Нищета

Автор: Zaalbabuzeb Группка второкурсниц вышла из корпуса университета, щурясь от сентябрьского солнца.
– Не буду писать дурацкий курсовик! – заявила одна из девушек и наморщила носик.
– У тебя хоть тема интересная, – сказала другая.
– Да у всех темы более-менее лёгкие, – заметила староста. – Только Маше не повезло.
Студентки с сочувствием посмотрели на Машу и все вместе побрели по дорожке.
Вскоре их догнал парень старосты. Он чмокнул её в губы и приобнял за талию.
«А у меня, похоже, никогда не будет парня, – подумала Маша с грустью. – Так и проживу всю жизнь одна»
Придя домой, она переоделась в хлопковую майку и шортики, а затем с понурым видом села на диван. Посадила себе на колени большого плюшевого кота и, обняв, уткнулась носом в его макушку.
На кухне мама беседовала с уборщицей тётей Таней, которую Маша знала с детства и любила. Разобрать, о чём они говорят, девушка не сумела, но уловила одно повторяющееся слово – колючее, как пучок расторопши, и тревожное, как вспыхнувший свет в окне давно заброшенной избы.
Спустя минут пятнадцать тётя Таня отправилась мыть подъезды дальше, а Машина мама, Анжела, вошла в зал. На ней был леопардовый халат; огненно-рыжая шевелюра идеально подходила этой женщине лет сорока. Анжела грациозно присела на подлокотник кресла и улыбнулась дочери.
Та подняла на неё голубые глаза и спросила:
– Мам... А что, тебя уволили?
– Да, вроде бы, нет.
– Тогда опять будет какой-то кризис?
Анжела склонила голову набок:
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну, вы с тётей Таней говорили: «нищета», «нищета»…
– Ах это! – мама рассмеялась. – Да тётя Таня рассказывала про Надежду Нищету.
И пояснила:
– Она поселилась в нашем доме. В первом подъезде, на пятом этаже... Да ты помнишь её! Мы виделись в Чёрных Падах.
– Угу, – сказала Маша.
И снова спрятала нос в макушке кота.
Не помнила она ни Надежду Нищету, ни Чёрные Пады.

После работы мама готовила: к примеру, варила супы со свининой и тофу, тушила говядину с овощами да краем глаза смотрела сериал «Родитель номер три». На выходных наведывался дядя Слава: они ужинали, пили с мамой вино, а потом он уводил Анжелу к себе домой с ночёвкой.
Домоседством мама не страдала: она ходила в театр, на концерты или выставки, иногда плавала в бассейне и раз в месяц посещала салон красоты.
Правда, Маша чувствовала, что мама всё делает как-то без интереса, по инерции.
– Как тебе «Женитьба Фигаро»? – спросила Маша однажды. – Понравилась постановка?
– Что? Какая постановка? – не поняла Анжела и обернулась к дочери.
В этот миг глаза у мамы выглядели как два всунутых в глазницы мраморных шарика с нарисованными зрачками и прожилками.
«Бедная мамочка, – подумала Маша. – Я же вижу, что тебе тяжело. Что ты устала и живёшь из последних сил. Я замечала, как ты стоишь и вглядываешься в пустоту. Но я не понимаю, из-за чего так происходит. Как помочь тебе, мама?»
И вот в их жизни наконец что-то пришло в движение…
Теперь на Машин вопрос: «Чем ты занималась в свободное время?» – мама всё чаще отвечала:
– Гостила у Нищеты.
Но у Нищеты, конечно же, гостила не одна Анжела.
Так, в одно из ноябрьских воскресений Маша поливала подсохшую герань на подоконнике. И вдруг заметила на улице группку женщин, шедших по тротуару гуськом. Все они были одеты в длинные чёрные пуховики с китайской оптовки, на головах – платки или вязаные шапочки. Выделалась среди спутниц только мама. На ней красовались лисья шапка, розовый полушубок и сапоги с блёстками.
Но естественно, что с таким кругом общения и мамин стиль одежды начал меняться. Постепенно она полюбила простые однотонно-тёмные вещи. Леопардовый халат и яркие майки теперь пылились в шифоньере, а вместо них Анжела откуда-то достала бесформенную кофту да юбку ниже колен.
