Земля блаженных. Часть вторая.

Автор: Виктор Костильбург - Отряд! Равняйсь! Смирно! Равнение направо! - истошно заорал "бугор" отряда.
На плацу маячила в гордом одиночестве фигура САМОГО начальника Верхотурской воспитательно-трудовой колонии генерала Мордвина.

- "Хозяин"! "Хозяин" впереди! - испугано зашептались в строю юные "зэки".
- Разговорчики в строю! Вы чо, чушата?! Припухли?! - взвизгнул "бугор".
Он явно волновался. Если начальнику колонии не понравится, как промарширует его отряд, а это один из основных показателей становления на путь исправления - строевая подготовка, то условно-досрочное освобождение "бугра" оттянется еще на пол-года. А то и вообще отправят во взрослую колонию. А там его ждут многочисленные недруги из числа бывших воспитанников Верхотурской ВТК. Ждут серьезно, потирая руки. Там в промзоне ИТК-10 заточек, молотков и киянок пруд пруди. Уже не одному бывшему "бугру" голову проломили во время ночной смены.
От нахлынувших невеселых мыслей детина зло сплюнул и дал полноценного пинка сверкающим от крема сапогом своему ближайшему помощнику.
- Ты чо? - удивленно воскликнул тот. Но незамедлительно получив еще и "по гыче" (по шее), оставил свое недоумение при себе и тоже заголосил:
- Ногу, черти, тянем! Раз-два! Раз-два!
Отряд усиленно затопал, задирая ноги как можно выше. Взади идущие "подворовыши" и прочая "масть" экстренно побросали окурки и лихорадочно застегивали шаронки (форменные курточки) до верхней пуговицы. Даже попытались погромче топать. Но, как-то неумело. "Бугор" поморщился, как от зубной боли, но ничего не сказал.
Начальник колонии генерал Мордвин стоял заложив руки за спину явно в хорошем расположении духа, сверкая на весеннем солнце золотыми погонами, в ладно скроенном парадном сине-зеленом кителе. Высокая фуражка украшала его благородную голову. Он улыбался. Еще бы не улыбаться! На дворе, пардон, на зоне стоял 1982 год, пик застоя. Блаженное время для начальников "зон", ЛТП (лечебно-трудовых учреждений) и прочих временных изоляторов и тюрем. Сам любимый зять Генерального Секретаря, то бишь, генерал Чурбанов, курировал эти важные объекты социалистического общества. И надо сказать, не без успеха. Взять к примеру Верхотурскую ВТК - все блестит, корпуса отрядов, то есть бывшие общежительные монашеские келии, белеют свежей штукатуркой и выкрашенными рамами. Здание столовой сияет чистотой. Школа - на свободе такие еще надо поискать! Клумбы, цветы, подстриженные деревья. Клуб, где раз в неделю показывали какой-нибудь фильм из городского проката. В промышленной зоне несколько цехов, с настоящими токарными и фрезерными станками - изготавливали гидронасосы. Административному корпусу "промки" могло позавидовать любое предприятие от Верхотурья до Свердловска. Отдельный двухэтажный домик медсанчасти. Все внешне выглядело благопристойно, красиво и на уровне. Мог даже возникнуть вопрос: и это все ради стриженных подрастающих уголовников!?
- Да, - важно бы ответил генерал Мордвин, - забота о детях и своевременное их перевоспитание с целью вливания их в социалистическое общество полноценными гражданами Советского Союза - первейшая задача пеницитарной системы. И моя лично.
" Ах, как маршируют! Молодцы! - подумал генерал Мордвин, когда отряд пропылил мимо его изо все сил врезая каблуки в асфальт.- Сразу видно - стараются. Хотят стать честными гражданами!"
"Бугор" заметив удовлетворение на лице начальника, успокоился.
- Здравствуйте, товарищи воспитанники! - отрепетированным голосом поприветствовал подопечных Мордвин.
- Здрав желам, товарищ генерал! - дружно гаркнули зэки.
Тут есть небольшой ньюанс. Пока пацан несовершеннолетний, то он "товарищ" и "воспитанник". Как только отправляется во взрослую колонию, то уже "гражданин" и "осужденный".
Чтобы продлить удовольствие начальнику, "бугор" скомандовал:
- Кругом шагом марш!
Отряд на ходу развернулся и еще раз продефелировал мимо находящегося в благодушном состоянии генерала Мордвина.
- Здравствуйте, товарищи воспитанники! - еще раз по-отечески поздоровался седой генерал.
- Здрав желам, товарищ генерал! - опять ухнули во всю мочь зэчата.
"Надо по УДО (условно-досрочное освобождение) отпусить председателя совета отряда ("бугра"), - подумал чиновник в золотых погонах, - за такую строевую подготовку - не жалко!"
- Левой! Левой! - блажил "бугор" в предвкушении свободы.
Все вокруг было вылизано и вычищено. Только третий по размерам храм России, Крестовоздвижерский, стоял посреди монастыря, то есть зоны, полуразрушенный.

