Бининская Мадонна

Автор: Samit .....Я не являюсь автором этого рассказа. Он попался мне на глаза, когда я листал подшивку «Азадлыга».. или не листал, да какая разница, как именно он мне на глаза попался или на уши сел? Просто попавшись мне на глаза он настолько меня зацепил, что я решил засесть за его перевод, тем более, что я имею честь лично знать его автора, худого человека, с нервными пальцами и взглядом тамплиера, готового взойти на костер за свои убеждения ...Человека талантливого, иногда злого и категоричного в суждениях, и живи он в двадцатые, обязательно был бы комиссаром.... Или гачагом... Ну, это несущетвенно, а так, мои домыслы.. Это первая попытка литературного перевода, первая, наверное, наверное, со времен бесшабашного студенчества.... Удалась или нет – судите сами, просто история, в нем описанна, и слог, которым она изложена настолько меня захватили, что я был вынужден сказать самому себе: «Ээээээ, брат, садись-ка ты за клавиатуру»... В оригинале он носит название «Мадонна. Тезка. Нож.Убийство». Название я решил перевести несколько по-другому. «Бининская Мадонна». Надеюсь, автор меня простит, как за изменение название, так и за некоторые вольности, допущенные при переводе... Да и за прочую отсебятину, что от скудоумия допустить осмелился.... Мата тут нет, рекомендовано для прочтения женщинам, детям, мужчинам, членам ЙАП-а и дивана партии «Мусават»,паразитам и обычным гражданам....

Какой закон? О каком законе ты говоришь-надрываешься, а? Тут одно правило, и оно превыше любого закона: «Залезь повыше и гадь на всех с крыши». Вот он, корень и источник всех действий, их начало и и их конец. Я же помню, я же прекрасно помню, как полгода назад, генералы нашей литературы, эдакие ермоловы и цициановы поносили Адыля Мирсеида, поэта, денно и нощно перерабатывавшего кусочки словесной породы в руду поэзии: «Адыль врёт, брешет, мол, как колхозный пастух, рассказывающий байки об овце, приносящей по три яненка зараз». Не стоило, ох, не стоило говорить таких слов в адрес бедного, полуголодного, больного и умирающего поэта.. Хорошо, а кого ж тогда, как не его, генералам ругать, спрашивается? Я сотни раз встречался в нашей сующей и засовывающей бакинской суете с ситуациями подобного рода – но и в мыслях себе представить не мог, что рано или поздно очередь дойдет и до несчастного Адыля, обидит его смертельно и ранит его навылет... И снова слово злое завертится, и снова по поэту обратным концом ударит, болью отзовется... По бедолаге-поэту... По нам... За что?

Стоял то ли 95-й, то ли 94-й год... Время страшное, время шумное... Мы прогуливались с Акрамом Айлисли в окрестностях навсегда погасшего вечного огня 26-и Бакинских Комиссаров, обращенных в сторону Армении и России, и говорил с ним о том, что написал выше... Внезапно, сам не знаю с чего, по какой такой причине глаза Акрама загорелись другим огнем, огнем воистину вечным, огнем зороастрийцев и их храма сураханинского. Впившись взглядом в здание Союза Писателей, в его видимые и невидимые своды с порталами, зачерпнув оттуда вдохновение, Акрам, по-видимому, решил задать мне один-единственный, но очень важный вопрос. Он словно вынул старинную монетку, и показывая мне её в холодном свете зимнего солнца спросил: «Ну что это за поэт, слабенький такой, Шахрияром звать, кстати, он твой земляк, но лучшим поэтом он от этого не стал». Я промолчал. Потом взял пару-тройку горьких и тяжелых мыслей, и, словно милостыню в ящик для пожертвований бросил их в бездну молчания: «Акрам, так же как ты, всю жизнь старался вернуться в Айлис, в Бузбулаг, так и Шахрияр мечтал вернуться в навсегда родной Тебриз, в Хошгинаб. Между вами нет никакой разницы. По твоему, если один человек хочет вернуться в Тебриз, а другой, наш с тобой рулевой, хочет попасть в Бузбулаг, значить, оба никуда не годятся? Как поэты, во всяком случае... А?»

