Саморазрушение Джона Веселкова

Автор: Zaalbabuzeb 1

Последняя неделя перед отпуском началась паршиво. Три лишних часа Джон разбирался с заданиями, которыми завалил его Карен Ильич, и домой вернулся в сумерках.
В этот домишко в частном секторе он перебрался после смерти бабушки. До того же снимал комнату в общаге «Газмашстроя», где ему приходилось не высовываться в коридор по вечерам и засыпать в берушах...
Взяв из холодильника банку «Балтики», Джон упал в кресло под флагом с Че Геварой, жадно отхлебнул и прислушался к холодку, что стёк по пищеводу в брюхо.
Нажал на кнопку пульта. На 42-дюймовом экране боливийские повстанцы продирались сквозь сельву.
Жар на улице спадал, повеяло прохладой. В июне Джон превозмог лень и всё-таки натянул на окна москитные сетки. Прежде в дом кучно влетали комары да златоглазки, сейчас же от них остались трупики по углам.
Окно без сетки было лишь в соседней комнате. Его Джон не открывал и держал зашторенным. Он не хотел, чтобы соседи случайно увидели орудия пыток или услышали его крики.
Два года Джон практиковал мутацию духа через истязание плоти. Шёл путём самопреодоления через боль.
В те часы, когда его тело корчилось в муках и потело, огонёк ума спускался по энергетическому каналу. Скользил мимо чакр и проникал в сверкающее облако Кундалини. Боль высвобождала энергию этого сияния. Она трансформировалась в Силу.
Люди ощущали её всё явственнее.
Карен Ильич больше не решался на Джона орать. Соседская пьянь стала опасаться стрелять у него мелочь. И всё чаще в глазах у девушек Джон ловил не надменность, а любопытство и даже улыбку.
Но полгода назад рост Силы стал замедляться. А потом и вовсе сошёл на нет.
Джон не понимал, в чём дело. В ярости он хлестал по спине плетью, вопил, вымачивая руку в воде со льдом. Тщетно. Казалось, вот-вот, и даже накопленная Сила начнёт утекать…
Он допил «Балтику» и кинул банку в ведро, но промахнулся. Встал с кресла и подошёл к полке со справочниками по Oracle и Ruby, трудами Ленина и Мао Цзэдуна. Здесь же стояла важнейшая книга в его жизни – «Преображение через страдание: практикум по лакримологии» Герберта Мосси. А на краю поблескивал артефакт, от вида которого Джона три месяца назад и озарило, и он понял, как возобновить рост Силы. Даже поднять его на новый уровень!
Это была ракета – заострённый стержень в дециметр длиной и с надписью «СССР» на боку. За раритетный сувенир 1961 года пришлось отдать барахольщику премию за месяц, но Джон о ней не жалел. Ракета сделалась его тотемом. Символом того, что из любого болота можно выбраться, всякий потолок – проломить.
Именно она навела его на мысль о сенсорной депривации.

2

В духоте кабинета по клавишам щёлкали пять программистов. Их лица лоснились, но никто не вставал, чтобы включить вентилятор – каждый считал, что делать это должен другой. Не стал включать и Джон.
Он с трудом смотривировал себя к работе и только щелкнул по иконке PyCharm, как дверь открылась.
– Здравствуйте. Я по покупке «Санаториума», – сказала девушка в чёрном жакете поверх кремовой блузки и в чёрной же юбке-восьмиклинке. – Где я могу найти Карена?
Оторвав взгляд от её бёдер, Джон буркнул:
– По коридору последняя дверь.
– Спасибо, – девушка улыбнулась и ушла.
А Джон насупился.
Он часто наблюдал, как менеджер бьётся с такими вот клиентками над техзаданием. Это напоминало цирковой номер с дрессировщиком в запое и таксой-диарейщицей! Сучка в брендовых шмотках никогда не знает, какой сайт ей нужен: лендинг, форум, статейник. Прикручивать ли к нему поиск, меню. У неё не мозг, а ведро с мусором. Только и умеет, что…
– Извините, вы ведь Евгений? – в дверях стояла та самая девушка. – Женя Веселков? Вы меня не помните?..