*******

Следователь Насонов сидел, глубоко задумавшись. Множество окурков дорогих папирос торчало из импровизировснной пепельницы - морской ракушки, подарка от товарищей из Одесского ВЧК в 1919 году. Так-же много "чинариков" валялось на липком от крови полу. Некоторые сотрудники не затруднялись поисками пепельницы, а просто бросали дымящиеся самокрутки под ноги, припечатав каблуком для верности. По первости Насонов пытался приучить сослуживцев к порядку, но потом махнул рукой. Что взять с бывших матросов и ссыльных каторжан? Следователь устало потер воспалившиеся от недосыпания глаза - их резало, как-будто песка насыпали.
"Вот упрямый архимандрит! - подумал он. - Пора уже дело закрывать, да рапортовать о новом сексоте в рясе - ан нет! Не хочет..."
Насонов встал и прошелся по кабинету, расправив затекшие плечи. Сквозь рещетки на окнах пробивались утренние лучи солнца, с трудом проникая сквозь клубы табачного дыма. Следователь залез на стол и открыл форточку, находившегося чуть ли не под самым потолком окошка. С наслаждением вдохнул свежий весенний воздух. Полной грудью. Хорошо!
В этот момент дверь открылась и конвоир из числа латышских стрелков безаппеляционнно втолкнул заключенного в кабинет. Явно не политического. Не контрреволюционера и не офицера царской армии.
- Привел, товарищ Насонов! - медленно сказал латыш.
Следователь утвердительно мотнул головой.
- Ба, начальник! Ти шо так хостей дорохих встречаешь? На столе-то? - воскликнул урка с одесским акцентом.
Насонов без всякой злости пнул по ухмыляющейся физиономии уркагана не слазя со стола. Щека заключенного сокранила отпечаток подошвы.
- А это, чтобы об твою харю сподручней было сапоги чистить, Яша, - пояснил энкэвэдэшник.
Конвоир одобрительно хмыкнул.
- Спасибо, можете идти, - сказал ему Насонов.
Когда за латышом затворилась дверь, Яшка Лимончик (а это был он собственной персоной), обиженно потирая челюсть, произнес сквозь зубы:
- Так вот, значит, как старых друзей встречаешь, начальничек.
Насонов упруго спрыгнул на пол и вплотную подошел к одесскому авторитету. Прищурившись посмотрел ему в глаза.
- Ты забыл, кореш, кто тебя "отмазал" от "стенки" в 1919-ом?
Лимончику подобные напоминания были явно не по нутру, он отступил на пол-шага назад и сказал примирительно:
- Ладно, ладно, Тимофей Моисеевич, я ж так...
Всю банду Лимончика пустили "в расход" без суда и следствия, один он остался в живых, но это была дорогая цена - цена жизни пяти "корешей" с которыми он еще в детстве шкулял по карманам на Привозе. Затем они подросли, окрепли. Аппетиты выросли. Волна вооруженных ограблений с множеством трупов прокатилась по Одессе-маме. Лимончик стал национальным героем, и щедро финансируемые им раввины, молились о его здавии и благополучии во всех одесских синагогах. До поры до времени. После неудачного налета он оказался в кабинете жилистого, с цепкими длинными руками следователя по фамилии Насонов. Вся банда разгуливала на свободе, пока главарь совершал роковое знакомство с этим следователем. Глухо грянули выстрелы на заднем дворе Одесского ЧК. Пять "кентов" Лимончика остались там лежать, сверкая голыми пятками, а он сам уже трясся в "товарняке" по пути в другой портовый город - Владивосток. Насонов свое слово сдержал, но предупредил:
- Еще раз попадешься - не отпущу.
- Лады, - ухмыльнулся Лимончик, натягивая клетчатую кепку на глаза. - Прощавай, начальник!
Призраки убиенных подельников, по всей видимости, не приходили к нему по ночам в гости, и сон у него был отменный...