– А как тебе это? – спросила она как-то раз дочку.
Та посмотрела на мать и охнула. Анжела стянула свои прекрасные волосы в тугой хвост, а сверху повязала безобразный линялый платок.
– Цвет не нравится, что ль? – удивилась мама.
Частица «что ль» Машу уже не смущала. От новых подруг Анжела нахваталась и других смешных словечек. «Костонька», «землица», «перстец»... Маша, правда, не сразу поняла, как эту лексику можно назвать. Лишь услышав с кухни мамин возглас в телефон: «А Марфушка-то, Марфушка!» – сообразила:
– Ну точно! Архаическая.
Но всё же девушка радовалась за маму. Ведь у неё не только появились новые знакомые, свежие интересы, но и оживился взгляд. Анжела стала активней и суетливей.
Но ближе к Новому году с мамой начали происходить такие изменения, из-за которых Маша не на шутку встревожилась. Всё чаще Анжела не могла нормально уснуть, и днём ходила раздражённая. По вечерам же она пила какие-то настойки, после которых принималась твердить Маше об «очищении» и спасительных поучениях усть-каряжских старцев.

В субботу читальный зал оказался безлюдным, лишь молодая библиотекарша скучала за стойкой выдачи. Маша вдохнула запах пыли, посмотрела по сторонам и с кипой книжек в руках направилась к одному из столов в середине зала.
Тревожась за маму, она училась всё небрежнее и почти не работала над курсовиком. А ведь его на днях защищать!
«Сегодня напишу хотя бы пару глав и переделаю введение» – так решила Маша и, сев, взяла верхнюю книгу из стопки. Повертела.
– Зализняк! – грянул голос над ухом, озвучив фамилию автора.
Книга голубем выпорхнула из рук и шлёпнулась в проход.
Маша резко обернулась и увидела стоящего сзади парня в очках с чёрной оправой.
– Ты чего подкрадываешься?! – воскликнула девушка. – Сдурел?!
Парень пожал плечами:
– По-моему, это ты сдурела. Топаешь как слон. Сколько в тебе килограммов?
Девушка смущённо сказала:
– Пятьдесят четыре…
И, рассердившись на себя за то, что ответила на издевательский вопрос, она строго спросила:
– А ты пары прогуливаешь?! Спишь тут, что ли?!
Парень хмыкнул и затем кивнул на стол позади. Из-за него выглядывали спинки трёх стульев, сдвинутых друг к другу. На них он, видимо, и отдыхал.
– Только от этих Хассена с неофрейдистами уже и во сне не спрячешься…
Он помотал головой. Взъерошил свои и без того взъерошенные волосы, накинул рюкзак на плечо и вздохнул:
– Пойду выпью кофе. Бывай, малявка.
И, аккуратно переступив через томик «Лингвистических задач», он побрёл стойке выдачи. Там он что-то сказал библиотекарше, она хихикнула, и парень вышел из зала.

После Нового года дядя Слава не появлялся. Возможно, они с Анжелой повздорили – та ведь сделалась нервной и нетерпимой. Заслышав с улицы щебет птиц или смех, мама тут же подходила к окну и захлопывала его. И не разрешала дочери проветривать.
Воздух в квартире стал затхлым, к тому же по ней расползся беспорядок. Палас покрылся крошками, из крана капало, часы встали. Маша следила за чистотой как могла, но грязь появлялась словно из ниоткуда. Как-то раз, выдвинув ящик трюмо, девушка обнаружила в нём рассыпанную землю.
Мама же убираться перестала, несмотря на то, что много времени сидела дома. Она лишь читала какие-то тетрадки да шепталась по телефону. В кино, бассейн и салон красоты не ходила, а если и отправлялась куда, то к соседкам, когда заканчивалась работа. Насчёт маминой работы у Маши, впрочем, всё чаще возникали сомнения.
– Ты опять дома? – удивилась девушка, вернувшись с занятий.
Мать метнула в неё острый взгляд.
– Я больше не хожу в тот притон, – сказала она. – Устала сидеть рядом с этими шлюхами. Не можу больше.
Маша смутилась:
– И куда ты устроишься теперь?
Мама фыркнула и отвернула бледное лицо.