3

Они спустились во двор, пахнущий бетонной пылью. Липы с орешником шелестели листвой, а по разбитому тротуару, как сонные скалярии, плавали пятна от солнца.
– И вот, пятый год я клепаю в этой шаражке сайты за копейки, – так Джон завершил свой рассказ. – Погано, конечно, но таков уж мир капитала. А ты где работаешь?
– В «Русьздраве», – ответила Дарья. – Руковожу филиалом на второй Тепличной.
Джон искоса окинул её взглядом. Понятно, откуда такой ухоженный вид.
– У тебя ж этими клиниками занимался батя?
– А ты помнишь моего папу?! – в глазах Дарьи вспыхнула радость.
Джон не помнил. Сквозь мутную воду памяти была видна лишь Дарьина мама – костлявая женщина в шубке из лисы, с обесцвеченными волосами да ярким макияжем. И с пронзительным голоском. Один раз Джон стал свидетелем того, как она кричала пьяному трудовику: «Пошёл ты, мудак!..»
Глядя теперь на костюм её дочери, на манеру держаться, можно было решить, что Дарья намеренно старалась быть непохожей на мать.
– Ну как же, – девушка не сдавалась, – папа! Такой высокий, с бородой. Его ещё бывший губернатор награждал. Помнишь?
Что-то такое припоминалось. Лет пять назад какому-то буржую-черносотенцу дали медаль за то, что в его медцентрах лечили бедняков бесплатно. А спустя год он разбился в вертолёте МЧС в тайге.
– Но вот странно, – Джон задумался. – Ты меня легко узнала. А вместе-то мы учились только до шестого класса.
– Что тут такого? – ответила Дарья. – Мы ведь были друзьями.
Джон хохотнул, как ишак. Но девушка смотрела на него серьёзно, без тени сарказма, и он осёкся.
– Папа всегда говорил, что дружба – самое важное в жизни, – добавила Дарья.
У неё, похоже, сохранилось много тёплых воспоминаний, Джон же их дружбу помнил туманно. Из памяти доносился шелест листьев в сыром парке, по которому брели двое школьников, держась за руки… Но то было так давно. Во времена прыщей на щеках, шпаны за гаражами, разбитых очков…
Под рёбра Джона кольнуло раздражением. Дарья заставляла вернуться в те годы, в которые он возвращаться не желал.
А ведь ей наверняка не терпится рассказать подругам, как она встретила бывшего одноклассника-кодера? Небритого, с пивным мамоном и в несвежей футболке, ха-ха. Потом же, случайно столкнувшись с ним на улице, она сделает вид, что они не знакомы. Что ей нет дела до этого лоха и нищеброда. Вот такая у них дружба!
Злясь, Джон решил за это отомстить.
Он предложит Дарье встретиться снова. Будет любопытно глянуть, как она замнётся, как личико на миг затянется паутиной брезгливости, но затем она вспомнит собственные слова о дружбе, отведёт глаза и соврёт:
– Да, конечно!
Джон ухмыльнулся и кивнул. Отличный план.
Он уже открыл рот, но девушка опередила:
– А давай встретимся снова, – она улыбнулась.
И добавила:
– А то как-то по-дурацки вышло, что мы перестали общаться. Правда же?