- Устал я, Яша, - сказал Насонов, пододвигая табуретку Лимончику. - Садись.
- Работы много? - участливо спросил уголовник и покосился на пачку папирос, лежащую на столе.
Следователь заметил взгляд Лимончика и пододвинул к нему папиросы:
- Кури.
Тот жадно закурил. Сделав пару затяжек он заметно обмяк и подобрел. Пять дней не курил! Сидючи в "боксе" два на два метра. "Интересно, - подумал он. - По приказу Моисеича меня там "мурыжили" или нет?"
- Нет, Яша, я тут не при чем, - сказал Насонов, словно прочитав мысли Лимончика. - Я только сегодня узнал, что ты здесь и сразу вызвал к себе.
Господин Рабинович (а именно такая была у Лимончика фамилия с рождения) явно повеселел :"Значит не знает, волчара позорный, про инкассатора в Киеве!"
- Меня не интересуют твои дела в Киеве, - продолжал читать мысли Насонов. (Лимончик сразу постарел лет на пять). - У меня к тебе другое дело. Не пыльное. Да ты кури, кури, Яша. С собой возьми.
Лимончик навострил уши. Явно намечалась очередная "сделка". Интуиция подсказывала, что все будет хорошо.
- Все будет хорошо, если ты оправдаешь мое доверие, - произнес Насонов.
"Вот сука!" - с восхищением подумал налетчик и придвинулся поближе.

*******

Собака взвизгнула и бросилась наутек. Второй камень попал уже в Кузьму. Псы, которые так усердно согревали его в течении ночи, кто с визгом, кто молча разбежались в разные стороны.
- Опять свору собак под монастырские стены привел, Кузька паршивый! - орал монах Мелхиседек, несший послушание привратника в Верхотурском монастыре, потрясая огромной сучковатой палкой над своей головой. - Сколько раз было говорено - не благославлено!
Кузьма поспешно встал опираясь на костыль. С отцом Мелхиседеком шутки плохи - за послушание он с горяча и прибить может.
- Ах, ты образина кривоногая! - не унимался монах, - Я тебе сейчас вторую ногу сломаю, чтобы знал, как по ночам шастать, в ворота стучать да псов поганых к монастырю приводить! - от гнева и без того красное лицо Мплхиседека сейчас вообще пылало жаром. - Ужо я тебе вдарю так вдарю! - и он кинулся догонять улепетывающего от него Кузьму.
Бежать было трудно. Огромный булыжник попал в больную с рождения ногу, и он вообще не мог опираться на нее. Изо всех сил работая костылями и прыгая на одной ноге он спускался вниз к реке Туре. Там спасение. Ранние прохожие с интересом наблюдали, останавливаясь, за развернувшейся погоней краснорожего черноризца за хромым калекой.
- Не догонит, - со знанием дела сказал таможенный дьяк Сибирцев своему спутнику купцу Наливалову.
- Это отчего же? - тот поскреб густую бороду, - сейчас вот уже палкой достанет.
Дьяк хитро усмехнулся:
- Нет, говорю тебе, Силуан Тихонович, не догонит!
Тяжело дыша Кузьма приковылял к реке. Пот лился градом по его худому грязному лицу.
- Господи! Помиги! Матерь Божия! Не остави мене! - воскликнул он перекрестившись и кинулся в реку.
Громко шлепая босыми ногами по воде, он бежал, аки по суху. Тура покорно встала и прекратила свой величественный бег к Тоболу.
- Вот мерзавец! - голосил на берегу Мелхиседек. - Опять по воде убежал! Вы посмотрите на него окаянного! - горестно махнув рукой, монах косолапо побрел обратно к воротам монастыря.
- Ну, что я тебе говорил, Силуан Тихонович? - засмеялся таможенный дьяк.
Купец Наливанов стоял выпучив от удивления глаза. Челюсть у него отвисла, а руки слегка дрожжали.
- Э, господин хороший! Да это тебе в диковинку! - тонко засмеялся дьяк и, аккуратно взяв купца под руку повел его в Верхотурский кремль дела делать.

