Баба Ганя (на конкурс)

Автор: дважды Гумберт Снизу люди раздваиваются, размышлял про себя Виталька. У них две ноги и одна голова. А вот у деревьев всё наоборот: нога одна и много-много веток, которыми дерево шумит и думает. Деревья – это антенны, им никогда не скучно. А если человека посадить в землю, он заскучает и помрет. Значит, люди – это неправильные деревья?
В одиннадцать пришел Сан Саныч со своей молодой женой Вероникой, и Виталька сразу забыл про деревья. Он зачарованно уставился на молодую жену Сан Саныча. У Вероники были большие и добрые глаза ярко синего цвета, длинная смоляная коса, пухлые белые руки. На лбу - лента, на запястьях – колечки. Она была мрачно красивая. Красивее мамы. Красивее даже, чем Алла Пугачева. Виталька не выдержал, подошел и, как Боярский, изогнувшись галантно, признался: «Мадам, вы женщина моей мечты!» Томная красавица посмотрела на Витальку с беспомощным изумлением и неловко погладила по голове. А Сан Саныч заржал:
- Ого! Твой парень далеко пойдет.
- Виталька, не дуркуй! – поморщившись, сказал папа. Он был смущен, и Виталька отгадал, что папа сам бы охотно смотрел на молодую жену Сан Саныча.
Гнев неожиданно перехватил дыханье Витальки, и он пронзительно рявкнул:
- Сам дурак!
Мама сильно дернула Витальку за руку и загородила собой. Виталька был спокоен: уж мама его в обиду не даст. Он уткнулся в большую и мягкую мамину попу и немного заплакал. Гнев прошел, но стало жалко папу. Виталька знал, что папа не злой, но очень обидчивый.
- Вот как их воспитывать? – сказала мама. – Сегодня, представляете, открыла бутылку «Токая» и лишь отвернулась, как он уже налил себе и выпил…
- Ремнем надо, ремнем, по жопе, - глухо бубнил папа.
- Нет, никак нельзя бить детей, - защебетала Вероника. – Они от этого только хуже становятся.
- А что – бандитов из них растить? Нет – по жопе надо, ремнем.
- Агрессия по отношению к отцу – это нормально. Читал Фрейда? – высказался Сан Саныч.
- Фрейда? Ты читал, что ли? - папа повернулся к Витальке и погрозил кулаком.
- Читал. Интересно пишет товарищ, - хмыкнул Сан Саныч.
Мама решила поддержать папу. Она поманила Витальку и спокойно сказала:
- Будешь позорить нас перед друзьями, отправишься в комнату к бабе Гане.
Серьезный голос мамы насторожил Витальку. Он забрался в дальний угол комнаты, между диваном и ёлкой, и закрылся от взрослых книжкой.
- Иди ешь!
- Сама-а ешь! – подчеркнуто развязно ответил он.
- Ну и сиди там голодный, - махнула рукой мама. – Буду я тебя еще упрашивать.
Книжка была детская и наводила на Витальку скуку своими красочными картинками. К тому же Виталька ее уже несколько раз читал. Про деревянного мальчика с длинным носом, который никого не слушался и всех там просто выбесил своим поведением. Его хотели даже бросить в камин. Интересно, Буратино – человек или дерево? Вот у Сан Саныча книжки так книжки. Про мафию, про ЦРУ, даже про зеленых человечков из космоса. Вот бы такого человечка на ёлку повесить! Сан Саныч - голова, сам делает эти книжки из дефицитных журналов. Еще у Сан Саныча есть магнитофон с вот такими колонками. Папа говорил, что Сан Саныч в душе бандит. Виталька так и представляет, что внутри у Сан Саныча заперта небольшая фигурка бандита, вроде тех - ковбоя и индейца, что сейчас где-то висят на ёлке, среди зеркальных шаров и «дождя». А внешне Сан Саныч – лысый, нормальный, хирург, режет и зашивает людей, чтобы они дальше работали. Виталька бывал у Сан Саныча с папой. У них, по словам мамы, шаром покати, всегда нечего есть, потому что Вероника – плохая хозяйка. Но теперь папа его с собой точно не возьмет. Не стоит даже надеяться.
Взрослые ели, уставившись в телевизор. Папа порывисто наливал водку. Особенно много и живо ели Сан Саныч со своей молодой женой. Еще бы – ведь мама прекрасно готовит! Когда по телевизору появился, запел и задрыгал ножками Валерий Леонтьев, взрослые отложили ножи и вилки и стали слушать. Песня была про дельтаплан, такое приспособление для полета. Красивая штука, вот бы на такой полетать! Валерий Леонтьев пел заливисто, страстно, так что грусть подкапывалась под сердце. Когда он окончил, мама воскликнула:
- Ах, как поет!
- Как думаешь, он еврей? – спросил Сан Саныч у папы.
- Конечно, - кивнул папа. – Они там все…
- Ну какая разница! – с насмешливым стоном запротестовала Вероника. – Такой талант у человека.
