Катастрофа посёлка Сенино

Автор: Братья Ливер Тётка из поселкового правления встретила Шульца на сенинской автостанции. Пока шли по местному бродвею, она извергалась бессистемной, какой-то горячечной болтовнёй:
- Домик вам прям вот чудесный подготовили. И всё рядом: магазин, баня, памятник неизвестному солдату. Мы про все ваши чудеса читали. И в шоу «Антинаучная битва» видели и вообще. А это вон Лёшка Ремизов идёт, у него как раз в том месяце жена пропала. Вышла утром за стиральным порошком и как провалилась. А через недельку уже яблоки поспеют, у нас очень вкусные яблоки. Вы любите яблоки?
Рудольф остановился и после паузы глухо ответил:
- Майне кляйне, я в эту дыру не яблоки есть приехал, а работать. Вы ж для этого меня вызывали, так? Арбайтен, арбайтен! Не до яблочек.
Женщина испуганно закивала, и оставшуюся часть пути прошли в молчании.
Избушка и вправду оказалась неплохой: три комнаты, веранда, кровать с панцирной сеткой, обогреватель «Комфорт-3». У калитки застыла вырезанная из дерева статуя – свирепая бородатая рожа, чёрное дупло разверзнутой в крике пасти. Конечно, Рудольф – гвоздь программы, звезда телеэфира, идол домохозяек – привык к другим условиям. Но ради высокой цели нужно было потерпеть.
Бросив сумку, Шульц отправился осмотреться. Улочки Сенино были нанизаны на проходящую через посёлок бетонку. Облепленные спутниковыми антеннами панельные трёхэтажки высились над избами и водоразборными колонками. Фасад ДК оживляла сиреневая вывеска пункта выдачи интернет-заказов. Напоминающие привидений на отдыхе, покачивались на верёвках простыни и спальные рубашки. За изрисованным корявыми граффити забором выстроились ряды теплиц.
Иногда попадались люди и, хотя Шульц старательно отворачивался, его всё равно узнавали. Внимание было душным и навязчивым. Голоса сливались в утомительный, сверлящий как зубная боль рефрен: «Только на вас и надежда. Ведь у нас хрен знает, что творится. Как проклял кто-то».
Лица – блёклые, с налётом тревоги, въевшейся в поры как угольная пыль - вызывали у Рудольфа брезгливость и раздражение. Пришлось спешно закончить прогулку.
Вернувшись, Шульц заметил, что и сам впадает в беспокойство. Вместе с головной болью накатили раздумья о том, стоило ли из-за какой-то придури ехать в этот медвежий угол. Конечно, Рудольфу было плевать на местных чуханов и их поселковые драмы. Он приехал сюда не для того, чтобы спасти их, а чтобы разгадать одну личную загадку.
Желанный гость светских вечеринок и сторонник питания без глютена, Шульц с рождения жил в столице. Но все его немногочисленные выезды в провинцию сопровождались дикими и труднообъяснимыми срывами. Всякий раз Шульц, помимо воли и планов, пускался в дикий, самоотречённый запой. Его мотало по улицам, где он малевал на заборах пятиконечные звёзды, грозил случайным прохожим Колымой и голосил Интернационал, без штанов хлюпая по слякоти. Один такой загул чуть не стоил ему места в финале шоу «Кто шарлатан?!». Получив приглашение из Сенино, Шульц долго сомневался, но в итоге всё же решил снова встретиться лицом к лицу со своим безумием. Чтобы разобраться в его причинах и наконец побороть.
Перед сном Рудольф выглянул в окно и с удивлением вскинул брови. Темноту захлестнуло разлившимся на полнеба золотистым свечением.
«Лампы в теплицах», - догадался Шульц. Странная, с натриевой подсветкой, ночь накрывала Сенино. Шульц криво ухмыльнулся и задёрнул занавеску.

С самого утра у Геннадия Васильевича Храпчука давило в груди – как будто ночью кто-то наступил на неё тяжеленным сапогом. События последних четырёх месяцев угнетали, не позволяли отвлечься. Беда теперь всё время таилась рядом и каждую секунду могла смертельным вихрем ворваться в любой дом, выметая из него спокойствие и привычный уклад жизни.