Наклонившись над глубоким колодцем Истины, поразмышляв у родника правды можно прийти к выводу, что всё это один индийский фильм длиной в жизнь, и Акрам – потерявшийся брат-близнец Шахрияра. Оба они, больше чем Бузбулаг, Хошгинаб и прочие населенные пункты Шамбалы ищут друг друга. Поверить, что ли, в то, что прямой взгляд Шахрияра в один прекрасный день скреститься с лукавым взглядом Акрама? Не знаю, не знаю... Ну что с того, что к тому времени и Няняханым Шахрияра, и вечно что-то напевающая тетя Акрама безнадежно состарятся? И что с того, что чай, тот ароматный крепкий чай, заваренный обеими женщинами, поделившимися для этого своими кулинарными секретами безнадежно остынет к тому времени... А? В общем..

..Аллегория, говорю... Точь в точь такую же аллегорию, насчет гипотетических братьев-близнецов я видел в поселке Бина, ну том, что недалеко от аэропорта... Жизнь – молчание, жизнь там – мейхана, мат, акцент, диалект, зубовыбивание... Жизнь бедная, ни иномарок, ни новостроек... Бина – в гаражах чай пьющая, нардами стучащая, водочку хлещущая, анашу покуривающая, красные «Жигули» ремонтирующая... Бина столичная, Бина горемычная... Бина инфернальная, судьба поселка банальная... Бина в шапке бедности, Бина в ботинках старости, Бина в заборах ветхости.. Глаза зажмурены, мусорные кучи навалены, грязи непролазные, ямы глубокие.... и я расскажу вам о супружеской паре, о людях, свою любовь в убожестве схоронивших, дни свои растоптавших, залоги растративших, кредиты промотавших... О супружеской паре, о дяде Гейдаре и тёте Хадидже... О Гейдаре и Хадидже Алиевых... Об их черной судьбе... черной, азербайджанской, пригородной судьбе.. О судьбе бедняков из маленького поселка... в паре десятков километров от Баку... Итак....

Бининская Мадонна.

Ах, Хадиджа, Хадиджа...

...старики стояли около здания почты, стояла скупая весна, скупая на свет, на тепло, на зелень, стояли возле ветхих деревьев с непобеленными стволами, возле заборов с написанными на них матерными словами, стояли люди, в ожидании пенсии, так похожей на весну, так похожей на весну, описанную выше... ждали скудную подачку от государства... да нет, не подачку, зачем подачку, старики её заработали, трудом, который Аллах Всемилостивый дозволил, сделал «халалом».. только вот выглядело все именно так, словно Бог разрешил, а государство, зверь с лапой загребущей, урезал долю, людям Аллахом выделенную, а возмущаться да бунтовать не велит.... Старики ждали тени, зеленой листвы, мата, проклятий, надежды, смерти... И бедность, черная бедность, размашистым ножом для резки одной буханки хлеба на шестерых, поставила шрамы, ужасные шрамы на лике Бина, на лицах стариков, на мордочке весны и стволах деревьев... порой казалось, что сквозь лохмотья облаков и бедную одежду людей виднелся их срам... Срам неба и срам людей... Срам небесный, срам людской..

- Хадиджа! Хадиджа! Тут один мороженщик из «Садарака» ищет холодильник по дешевке, ты б ему свой сдала, в месяц ширванов пять получать будешь, чего тебе еще надо? Скорее, скорее – кричала сестра Хадиджи из школьного буфета. Хадиджу эта новость обрадовала, ой как обрадовала. Все равно, её холодильник, с облупившейся от старости краской был пуст... Это было прекрасное предложение, предложение деловое, словно дар Божий. Дар Божий... Все равно её муж, усатый и пьянственный Гейдар Алиев, давным-давно ничего не приносил домой.. давным-давно... Да и дрался он часто, чуть что ему не по душе – отвесит пару ударов кулаком, да прям по лицу, по лицу.. и добро, если бы наедине, нет, прям так, при соседях, при родственниках... И эту синюю купюру, эти пять ширванов, с рисунком мавзолея «Момине-Хатун» в Нахичевани, Гейдар скомкал, и положил себе в карман.. Перед этим, как водится, порядку ради ударив Хадиджу кулаком по лицу... по женскому, по материнскому... И пошел себе, как говориться, далеко-далеко, на берег моря... процедил сквозь зубы на прощание: «Хадиджа, Хадиджа, паршивая cyчонка»..
И немая ночь, накрывшая Бина как кобель сучку, словно присоединилась к его словам, к его словам, только к их первой части, и повторила ночь, и застонала тишина: «О, Хадиджа, Хадиджа»..
Приведу-ка я вам ссылку соответствующую, на повествование это, на хадисы так похожее... Отец Хадиджы, в свете стоваттной лампы разложивший свою скудную торговлишку, рассказал мне многое... О том, что Хадиджа как рыба об лед билась, детям на хлеб, на пару буханок заводского хлеба зарабатывая... Было утро... Сам Архангел Гавриил застыл бы, словно соляной столб или начал бы писать маслом в манере Манэ, увидев эту картину: на улочке поселка, тощие бродячие псы слизывали кровь с деревянного пенька, на котором вчера мясник рубил мясо...

