Ведьмино семя

Автор: С раннего утра двор гудел точно встревоженный улей. Соседи, ожидая запаздывающего участкового, кучковались стайками и обсуждали тревожные события минувшей ночи.

- Это всё Томка, мать её. Она, больше некому.
- Всё Господь не приберёт её, ведьму старую.
- Да куда ей к Господю-то? Прямая дорога в ад.

Где-то в половину четвёртого, когда предрассветные сумерки ещё сквозили зябкой прохладой и липкий туман оседал мелкими каплями на оконных стёклах, ночную тишь всполошил истошный крик. В квартире Кольки-бобыля, на втором этаже скосоёбленной от времени деревянной двухэтажки что-то грохнуло пару раз так, что осыпалась с потолка штукатурка на первом, у Конопаткиных.

Старенький дом, пропахший мышами и хозяйственным мылом, давно уж дышал на ладан, а сквозь заклеенные обоинами щели в перекрытиях звуки доносились явственно, как из соседней комнаты. Подскочившие среди ночи Игорь со Светкой Конопаткины ещё было услышали какое-то сдавленное булькающее хрипенье наверху, в Колькиной квартире. Но давешняя тишина тут же объяла дом, точно ничего и не было.

- Игорь, что это?
- Колька пил вчера, не помнишь?
- Да вроде трезвый был на удивление, вечером видела его.
- Наподдал что ли на ночь глядя? Пойду, постучусь к нему, что ли.
- Да брось. Успокоился вроде.

Светка с Игорем ещё прислушались, но наверху было тихо. Не иначе Колян усугубил после смены на сон грядущий, а посреди ночи, приспичив по нужде, вписался спьяну в шифоньер.

Ранним утром субботы Игорь, не стерпев, поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, толкнулся в обшарпанную дерматиновую дверь Колькиной квартиры.

- Колян, ты как? Жив хоть?

Незапертая дверь поддалась вовнутрь, скрипя заржавленными петлями. Так и есть. Платяной шкаф в комнате, напротив входа в квартиру, валялся на полу, распластавшись распахнутыми треснутыми дверцами. Игорь сделал два шага в коридорных потёмках, глянул налево, в кухню, и замер в ужасе, зажав рот, чтоб не крикнуть.

Колян лежал на полу с нелепой гримасой немого ужаса, исказившей его лицо. Из груди его торчала окровавленная ножка перевёрнутой вверх дном табуретки, на которую он, судя по всему, и напоролся в падении. Но странным было то, что руки его были вытянуты вперёд, точно он шагал назад, словно вытянув их и защищаясь от кого-то. Намертво сжатые кулаки с побелевшими пальцами. Сжатые так, что ногти впечатались в ладони.

И глаза. Широко распахнутые глаза Коляна смотрели в потолок, и в них застыл липкий, леденящий кровь страх. Отступая обратно в коридор, Игорь заприметил, что ножка табуретки, та самая, на которую и напоролся Колян, была сплюснута на конце, будто её предварительно замяли чем-то тяжёлым. Одна единственная из четырёх, отчего и прошила Коляна насквозь под весом его собственного тела.

Всгомонив первым делом соседей, Игорь дозвонился до участкового и дрожащим голосом изложил увиденное.

- Хрен пойми что такое, Палыч. Ты уж поторопись. Врачей вызывать бесполезно. Сам разберёшься, что там дальше делать.
- Ну, дела. Сперва Березины, теперь вот Колька. Что у вас творится такое?

Участковому, Сергею Палычу пылить из городка в район минут сорок, но прошло уже полтора часа, а его всё не было. Вездесущая ребятня мигом разнесла новость по улице, и во двор двухэтажки уже собралось словоохотов. На Тамару Петровну, Колькину соседку по лестничной площадке, грешили неспроста.

- Ведьма она. Как есть ведьма. Сиднем дома сидит день-деньской, проклятия бормочет, карга старая.
- Да откуда ты знаешь?
- Да как же нет-то? Ты вот глянь, глянь. Вон, смотри она в окне.