Только что Храпчук сорок минут говорил с собравшимися у весовой мужиками. Огонёк страха давно перерос в пожар и теперь вольно гулял по посёлку. Жители не видели объяснений происходящему и поэтому пытались отыскать их в тёмных лабиринтах суеверий.
Геннадий, конечно, не верил во всю эту сумеречную, непролазную чушь, которая плесенью расползалась в умах земляков. Как глава посёлка он обязан был не допустить паники, изгнать её голосом разума.
- Перестаньте щас же нести этот бред, - орал он собравшимся. – Ведь взрослые мужики, ё-моё, а. У всего обязательно есть причина, а у любой проблемы – фамилия, имя, отчество. И мы все причины найдём и все отчества… это…установим. Ясно, нет?
Жителям Сенино было неясно. Как, если на то пошло, и самому Храпчуку. Он не знал, чем можно объяснить прорву загадочной дряни, обрушившейся на посёлок. Исчезали люди, пропадал скот, прогремела череда происшествий с беспричинным воспламенением домов и техники, прежде вменяемые соседи вдруг съезжали с катушек и начинали творить дикости. В последний месяц улицы патрулировала собранная из добровольцев народная дружина, но несчастья продолжались, а следа их виновников так и не было обнаружено.
А незадолго до собрания добивающим ударом прилетела новость: сразу четыре семьи увезены на «скорых» в райцентр с симптомами тяжелейшего отравления. Над толпой собравшихся перекидываемым мячиком метался дикий слух о яде в колодцах. Вдобавок, надвигались выборы, поэтому сенинскую мистику не мог проигнорировать губернатор. Через полчаса должно было начаться экстренное совещание, где Храпчуку предстояло держать ответ перед целым кагалом значительных лиц из города.
Уже почти стемнело, когда глава покинул поселковое вече и зашагал к администрации. По привычке взглянул на часы, те показывали половину третьего. Их оставалось надевать только для солидности – в последние месяцы почти все приборы массово посходили с ума и теперь выдавали самые цветасто-бредовые показания.
На улицах было тихо и безлюдно. Только припозднившийся пастух, озираясь, гнал стадо с дальнего выпаса. Геннадий прибавил шагу. Чтобы сократить путь, он направился через старую, запущенную, часть посёлка. Пересечь овраг, прошагать по кочковатой тропинке вдоль забора опытного хозяйства и вырулить напрямик к двухэтажке с казённой табличкой над крыльцом.
Тяжело дыша, Геннадий взобрался по склону оврага. Сгустилась плотная, непроглядная темень, но глава мог пройти этим путём и с закрытыми глазами. Тысячу раз хоженая тропинка казалась бесконечной: фонари улицы Мичурина – центральной в посёлке – никак не показывались, хотя по ощущениям пройдено было уже раза в два больше положенного.
«Не в том месте из оврага поднялся, что ли? – поморщился Храпчук. – Да ну, быть не может. Не хватало ещё, бляха-муха, на совещание опоздать».
Отмахав ещё с полкилометра вдоль терявшихся во мраке огородов, глава вынужден был с удивлением констатировать, что заплутал. Такое случилось с ним впервые за сорок два года жизни в Сенино. В конце концов, коварная тропинка завела его в тупик – впереди неясно светлела покосившаяся изгородь, по сторонам шелестели заросли борщевика высотой с комбайн.
Геннадий остановился, чтобы перевести дух и тут же услышал, как хрустнула ветка под чьей-то ногой. По ту сторону изгороди угадывался силуэт человека. Тот не подавал голоса, но, кажется, смотрел как раз на заблудившегося главу.
Неуверенно прикинув, где хотя бы примерно он оказался, и чей это может быть двор, Геннадий выкрикнул:
- Алексеич, ты нахрена тут дорогу перегородил, а?
Человек за оградой не ответил, повернулся и начал удаляться, сливаясь с тьмой. Храпчука кольнула тревога.
- Чо молчишь, засранец? – подрагивающим голосом крикнул мужчина вслед ушедшему. – Кто ты есть? Завтра узнаю – огребёшь у меня!
Чернота не отвечала, только поднявшийся вдруг ветер затормошил кроны деревьев за изгородью.
Сначала Геннадий несмело подумывал о том, чтобы перемахнуть через ограду, догнать мерзавца и всё же выведать, куда он попал. Но включившийся инстинкт самосохранения упрямо подсказывал не делать этого, а поискать другие варианты.