*******

- Все! Приехали, - сказал экс-свояк Славику, глуша мотор.
Слава (по метрикам он числился как Стас, то есть Станислав, но в крещении захотел сменить опостылевшее имя) огляделся вокруг. Местечко, что надо! Куда не кинь взгляд - везде, как раньше пели комсомольцы - "зеленое море тайги.
- Тебе помочь? - с участием спросил брат тоже "экс"- супруги.
- Нет, - мотнул Славик своей рыжей головой. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь знал место его окончательной дислокации.
Выпрыгнув из джипа на покрытую инеем траву (как-никак стоял на дворе апрель, и утренние заморозки не хотели отступать с урало-сибирских просторов), он водрузил на плечи походный рюкзак с человеческий рост. Взяв в одну руку шанцевый инструмент, то бишь, саперную лопату и топорик, а в другую палатку, в которой, по заверениям продавца из туристического бутика, будет зимой теплее, чем в московской квартире, он двинулся напролом сквозь кустарник. Не прощаясь. Как английский джентельмен. Экс-свояк покачал головой. "Такое нарочно не придумаешь! - подумал он. - Умеет же сестрица отыскать себе муженька!" Впрочем, не его это дело. Мотор взревел, и джип, переваливаясь с боку на бок, поспешил покинуть это мрачноватое место.
Слава шел больше часа петляя и заметая следы, чтобы даже при желании не смогли его найти. Покидать цивилизацию, так покидать! Ох, как приятно будет из таежной глуши показывать кукиш в сторону Москвы, где клейменые ИННами и электорнными карточками москвичей, миллионы обывателей, не понимая своего плачевного положения сновали туда-сюда по проложенному годами одному и тому же маршруту, сбиваясь изредка с него во время какого-нибудь форс-мажора. Но, Слава не такой! Насмотревшись на ютубе роликов с какими-то бомжами, живущими круглый год в самодельной палатке из куска полиэтилена где-то в Красноярском крае, он понял, что сей подвиг ему по плечу.
Вот! Самое то! Слава остановился на полянке, окруженной столетними соснами. И ветер не будет тревожить. Скинув тяжеленный рюкзак, добровольный робинзон начал обустраивать свой быт, то есть натягивать палатку. Одному было не совсем удобно это делать, но Славик с честью справился с этой задачей. Ведь не зря же, на том же самом ютубе он просмотрел полный курс по установке палаток в экстримальных условиях. Вот пришло время применять на практике полученные знания. Отойдя в сторону Стасик, то есть Славик, полюбовался свой работай.
"Ай, молодца!" - подумал он, удовлетворенно хмыкнув.
Судя по солнцу, время катилось к обеду, и пора попить чайку. Славик принялся сооружать домашний очаг. Набродившись вдосталь, он насобирал крупных камней, чтобы обложить то место, где он будет разводить костер. Вбил две палки с рогатинами на концах, сверху положил еще одну, на которую подвесил чайничек из специального сплава. По заверениям все того-же продавца из туристического бутика, вода в нем закипает чуть ли не сама собой. Сухого топлива вокруг не было. Все было отсыревшее от растаявшего инея. Но Слава не унывал. Он человек запасливый и предвидел подобные затруднения. Порывшись в бездонном рюкзаке, он отыскал упаковку с сухим горючим.
Продавец из бутика усиленно икал лежа в постели с супругой после тяжелого трудового дня.
- Что с тобой ? - удивленно вопрошала молодая жена своего благоверного.
- Да, блин, - вспоминает кто-то. - Ик!!!
- А ты вспомни, кто мог вспоминать - и пройдет! Мне бабушка говорила, - выдала она перл народной мудрости.
- Да, знаю я... Ик!!! - поморщился он. - Всех уже в голове перебрал, не проходит... Ик!!!
И невдомек ему было, что это Славик сидит за полторы тысячи километров от его супружеского ложа и поминает его недобрым словом, лязгая от холода зубами, пытаясь уже битых два часа разогреть себе кипяток в спец-чайнике на спец-горючем, которые талантливый менеджер по продажам "впарил" будущему анахорету на прошлой неделе...