- Как какая разница? – приподнялся папа. – Есть разница. Разница есть.
- Вот увидишь, голуба, - веско добавил Сан Саныч и вилкой нарисовал в воздухе завитушку, - эти космополиты нам еще дадут просраться. На шею к нам сядут и ноги свесят.
- Так, ребята, вот только не при ребенке, - запротестовала Вероника; от выпитой водки ее щечки зарделись, она была дивно как хороша. – К тому ж, никакой он не еврей. Зачем возводить напраслину на человека? Не знаете – так не говорите.
- Что вы спорите? Он негр, - сказала мама, и все засмеялись.
А Виталька сразу подумал, что если бы Буратино всё-таки бросили в камин, он бы все равно не умер от этого – стал бы негром и всё. Такого обычным способом не убьешь.
И тут из коридора послышалось знакомое призрачное шарканье. Мама тоже его услышала, потому что всплеснула руками и виноватым голосом сделала объявление:
- Ну вот. Теперь терпите, гости дорогие. В туалет долго теперь не попасть.
Дальше последовала уже не в первый раз рассказанная история. Про то, как папа, по простоте душевной, пустил к ним пожить своего брата с хохлушкой-женой. И вот жена брата придумала к ним подселить свою выжившую из ума бабку, а сами они теперь живут в «гостинке» этой бабки, на соседней улице.
- Они точно хотят нас выжить, - заключила мама и добавила: Это ж надо, какие наглые и беспардонные бывают люди! Совсем совести нет. Я просто не знаю, что сказать. Язык немеет, руки опускаются. Понятно, что тот такой же олух царя небесного, как и наш папа. Но она-то какова, выдра? Бандеровка, одно слово бандеровка. А эта бабка, - мама понизила голос, - действительно за что-то сидела. Тогда, еще в те времена. И до сих пор – по-русски ни бэ ни мэ. А если учесть, что она кроме того еще глухая и полоумная… Нет, это же прям как в сказке. У лисы была избушка ледяная, а у зайца – лубяная. И вот лиса говорит зайцу: пусти меня зайчик переночевать…
- Ну хватит уже! – взмолился папа. Он сидел сейчас боком к Витальке, весь какой-то сутулый и нескладный, взъерошенный, с под странным углом торчащей бородой. – Дорогая, ты уже… всем уши прожужжала. Горячее лучше тащи. Вон, скоро уже двенадцать.
И правда, совсем скоро, уже через несколько минут, из телевизора послышался торжественно-сладкий, заупокойно-пленительный звук боя Кремлевских курантов. Это значило, что наступил новый 19982 год. Виталька не усидел, вылез из-под елки и важно чокнулся с взрослыми вишневым компотом.
После боя курантов время сразу пошло быстрее. Словно новый год метеором ворвался в атмосферу человеческой жизни, и теперь она, густая и ватная, облепила его и старалась запутать в себе, усмирить. Взрослые все закурили. Телевизор приглушил свой начальственный голос и просто стоял большим, пестрым пятном, похожим на оживший детский рисунок. Папа снял со стены гитару с круглой «переводкой» на желтом боку, заботливо пристроил ее к своему тощему телу, печально пощипал колки.
- «Разлуку» давай, - потребовал Сан Саныч.
- Вот еще? Мы что – на поминках? – деликатно возразила мама. Она держала дымящую сигарету, красиво изогнув кисть.
- Ладно, - согласился папа. – «Разлуку» потом.
И запел, нежно перебирая струны, гордо-печальную песню на английском языке. Пел он далеко не так хорошо, как Валерий Леонтьев. Глухо, как из-под колоды, звучал его голос:
- …Ин зе хауз оф райзин сан...
Виталька прилег на диван за спиной у мамы и стал глядеть на красавицу-ёлку. На самую ее верхушку папа, встав на табурет, насадил такую блескучую штуковину, которую он называл «султаном». Мама хотела, чтоб там была огненно-красная звезда, но папа наотрез отказался. Вся ёлка была опутана гирляндой - проводком с разноцветными лампочками. Папа сделал ее сам и принес с работы. Невесомые шары, желтые, красные, синие, представлялись Витальке такими круглыми, крутобокими домами, защищенными от космического излучения. А сама ёлка, вся она, от крестовины и до «султана», почему-то казалась большим человеческим миром. На нижних ветках, в самых невзрачных, кривеньких и старых игрушках, живут разные бедовые, злые люди. И чем выше – тем лучше люди становятся, тем красивее, богаче становятся их дома. А на самой макушке, в призрачном серебристом «фонтанчике», живут члены и членки коммунистической партии. Сам Леонид Ильич Брежнев с семьей живет там. И от него, по всей ёлке, сверху вниз струится и разливается пьянящая доброта.
Когда папа допел английскую песню, Сан Саныч решительно отобрал у него гитару.