Мужчина направился в обратную сторону, рассчитывая отыскать место, где соскочил с тропинки в этот проклятый аппендикс. Чем дальше он шёл, тем торопливее становился его шаг, и тем судорожнее и чаще делались вдохи. Он не мог узнать дороги, по которой двигался десять минут назад – как будто одни картонные декорации заменили другими. Не было ни забора опытного поля, ни оврага. Вместо этого по сторонам чернели какие-то скрюченные деревья без листвы, а впереди высился холм, формой напоминавший тюбетейку. Ландшафт был определённо незнакомым. Трясущимися руками глава вытащил телефон, но толку от него оказалось не больше, чем от любого придорожного камня – как теперь часто случалось в посёлке, сеть намертво отвалилась.
Геннадия ошпарила паника. Он остановился и заорал:
-Э-э, люди! Есть кто живой?
Никто не отозвался. Исступлённо подвывая, Храпчук взбежал на холм. С его вершины он увидел выступающие из мрака очертания приземистых строений. Они вполне могли оказаться развалинами машинно-тракторной станции и бывшим овощехранилищем. Ничего не оставалось, как в это верить.
Окрылённый надеждой, Храпчук ринулся вниз по склону холма. Едва не покатился кубарем, споткнувшись о кочку. Продрался сквозь колючие заросли. И наконец с всплеском провалился по пояс в воду. Затейливо выматерившись, Геннадий устремился назад. И тут же понял, что не может поднять ступни. Поверхность, на которой он стоял, была мягкой и зыбкой, и с каждым сделанным движением он всё сильнее увязал в этой массе. Его как будто поглощало живое существо – обстоятельно и неотвратимо.
Геннадий зашёлся в крике, но темнота отозвалась лишь завыванием ветра да похожим на скрип дверей воплем какой-то болотной твари. Полоснувшая чёрное небо зарница на миг выхватила из мрака фигуру человека на вершине холма.

- Разогнать их нахрен? Или пусть будут? – агроном тепличного хозяйства, предоставленный Шульцу в подручные, угодливо заглядывал в лицо. Пустырь за общественной баней был заполнен зрителями. Самые рьяные готовились вести съёмку с вип-мест на ветвях деревьев и на крыше кочегарки.
- Ай… Ладно, пусть смотрят, раз уж явились, - Шульц сморщился, изображая досаду и примирение с неизбежным. На самом деле, он и рассчитывал на большое скопление зрителей. Людишки должны были видеть, что перед ними – совершающий таинство повелитель сверхтонких материй, а не гастролирующий по деревням шарлатан. Рудольф уже немало поработал в этом направлении: обошёл посёлок с зажатыми в кулаках проволочными рамками, закопал у здания поселковой администрации горшки с «чёртовым глазом». И даже с одобрения хозяев спалил сарай, в котором якобы обнаружил затаившийся сгусток злой энергии. Результата пока не было – в посёлке продолжала куражиться неведомая враждебная сила. Два дня назад пропал без вести местный глава. Той же ночью кроссовер областного министра, ехавшего в Сенино на экстренное совещание, смяло как пивную банку в лобовом столкновении на трассе. А вчера вечером, облившись соляркой, сжёг себя завгар Семёнов – в последние месяцы он поклонялся трубе котельной и требовал объявить этот культ официальной религией в посёлке.
Шульц и сам столкнулся с загадочной бытовой дьявольщиной. Ночью его разбудил звон стекла. С трудом разлепив веки, он всмотрелся в пространство и от увиденного даже подскочил на кровати – в разбитое окно заглядывал, беззвучно крича, деревянный бородач. Статуя, которая была вкопана у калитки. Не вызывало сомнений, что разбили стекло и подтащили к окну истукана люди. Но кто именно и зачем?
Шульц священнодействовал под лихорадочный гомон собравшихся. Он зажёг необычайно зловонный костёр, подпалив груду старых покрышек и матрасов. Высыпал в него пригоршню волчьих клыков, криво вырезанных из старой полипропиленовой трубы. Открыл баклажку с разведённой водой томатной пастой, что должно было выглядеть многозначительно и драматично.
- Давай-давай, братан, - ободряюще бросили из толпы.