На втором этаже, сквозь мутное, давным-давно не мытое оконное стекло действительно маячило безучастное лицо Тамары Петровны. Вот она вглядывается в мельтешение на дворе, скользит глазами в разные стороны, как вдруг испещрённое глубокими морщинами лицо её судорожно дёргается, сухие плотно сжатые губы кривятся в оскале и Тамара Петровна начинает бормотать. Из-за закрытого окна не слышно слов, но от этого ещё страшнее смотреть на неё снизу.

- Во. Опять понесло её. Когда уж сдохнет?
- Не смотри на неё, не смотри.

***

Тамара Петровна жила тут давно, и к ней со временем привыкли и старались её не замечать. Старушка была со странностями. Ходить она - не ходила, колесила по своей квартирке на инвалидном кресле, катаясь от окна к окну и оглядывая сквозь мутные стёкла окрестности. Пару раз в неделю к ней заезжала дочка, когда одна, когда с внучкой лет восьми – они жили в городке, неподалёку. Привозила продуктов, готовила, наскоро убиралась в квартире. Изредка выкатывала коляску с Тамарой Петровной во двор – проветриться у крыльца. В ответ на приветствия соседей Тамара Петровна отвечала вежливым наклоном головы, но разговаривала она всё меньше. Раньше, давно, казалось неохотно, но поддерживала разговор односложными фразами. Но потом, с годами, большей частью лишь смотрела пристально сквозь толстые стёкла очков в роговой оправе на соседей и молчала. Никто уже не помнил, когда она начала бормотать.

Происходило это всегда внезапно и оттого ещё более пугающе. Лицо Тамары Петровны начинало подёргиваться, взгляд становился колючим, отстранённым, губы внезапно кривились в злобной усмешке. Странные непонятные слова скороговоркой неслись из её рта. Плотно сжав зубы, она пристально смотрела прямо перед собой и бормотала сперва какую-то невнятную тарабарщину, ровным размеренным тоном. Постепенно в говоре её начинали проскальзывать адресованные кому-то затейливые проклятия, потом всё это перемежалось чудовищно слепленной отборной бранью. Голос её повышался, переходя на нервные выкрики, и внезапно всё обрывалось с истеричным взвизгом. Тамара Петровна умолкала и безучастно смотрела перед собой. Казалось, она даже не понимала и не помнила, что только что с ней было. Самое жуткое, если в момент приступа она останавливала свой взор на ком-либо, и тогда казалось, что слова её адресованы именно тому, на кого она смотрела.

Несколько раз жильцы дома пытались завести разговор об этом прогрессирующем помешательстве Тамары Петровны с её дочкой, но та лишь отмахивалась. Дескать, никому не мешает, сидит тихо у себя в квартире, пусть себе бормочет в маразме.

***

Больше всех Тамара Петровна досаждала пожилой чете Березиных. Они жили как раз под ней, на первом этаже, напротив Конопаткиных. Владимир Сергеевич и Людмила Марковна. Они-то, Березины и нажаловались крайний раз, поднявшись в квартиру Тамары Петровны во время очередного визита её дочери. Пользуясь случаем, пока Тамара Петровна сидела с внучкой Машей в комнате, Березины вполголоса выговаривали её дочке, Татьяне, стоя на лестничной клетке, перед дверью.

- Таня, ты бы подумала всё же мать-то определить в лечебницу. Нездорова она у тебя. Ночью не спит, бормочет, скрипит у себя полами, нам всё слышно.
- Людмила Марковна, я всё понимаю, мне-то что делать? Я с дочкой одна, в городе, в однушке ютимся.
- Ну, есть же лечебницы какие-нибудь государственные. Ты узнай, Таня. Володя за последний месяц уже три раза стояк чистил. Мать твоя спускает сверху не пойми что в него. Солома какая-то, тряпки старые. А у нас говно всплывает потом в туалете.
- Хорошо, я подумаю.
- Ты уж подумай, Танечка. Ведь не ровен час, и дом спалить может. Мало ли что ещё. Квартиру материну мы выкупить можем у тебя, нам невестку заселить бы как раз.

Людмила Марковна сокрушённо покачала головой, собираясь что-то ещё добавить, как вдруг Владимир Сергеевич незаметно ткнул супругу локтем. Чуть задев дверной косяк колесом, в коридор выкатилась коляска. Тамара Петровна внимательно посмотрела на соседей. Уголки её губ стремительно поехали вниз, обнажая редкие верхние зубы. Она наклонилась вперёд, вытянула в направлении соседей правую руку.