Девушка напомнила:
– Я получила «тройку» за курсовик. Стипендию мне не дадут, у нас вообще не будет ни копейки. На что мы будем жить?
– А-а-а! – злорадно протянула мама. – С голоду боишься помереть!.. Ну да найдётся тебе, что жрать.
И она усмехнулась.
Анжела в самом деле бросила готовить экзотические блюда, которые требовали дорогих ингредиентов, и если теперь варила, то гречку на воде или щи без мяса. От такой пищи обе, мать и дочь, заметно похудели.
Однажды мартовской ночью Маша даже проснулась от резей в желудке. Она села на кровати, обхватила живот и прислушалась. Откуда-то доносилось бормотание. Девушка встала и пошла в сторону кухни, а к босым ступням по дороге прилипали соринки.
– Да как же она, Зоюшка-то, бедная, – за кухонной дверью Анжела говорила по телефону. – Страшно-то как, хорошо как, больно…
И вдруг визгливо-возбуждённо воскликнула:
– НОЖКУ-ТО! НОЖКУ-ТО ОТНЯЛИ!
И затем протяжно и сладостно застонала.
В этот момент Маша ощутила, будто на неё упало чёрное, обволакивающее и смердящее – нечто вроде старушечьего плаща.
Колени у девушки ослабли, она пошатнулась, но удержала равновесие.
Стряхнув же с себя остатки липкого морока, Маша решила: «Всё. Хватит. Если так пойдёт дальше, то со мной и с мамой случится что-то очень плохое.
Надо действовать»

Анжела начала действовать сразу же после развода. К двадцати трём годам у неё уже были дочь-малютка и двухкомнатная квартира от бывшего мужа. Всем остальным ей помогут завладеть стройные ноги и аккуратные груди с розовыми сосками.
– Я взял билеты на Корфу, – говорил её пятый, Арен. – Что такое?! Опять губы надула?!
– Ты ж обещал, что полетим в Париж.
– На Корфу, я сказал! Там тепло и пляжи.
– Но у меня нет приличного купальника.
– Я куплю тебе!
Анжела цыкала:
– Так за этим мы и собирались в Париж.
Арен махал волосатой рукой, и они летели на два дня в Париж, а следом на Корфу.
Но с каждой поездкой за границу, с каждой покупкой в элитном бутике, в Анжеле росли цинизм и усталость. А к тридцати пяти она почувствовала на коже липкий зловонный слой, от которого не избавляли ни скраб, ни пилинг.
Казалось, из пор постоянно сочится всё то, что мужчины в неё изливали годами. Незримым грузом на этот клей налипли её кольца и колье с рубинами, помада от Вивьен Сабо и духи «Армэль», халат из элитного шифона, полушубки из нутрии, широкоформатный телевизор…
К тридцати восьми Анжела ощущала себя бродячей свалкой. Еле живым мусорным чудовищем.
– Как тебе «Женитьба Фигаро»? – спросила её дочь однажды. – Понравилась постановка?
Погребённая в куче хлама мать смотрела на неё, пытаясь крикнуть ей, позвать на помощь. Но набрать в грудь вдоволь воздуха всё не удавалось. И тогда Анжела с обречённостью поняла: вот-вот она задохнётся.
Но этого не произошло. Потому что в их доме поселилась Нищета.
Она протянула Анжеле руку, и в этой руке был нож.
«Отсекай от себя ненужное, – говорилось в тетрадке, которую дала Нищета. – Так станешь сама собою»
Анжела последовала совету. И вскоре в груди у неё щекотнуло что-то прохладное, светлое и сладкое.
«В тех заветных тетрадках, которые мне доверили, усть-коряжские старцы поведали всё-всё, – вспоминала Анжела. – Как очиститься, как по-правому жить… А травки и настоечки придали сил, подмогли в этом.
Я думала, ты увидишь, Маша, как мне полегчало, как я ожила, и тоже так захочешь. Но ты ж дурашка. Ты не захотела.
Тогда я надеялась, ты хоть порадуешься за маму да подмогнёшь. Вместо этого ты с подозрением косилась на меня и моих сестёр.
«Так хотя бы не мешай!» – просила я мысленно. Но куда там… Ты пошла в атаку!