Рудольф плеснул жижу в огонь. И, выпучив глаза, отшатнулся. Над костром, упираясь в небо, взмыл воронкообразный чёрный вихрь. Волна горячего воздуха обдала лицо. Шульца мотнуло порывом сильнейшего ветра, пепел хлестнул тугим потоком, как вода из шланга. Сквозь завесу пыли Рудольф успел заметить, что ветви деревьев и заросли бурьяна поодаль остаются неподвижными. Буря неистовствовала только рядом с костром, не дотягиваясь даже до взбудораженных зрителей, и это было очевидным и нелепым чудом.
Через секунду зрение отключила яркая жёлтая вспышка. Шульца опрокинуло на спину, но земли под ним почему-то не оказалось, и он стал падать в бездонную неизвестность.

В сенях раздался звук шагов – нервных, суетливых, чужих. Игнат Николаевич поднялся с лавки и вышел навстречу. Явившихся было около десяти голов – трое уже ввалились в сени, остальные напирали с улицы. Плюгавые и скособоченные, какие-то одинаковые в своей ущербности, будто партия негодных матрёшек, они притащили с улицы грязь на сапогах и клочья отрывистой лающей перебранки. По избе стремительно разливался их дух – ядрёный винегрет из запахов перегара, табака, пота и козлиной мочи.
- Товарищ Сенин? – шагнувший вперёд мОлодец с гроздьями волдырей на щеках зачем-то изобразил голосом вопросительную интонацию, хотя ответ ему был прекрасно известен. Игнат Николаевич тоже знал спрашивавшего: это был секретарь местной партийной ячейки Анашкин. Остальных он видел впервые.
- Зачем явились? – прищурился хозяин. – Я, вроде, гостей не звал.
- А щас такое время, что нам твоего согласия и не надо, Игнат Николаич, - физиономия Анашкина лоснилась от сала и упоения внезапно обрушившейся властью. – Трудящий народ теперь не должен, понимаешь, у твоего порога шапку ломать. А может зайти и спросить с тебя за все твои поганые делишки, контрик.
Сенин был готов к чему угодно, только не к такому нахальству. Ещё вчера этот сморчок лебезил и заискивал, а сейчас вздумал показывать свои кривые зубы.
- Ты чо несешь, сучёнок? – громыхнул Сенин, угрожающе надвигаясь на непрошенных гостей. – Следи за метлой, рыло прыщавое.
Неожиданно вперёд шагнул носатый тип в суконной гимнастёрке и фуражке с околышем. Анашкин проворно спрятался за его спину. Носатый хрюкнул в ноздрю, будто посмеиваясь, и обратился к хозяину:
- Зря вы так, товарищ Сенин. Вам ведь товарищ дело говорит. Пришло вам время ответить по закону за ваши антинародные художества.
- Какие ещё художества? Ты кто такой? – выкрикнул Игнат Николаевич в серое лицо человека в гимнастёрке.
- Я сержант Старостин, - ответил носатый так, будто это всё объясняло. – Так что, давайте-ка, мы всё-таки войдём и поговорим. По-хорошему.
Игнату Николаевичу было противно впускать этих смрадных козлолюдей в избу, но он понимал, что одним криком их не выгнать, а сила, ввиду численного перевеса, на их стороне. Шаркая сапогами и жадно озираясь, прибывшие вошли вслед за хозяином в горницу. Склонившаяся над шитьём жена подняла испуганные глаза, Сенин успокаивающе кивнул ей.
Сержант Старостин обшарил глазами углы, поправил ремень и объявил:
– На вас вынесено постановление о выселении, конфискации имущества и инвентаря.
- Подписано товарищем Носкиным, - многозначительно понизив голос, заявил из-за спины носатого секретарь ячейки и тут же затёрся обратно в гущу тел.
Слова сержанта и разразившиеся вслед за ними рыдания жены подействовали на Игната Николаевича как древнее заклинание: в один миг он почувствовал себя совершенно обессилевшим, раздавленным и постаревшим на тридцать лет. Сержант Старостин, кажется, заметил это, и на его морду, как жаба из норы, выползла скользкая полуухмылка. Судорожные хрюкающие звуки продолжали ежеминутно рваться из его носа, вдобавок у сержанта дёргалась щека.
- Выселение… А за что? Какого вообще хрена? – тихо спросил Игнат Николаевич.