*******

"Святый праведный Симеоне моли Бога о нас! " - разносилось по всей округе. Пыль стояла столбом. Сотни ног взметали ее в воздух. Кто в сапогах, кто в лаптях, а кто и просто босиком за неимением оной обуви.Торжественное шествие из села Меркушино в город Верхотурье медленно двигалось вперед, неся на своих плечах честнЫе мощи Святаго Праведного Симеона. Люди с верой и самозабвением распевали церковные гимны и акафисты. Хоругви покачивались в воздухе, освящая ликами Спасителя, Божией Матери и Святителя Николая Мирликийского все вокруг. Это было перенесение мощей с меркушинского погоста в мужской Свято-Николаевский монастырь. Путь стоял не малый, аж шестьдесят с лишним верст по извилистой дороге вдоль реки Туры, чьи контуры она и повторяла.
"Пресвятая Богородице спаси нас!" - опять возгласил иеродиакон с широким орарем, звеня кадилом.
"Пресвятая Богородице спаси нас!" - тоненько подхватили бабы, утирая счастливые слезы, что сподобились такой неслыханной радости - участвовать в перенесении мощей Чудотворца всея Сибири.
"Спаси нас!" - низкими хриплыми басами чуть отставали мужики.
"Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!" - с новой силой вскричал иеродиакон Илиодор, подсыпая ароматный иерусалимский ладан из ливанского кедра в кадило.
"И ныне и присно и во веки веков. Аминь!" - на этот раз уже дружно грянули участники Крестного хода.
Сбылась! Сбылась мечта митрополита Игнатия! Переносят мощи любимого владыкой Святого из сибирского захолустья в Верхотурье, являвшегося таможенным, торговым и культурным центром да и просто крупным городом через который - шутка ли! - пролегал единственный путь из матушки-России в Сибирь! А это значит, что тысячи людей смогут прибегнуть к нему с молитвой, чтобы он походатойствовал за них пред Господом нашим Иисусом Христом. И как миссионер, и как горячо любящий, исцелившего его Святого, владыко Игнатий приложил все усилия для всероссийского прославления Праведного Симеона. Написал его житие, скурпулезно собрал факты чудес и исцелений, заказывал писать иконы лучшим иконописцам... Но не было его на этой процессии.
Его поездка в Москву стала роковой. Тяжба и противостояние митрополита Игнатия с тобольским воеводой Нарышкиным, дядей Петра Первого, зашла слишком далеко.
- Что же ты, Игнатий, дядю царева от Церкви отлучил? - негодовал новоиспеченый Патриарх Адриан, потрясая своим пастырским посохом, увешанным жемчугом и прочими драгоценными камнями. - Ты в своем уме ли? Воеводу, который служит примером для всех туземцев и инородцев в делах благочестия - анафеме предать?!
"Эх, - подумал митрополит, - это не предыдуший Патриарх Иоаким, этот кучером не постыдится стать у молодого Царя!"
- Ну, что ж ты молчишь? - не унимался Патриарх. - Что мне Царю-батюшке сказать?
- А скажи этому Царю, что дядя у него вор, бражник и взяточник! - ответил владыко Игнатий.
- Что?! Да, как ты... Да, ты... Царю... - задохнулся от страха и негодования Патриарх. - Ты умом повредился, Игнатий! Я тебя в запрет отправлю! В монастырь заточу!
- Что ты кричишь на меня, собака царева? Али по хребту захотел от меня получить? Сейчас вдарю! Поймешь тогда, как со мной разговаривать подобает, холуй и лизоблюд!
Для пущей наглядности митрополит замахнулся своим посохом, который хоть и не сверкал жемчугами драгоценными, но был сделан из самшита, что зачит - твердый, как железо, и в два раз поувесистей патриаршего.
- На помощь! На помощь! Игнатий с ума сошел! - Патриарха, как ветром сдуло из покоев.
В помещение ворвались патриаршие стрельцы с бердышами наголо и встали в недоумении.
- Ну, что встали! Это он, Игнатий - сумасшедший! - вопил у них из-за спины Адриан. - Хватайте его! Благославляю!
Стрельцы в нерешительности переминались с ноги на ногу и переглядывались между собой. Еще свежи были в памяти воспоминания, как митрополит Игнатий чаевничал с предыдыдущим Патриархом Иоакимом, а тут вот-те нА! Сумасшедший! Как бы чего не вышло.
Митрополит величественно прошел сквозь них, бросив грозный взгляд на Патриарха, тот отшатнулся и спрятался за спину ближайшего стрельца.
"Точно, с ума сошел! - подумал он съежившись от страха. - И убить же меня может! Эка зыркает окаянный!"
А ночью митрополита взяли. Подъехали черные сани битком набитые патриаршими крепостными холопами с дрекольем в руках. Уж, эти-то ничего не боялись! Повиснув на митрополите со всех сторон, как собаки на медведе, они огрели обухом топора его по голове и, обливающегося кровью, затолкали в сани. Еще долго виднелась кровавая дорожка из алых капель обрывавшаяся у санных следов.
А дальше - все пошло, как по маслу у Патриарха Адриана. С митрополита сорвали архиерейское облачение, одели в мужицкие портки и дерюгу, объявили сумасшедшим и заточили в Симонов монастырь. Своего рода "вечная койка" для дессидентов. Хорошо, что в те времена медицина была не так хорошо развита, как сейчас, и всех дурдомовсих прелестей, типа аминазина и галопиридола в распоряжении Монастырского приказа не было. А через несколько месяцев бывший митрополит Игнатий и сам скончался. Или не сам - Бог весть.
Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего митрополита Игнатия!