Бедность беспросветная – вот лик твой, о Бина, вот крест твой, о Бина...

Хадиджа нашла выход. Она обменяла чайный сервиз «Мадонна», утеху наших дев на выданье и гордость наших же замужних матрон с широкими чреслами на тридцать разноцветных кур-несушек... и сама превратилась в Мадонну.. Мадонну Бина... Бининскую Мадонну.. Мадонну – мать, Мадонну-хозяйку, Мадонну – паршивую cyчонку.. Трое детей и тридцать кур... И снова, снова все вышло так, как сказал Гейдар.. Он не держал Хадиджу за Мадонну... Может быть потому, что он не был Рафаэлем...
Гейдар грыз семечки, сплевывая шелуху прям на пол, семечки, купленные за 500 манат у старух на улице, сплевывал на пол, и называл её «паршивой cyчонкой». Бинискую Мадонну. Мадонну из Бина, Мадонну битую, Мадонну, век в нищете влачащую, Мадонну в рваных башмаках...
Стны плоховыбеленные, стены, холод источающие, стены жуткие и мрачные, к ним, клянусь Аллахом, даже прислоняться не хочется. Но я все же прислонился, тяжесть камнем давила, и плевать, что рукава пиджака и спина запачкались известкой... Нашел я себе дело от большого ума, от большого ума да незанятых рук... Дело, дело... битое тело Мадонны, её горькую судьбу..

«Знаю я улочки Бина, знаю, где каждая кошка мочилась, да собака ногу поднимала, знаю каждое место где дохлые мыши лежат – но насколько гадок Гейдар – узнал и понял я не сразу, ой, не сразу» – говорил отец Хадиджи, худенький старичок небольшого роста. Звали его Джабраилом, как того самого ангела, но не походил он на ангела, говорил тихо, пиниженно, и оттого казался еще более низкорослым, еще более бедным. Потом он слегка возвысил голос: «Я виноват перед дочерью... Перед Хадиджой... Я учил её терпеть.. она была послушной дочерью, хорошей дочерью..Терпела... терпела.. вот и дотерпелась, вот и дожили» ...
Глаза как сливы, спелые сливы осенью, одного только не хватало, чтоб они наземь попадали, от собственной черноты и тяжести... Его жена, тетя Гюльхяз, подожав пока супруг замолчит обратилась ко мне, утирая слезинки из уголков глаз: «Сначала.. сначала Гейдар разобрал и продал наши парники... парники, которые не строил, где цветов не сажал, все это Хадиджа делала, все это её рук дело, её труд.. Потом он продал корову, подарок одного нашего родственника, кормилицу нашу.. Да ничего. Взял деньги и поехал в Иран.. В Кум.. там его брат, в духовной семинарии моллой был.. И тоже ничего.. Вернулся злой, грязный..»..
Потом она замолчала.. и молчала целую эпоху, как мне показалось.. и снова прододжила: «Уехал в Кум, поклонился святым местам, вернулся и убил, убил мою доченьку..» Сказала с яростью, со злостью, да так, что сиротки, оставшиеся после Хадиджи, и спавшие в соседней комнате проснулись... Сироты от Гейдара и Хадиджи.. Маленькие дети Бининской Мадонны... Иисусы из Бина...

Когда Хадиджа была беременна последним, самый младшеньким, Гейдар предложил его продать.. Хадиджа схавтилась за живот обеими руками, вспомнила все, всю свою жизнь, вплоть до проданной коровы и разобранного и проданного на сторону парника.. и расплакалась.. в первый раз...

День убийства – день рождения. Возвращение.