- И он ещё спрашивает, - победоносно затряс кулаком Анашкин, продолжавший, однако, располагаться так, чтобы между ним и хозяином было как можно больше людей. – Вы бы прочитали в газете выступление на партактиве товарища Пучиса. И не задавали бы щас глупых вопросов.
Сержант Старостин прохаживался по избе с видом нового владельца, заглядывал под лавки и отодвигал занавески.
- Сход признал вас, товарищ Сенин, кулаком. Это ваши же соседи. Хотя, как, соседи… Вы же сидите куркулём, отдельно от всех у себя на хуторе. Саботируете хлебозаготовки, план сдачи посевматериала не выполняете. Нехватка продовольствия, голод – ведь этого вы добиваетесь? Но этого мало – у себя в хозяйстве вы используете труд батраков. У вас целый табун лошадей. И уж совсем дикое преступление – это ваше участие в поджоге колхозного элеватора. На вас дали показания ваши односельчане Рябокобылин и Гужба. Ну и, вдобавок ко всему, в селе говорят: у вас семья колдунов, и вы уж не одно поколение балуетесь тёмной антинародной хиромантией. Никакого колдовства, конечно, не бывает, но увлечение шарлатанством ясно показывает, что у вас в голове. Считаете, всего этого мало, чтобы вами занялись те, кому положено? Как говорится, айн, цвай, драй по этапу.
Стены избы, уродливые лица захватчиков, двор за окном – всё вертелось перед глазами Сенина, наплывая друг на друга, и вываливаясь одно из другого, как в дурном калейдоскопе.
- Не поджигал я никаких элеваторов, - тяжело дыша, процедил хозяин дома. – А ваша пьянь колхозная за бутыль сивухи подпишет любые показания. Сегодня на меня, а завтра, если надо, и на вас.
- На меня – это вряд ли, товарищ Сенин, - возразил сержант, приподнимая крышку котелка с щами, что стоял на печи. – А вот вы ответите перед пролетарским судом за все свои гнусные преступления. И совсем скоро.
- А хутор ваш отдадут совхозу имени Булатова, - сияя, объявил Анашкин. – Экспериментальное отделение по разводу племенных хряков делать будут.
Игнат Николаевич обвёл избу одуревшими красными глазами. Посланники мира зловония окончательно освоились и расползлись по горнице как оттаявшие в тепле мухи. Короткостриженый и гладковыбритый юнец уже минут десять топтался около швейной машинки «Зингер» и, кажется, пытался с ней разговаривать. Мужичок постарше, суетливый, с рыжими усами, снял с вешалки хозяйский тулуп, напялил его на себя и рассматривал своё отражение в самоваре. Рыжеусый млел от восторга и самодовольства, хотя тулуп был ему настолько велик, что в него можно было уместить ещё двоих таких же пигмеев.
- А ну-ка сыми! – рявкнул на него Сенин.
С улыбкой слабоумного мужичонка снял тулуп, но не повесил его обратно, а стал таскаться с ним, перекинув через руку.
Игнат Николаевич понимал, что загнан в угол. Но сдаться, безропотно подчиниться этим чуланным выползням было унизительно, мерзко. Выхватив из рук Старостина листок постановления с синюшной печатью, он изорвал его и швырнул клочки в подёргивающуюся физиономию сержанта.
- Так, хватит! - повысил голос Игнат Николаевич. – Не получите вы усадьбы. Ни пылинки из моего дома не получите, крысиные хари! Вон отсюда, или вас мои собаки проводят!
Явившиеся сгрудились теснее, образуя вокруг Игната Николаевича сжимающееся полукольцо. Только Анашкин сделал неуверенный шаг к двери, но увидел, что остальные его не поддерживают, и занял своё место, по обыкновению пристроившись за спинами.
- А не треснет наглая твоя кулацкая рожа? – высоким бабьим голосом спросил короткостриженый юноша. Только сейчас Сенин заметил, что у него из-под гимнастёрки выпирают бугорки грудей.
- Пожалеете, мрази. Сильно пожалеете, - выдавил Игнат Николаевич, захлёбываясь яростью, которая клокотала в нём как вода в самоваре. – Загнётся совхоз ваш поганый. И вы загнётесь и выблядки ваши. Никакой жизни тут не останется, ни одна паршивая нога мою землю топтать не будет. Попомните моё слово.