*******

Люди уже устали. Под вечер сентябрский ветер усилился, неся свежесть с реки Туры и проникая под одежду до самых костей. Но шествие ни на секунду не сбавляло своего равномерного хода. Тяжелее всех было Кузьме. Сначала он прыгал на одной ноге, помогая себе самодельными костылями. Потом и вовсе опустился на колени и заковылял за крестным ходом на четвереньках. Больная нога разболелась с пущей силой, ныла и пульсировала, истекая гноем и сукровицей. Иногда какой-нибудь острый камешек попадал под коленку, причиняя острую боль, и Кузьма непроизвольно вскрикивал:"Господи помилуй!" От мысли, что он скоро выбьется из сил и отстанет от торжественной процессии у него полились горькие слезы по грязному лицу.
Все. Нет мочи терпеть боль и передвигать ногами. Ладони рук тоже были истерты до крови. Кузьма остановился и сел прямо посередине дороги. Никто не обратил внимания на выбившегося из сил бродягу.
- Брате Симеоне! - взмолился он, - Не уходи от меня! Подожди! Дай отдохнуть! - сказал Кузьма плача, размазывая изодранными об грунтовую дорогу руками, слезы по лицу.
Крестный ход встал.
- Ну, что встали!? - закричал архимандрит. - Поздно уже!
Монахи, что несли мощи Праведного Симеона в резной рАке, полные сил детины в черных рясах, не могли двинуться с места. Ноги налились свинцом и застыли.
- Отче! Не можем шагу сделать! - испуганно закричал один из них, отец Клеопа, здоровенный, бывший пожарный, с перекошенным ртом на огромном красном лице.
- Как это не можете? - заволновался архимандрит, почуя что-то неземное в происходящем.
- А так, батюшка, не можем! - подтвердил отец Христофор, обладатель огромного пуза, любитель медовухи, и пасечник по совместительству.
Иеродиакон Илиодор непрестанно махал кадилом, и дым клубами поднимался вверх, обдавая сладким ароматом людей. Но тоже не мог идти вперед. Сделав несколько попыток, Илиодор оставил эту затею и громко оповестил всех:
- Очередное чудо, православные! Святой не хочет, чтобы мы сейчас шли, отдыхайте! - при этом добавив очередную щедрую порцию ладана в кадило. Уж он-то знал, что это не спроста и потому ничему не удивлялся.
Хромой Кузьма отполз на обочину и блаженно вытянул ноги. Потом свернулся калачиком и уснул.
Порядочно отдохнув, люди уже готовы были идти в Верхотурье, но никто не мог сдвинуть рАку с мощами с места. Кто не взваливал ее на плечи, все словно приростали к земле. Лишь Илиодор невозмутимо помахивал кадилом, да Кузьма похрапывал в придорожной траве.
Отец Мелхиседек, вратарник Верхотурского монастыря, тоже учавствовал в перенесении мощей. И он сразу приметил семенящего на четвереньках, как собака, своего давнего знакомого Кузьму-хромого.
"Опять что-нибудь учудит, - подумал он, - с подозрением глядя на Кузьму".
И вот теперь, когда перенесение встало, как вкопанное у деревни Костылева, он понял, что тут не обошлось без этого калеки, столько раз улепетывающего от него по водам Туры.
"Точно, этот чудотворец здесь замешан!" - понял он напрявляя свои стопы к храпевшему Кузьме.
- Вставай! - крикнул монах, подняв мускулистой рукой за шиворот тощего и грязного Кузьму. Борода и длинные волосы на голове слиплись у того от грязи, лицо было в подтеках от слез, которые оставили чистые дорожки на пыльной физиономии.
- Отец Мелхиседек, смилуйся надо мной, устал я шибко, - тихо сказал он. - Не могу идти.
- А об людях ты подумал? Они что, так и будут тут куковать из-за тебя в Костылева?
- Да... Люди... - задумался Кузьма.
- Да, ладно! - неожиданно воскликнул отец Мелхиседек, вскинул Кузьму на плечи и пошел. - Ну, как? Хорошо тебе, чудотворец этакий?
- Хорошо, батюшка, - смеренно ответил нищий.
- Я не батюшка, - огрызнулся Мелхиседек. - Я простой монах! - и переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, направился вперед.
- Смотрите! Смотрите-ка! - зашептались в толпе. - Сперва палкой гонял от монастыря, а теперь на себе тащит!
- Ну, чо зенки вылупили!? - рявкнул на них Мелхиседек. - Пошли, чо встали! - и запел, - Святый праведный Симеоне, моли Бога о нас!
- Святый праведный Симеоне, моли Бога о нас! - послушно подхватили десятки голосов, хоругви дрогнули, и процессия, клубя пылью, пошла в Верхотурье.
Народная память сохранила это событие, и некоторое время спустя, в деревне Костылева на месте отдыха юродивого Косьмы была воздвигнута каменная часовня в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