«Дыр шыр пустой трёп жизнь пустая дырки головы ваши дырявые черти чертилы сожжённые заживо черви в аду в потрохах твоих настоебавшие вода водяная войдёт вместо воздуха войдёт останется жилищем квартирой последней выстраданной» - вперив немигающий взгляд в Березиных, начала скороговоркой Тамара Петровна.

Владимир Сергеевич с Людмилой Марковной застыли на пороге в немом молчании не в силах оторвать взгляда от Тамары Петровны.

- Всё, всё, давайте, поговорим после – засуетилась Татьяна и, поворачиваясь к разошедшейся матери, поспешно прикрыла дверь в квартиру.

***

Последний раз Игорь Конопаткин сидел с Коляном за выпивкой с неделю назад, в пятницу вечером. После смены заскочили в пивную за проходной, наершили. Заканчивали уже во дворе, на скамейке, прихватив по пути пару бутылок водки догнаться. Жена у Коляна свинтила к хахалю года два как назад, с тех пор он и холостяковал, не забывая хорошенько приложиться к поллитре после заводской смены.

В тот раз Колян пил жадно, словно стремясь забыться, вдыхал разом по полстакана без закуси. Под занавес вечера его прилично развезло. Глянув невзначай на зажегшийся в квартире Тамары Петровны жёлтый ламповый свет в кухонном окне, Колян вдруг цепко схватил Игоря за руку и приблизил своё лицо почти вплотную, переходя на хриплый шёпот.

- Она приходит, Игорь. Приходит каждую ночь под дверь моей квартиры. Когда все уже спят, я слышу, я всё слышу. Сперва скрипнут под осторожными шагами половицы.
- Она ж на коляске, Колян.
- Хрен. Она ходит. Точно тебе говорю. Зачем скрывает это, не знаю. Медленными осторожными шагами она подходит к моей двери. Сначала начинает скрестись ногтями в обивку. Потом всё настойчивее царапает косяк. Медленно царапает. Так, что кровь стынет в жилах. Без разницы, сколько б я ни выпил накануне. Стынет и сворачивается. Ледяными иглами морозит мне вены на руках.
- Да не может быть, Колян. Тебе спьяну наверно мерещится всё это. Белка у тебя.
- Да какая белка, Игорюха? Что, я себя не знаю что ли? А потом она начинает говорить. Тихим свистящим шёпотом, так, чтоб никому не было слышно. Кроме меня. Она говорит и говорит, прямо в дверную щель. Мне кажется, что вся квартира наполняется этим осязаемым шёпотом. Он проникает везде, струится по мне холодящими прикосновениями. Но я ссу подойти к двери, Игорёк. Не то, чтобы открыть её. Я забиваюсь в дальний угол комнаты, на диван, подальше от входа, и трясусь там от дрожи, не знаю, сколько времени, пока она не уходит.
- А что говорит-то она, Колян? Понятно хоть?
- Да несёт как обычно чёрт-те что. Про осиновый кол в груди что-то. Но, знаешь, я чувствую, что рано или поздно она ко мне войдёт, как бы я ни запирался на ночь. Она отомстит мне, Игорь. Как пить дать отомстит.
- Да за что, Колян? Что ты ей сделал? Живёшь себе спокойно, никого не трогаешь.
- Тронул. Дочку я её, Таньку, распечатал, да бросил. Давно, правда, было. Вы со Светкой тогда ещё не переехали к нам сюда.
- Так что же, малая её твоя что ли?
- Танькина-то? Нет. Я уж не знаю, кто её потом обрюхатил. Все они ведьмино семя. Что у Томки мужика не было никогда, не пойми - от кого родила. Что Танька - одна живёт с дочкой своей.

В тот раз Игорь Коляну не поверил. Мало ли что спьяну может примерещиться. А потом и вовсе забылось. Да ещё этот случай с Березиными. Людмилу Марковну с Владимиром Сергеевичем обнаружили месяц назад, в водохранилище. Отправились за торфом для грядок и так и не вернулись. Непонятно каким образом при тихой погоде перевернулась их дюралевая вёсельная лодка, но выплыть они не смогли. Участковый, Сергей Палыч, после рассказывал, что когда Березиных достали из воды, руки их оказались спутаны верёвкой, припасённой перевязывать мешки. Видать, так вместе и ушли на дно.