Сержант Старостин шагнул вперёд, оказавшись почти вплотную к Сенину. До сих пор не отличавшийся внешне от своих тщедушных собратьев, он вдруг странным образом раздулся, как нахлебавшийся крови клещ. Серое туловище вдавило Игната Николаевича в стену и разразилось свистяще-шипящим шёпотом:
- Ты ошибаешься, майн фройнд. Всё, что потребуется, ты нам отдашь и ещё будешь повизгивать как течная сучка. Конечно, ты можешь попробовать показать свой поганый кулацкий характер. Только помни, что ты, шлёнда блядская, не в Благородном собрании. Уж мы знаем, как вас, упырей, к ногтю прижать и шёлковыми сделать. Ты будешь сидеть дни напролёт в холодной камере в одних панталонах и принимать там же ледяные ванны пока не осклизнешь. Ты будешь плясать под скрипочку, пока у тебя не откажут ноги. Ты будешь обсасывать загаженную папиросу и познакомишься с самыми отъявленными уркаганами. Очень тесно познакомишься с ними, герр буржуй, ты же понимаешь, про что я? Ферштейн?
Игнат Николаевич вдруг с омерзением понял, что боится. Конечно, не этого носатого хмыкающего недомерка, а того монстра, который привёл его сюда. Тёмную тысячерукую громаду, лязгающую затворами и засовами, непробиваемую, безжалостную. Игнат Николаевич посмотрел на плачущую жену, скользнул взглядом по фотографии сыновей в рамке на стене. Страх не проходил, и Сенин уже почти капитулировал перед раздувшимся серым пузырём.
В следующую секунду он увидел то, чего ему не хватало и чего он искал, чтобы развеять малодушие. Рыжеусый пигмей, который недавно напялил сенинский тулуп, схватил со стола серебряные часы с узорчатой крышкой – память об отце. Обезьяньим движением рыжеусый сунул часы себе в карман и, с вызовом посмотрев на хозяина, слюняво оскалился. Ярость – дикая и безрассудная – прорвала заслоны в душе Игната Николаевича и хлынула наружу. Сенин схватил зингеровскую швейную машинку, одним прыжком перемахнув полкомнаты, подскочил к вору и обрушил пуд металла на плешивую макушку. Кости черепа хрустнули, и тело, обмякнув, повалилось на пол.
- Игнаша, нет, не-ет, не надо, Игнашенька-а-а, - зашлась воплем жена, повиснув на руке. Сенин стряхнул её и, занеся над головой своё орудие, ринулся громить неприятеля. Потные нелюди заметались по комнате как встревоженные тараканы, ударяясь лбами и толкаясь около двери. Прямо перед Игнатом Николаевичем из кутерьмы выплыло дёргающееся лицо сержанта Старостина. Уже изготовившись нанести удар, Сенин увидел смотрящий на него в упор чёрный глаз нагана. Громыхнул выстрел, и действительность погасла как перегоревшая лампочка.

Шульц проснулся от невыносимой головной боли – в затылок как будто вколачивали железнодорожный костыль. Кривясь и охая, с трудом открыл глаза. От увиденного вокруг стало ещё хуже – Рудольф не мог понять, где находится и как сюда попал. Он лежал на земле посреди чьего-то подворья. В огороде среди картофельной ботвы сонно возились куры. У забора стояла допотопного вида телега, будто выкатившаяся из фильма «Чапаев». Немного поодаль возвышалась угрюмая бревенчатая изба.
Рудольф напрягся, пытаясь отыскать и вклеить на место недостающие кадры из ленты памяти. От натуги пожар в голове заполыхал ещё неудержимее и злее. Воспоминания обрывались на происшествии во время проведения ритуала. Из глубин сознания, как раздутый утопленник, выплыл странный эпизод, который Рудольф посмотрел как картину в кинотеатре, пока был в отключке. И, хотя действующие лица этой истории были ему незнакомы, не покидало смутное ощущение причастности к развернувшимся в ней событиям. Нелепый сон удалось восстановить в подробностях, а понимание того, как он оказался в чужом дворе, так и не пришло. Напоили его, что ли? Или оглушили? Но кто и зачем?