4

Для подготовки космонавтов в СССР использовали сурдокамеры – помещения, куда не проникали свет и звук. Из-за сенсорной депривации у запертых там пилотов наступали расстройство памяти и изменение самовосприятия. А ещё – галлюцинации. Если же пилот оставался в камере слишком долго, он мог рехнуться.
Джон собрал сурдокамеру сам, добавив пару важных элементов.
Квадратный ящик в полтора метра высотой с толстыми стенками из железа он обил внутри панелями. К четырём боковым подвёл электроды на «плюс», к верхней и нижней – на «минус». Сила тока совсем небольшая, а вот напряжение высокое.
Не летально, но шарахать будет как надо! Для этого на крышке стояли четыре конденсатора и силовая электроника с контроллером. Тянулся шнур от розетки.
Ещё у ящика были вентиляция, моче-калоприёмник, клапан для подачи воды – в общем, всё необходимое для того, чтобы провести внутри сто часов. Именно через столько затворы на крышке откроются, и Джон сможет выйти. До того же все сто часов крепкие электроудары станут бить его раз в пять минут.
Раньше усиливать муки не давала слабая воля. Но в ящике выбора попросту не будет… И Джон исполнится Силы.
Пройдя через Боль, он поднимется из камеры иным. Искрящим, как катушка Теслы. Повелевающим, как божество!
До отпуска, правда, оставалось всего три дня. Нужно было торопиться, чтобы допаять микросхему с таймером. Джон собирал её в перерывах на работе, спускаясь в подвал техотдела, где были паяльник i-TOOL, удобный стенд для пайки и халявные детали.
Но чем ближе было завершение сборки, тем сильнее мучали сомнения. Испытание ждало чересчур опасное. Темнота, боль, собственные крики… От этого можно было запросто съехать с катушек. Или… даже умереть.

5

Придя во вторник домой, Джон взял из холодильника банку «Балтики», но обнаружил, что пить не хочет.
Нет, с Дарьей он встречаться не будет. А зачем?
Она – руководитель. Он – рабочий ишак. Она всю жизнь при деньгах, он никак не накопит на «Плейстейшн-4». Её ждут карьера, путешествия, богатый муженёк и пара-тройка спиногрызов, его же перспектива – гниение в этой дыре. Превращение в мерзкого, ссаного, никому не нужного деда.
Какая-нибудь дура-психологиня назвала бы стену между ними чувством его, Джона, неполноценности. Но имя ей – реальность. Eso es vida.
Упав в кресло, Джон включил телевизор. На «Звезде» мелькали фото молодой Мирты Диас-Балат, а диктор рассказывал о том, как она познакомилась с будущим мужем, Фиделем Кастро…
Но всё-таки Дарья предложила увидеться сама – значит, чего-то от Джона хочет. Вот только чего?
Общения? Или общих воспоминаний? Или…
И тут в макушку словно вдарил луч из космических сфер. В глазах вспыхнуло, а ум прояснился, став прозрачным, как контактная линза.
А что, если Дарья почувствовала его Силу – и прониклась?! Герберт Мосси ведь обещал, что со временем такое будет сплошь и рядом…
Джон вспомнил: когда Дарья открыла дверь в кабинет, то вздрогнула, как при ударе током. Выходит, так оно и есть – прониклась!
Сомнения исчезли.
Хлопнув в ладоши, Джон радостно рассмеялся.
Комната после озарения выглядела иначе. Оказалось, в ней царила редкостная энтропия. Сбегав в сени, Джон вернулся с веником и принялся мести пол. Вскоре трупики комаров и златоглазок лежали в одной кучке.
Ему вспомнились слова Дарьи, сказанные днём:
– Парня у меня нет. Так получилось…
У Джона девушки тоже не было уже тысячу лет – с третьего курса Политеха. Да и тогда не сказать, что была. Он знал развесёлые сайты в даркнете – но не зависать же на них до пенсии! С живыми тянками тоже встречаться надо.
Тем более, когда они просят сами.

6

Он позвонил Дарье в пятницу после работы.
– Салют! Ну чё, пересечёмся сёдня?
В трубке слышались голоса.
– Я ещё в бухгалтерии, – ответила Дарья озабоченно. – Застряла тут с бумагами. Похоже, у меня опять убытки, и…
– Да-да, – Джон отмахнулся. – Я тебя подожду.
– Потом ещё надо заскочить на день рожденья к Саньке.
– Кто таков?
– Да мой младший брат.
– Вот и ладушки, познакомлюсь с ним! – Джон был весел: уход в отпуск он отметил парой банок «Сибирской короны».
Было слышно, как Дарье что-то объясняют.
После недолгого молчанья она сказала:
– Да. Хорошо, Женя. Попробуем увидеться, – и назвала адрес.