Как бы случайно ты включала телевизор, когда там казали самую похабщину. Подкладывала мне брошюрки со скидками в бассейн, рекламки содомских выставок да концертов. Один раз даже притащила мне гнусную цветистую майку! Но я рвала, я бросала эту блудь в ведро. И тогда ты решила действовать по-другому.
Ты канючила, скандалила. Надувалась и не говорила с матерью неделями. А потом вдруг кидалась на шею и захлёбывалась слезами.
– Мама, я тебя не узнаю! – рыдала ты.
Но я глядела на твоё перекошенное в соплях рыльце и не узнавала тебя.
Машка-мандашка, давно ль ты круглыми глазами таращилась на бурое пятно на своей простынке? Давно ли я тебя учила подбривать под мышками и в других местах? И вот теперь ты попёрла на старую мать войною и даже зовёшь в подмогу мужчин.
Знаю, ты звонила Славке: клянчила, чтоб пришёл. Но он не осмелился бы, не зря ж я этого блудня погнала. А ещё ты донесла охранителям, будто у нас тут культ. Но ты просчиталась, поганка! Нищете должны многие, а потому у ней везде свои люди.
Я долго раздумывала, отчего ты так ненавидишь Нищету. И когда поговорила с Татьяной, всё сложилось в единую картину.
Тогда-то и следовало тебя пресечь. Да я замешкалась. И ты сотворила самую паскудную вещь, какую только смогла!..»

– Доча, ты не видела мои тетрадочки? – спросила мама, выходя из кухни. – И ещё корешки куда-то подевались и чёрные куколки…
Маша сидела на диване, читала «Властелина колец».
– Я всё выкинула, – буркнула она из-за книги.
Взгляд Анжелы вспыхнул, а зубы обнажились. Но она сумела сдержать ярость и, подступив к дочери, спросила:
– А куда ты выкинула? В наши контейнеры? Или которые за аптекой?
– Которые за аптекой. Только ты всё равно не достанешь.
– Почему?
– А мусоровозка всё увезла.
Анжела на миг остолбенела. Затем тряхнула головой, отчего чуть не слетел платок, и затопала по комнате:
– Какого цвета была машина? Ты запомнила номер? – женщина тараторила всё раздражённей. – Одевайся! Едем на свалку.
Дочь продолжала прятать лицо за книгой. Анжела выдернула её, томик взлетел и шлёпнулся на пол.
– Чего сидишь?!
– Не поеду! – заявила Маша и, собравшись с духом, вскочила на ноги. – Твоему барахлу самое место на свалке!
– Что-о-о?
Дочь смотрела на мать с решительностью.
Тогда Анжела отступила на шаг и как-то вся сдулась, ссутулилась и помрачнела. Круги вокруг глаз стали словно сажево-чёрными, проявились морщины.
– А мне? – хрипло спросила она. – Мне тоже место на свалке?
Женщина поглядела на свои костлявые руки со вздутыми венами. Ногти были обрезаны под мясо, кое-где даже чернела корочка крови.
– Твоя мама старая. Она недужит. У ней изо рта пахнет гнилью. А ты уже выросла, так ведь? Ты налилась: и не хочешь ждать, покуда мама умрёт сама.
– Что?
– Ха! Думаешь, я не замечала, как ты вертела перед Славкой задом? Тёрлась об него грудью. И когда потом я его выгнала, ты ему названивала – зачем? А просто вы с ним-то всё и задумали!
Комната потемнела и затряслась: она начала как будто спускаться под землю. Запахло погребом и сыростью.
– Знаю! Знаю! – голос Анжелы задрожал от злости. – Этот блудень сам был рад поменять старую потаскуху на невинную пипку её дочки. И вы сговорились. Принялись сосать из меня жизнь. Сживать со свету. Чтобы остаться вдвоём в моей квартире. У тебя так появились бы и личное жильё, и муж, и работать он тебя взял бы к себе. Но… Не удалось! Пришла Нищета и всё вам испортила. За это ты её и возненавидела.
Анжела ехидно оскалилась и погрозила пальцем:
– А квартиру ты, поганка, теперь не получишь. Адвокат уже работает, и заявление в суде. К середине лета тебя отсюда выпишут. Так-то.
У Маши внутри всё свернулось в ком боли. Она не могла поверить в то, что мама ей такое говорит. Потекли слёзы, нос заложило, девушка принялась хватать ртом воздух.