*******

Грязного, воняющего своими испражнениями, от того, что его на допросах часто пинали в живот и били по почкам, из-за чего он не мог сдерживаться, оправляясь прямо в штаны, бывшего архимандрита Верхотурского монастыря, Ксенофонта втолкнули в темную душную камеру. Спертый воздух ударил в ноздри, густой туман из махорочного дыма перемешивался с запахом портянок и вонью из огромного бака с нечистотами, по тюремному - "параши". На верхних нарах у самого оконца, защищенного решеткой, самого "блатного" места, так как здесь слабые дневные лучи света проникали на небольшое расстояние, царило оживление.
- Бита! - кричал визгливый голос.
- Есть! - отвечал ему кто-то с хрипотцой.
- Бита!
- Есть!
Здесь шла азартная карточная игра "третьями", в которую можно за пол-часа спустить целое состояние, как и выиграть с десяток арестанских баулов. Усевшись кружком "урки" играющие и "болеющие", громко обсуждали ньюансы игры, ржали, как сивые мерины и грязно матерились.
Остальное население камеры ютилось на полу. Яблоку некуда было упасть. Сидели, плотно прижавшись друг к другу. Нижние нары тоже были заполнены до отказа.
- Принимайте пополнение! - хохотнул охранник, открывая дверь, как и положено тюремщику, громко звеня связкой ключей.
- А шо? Зараз примем, - спрыгнула с верхней нары ловкая фигура. - Ну-ка, пехота, дайте пройти, - сказал Лимончик (а это был он), распинывая сидящих на полу арестантов.
Те молча, безропотно, расползлись в разные стороны, освободив ему проход.
- Бита!
- Есть! - продолжалась игра в элитном клубе тюремных джентельменов.
- Ша! Тихо! Не мешайте Яше общаться! - прикрикнул на них Лимончик.
Раздался одобрительный смех, и шелест карт прекратился. Все насторожились в ожидании чего-то необычного. Не зря же сам Яша спыгнул с нар , прекратив игру, где ему сегодня необычайно фартило.
- Шо ето такое вонючее заплыло в нашу "хату"? - Лимончик демонстративно втянул воздух своим огромным еврейским носом, изобразив брезгливую гримасу на лице. - Товарищ! Вы когда посещали в последний раз баню Исаковича?
Представители тюремной аристократии с упоением загоготали с верхнией нары у окошка, по достоинству оценив одесский юмор своего предводителя. Другие обитатели предусмотрительно промолчали не ожидая ничего хорошего от этих шуточек.
- А шо мы такие невеселые, а? - спросил Рабинович приближаясь к отцу Ксенофонту. - Постой, постой! А где же я вас видел? Шо то вот такое знакомое... - на лицо бандита легла тень озабоченности. - А точно! Вспомнил! Я ж с Одессы-мамы паломничать ходил пешком до Верхотурского монастыря на Урале!Вы ж там главным были! Та-а-акой важный! Та-а-акой весь сам из себя! Та-ак вот благославлял нас!
Ворье на верхних нарах катались надрывая животы от смеха. "Ай, да Лимончик! Ай, да учудил! Паломничать! Ух-ха-ха! Еврей одесский! Гы-гы-гы!" Они были благодарны своему неунывающему товарищу за предоставленный спектакль.
У отца Ксенофонта от предчувствия беды заныло сердце. Начало не предвещало ничего хорошего. Ноги у него от усталости и нервного перенапряжения задрожжали и он опустился на пол.
- Э-э! Постой, погоди, гражданин хороший! - Рабинович брезгливо, двумя пальцами, взял его за воротник. - Ты меня еще не благославил!
"Аристократы" грохнули с новой силой. Послышались торопливые шаги на коридоре, "глазок" камеры открылся и подозрительное око тюремщика начало сканировать "хату" - что это зэки веселятся? Убедившись, что все нормально, никого не убили, не задушили, и что весь инвентарь целый, "глазок" с шумом закрылся, скрипнув железной задвижкой.
- Ну-ка, брысь, - цыкнул Лимончик арестанту, уютно устроившемуся в уголке на нижних нарах. Тот кряхтя покинул насиженное место.
- Пожалуйста, господин архимандрит, - раскланялся Лимончик, - не изволите отдохнуть? - и твердой рукой отправил отца Ксенофонта, истощенного побоями и голодом, как пушинку на нары.
- Машка! - крикнул он, отряхивая руки.
Из под нар выскользнул молодой человек с нежным лицом в гимназтическом дореволюционном суртуке.
- Вещи у нашего святого постирай, - сказал Яшка ему, протягивая пачку папирос. - И самого отмой малось, а то невкусно пахнет.
- Понял, - ответил "Машка", пряча драгоценные папиросы во внутренний карман сюртука.