1947 год. 11-е июля. Евлахский перекресток. Жара... Тело товарища Пишевари, погибшего в подстроенной автокатастрофе, было перевезено в Агдам, во двор школы. Врачи уже осмотрели труп, быстренько подписав наскоро состряпанный протокол освидетельствования. Наскоро заштопав грудь и и живот революционера, врачи сами были едва живы от страха. Из Баку прибыли трое самых близких друзей и сподвижников Пишевари: Гулам Яхья, Бадеган, и мой отец – Гафар Кендли. Они должны были освидетельствовать факт того, что погибший.. или нет... убиенный был именно им... именно Пишевари.. и поставить свои подписи под протоколом, уже подписанным врачами... Судьба, судьба... сдружился, посвятил ему жизнь, воспринял его идеи, пошел за ним – и вот те, на те – а он лежит голый, мертвый, извольте подписаться, товарищи сподвижники, а не то – Сибирь большая, и места там всем хватит...а если не хватит – не беда, мы попросим других потесниться... Гафар знал живого, он узнал и мертвого. Там и подписался.. Там, где просили...
1997 год. Июль. Тоже одиннадцатое. Гафар Кендли скончался... То, что мой отец умер в один день с Пишевари я узнал немного позже... зимой.. спустя четыре года.... И то, из книги, купить которую у меня не хватило денег... в магазине на улице Истиглалийят.... Я замер... Потом посмотрел на памятник Сабиру, и утер набегающие слезы... и мне не было стыдно..

Гафар-ага, поставив свою подпись под свидетельством о смерти Пишевари расписался и под своей жизнью, под своей дальнейшей судьбой... Гафар-ага и Пишевари тезки... близнецы-братья... и по судьбе, и по мечте...
Акрам и Шахрияр, тетя и Няняханым, два гейдара и две Мадонны – по большому счету все это – один и тот же человек... Или тезки.... Или близнецы-братья-сестры, потерявшие друг друга... В последний раз Пишевари умер 11-го июля 1997 года... Его похоронил я....
Все они жертвы.... все они тезки.. на них заканчивается история... Вместе с ними...

«Подлость и предательство, если и не являются законом, то вполне закономерны... красота и любовь случайны... они вне закона, это тебе я говорю, я» - вспоминаю я слова своего отца. За убийство Мадонны Гейдар получил 15 лет... Целых 15 лет... Долгих 15 лет, после чего он вернется, выйдет на свободу.. Гейдар Алиев всегда улучшит момент, чтобы вернуться... вот отмотает срок и вернется.. через 15... через 50.... через 100 лет, через тысячу, гейдары алиевы всегда возвращаются... А вот Пишевари и Гафар ага – никогда... И Акрам никогда не вернется в свой Айлис.. А Гейдар вернется... Всегда и навечно... все возвращения – его. И принадлежат ему..
Клянусь собственной душой..
А Мадонна тоже ушла навсегда... оставив сиротами троих детей, да некормленными тридцать кур... И сервиз «Мадонна» не вернется никогда... По совести говоря, я и не хотел бы чтобы они возвращались.. клянусь Аллахом... не место им здесь, не место, оно Гейдару принадлежит, как ни крути, как ни крути, оно принадлежит Гейдару....

Как звучит бедность? Просто и незатейливо, как звук ложки, скребущей по дну кастрюли... Но пробиваясь сквозь этот звук, мне слышится голос Джабраила, отца Хадиджы, голос не ангела сильного, но человека слабого:
- Баиловская тюрьма построена специально для него. Он ударил её сзади... Сзади.. В курятнике... Когда она кормила цыплят... А дети все видели.. И Аллах Всевышний тоже все видел.. Он убил её через месяц после развода... 17-го августа, он принес её в жертву, какому богу или какому дьяволу – не знаю.. И курятник Хадиджа сама построила.. Ну откуда ей было знать? Перед смертью она просила его, шептала: «Не убивай, кто же о детях позаботится, кто за ними присматривать станет?».. И лишь потом, когда Гейдар сбежал, она позвала своих детей: «Фуад, Гусейн, Рашад, идите, я тут, умираю»...Подхожу – и вижу...шлепанцы её, кругом кровь, и дети её поднять пытаются... все в крови.. и всюду кровь..
Ветер целовал поселок тут и там, проникал в него навылет, и наверное, собирался лететь куда-то дальше.. У ворот дома Мадонны, храма, где пролилась кровь, меня встретил деревенский пацан, собиравший сухой хлеб по соседям, а встретив спросил: «Из газеты, по поводу Хадиджы, да?» Мы с ним, с тем деревенским пацаном тоже братья... Он собирает сухой хлеб, а я – высохшие от горя людские судьбы.. или события... Мы братья, мы тезки..