7

Клуб находился в центре города, но в таком закоулке, о котором знал не всякий. В дверь под неприметной вывеской «Охотник на лис» Джон вошел в восемь вечера.
В колонках долбили биты, но танцпол пустовал. В полумраке молодёжь за столиками пила, кричала, хохотала. Несмотря на пёстрые шмотки, все эти мажоры казались Джону копиями друг друга – его взгляд даже улавливал их фрактальную структуру.
Поморщившись, он стал изучать прейскурант цен на выпивку.
– Чёткий видок, – отметил парень, сидящий за стойкой. – Чё это? «Хьюго Босс»? «Ральф Лорен»? «Большевичка?»
Джон покосился на него, затем опустил взгляд на рубашку.
Буркнул:
– Её портной мне шил. Не видишь, что ли?
Парень восхищённо раззявил рот и тряхнул чёлкой:
– Да что ты! Неужели мистер Джан? Или сам ЛиВан? – он поковырял в носу и стал разглядывать палец. – Но это стопудово был опытный мастер, вижу. Из подвала китайской шарашки.
Он гыкнул и провёл пальцем по стойке, оставив след.
Джон хотел огрызнуться по поводу кожаных штанцов самого парня, но потом решил не рисковать и продолжил читать прейскурант.
– Ты чё делаешь? – удивился парень. – Ну-ка прекрати! Не порти вечер подсчётом мелочи. Тебе ж ещё кредит за фикус платить, за ковёр… Эй, гузнейший!
Он подозвал бармена.
– Гузнейший, накапай-ка моему другану Негрони. За мой счёт. Он забыл карточку в своём «Гелике», и ему вломы сходить.
Наклонившись к Джону, парень заговорщицки шепнул:
– Пусть никто не вдупляет, что ты тут заблудился – по пути за пособием.
Вновь гыкнув, он хлопнул Джона по плечу.
– Ты сам щас пойдёшь за пособием, по инвалидности! – выцедил Джон. – Буржуйский щенок.
– Ой! – парень отшатнулся, вскинул руки в притворном испуге. – Народ восстал. Народ бушует. Как же быть-то, а?
Вопрос он адресовал двум физкультурникам, которые ухмылялись у Джона за спиной.
И тогда случилось то, за что Джон презирал себя больше всего.
Секунду назад он подумывал о том, чтобы харкнуть в морду этому паяцу под солями. А в следующий миг уже казался себе малым зверьком в окружении злых ощеренных псин.
Внутри всё обдало холодом. Джон попытался аккумулировать в себе Силу, но от напряжения только ещё больше одеревенели мышцы. Пролетарская злоба сменилась на животную боязнь быть искалеченным.
Один из физкультурников, с монобровью и жирной щетиной, заметил:
– А ведь его угостили пойлом. И – такая неблагодарность! Типичный нищеброд.
Другой, лысый и с эспаньолкой, пробасил:
– Тебя кто привёл-то сюда, нищеброд? Посудомойка? Уборщица?
Джон сглотнул вязкую слюну и оглядел зал, но никого похожего на Дарью не увидел.
Где же она, мать её так?! Они ведь условились встретиться у стойки – ну и?.. Какого хера она заставила его припереться в эту псарню, а сама не пришла?!
И вдруг он понял... Так вот зачем Дарья искала общения с ним!
Всё оказалось так просто, что Джон устыдился собственной тупости.
Ещё учась в Политехе, он читал рассказ о том, как бедняк получил от аристократов приглашение на охоту. Он был так растроган, что чуть не плакал. Но недотёпа не подозревал, что лисой для аристократских гончих будет он сам.
Ну а сегодня же на месте того бедолаги – Джон.
Встав на дрожащих от адреналина ногах, он посмотрел на чёлку парня.
– Хорошо так развлекаетесь, – сказал с хрипотцой. – Передавай Дарье привет.
– Чё? Какой ещё Дарье?!
– Сам знаешь. Из «Русьздравы».
Парень удивился – на этот раз непритворно. Глумливое выражение сползло, он нахмурился.
– Погоди. Ты друган матери Терезы, что ли? – спина его чуть выпрямилась.
Лысый с монобровым переглянулись.
– А чё сразу не сказал? – спросил лысый.
Монобровый озадаченно потёр бровь.
– Ты ж на денюху к Сане, да? – парень развернулся и указал на столики в дальнем углу. – Да вон он сидит с пацанами. Иди к ним.
Но ноги уже вели Джона не к столикам, а в направлении выхода.
Сознание же его уплывало в удушливый мрак слепой всеразъедающей ненависти.