***

Ходить к бабушке Томе в гости Маше нравилось. В маленькой квартирке на втором этаже деревянного дома тут и там ютилась масса интересных поделок. Больше всего бабушка любила мастерить куклы. Делала она их из всего, что угодно. Сколько Маша помнила бабушку, с самого раннего детства, руки её постоянно находились в движении. Даже если она просто сидела в своём кресле с колёсами, то руки её постоянно что-то словно перебирали тонкими скрюченными пальцами. Потом, когда Маша подросла, рукодельничать стали вдвоём. Бабушка была немногословна, больше смотрела ласково на Машу из-за толстых стёкол очков. Иногда осторожно брала из Машиных рук очередную заготовку и показывала, как быстро можно придать человеческие очертания будущей кукле. Стоило только перетянуть верёвочкой скрученные отрезки разных тряпочек, как получалось туловище со смешно торчащими руками и ногами.

Ещё у бабушки было несколько красивых соломенных чучел. Они их сделали вместе. И сами сшили для них игрушечную одежду. А уж если Маша брала к бабушке в гости из дому упаковку цветного пластилина, то было совсем интересно. Быстрые бабушкины пальцы вылепливали разные фигурки людей и животных до того похоже, что Маша потом их аккуратно складывала в коробочку, чтобы не помялись и с ними можно было ещё поиграть дома. Правда, если Маша предпочитала брать разноцветные кусочки для лепки, то бабушка почему-то смешивала и скатывала разные цвета до тех пор, пока кусок пластилина не становился одинаково тёмно-серым.

Несмотря на то, что бабушка была уже старенькая, она тоже любила играть с куклами. Один раз, придя к ней в гости, Маша увидела, что два недавно сделанных ими чучелка купаются в небольшой алюминиевой кастрюльке. Это были одинаковые фигурки. Для них Маша с бабушкой сшили из красивых тряпочек одинаковые рубашечки без пуговиц, а потом штанишки для одной и юбочку для другой. Бабушка соединила их руки вместе, связав за запястья верёвочкой, будто это дружат мальчик с девочкой. Ну, или как будто они жених и невеста.

В тот раз Маша с бабушкой как обычно сидели в комнате, когда в дверь кто-то постучал. Это были соседи снизу. Они о чём-то тихо разговаривали с мамой, стоя в дверях. Бабушка Тома вдруг протянула руку, взяла со стола тяжёлые железные ножницы и опустила их в кастрюльку. Ножницы легли поверх двух плавающих кукол жениха с невестой, что держались за руки, связанные одной верёвочкой. И притопили их до самого дна. А потом бабушка повернулась на своём кресле и медленно покатилась в коридор. Там с ней случился очередной приступ.

«Бабушка заговаривается. Старенькая совсем» - так объяснила мама непонятное бабушкино поведение.

***

- Мам, а когда мы уже к бабушке поедем?
- Маша, бабушка в больнице, к ней нельзя.
- Она заболела?
- Да, дочка, заболела.
- А когда выздоровеет? Поехали к ней в больницу тогда. Я покажу ей новую куклу, которую сделала.
- В больницу нельзя, Маша, к бабушке не пустят. Она тяжело заболела.

Татьяна вторую неделю подряд отнекивалась от Машиных расспросов про бабушку, не в силах сказать ей правду. Мама скончалась во сне, и хорошо, что Таня приехала в тот раз к ней одна, без Маши. Тамара Петровна мирно покоилась на своей кровати, закрыв глаза и вытянув сухие руки. Скромные похороны, тем не менее, тоже обошлись в копеечку. Покупателей на мамину квартиру, после того как утонули Березины, пока более не отыскалось.

***

Последний раз Маша была у бабушки Томы две недели назад. Тогда и приключилось странное. Мама гремела посудой на кухне. Сварит борщ, и можно будет обедать. Маша, как обычно, тараторила без умолку, торопясь рассказать бабушке Томе последние новости.