Старый и покореженный буфет Хадиджы... и зеркальная стенка... зеркало все глаза проглядело, ищет сервиз, ищет Мадонну, а найти никак не может.. Нет их там. Нет их тут. Меня нашло... меня и мои глаза. И Аллах видит нас. И меня, и её мать, и её сирот... Он всех и всё видит без зеркала.. Потому что Он – Аллах...

«Пусть придет лето, пусть закончится школа, постригу детей наголо» - в голосе дяди Джабраила мне слышны интонации бининской Мадонны. Когда вечером едим яичницу из яиц, которые принесли куры, выменянные дочерью на сервиз, я иногда плачу...
О Хадиджа, о Хадиджа
Черна твоя коса
Черны твои глаза
Ты и Баку
Ты и Гянджа....

Превративший жизнь в ад, вислоусый, чем-то похожий на Кер-оглу Гейдар Алиев получил 15 лет, и его, с закованными в наручники руками отправили в Гобустан, в крытую тюрьму усиленного режима. Главными свидетелями на суде выступали его сыновья. Они не плакали.. Плакал судья, слышите даже судья расплакался, а вот сыновья – нет. Пройдет 15 лет – и Гейдар вернется. Вернется, через 15 лет, через 100 лет... Гафар-ага и Пишевари – нет. И Акраму Айлиса не видать, а вот Гейдар вернется, клянусь собою, вернется – всегда, в любой момент, навсегда.. Мадонна тоже никогда не вернется... Ну и пусть... Пусть они не возвращаются...

В пути от поселка Бина до площади Азизбекова мне не плакалось. Вплоть до того момента как я попал на прием к президенту, не плакалось мне, и все... Не плакалось, не рыдалось.. Сошел на площади Азизбекова, обратил внимание, что вечером цены на базаре будут поменьше, чем днем... Все устали, даже крикливые женщины, подметающие улицы.. Еле-еле они тащили за собой свои длинные мётлы... Иногда вяло переругивались..песен не пели, ясное дело, не пелось...

А вот мне как-то не плакалось... Вплоть до того момента как я попал на прием к президенту, не плакалось мне, и все:

О Хадиджа, о Хадиджа
Черна твоя коса
Черны твои глаза
Ты и Баку
Ты и Гянджа....
Голос в ночи
Криком кричи
О Хадиджа, о Хадиджа....

Указатель слов и выражений, встречающихся в рассказе.
Алфавитный порядок не соблюден.

Гачаг – гайдук.
ЙАП – правящая партия в Азербайджане. Аналог путинской.
Мусават – одна из самых крупных оппозиционных партий Азербайджана. Мало чем отличается от ЙАПа, аналога в России не наблюдается.
Адыль Мирсеид – малоизвестный азербайджанский поэт.
Шахрияр – известный азербайджанский поэт.
Акрам Айлисли – великий азербайджанский писатель, 20-й век.
Айлис – селение, где родился Акрам Айлисли.
Хошгинаб – городок в Иране, родина Шахрияра.
Бузбулаг – селение, где происходят действия произведений Акрама Айлисли.
Тебриз – город в Иране, столица Южного Азербайджана.
Бина – поселок неподалеку от Баку.
Пять ширванов (50 тысяч манат) – около 10 долларов.
Джабраил – Гавриил.
Парники – в советское время большая часть населения бакинских деревень выращивала цветы на продажу в парниках.
Кум – город в Иране, месторасположения одной из самых крупных духовных семинарий шиитского толка и место паломничества мусульман-шиитов.
Евлах – город в Азербайджане.
Пишевари – азербайджанский социалист, лидер революции (1946год) в Иранском (Южном) Азербайджане, поддержанной Советским Союзом, а затем безжалостно проданной Сталиным. Погиб в подстроенной автокатастрофе.
Агдам – город в Азербайджане. Ныне оккупирован армянскими бандформированиями.
Улица Истиглалийят – одна из центральных улиц Баку.
Сабир – великий азербайджанский поэт-сатирик.
Ага – буквально «господин», уважительное обращение, иногда к старшему по возрасту.
Гянджа – второй по значению город Азербайджана.
Кер-оглу – эпический герой Азербайджана.
Гобустан – населенный пункт в 70 километрах от Баку.
площадь Азизбекова – место, откуда отъезжают автобусы в пригороды и селения Баку.

Автор - Гамид Херришчи... я всего лишь переводчик....