8

Три дня не отпускало, трясло. Зато Джон избавился от колебаний. Или он прорвётся через Великую Боль, как советская ракета сквозь четыре слоя атмосферы, или на всю жизнь останется дерьмом. Иного выбора нет.
В спешке доделывая ящик, Джон бормотал витиеватые проклятья капиталистам, этим зажравшимся сукам, вроде Карена Ильича и Дарьи с дружками.
Напряжение на проводниках Джон увеличил. Он не щенок и в силах вытерпеть настоящие муки. Зато когда он родится из ящика, то станет таким же сильным, как Герберт Мосси! И не будет уже чувствовать ни боли, ни страданий…
Наконец ящик был готов. Протестирован. В ожидании медно поблескивали конденсаторы, таймер обратного отсчёта стоял на шести тысячах минутах. Крышка откинута.
Джон заглянул в железную утробу и побледнел.
Собравшись с духом, он разделся. Залез внутрь, сел на корточки и закрыл крышку. Щёлкнули затворы.
Но сто часов прошло, а замок так и не открылся.
Джон сорвал голос. Разбил костяшки… Спустя пять суток кончилась вода. Перемазанный калом и наевшийся его, Джон то повизгивал, то хохотал, то царапал голову. Он бредил, галлюцинировал, спорил с ноздреватыми корнеротами. На десятые сутки отказали почки.
– Ну нахрен! – резюмировал Джон и не полез в ящик.
Почему нельзя было подумать о подстраховке раньше?!
Он разбудил смартфон, который три дня лежал выключенным. Пришли уведомления о пропущенных. Звонила Дарья, в том числе в девять вечера той пятницы.
Джон отметил, что больше не злится на неё так сильно. Он был собран и чувствовал лишь страх перед ждущим его испытанием.
Но, пролистав список контактов, он так и не нашёл, кого можно было бы попросить прийти через четыре дня и открыть ящик. Промотал список ещё раз и обречённо вздохнул.
И вдруг смартфон запиликал, на дисплее высветилось: «Даша».
Смысла отвечать не было, но в Джоне проснулось злое любопытство.
– Слушаю, – сказал он как ни в чём не бывало.
– Женя, привет. Ты куда исчез?
Джон брезгливо усмехнулся:
– Чё, поржала над видосиком? Вы же записывали меня там, в клубе?
– Ты о чём? Извини, я тогда забегалась на работе и опоздала. Мне сказали, у тебя что-то случилось со Злыдневым.
– Да ничё не случилось, мы клёво поугарали!.. Но ты, смотрю, хочешь продолжения юморины?
– Хочу, чтобы ты не обижался.
Пальцы сжали смартфон до боли крепко.
– А тебе не насрать? – выцедил Джон.
И ехидно добавил:
– Ой, забыл: мы же друзья-я-я!
– А для тебя это проблема, Женя? Иметь друзей.
Лицо Джона перекосилось от ярости, он замахнулся, чтобы швырнуть смартфон об пол. Но передумал.
Сучка продолжает играть в свои гнусные игры? Что ж, пускай. Вот только ещё на старте она допустила одну критическую ошибку. Решила, будто бы он – идиот. Однако Джон в играх тоже немного шарит.
– Слушай, а друзья ведь помогают друг другу? – спросил он лукаво. – Ну, когда у их друзей трудности?
Его пухлые губы растянулось в теофильской улыбке:
– И ты мне тоже поможешь?