Когда ей наконец удалось как следует вдохнуть, Маша крикнула:
– Ну и оставайся одна! А я не собираюсь тут жить!
И, оттолкнув Анжелу, она бросилась в прихожую.
Пятно заходящего солнца алело сквозь дым костров, горевших в гаражах. Экскаватор рыл котлован посреди двора, а кругом топтались старухи в чёрных одеждах да бородачи с дикими взглядами.
Маша уходила всё дальше от проклятого дома, а на город сползала ночь. Это была одна из тех майских ночей, тёплый ветер которых сушит слёзы, дурманит сердце, но проясняет ум. Поэтому Маша вскоре успокоилась и сказала себе мысленно:
– Ну и ладно. Первое время поживу с папой. Он наверняка разрешит. А к осени перееду в общагу.
Кивнув, она свернула в сторону отцовской многоэтажки, но вдруг застыла.
«НОЖКУ-ТО! НОЖКУ-ТО ОТНЯЛИ!» – вспомнился похотливо-дрожащий возглас мамы. Воображение тут же нарисовало подвал их хрущёвки. В пыльном свете у стола копошились старухи в марлевых повязках, а на столе лежала мама с култышками вместо рук и ног. Закатив глаза в блаженстве, она улыбалась.
От такой картины Маша почувствовала, словно ей ткнули гвоздём в сердце.
«Ну уж нет! – решила девушка. – Так легко я тебя им не отдам. Ещё поборемся!»
И, развернувшись, она ринулась обратно.
Но чем ближе Маша подходила к дому, тем меньше в ней оставалось решимости.
Она вышла к хрущёвке с торца. Здание отсюда показалось девушке башней, в которой горело лишь одно окно на пятом этаже.
Домофон на двери в первый подъезд оказался раскуроченным, и Маша беспрепятственно вошла. Флуоресцентная лампа мигала, освещая стены в чёрных рисунках и надписях, на ступенях валялся мусор, и попахивало болотом да грибами. А наверху что-то шуршало и чавкало. Сглотнув, Маша стала подниматься.
На втором свет не горел. Девушка двинулась через мрак шажками, выставив руки, как вдруг из-за двери вырвался страдальческий вой. Стихая, он скатился в сладкий стон с хрипотцой.
Между третьим и четвёртым этажами сидел бомж. Он поедал что-то из пакетика. Заметив девушку, бомж вылупил на неё единственный жёлтый глаз и просипел:
– Хер ли зыришь, сука? В рожу дать?
Бледная Маша взбежала на пятый.
В отличие от всего подъезда, здесь было чисто, а лампа светила ярко и бесперебойно.
За какой из дверей жила Нищета, девушка не знала, поэтому она позвонила во все три по очереди. Ни одна не открылась.
– Надежда! – позвала Маша, увы, не таким грозным голосом, как планировала. – Нищета! Я из третьего подъезда, дочь Анжелы.
Чавканье бомжа затихло.
Борясь с неловкостью и страхом, Маша продолжила:
– Зачем вы лезете в нашу семью? Кто вас звал? Чего вы от нас хотите?
За дверями по-прежнему не раздавалось ни шороха. Лишь снизу долетел сиплый хохоток.
Маша поняла, что ей не ответят. И на неё навалились стыд, горечь и чувство безысходности. От них горло сдавило и губы задрожали. Что, если её обманули, и нет никакой Нищеты? А есть только тьма, одиночество и боль, приглашённые в их дом какими-то злыми сумасшедшими людьми?
– Надежда, если вы есть, оставьте маму в покое! – крикнула девушка в отчаянии. – Пожалуйста. Вы помогаете людям, я знаю. Помогите и мне. Оставьте. Зачем мы вам?..
И, не удержавшись, Маша всхлипнула, а затем спрятала лицо в ладонях и заплакала…

…Мама распласталась на полу лицом вниз, а рядом лежал платок. На голове у женщины серело нечто похожее на высохшего осьминога – это были её волосы, поседевшие и слипшиеся от грязи.
Маша кинулась к матери, помогла ей встать. Усадила на диван. Анжела подняла голову, и Маша увидела, что по щекам у той текут слёзы.
