе махал рукой.
Собольский задержался на минутку, и, чувствуя себя первопроходцем, огляделся.
Перед ним открывался вид на широкую улицу, выложенную деревянным настилом. Прямо напротив находился невысокий деревянный же декоративный забор, за которым угадывались полуразрушенные хозяйственные постройки, похожие на склады. По правую сторону улица упиралась в парковку, на которой стояли несколько приличного вида автомобилей. От парковки между «хрущевками» змеилась двухполосная ухоженная дорога, впрочем, абсолютно пустая. Вдоль забора располагалось несколько магазинчиков с французскими окнами, за стёклами которых был выставлен товар. Чуть дальше, слева, находился небольшой ресторан с широкой летней площадкой, на которой, несмотря на холодный осенний вечер, заняты были почти все столики. Вывеска тускло светилась, однако название с такого расстояния разобрать было невозможно. Вдоль улицы, прогуливались пары. Старое дерево уютно скрипело под ногами немногочисленных прохожих. Сумерки и рассеянный свет фонарей, установленных на длинных черных столбах, придавал улице несколько призрачный вид.
- Чего ты замер? - крикнул Громов, глядя на Собольского снизу вверх, - Мы пришли!
Собольский осторожно спустился с мусорной кучи и встал рядом с кумом. Мимо него прошел умильного вида мужчина – высокий, в нелепой ветровой шляпе и длинном сером пальто, скрывающем, по-видимому, объемистый живот. Чуть не столкнувшись с Собольским, мужчина приостановился, не глядя на друзей, поднял шляпу в полуприветственом-полуизвиняющемся жесте и степенно прошествовал далее, на ходу декламируя: «Земля! Голубая! Жемчужина! Космоса!». Собольский проследил за ним взглядом и невольно замер, ощущая смесь восхищения и ужаса.
VIII
Метрах в ста от того места, где они находились, улица заканчивалась, упираясь в черный монолит здания.
Громадный, будто высеченный из цельного куска черного мрамора замок, нависал над проспектом. По обе стороны от монументальных ворот, выполненных из черного, инкрустированного богатой ковкой метала, находились вплавленные в фундамент, барельефами выступающие из стены колонны, что поднимались на головокружительную высоту, подпирая остроконечную крышу.
Единственное окно в здании - забранное черным непрозрачным стеклом, напоминающее огромный фасеточный глаз - начиналось на высоте примерно пятого этажа и верхом своим почти касалось парапета крыши.
Две остроконечные башни по обе стороны от главной, подобно двум черным крутым утесам, дерзко смотрели в вечернее серое небо. Свет умирающего солнца отражался от черной же черепицы. По обе стороны от скатов центральной башни в небо уходили высокие и узкие дымоходы, облицованные опаленным как смоль кирпичом.
Над циклопическими воротами в камне были выбиты буквы, однако на расстоянии Собольский не смог прочитать надпись. Непосредственно над надписью, прямо по центру мраморного монолита, в стену был вмурован некий знак.
- Что за… Петя… Семеныч, что это за херня? Где мы находимся?
- Багряный переулок, - не сводя глаз со здания, произнес Громов.
- Что?
Громов поднял руку и ткнул по направлению к магазинчику, что находился в нескольких метрах от них. На чистеньком фасаде висела узорчатая табличка, на которой закругленными буквами было написано: «Багряный пер.7».
- Какой к чертовой бабушке… Я имею в виду, мы здесь всю жизнь ходим…
- Да что ты хочешь от меня?! - взвился Громов. От звука его голоса люди, прогуливавшиеся по деревянной мостовой, принялись нервно оборачиваться, а одна весьма приличного вида дама бальзаковского возраста возмущенно шикнула и указала пальцем в сторону здания, как будто они нарушили некий негласный этикет.
- Откуда я знаю? Я что, картограф? Мы дворами шли, тут каждый день все меняется. Сегодня - здание это, завтра черт знает что. К тому же, судя по всему, пацан был прав, мы у моря. Слышишь?
Собольский прислушался и явственно уловил приглушенное шуршание волн, бьющихся о берег.
- Это совершенно невозможно, кум. Мы шли в противоположную сторону!