- А теперь давай я, - сказал он, короткими, толстыми пальцами ударил по струнам и затянул зычным, надсадным, пиратским голосом: Ы-ы, гоп-стоп, мы подошли из-за угла…
Потом тетя Вероника спела про какие-то «думы окаянные». У нее был густой и красивый голос, гитару она держала бережно, как держат младенца, и струны под ее ухоженными пальцами пели как-то по-особому, с двойным, разбегающимся звоном. Ее попросили спеть еще, и она согласилась.
Тут Витальке пришла в голову дикая мысль. Он ущипнул маму и, когда она к нему наклонилась, прошептал изумленным голосом:
- Мама, это что получается – баба Ганя встретила Новый год в туалете?!
Мама нахмурилась, и Витальке показалось, что ее широкое, доброе лицо стало холодным и надменным, как у Снежной королевы.
- Вот что, дружок, - так же тихо, но каким-то школьно-учительским тоном сказала она. – Я предлагала тебе остаться у бабушки. Ты отказался. А я тебе говорила, что будет шумно, накурено. Щас бы лег уже и заснул. А теперь терпи, пока гости не уйдут.
- Но мама!
- Если хочешь пописать – возьми под кроватью свой старый горшок, пойди на кухню и аккуратно в него пописай. А потом ложись к стенке и постарайся заснуть. Всё!
Но Виталька вовсе не хотел писать. Тут было другое, и он бы это другое вряд ли сумел объяснить. У него не укладывалось в голове: как это можно встретить Новый год в одиночестве, да еще – в туалете? Нет, такого в природе в принципе быть не должно. Это недопустимо.
Виталька встал и незаметно шмыгнул из комнаты. Подошел к двери туалета. Свет в туалете горел. Виталька поскребся, потом постучал и прислушался.
- Баба Ганя! – тихо позвал он. Повторил, постучал громче: Баба Ганя! Баба Ганя! Вы как?
Дернул за ручку. Дверь отворилась. В туалете никого не было.

Баба Ганя заснула на унитазе. Она и без того в последние годы не сказать чтобы бодрствовала. Просто какая-то малая и нестареющая часть ее существа отделилась от основного и теперь вот с тяжелым, не проходящим недоумением наблюдала со стороны то, что уже навсегда лишилось сознания и надежды. Густое, непроглядное серое облако. Этой малой и трезвой частью своей, находящейся где-то сверху и сбоку от ее безобразно распухшего, отвратительного тела, баба Ганя и увидела сон, когда зашла в туалет и присела на унитаз.
Снилось ей, что она – молодая, крепкая и красивая девка. Что идет по лесу, а лес – настоящий, родной. Уж светает, и где-то поблизости, за деревьями поют петухи. И поют они так, как надо – заливисто, сочно. А не хрипло, дурашливо и истошно, как в чужом краю.
И вот выходит баба Ганя на поляну и видит перед собой какого-то смутного паренька. Одет он странно, фасонисто – в дырявые, чужеземные вещи с серебряными заклепками. На голове – красный петушиный гребень, на ногах – тяжелые ботинки немецкие. Паренек держит в одной руке палочку, ровно обструганную, и как юродивый жмурится, ухмыляется. А в другой руке у него ядовитый гриб мухомор. Паренек откусывает от гриба и жадно жует. И снова откусывает.
- Что ты делаешь, дурачок? – говорит ему баба Ганя. – Ты же сдохнешь.
Паренек перестает ухмыляться и смотрит на бабу Ганю так, словно видит ее насквозь, видит всю ее грешную жизнь от корки до корочки.
Потом медленно поднимает свой хлыстик и указывает куда-то вверх, за спину бабы Гани.
У бабы Гани с самого дна души плавно, замедленно поднимается ужас. И этот ужас начинает поворачивать ее упирающееся тело и приподымать ее голову. И вот она, обернувшись, видит перед собой, как качаются сапоги. И узнает их. Это сапоги ее отца Мыколы.
Тут из-за стволов выдвигаются строгие, каменно-волевые, военные люди в фуражках с малиновым околышем. Им нет счёта, они повсюду. Баба Ганя кричит и… просыпается в тесной комнатке. Тихо журчит вода. За стеной чей-то пьяный голос орет песню.
Снова серое облако смыкается вокруг тяжелого, трудного тела старухи. А та, малая и сознающая часть ее, что где-то сверху и в стороне, очнувшись от страшного сна, снова сжимается в одну яркую, наподобие электрической лампочки, точку. Эта четкая точка до конца отпускает простые команды и знает, что человек никогда не стареет. Просто тело его постепенно становится пыточной камерой.
Баба Ганя с кряхтением встает с унитаза, открывает дверь и начинает переставлять деревянные ноги. Она проходит мимо закрытой двери, вдоль каймы света. Оттуда по-прежнему слышится чей-то молодой, пьяный голос:
- И перо за это получай…

Баба Ганя умерла летом того же, 19982 года. Виталька был в это время в пионерском лагере.