– Прости, – выдавила Анжела. – Я была не в себе. Я…
– Мама… – сказала девушка.
– Теперь всё… Всё будет по-другому!
И, бросившись на шею дочери, Анжела громко зарыдала.
А из-за окна, несмотря на то, что оно было плотно закрыто, донеслось пение зарянки.

За лето Анжела более-менее пришла в себя.
Бросив общаться с соседками в чёрном, она переоделась в юбки и кофточки спокойных светлых цветов. А ещё мама снова полюбила вкусную пищу: благодаря ей ушли нервозность, бледность и болезненная худоба.
Анжела покрасила волосы, но уже не в огненно-рыжий, а в естественный для неё светло-русый. И вернулась к косметике, чуть подводя веки и губы. Лицо её стало выглядеть как лицо здоровой женщины с живыми и ясными глазами.
А как-то раз сентябрьским вечером Маша обнаружила на столе газету «Работа для вас». Несколько объявлений были обведены карандашом.
– Молодец, мама, – шепнула девушка, улыбнулась и отправилась готовиться ко сну.
В майке и трусиках она забралась под одеяло, обняла плюшевого кота и уснула. Но спалось девушке плохо. Сквозь сон чудилось, что мама бродит по квартире. Шаги раздавались в прихожей, на кухне, в зале; мама топала по стенам и даже по потолку. Девушка открыла глаза.
Голая Анжела стояла у изголовья. Она с любовью и нежностью глядела на дочь, склонив голову, и держала в ладонях груди. Пальцы их сдавили, и струйки молока брызнули Маше на лицо. Молоко оказалось горячим, солоноватым и густым, оно пахло минералами.
Маша проснулась.

– Не буду писать дурацкий курсовик! – объявила одна из третьекурсниц, выходя из корпуса университета.
– У тебя хоть тема лёгкая, – заметила староста. – А вот Маше и в этом году не повезло.
Девушки с сочувствием взглянули на Машу: она брела с ними по дорожке, понурившись.
Но тревожила её отнюдь не сложная тема, а баночка с заспиртованным корешком, найденная утром на маминой полке. Зачем это? И что означает сегодняшний сон? Неужели у мамы опять началось?
Что до курсовика, то после всего пережитого Маша не сомневалась, что его напишет. Да и молодой человек у неё наверняка появится – такой, которого она полюбит, и который полюбит её.
Девушка попрощалась с подругами и свернула к пятому корпусу, где находился читальный зал.
Она взбежала на крыльцо, резко дёрнула дверь и налетела в парня в очках с чёрной оправой.
– Ты сдурела так носиться?! – рявкнул он.
Маша растерялась.
– А-а, это ты, малявка, – узнал её парень и смягчился. – Как твой докладик про Зализянка? Зачитала?
– Вообще-то, я писала курсовую.
Хмыкнув, парень снял очки. Вместе с ними как будто снялась его моложавость, и показался уставший мужчина лет тридцати. Когда же он протёр глаза и вернул очки на место, то стал прежним.
– А у меня защиту перенесли, – сказал он раздражённо. – Кацман завалила. Знаешь такую? Ведёт сектоведение.
– А ты изучаешь сектоведение?
– Типа того. Пишу диссертацию по психологии жертв тоталитарных сект.
– О! – воскликнула Маша, но мигом одёрнула себя: «Не вздумай сходу ему всё рассказывать»
С безразличной интонацией она спросила:
– А ты ничего не слышал про секту Нищеты?
Парень задумался. И покачал головой:
– Если секта действует у нас в городе, о ней знают в «Перспективе».
– Где-где?
– Ну, в центре реабилитации. Я там подрабатываю.
Девушка почувствовала, как по лицу расползается улыбка, и не смогла её сдержать.
– А где здесь аппарат с кофе? – спросила Маша невпопад.
– В фойе, – напомнил парень.
И, зевнув, предложил:
– Пойдём выпьем, что ли?

Протекая сквозь призму окна, свет делил кухню наискосок. Две женщины сидели друг напротив друга, и казалось, что в морщинах их лиц серела пыль. В чашечках было налито что-то чёрное, но не кофе.
– Ты стала неотличима от мирских людей, – проскрипела тётя Таня с одобрением. – Даже дочку сумела обмануть. Это значит, ты готова понести людям наш свет.