- Да? - Громов нервно хихикнул, - Прям так и в противоположную? Ты уверен? Мы с тобой выдули почти две бутылки водки на двоих и пиво еще. Виски, опять же. Я… мы где-то свернули, наверняка.
Собольский глянул на здание, нависающее над улицей и абсолютно, беспросветно черное в вечернем сумраке, потом перевел взгляд на Громова.
– Я, Петя, прекрасно помню, сколько мы выпили. Но я в этом городе прожил всю свою жизнь. И уж точно бы знал, если бы, - он ткнул пальцем в черный дом, - если бы в моем городе было вот ЭТО….
- Я не знаю! - зашипел Громов, но Собольский прервал его, нетерпеливо указав пальцем в небо. Подняв голову вверх, Громов несколько секунд смотрел на низко нависающие мертвенно-неподвижные облака, потом в недоумении всплеснул руками.
- И?
- Сколько по твоему сейчас времени? - в голосе Собольского проскальзывали истерические нотки.
- Я… какая разница… Часов шесть?
- Шесть, Петя, было, когда мы вышли из твоего дома. Я специально посмотрел на часы на телефоне, потому что… я тебе говорил - Маззотти… А сейчас… Черт его знает, сколько сейчас времени, потому что телефон у меня сел. Но, я тебя уверяю, что мы гуляем уже часа полтора, не меньше.
- Я …не понимаю, - пробормотал Громов.
- Сейчас должно быть темно! - взвизгнул Собольский, - Ночь должна быть, понимаешь? Даже летом, блядь, в восемь часов уже смеркается, я не говорю уж про октябрь!
- Мы свернули…
- Та похер, где мы свернули! Здесь все неправильно! - последние слова он выкрикнул прямо в лицо другу.
Громов медленно достал из кармана недорогую «Нокию», нажал на кнопку и ткнул экраном телефона в лицо Собольскому:
- Видишь?! Семь часов и есть! Я не знаю, - он потряс телефоном перед Собольским, как шаман, взывающий к дождю, - чего тебе там примерещилось, но ты ошибаешься! Все в порядке!
Собольский в немом удивлении смотрел то на телефон, то на приятеля. Теперь ему стало совершенно ясно, что Громов все понимает и напуган не меньше его, но не признается в этом даже под пытками.
- Мы сейчас, - четко выговаривая каждое слово, процедил Громов, - подойдем поближе к этому….к этой херне, сделаем несколько фоток, прочитаем, что там написано, если получится зайти внутрь - зайдем, народ пораспрашиваем, опять же, а потом… - он ткнул пальцем в сторону тускло подсвеченной веранды ресторанчика, - сядем вон там и вызовем такси. Дорогу, я надеюсь, ты видишь?
И все.
- Ладно, Семеныч, - натянуто улыбнулся Собольский,- твоя взяла. Я - параноик, конечно. Вот только пообещай мне, старик, что мы уедем сразу же… как только ты сделаешь свои блядские фотки!
- Уедем сразу же, - подтвердил Громов, - вызовем такси и уедем. Я еще пивка тяпну на верандочке…
- Никакого пивка! Вызываем такси и мотаем, да? Или я поворачиваюсь и ухожу! - последнее было ложью, потому что ни за какие мирские блага не согласился бы Собольский возвращаться один, пешком, через детскую площадку и тем более, через туннель.
- Ладно, - примирительно буркнул Громов, - Согласен.
Он развернулся и пошёл в сторону здания. Не пройдя и несколько метров, впрочем, остановился подле витрины магазина. Над широким французским окном висела табличка: «Сувениры». Громов, стоя в странной, напряженной позе, разглядывал витрину.
Он повернулся к Собольскому - на лице его застыло изумление, вперемешку с плохо сдерживаемой брезгливостью.
- Что за... - кивнул он в сторону магазина, - Это… как это нынче… мода такая?
Собольский посмотрел на витрину и присвистнул. За стеклом, на полках лежали ощипанные куриные тушки - жирные, лоснящиеся. Отрубленные головы, вперемешку с лапками и внутренними органами, занимали нижнюю полку.
Больше там ничего не было.