9

Вблизи частного сектора год назад возвели ТЦ Dogville – здание в духе китчевого конструктивизма, похожее на нагромождение кубиков, с которыми играл малыш-исполин. Сюда-то Джон с Дарьей и направились.
В «Спортмастер» даже не заглянули. В Bluer Denim выбор был невелик, модельный ряд неактуальный. А вот в Norman Russell задержались.
Лучше всего на Джоне смотрелись слимы King Jacob II. К ним подобрали летний жакет цвета циркона и рубашку из шёлка. Туфли купили в Clarks. А завершили образ часами Tissot с титановым корпусом.
– У меня в жизнь не хватило бы на всё бабок! – Джон возликовал. – Зато теперь я прямо как Карен Ильич или твой дружок Злыднев.
Дарья слегка смущалась, ведь никогда прежде она не одевала парня. Но всё равно была рада помочь: пусть и в других начинаниях Джон на неё рассчитывает.
Прохожие на улице с интересом поглядывали на элегантную пару.
Джон поёжился под их взглядами и предложил:
– Айда в парк, что ли? Как в старые добрые?
Он протянул руку, и Дарья с радостью её взяла. Ладонь у Джона была потной, он это знал. С усмешкой взглянув на девушку, он повёл её в сторону того самого парка, по которому они гуляли школьниками.
– Да Злыднев хороший парень, – попыталась объяснить Дарья. – Они с Санькой ведь друзья детства. Своеобразный он, но…
– Скорее, мерзкий, – перебил Джон. – Как мокрица.
– Нет. Он тоже человек.
– Чё значит «тоже»?! – ноздри у Джона раздулись. – Вы-то и есть люди! Потому что можете в жизни выбирать. А я не могу: по сравнению с вами я просто бот.
Боясь вскипеть раньше времени, он медленно и глубоко вдохнул. Повторил три раза.
– Какой же ты бот? – возразила Дарья, когда они проходили мимо своей школы. На кирпичах местами зеленел мох, решётки на окнах первого этажа требовали покраски. – Ты программист! Соображать, как ты, может не каждый. Папа считал программистов людьми будущего.
У Джона вырвался смешок. Любопытно, что Дарья скажет, если узнает, что в кодеры он подался исключительно из-за бабули. По выпуску из Политеха он два года не работал, пока эта старая ельцинистка не выгнала его в общагу – чтобы Джон, дескать, стал самостоятельным и «отрастил зубы».
Ну, зуб у него действительно вырос. На ельцинисток, плутократов и весь их пандемониум.
Миновав пустырь, они очутились среди деревянных халуп. Небо над ними словно затянули полиэтиленовой плёнкой, и хотя печей в жару не топили, по улицам плыла желтоватая дымка.
– Люди будущего, хрена лысого! – Джон хохотнул. – Скажи ещё, что бомжи с синяками такие же люди, как вы.
– А почему нет, Женя? – не согласилась Дарья. – Для них папа и открыл реабилитационный центр при клинике. Он верил, что…
– Папа-папа! – руки Джона задрожали, он больше не мог слушать её лепет. – Я вижу, ты папина принцесса, ага?
Дарья вдруг осеклась, опустила глаза и начала краснеть.
Лицо с шеей сделались почти бордовыми, и Джон испугался, что из носа у девушки хлынет кровь. Никогда он не видел, чтобы человек краснел так густо.
Когда краска чуть сошла, Джон добавил:
– Да-да, настоящая папина принцесса!
Дарья смотрела под ноги.
– Его ангелочек, – не унимался Джон. – Не то, что злющая мамка, да же?
– Я, наверное, пойду обратно, – сказала Дарья.
– А мы уже на месте! – объявил Джон и сделал широкий жест. – Добро пожаловать в мою нищебродскую хижину.
Он открыл калитку. Двор за ней напоминал сон старого мусорщика. Всюду валялась поломанная мебель вперемешку с бочками, ржавой проволокой и ветошью. Нужник покосился. С засохшей яблони граял ворон.
В сенях Джон с Дарьей разулись и прошли в зал. Вынув из холодильника бутылку «Жигулёвского», Джон протянул её девушке, но та отказалась, и тогда он сам выпил половину залпом.
Руки ещё тряслись, но сейчас можно было не прятать ни дрожь, ни классовую ненависть.
– Выходит, тебе плевать на иерархию? – уточнил Джон, утирая подбородок. – Похвальненько, угу. Правда, от твоих плевков ничё не меняется, и один хрен иерархия – есть.
Он сощурился, как чекист на контру, и прибавил:
– И капиталисты в ней не на верху. Они – в самой жопе!
Распаляясь и потея, он принялся объяснять.