Она заговорщицки улыбнулась:
– У тебя ведь есть власть над мужчинами. Тогда за то, что они так долго тобой пользовались, ты теперь станешь их… спасать. И, может, даже дашь нам несколько скопчиков!
Тётя Таня радостно хихикнула.
– А такие нужны Нищете? – усомнилась Анжела.
– О-о-о! Эти – самые верные! Кто-то из них работает в большом бизнесе, в гордумах… А вообще, наши братья и сёстры есть на телевидении, в армии. Даже в Кремле. Скоро мы распространимся по всей России, а затем покроем всю блудную землю. Она полюбит муку, она отсечёт от себя скверну. И тогда, – тётя Таня с дрожью зашептала, – тогда мир… переродится.
Чтобы унять дрожь, она обхватила руками кружку и стала пить.
Успокоившись же, заметила:
– А твою проблемку мы решим. Уже год в нашем городе живёт батюшка. Он многих спас, я знаю о шести спасённых.
И тётя Таня рассказала Анжеле о батюшке.
В шесть лет Ваня лишился родителей. В их машину въехала жена депутата на «БМВ», сама получившая лишь синяки да царапины.
Опеку над Ваней оформил брат, и они поселились в деревне. День-деньской они купались в речке, колесили на велосипедах среди полей, загорали на крыше, и постепенно Ваня перестал тосковать по маме с папой.
Но затем брат влюбился и, став молчаливым и хмурым, он больше не ходил с Ваней на реку. Когда же невеста со скандалом его бросила, брат направился к железнодорожной станции, где поднырнул под вагон тормозящего состава, и колесо разрезало парня пополам.
Ваню увезли в детдом. Там молодые воспитательницы издевались над мальчиком, заставляя учить похабные стишки и танцевать в туалете нагишом. Если же Ваня отказывался, его крепко держали и били по лицу подушкой.
Однажды дождливой ночью мальчик сбежал. Выбравшись за город, он долго брёл через поля, а к утру оказался неподалёку от станции Чёрные Пады. Сев на рельсы, Ваня стал ждать поезда, который отправил бы его к брату и маме с папой.
Но поезд не пришёл, а пришла Нищета.
Она поговорила с мальчиком и дала ему смысл.
И вот, спустя годы, Иван превратился в обаятельного мужчину, в мастера перевоплощений и тонкого психолога. На счету у него числилось одиннадцать жертв.
Встретив юную девственницу, Ваня виток за витком оплетал её паутиной из как бы случайных касаний, пылких взоров и задушевных бесед наедине. Девушка теряла голову. И, не слушая ни родителей, ни подруг, давала Ивану добро на нечто большее, чем поцелуи.
Тогда-то Иван проявлял всю свою изобретательность.
Первый для девушки акт близости он совершал самым изуверским способом. Ближе к концу, например, могли заявиться Карен с Магой. Они седлали девушку по очереди, а Иван снимал их на видео, которое потом рассылал родственникам и знакомым жертвы.
– Почему ты плачешь? – спрашивал он её. – Ведь это и есть любовь.
Двух жертв в итоге поместили в дома душевнобольных, ещё две пошли по рукам, одна села на иглу. Шесть спаслись – пришли к Нищете. Но, увы, никто так и не наложил на себя руки.
К двадцати семи годам Иван порядком устал от своей мести. Переезжать из города в город, скрываясь от родителей жертв, каждый раз менять имя и обличье… Он решил: та девушка, которую он взял на прицел теперь, станет последней.
Но уж с ней-то Иван выложится по полной! Использует все умения, весь опыт. И хоть раз, но добьётся своего.
– Но я уверена: она сделается одной из нас, – тётя Таня многозначительно ухмыльнулась и закивала.
Она подалась вперёд и взяла Анжелу за руку:
– Ты ведь желаешь дочке добра, правда? Ты не отдашь её на растление миру, этому болоту скверны и блуда? Тогда… просто не мешай. Дай батюшке месяц-другой, и всё будет хорошо. Ну, что скажешь?
Она посмотрела на Анжелу, а та посмотрела на неё – и чуть заметно улыбнулась.
А за окном на улице играли дети, щебетали малиновки, и вся планета, ликуя и хохоча, летела в никуда.