«И представляешь, ба, Славка, этот дурак из двадцать седьмой квартиры, вчера опять прицепился. Я гуляла во дворе, а он подошёл вдруг и, ни с того, ни с сего толкнул меня прямо в спину. Я упала, да так, что синяк на ноге, вон какой».

Бабушка Тома по своему обыкновению молчаливо щурилась сквозь очки, мелко кивала.

«Вот как его наказать в ответ, Славку этого? Толкнуть мне силы не хватит, а маме ябедничать я не хочу, она всё равно на работе допоздна».

Ловкие бабушкины пальцы лепили тем временем из тёмно-серого пластилина двух человечков. Одного побольше, другого поменьше.

- Ба, а где жених с невестой? – спросила вдруг Маша. – Те, что плавали?
- Утопли.
- Как утопли, бабушка?
- Совсем.

Неожиданно бабушка, вытянув руку, обняла Машу за плечи, притянула к себе. Бабушкины глаза были близко-близко, Маша увидела, как в тёмных зрачках её пробегают быстрые жёлтые искорки. И бабушка заговорила.

«Вуглускр жмыхом засевает поле поле вспевает живёт семя от семени вдаль и вперёд выплюнет жизни выплюнет семя семя твоё как моё от семени прочь юродивых руки и вон в чистилище чадить злоебенно» - бабушкины глаза всё ближе и ближе, Маша вдруг почувствовала, как враз ослабли её ноги. Бабушка Тома ухватила её крепко за голову, цепкие тонкие пальцы перебирали волосы. И жёлтые быстрые искорки уже мелькали в Машиных глазах, как вдруг всё закончилось.

Бабушка отпустила Машу и, взяв с коленей серого пластилинового человечка, того, что поменьше, протянула ей.

- Это мне, ба?

Бабушка кивнула, вытащила спичку из коробка, ножницами срезала наискосок серную коричневую головку. А потом медленно воткнула спичку в спину второму слепленному ею человечку. Так, что острый спичечный кончик насквозь вылез из груди. Склонившись ниже, бабушка забормотала, глядя на фигурку.

«Кол твой осиновый елдак вагины враг непрошенный гость вернись обратно потроха липким ужасом склей в блевотину дней пустых не вернувшихся пропавших в геенне блядской желчной твоей выйди вон насквозь насовсем»

- Маша, вези бабушку обедать – раздался с кухни мамин голос.

***

Мама на работе, придёт только в семь вечера. Вернувшись с продлёнки, Маша поужинала и села готовить оставшиеся уроки на завтра. На столе перед ней стоял маленький пластилиновый человечек, последний бабушкин подарок. Вчера мама рассказала, что бабушки больше нет. Держа человечка в руках, Маша тихонько заплакала, вспоминая бабушку. Теперь они с мамой остались вдвоём.

Жёлтые искорки побежали в Машиных глазах неожиданно. Вот они танцуют и сверкают, и пластилиновый человечек в Машиных руках словно корчится от этого танца. Маше почудилось, будто внутри головы её шепчет странные слова тихий шелестящий голос.

«Боль за боль нога к ноге обида за обиду день ночь плачь боль за боль» - взяв со стола одну из счётных палочек, разложенных для домашнего задания по арифметике, Маша медленно проткнула ей ступню пластилинового человечка. И голос тут же утих, и искорки исчезли.

***

- Скорее снимай! Да приподними ты его! Аккуратно.
- Ногу, ногу держи! Тащи в машину его. Надо скорей в больницу.
- Это ж надо было умудриться так ногу пропороть. Смотри-ка насквозь. Кровищи-то.
- Хорошо, мы подоспели. Этак самому и не выбраться ведь, вниз головой-то.

Славка корчился и кричал. Он-то думал, что перемахнёт через изгородь с разбегу. Двор огородили недавно. Чёрный железный забор, в полтора метра высотой, с острыми треугольными навершиями в виде наконечников копий. Славка и перемахнул. Но зацепился шнурками правого кроссовка, руки сорвались, и он ухнул головой вниз. Под весом собственного тела повис вдоль забора, насадившись правой ступнёй на острый наконечник.

Когда двое случайно подоспевших мужиков снимали его с забора, Славка, корчась от боли, сквозь слёзы увидел в окне второго этажа эту дуру Машку. Она смотрела на него и усмехалась.