Для работяги люди равны. А богатей не держит работягу за человека и даже говорить с ним не станет. Бедняки хиреют в трущобах и не ропщут, а мажоры жиреют в коттеджах и высотках с удобствами – и вечно злятся. А ещё газмасшстроевцы, грузчики, простые кодеры – все товарищи, все готовы прийти на помощь. А буржуи друг другу волки. Вот почему они не люди, а скоты. Дикое зверьё! Тварюги!
– Но революция неизбежна, – Джон стукнул себя в грудь. – Ленин жив!
И он почему-то указал на флаг с Че Геварой.
Затем Джон швырнул на пол пиджак и стал снимать джинсы. Дарья засуетилась, попятилась.
Сняв слимы, рубашку и часы, Джон сгрёб всё в кучу и убежал.
Вернулся с ржавым тесаком.
Дарья в испуге глазела то на нож, то на Джоновы трусы с жёлтой отметиной, то на аккуратные шрамики вокруг его сосков и пупка.
– Всё ваше дерьмо, оно ничего не стоит! – Джон схватил джинсы и начал их кромсать. – Думала, руку тебе буду целовать? Дрянь! Контра! Это у меня есть хер – не у тебя! У меня!! Поняла?
Он попортил одежду, бросил нож и вперился в Дарью. Глаз розовел из-за лопнувшего сосуда.
– А щас катись, – скомандовал Джон. – Вали к своему Карену Ильичу ненаглядному. Живо!
Дарья бочком двинулась к двери, попутно задев мыском упаковку от «Доширака».
– Не туда, – рявкнул Джон. – Выход тут.
Дарья подбежала к двери, на которую Джон указывал, и потянула за ручку.
Комната боли предстала перед девушкой во всей своей патологической роскоши. Лампочка была предусмотрительно включена: в её ржавом свете поблёскивали цепи и клюки, шипы на строгих ошейниках и гвозди, киянки, прищепки и плети.
В центре же комнаты стоял открытый ящик.
А ещё здесь витал жирно-минеральный душок: в этой комнате Джон не только страдал, но и получал удовольствие. О его утехах свидетельствовала и подсдувшаяся Лола, к чьему лицу был приклеен фотопортрет Карена Ильича.
Бледная Дарья таращилась на него, как вдруг её чем-то сильно ударило по затылку. В глазах на миг потемнело.
– Ты чего?! – воскликнула девушка, придя в себя и обернувшись.
Джон с растерянным видом сжимал пустую бутылку: в фильмах жертвы от таких ударов сразу же вырубались.
Он замахнулся снова, но Дарья отбежала за ящик.
– Женя, прекрати! – крикнула девушка.
Но Джон швырнул в неё бутылкой, Дарья увернулась, и бутылка разбилась о стену.
Шагая на девушку, Джон впервые в жизни чувствовал настоящую Силу. Могущество. Власть. Дарья дрожала перед ним такая маленькая, ухоженная, перепуганная, как полёвочка перед бешеным лисом.
Настал его звёздный час, и Джона понесло.
Дрожащим от возбуждения голосом он стал растолковывать, что Дарья прожила всю жизнь, не приходя в сознание. Но у неё появился шанс. Сам Джон в ящик всё-таки не полезет, а вот она его опробует. Испытает боль – и та поможет ей проснуться.
– Но сначала я тебя свяжу, – Джон осклабился. – И выдеру как следует! Как папка. Ты ведь мечтала об этом, да?
С рычанием он бросился на Дарью, сжал ей горло и навалился всей тушей. Ноги у девушки подкосились, она упала. А Джон сдавил пальцы сильнее.
И тут его резануло по щеке.
– Блядь! – воскликнул Джон и схватился за лицо.
На пальцах блестело красное.
Дарья опять ударила – осколком бутылки она целила в глаз, но промахнулась, вонзила чуть ниже.
Джон завизжал и покатился по полу, а девушка бросилась в зал, из него – в сени. Но дверь на улицу оказалась заперта. Ключа не было. И в окошко не пролезть – слишком маленькое, к тому же не открывается.
Дарья вернулась в зал и вскрикнула. Джон с лицом в крови стоял и держал нож. Подняв безумный взгляд, произнёс:
– А вот и Джонни!
И рванул к девушке.
Она схватилась за телевизор и опрокинула его, преградив Джону путь.
Он оторопел. Выражение ярости сменилось ужасом.
– Мой «Кьюлед»! – Джон склонился над телевизором. – Ты хоть знаешь, сколько он стоит, дрянь?!
Дарья завертела головой. Подскочила к книжной полке, взяла ракету и с широкого замаха всадила Джону в ухо.
Он дико заорал.
Дарья же влезла на подоконник и прыгнула в москитную сетку. Та прорвалась, и девушка выпала во двор.
Обогнув дом, она толкнула калитку и устремилась прочь.
Когда отбежала достаточно далеко, сзади донёсся жалобный крик:
– Вызови скорую! Мне больно! Я умираю!..
Дарья оглянулась. Джон стоял на карачках в проёме калитки, с лица стекала кровь, а из уха торчала ракета.
– Да пошёл ты! – взвизгнула Дарья. – Мудак!
И побежала дальше.
А солнце, лысое, как Ленин, опускалось за новостройки вдали, и откуда-то долетел картавый хохоток…