Внезапно из-за куриных трупов показалось одутловатое лицо. Выпуклые, налитые глаза, бугристый, будто побитый оспой нос и большой рот с вислыми губами. Мужчина пристально смотрел на Собольского, приоткрыв рот. Он улыбнулся, совершенно омерзительным образом приподняв верхнюю губу и обнажив черные мелкие, как битое стекло зубы. Приглашающим жестом, он указал на одну из обезглавленных куриных тушек и пробормотал что-то неслышно из-за стекла. Подождав несколько секунд и не добившись реакции от потрясенных друзей, он, еще раз смерив Собольского взглядом, пожал круглыми массивными плечами, и скрылся в глубине магазина.
- Это у них такие сувениры? Славно, лучше не придумаешь, - увидев вопросительное выражение на лице друга, Громов ткнул пальцем в табличку, -Ладно, пойдем, - он сплюнул на деревянный настил и, не оглядываясь, поспешил в сторону чёрного дома. Собольский побрел следом.
Вокруг них люди, прогуливаясь вдоль улицы, совершали вечерний променад. Тут и там слышался смех, кто-то громко и уверенно разглагольствовал - Собольский постарался даже прислушаться к речи оратора, но отчего-то у него не получалось складывать звуки, доносившиеся до него, в слова. Навстречу друзьям степенным шагом брела пожилая пара - мужчина, одетый в тяжелое, черное пальто и лихо заломленный набок берет, о чем-то увлеченно дискутировал со своей спутницей -маленькой, чуть сгорбленной женщиной с приятным открытым лицом. Поравнявшись с Собольским, она улыбнулась и кивнула ему как старому знакомому, а мужчина отточенным жестом коснулся берета, отсалютовав, и даже подмигнул, мол, не боись, прорвемся.
Они поравнялись с рестораном. Невольно взглянув на летнюю террасу, Собольский не смог не отметить уютные мягкие кресла, в которых так удобно попивать грог на закате солнца, круглые деревянные столы, забранные светлыми льняными скатертями, и тэны, что, очевидно, включались по желанию клиентов и согревали их прохладными осенними вечерами. На террасе пустовало лишь несколько столиков - на двух из них, впрочем, Собольский заметил таблички, видимо означающие то, что и они были зарезервированы для припозднившихся посетителей. Люди, сидевшие на летней площадке, кутались в пледы, многие курили. Над террасой стоял оживленный гул голосов - казалось, что все без исключения здесь присутствующие хорошо знакомы друг с другом и наслаждаются обществом…
Себе подобных.
Он невольно вздрогнул.
Оказавшись под вывеской у входа в ресторан, Собольский бросил на нее взгляд, и, приостановившись, озадаченно хмыкнул. Несомненно, там было написано название ресторана - однако как не щурил он глаза, буквы, из которых состояло длинное слово, не позволяли себя прочесть. Это была кириллица, но странная и противоестественным образом закрученная вязь попросту не воспринималась мозгом.
- Кум? - протянул он, но Громов не слышал его, быстрым шагом приближаясь к черному монолиту дома.
Они подошли вплотную. Рядом, здание казалось еще более массивным - его крыша дерзко попирала небо, боковые башни острыми клыками вспарывали низкие облака. Невольно Собольский поежился и машинально отметил, что становится темнее - бесконечные сумерки уступали место предночной мгле.
Они стояли подле монументальных, наглухо запертых ворот. Надпись, выбитая в камне над воротами, та самая, которую не удалось прочесть на расстоянии, гласила: Abyssus Abyssum Invocat. Над нею, в черном мраморе был выгравирован символ, напоминающий цифру 5, с низко посаженной верхней планкой.
Ворота были сплошь покрыты художественной резьбой, изображающей…. Собольский поморщился, как и давеча, тщетно стараясь понять смысл гравюр, но рисунки, уже плохо различаемые в подступающем мраке, будто бы ускользая от него, змеились перед глазами. Он заморгал, стараясь побороть внезапно подступившую тошноту. Несмотря на филигранность работы, смотреть на вязь было… противно.
В левую створку ворот была врезана металлическая же калитка, с самой обычной ручкой, из тех, что продавались повсеместно в хозяйственных магазинах лет двадцать тому, только выкрашенной в черный цвет. Калитка была неплотно прикрыта, словно приглашала.
- Ну вот, - буркнул Громов, - Пришли.
Он подошел к двери и потянул ручку вниз.