... Отец Ксенофонт уже успел задремать, когда "Машка" ловкими руками стянул с него рваные брюки, кальсоны и принялся стирать в неизвестно откуда взявшимся корыте. Рубашка, пиджак - так же последовали в мыльную воду. На время архимандриту дали чужое чистое белье. Он лежал на нарах, прикрыв глаза, не веря что это происходит с ним наяву, а не в бессознательном бреду на допросе. Время от времени он приоткрывал глаза, чтобы убедится в правдивости происходяшего. Шум, ругань и смех блатных с верхних нар, где шла беспрерывная карточная игра, подтверждали , что это не сон, и он опять смеживал веки в сладкой дреме.
Спустя некоторое время Машка растолкал отца Ксенофонта, была уже ночь.
- Мыться пошли, - прошептал он.
Какое это счастье - стоять в корыте, когда с тебя смывают мыльную пену, поливая из тюремной кружки теплой водой!
" Откуда здесь горячая вода?" - подумал архимандрит.
Дверь в камеру приоткрылась и тюремщик тихо спросил Машку:
- Надо еще?
Машка подскочил к двери и ответил:
- Давай.
Боец НКВД протянул ведро, от которого исходил пар.
"Вот оно что! - понял отец Ксенофонт. - Кому тюрьма - а кому мать родна."

... Архимандрит потерял счет дням. Он спал, ел. Его пайку никто не воровал, а всегда аккуратно ставили перед ним, если ему случилось вздремнуть во время обеда или ужина. Он просыпался, не спеша ел, с трудом пережевывая пищу остатками зубов, выбитыми и поломанными на допросах, а потом опять проваливался в сон. Если ему и случалось сходить под себя, то Машка тут же устраивал стирку, бесцеремонно сдернув с него портки, а потом мыл все в том же корыте. Камера казалось забыла об существовании отца Ксенофонта, только Яшка Лимончик порой подолгу смотрел на него своими карими глазами навыкате о чем-то размышляя.
И вот однажды хрустя новыми "стирами" (жарг. карты) он подсел к отцу Ксенофонту. Стояла глубокая ночь, и обитатели камеры, не считая "братву" которая продолжала свои карточные баталии, спали.
- Слушай, - начал он, - я не хочу тебе зла. Но у меня нет выхода, если ты встанешь в стойку.
Архимандрит наблюдал за ловкими пальцами Лимончика, которые творили с картами чудеса. Он разделял колоду надвое и соединял ее "одна в одну", по воздуху, неуловимые глазу "вольты" следовали один за другим, шелест карт завораживал. Отец Ксенофонт молчал, ожидая дальнейшего развития беседы. Лимончик тоже выдерживал паузу, прищурившись и перекидывая мудштук из одного уголка губ в другой.
"Господи! Укрепи мя грешнаго!" - архимандриту стало страшно. Страшнее во много раз , чем в кабинете следователя Насонова.
- Затра утром тебя поведут к следователю Насонову, - чуть слышно сказал Лимончик, вплотную придвинувшись к отцу Ксенофонту. - Пообещай мне, что подпишешь все, что он тебе даст и будешь жить так-же нормально в "хате" когда придешь с допроса, никто кантовать не будет. Срок дадут небольшой, я Насонова давно знаю, он свое слово держит, гадом буду, если это не так!
"Ах, вот оно что! - подумал архимандрит. - Вот она расплата за временное блаженство на нарах!"
- Нет, - тихо, но твердо сказал отец Ксенофонт.
- Ты, что, олень, не понимаешь, что тебя сломают? - зашипел Яшка.
- Нет, - опять повторил архимандрит. - Хоть убивайте - ничего не подпишу.
- Да, никто тебя убивать не собирается, - криво усмехнулся Яшка. - Дурак. Я тебе зла не желал.
Он встал с нар, потянулся и щелкнул пальцами. Из под нар выскользнул, как уж Машка.
- Начинайте, - бросил Лимончик ему.
Мокрое полотенце обвило шею архимандрита, и у него перехватило дыхание. Сознание стало отдалятся от него.
- Не пережмите, - услышал он как-бы издалека, - нам жмурик не нужен! Так, слегка придавите.
Полотенце ослабло на шее. Его стащили на пол и затолкали под нары. Моментально сорвали с него штаны. Архимандрит пытался сопротивляться, но его слабые попытки вызвали только смех. Тупая боль оглушила его и проникла внутрь...
Насиловали его всю ночь. Он уже не сопротивлялся, а вяло лежал на полу.
- Давай иди, попробуй архимандритовой жопы, - слышал он из-под нар.
- Не хочу, - кто-то неуверенно возражал, - я в последнее время с женой-то спал раз в полгода.