ЭПИЛОГ

…С того дня минуло сорок пять лет.
Грузный старик со слуховым аппаратом выхромал на улицу.
В сумерках растекался зеленоватый туман, за деревянными халупами мерцали высотки. Год за годом они окружали частный сектор, как пальцы исполинской руки, готовой сжать его в кулак и раздавить.
В последний раз старик оглянулся на то, что было ему так дорого. На старый дом, на зацветшую вдруг этой весной яблоню. И поковылял прочь.
Из соседних домов тоже появлялись люди, они брели в одну со стариком сторону. Точно так же люди выходили по всему городу. И направлялись к площади. У одного из них с собой была канистра с соляркой.
В жизни старик часто спотыкался. Был слабым, поступал глупо. Но он шёл по пути Боли и не сворачивал. Кожа, вся обезображенная шрамами и следами от ожогов, была верным тому свидетельством.
Сегодня же его ждало финальное испытание. То, после которого он уже не сможет существовать в физическом теле. Сто шагов живым факелом.
Cтарик знал: вслед за тем, как он рухнет, десятки его учеников отправятся в народ. Они научат сотни, сотни научат тысячи, а те – десятки тысяч.
Их боль и саморазрушение прорвут ткань мира. Планета слетит с оси. Реки хлынут вспять. И сама реальность вывернется наизнанку.
Так начнётся Революция…