Шульц встал с земли и, обхватив себя за локти, лунатически побрёл вдоль забора. На периферии зрения серым коробом возвышался хозяйский дом. Можно было заглянуть туда, извиниться и попробовать что-то выяснить у его обитателей.
Шульц поднялся на крыльцо, содрогаясь от скрипа ступенек, и деликатно постучал в чуть приоткрытую дверь. На стук никто не отозвался, Рудольф потянул дверную ручку. И, заглянув внутрь, вздрогнул: обстановка в сенях оказалась пугающе знакомой. В углу стояла прялка, похожая на допотопную динамо-машину. На полке поблескивала керосиновая лампа, которую Шульц сначала принял за кальян. Знакомыми казались даже запахи.
Отмахнувшись от дурацкого дежавю, Шульц приоткрыл низенькую дверку, шагнул из сеней в комнату и вытаращил глаза. Висящий на вешалке тулуп, часы с серебряной крышкой посреди стола, уродливая, напоминающая орудие для пыток, швейная машинка – вещи тоже узнавали Шульца и издевательски приветствовали его.
Дёрганым движением размазав по лбу вдруг выступивший пот, Рудольф развернулся к двери и остолбенел. Путь к выходу ему преграждал тот самый раскулаченный и убитый мужик из его, Рудольфа, сна. Мужик, даром, что немолодой, был настоящим амбалом – на голову выше Шульца и значительно шире его в плечах.
- Хенде хох, товарищ коллективизатор, - хозяин взмахнул кулаком размером с пивную кружку, и улыбнулся так зловеще, что у Рудольфа мелко затряслись ноги. – Ну вот и свиделись. Да, тузик колхозный?
- Просите, вы обознались, - сдавленно ответил Рудольф, тщетно пытаясь одолеть мерзкую рябь в голосе. – Мы с вами незнакомы. Мы… В-вы… вы принимаете меня за другого человека.
«Мне ничего не угрожает. Меня не убьют. Ничего этого нет и быть не может. Я просто сошёл с ума», - Шульц изо всех сил старался потушить панику, но страшные, как молоты на скотобойне, кулаки хозяина выглядели невыносимо реальными.
- Зря это ты так думаешь, вошь гэпэушная, - свирепо сощурился хозяин, надвигаясь на пятящегося Рудольфа. – Ты, шельма, прекрасно меня знаешь. Долго же я ждал этой встречи. Ой, до-о-лго. Почти век терпеть пришлось. Можно было и раньше вашу змеиную нору начать требушить, да мне надо было, чтобы именно ты приполз. Ну да ничего, дождался, когда ты обратно народишься. И отыскал тебя и сюда помог явиться. Я бы мог тебя, гада, просто раздавить – так же, как давлю твоих жалких блошиных сородичей. Да вот поговорить с тобой хотелось сперва. Так что валяй, сержант, если хватит щенячьего твоего духу. Ведь ты брехал, что я буду плясать под твою скрипку, да? Так не тяни, потный ты комбедовский карлик. Играй.
- Но это не я! Не я, не я! Я не сержант. Я не сделал вам ничего плохого. Пожалуйста-а! – заверещал Рудольф, чувствуя острое желание упасть перед амбалом на колени и понимая, что долго сдерживать эти порывы он не сможет.
Хозяин перестал надвигаться на Шульца и замер в узком проходе между столом и комодом. По его лицу, похожему на морду ожившего каменного болвана, было ясно, что приговор не подлежит обжалованию. Но инстинкт самосохранения велел Рудольфу унижаться и молить о пощаде до последнего выдоха.
- Смотреть на тебя тошно, размазня, - выплюнул хозяин. – Когда ты в прошлый раз вломился ко мне со своими шавками, ты чот побойчее был, не трясся. А я ведь и тогда упреждал, что сгною вас вместе с детьми, внуками и правнуками и всю вашу колхозную тряхомудию выведу со своей земли под корень. Не поверили, черти. Не прислушались. Никакого колдовства, конечно, не бывает, как ты тогда плёл. Только кое-чему я и тогда уже обучен был – не взяла меня пуля твоя поганая, сержант. Труп-то закопали, а я, видишь, остался, вот так бывает. И я все дела до конца довожу, так батя учил. Вот и тебя не успел тогда прихлопнуть, так прихлопну щас. Принимай, краснопузое отродье!
Рудольф зажмурился от ужаса и каждой пОрой ощутил, как над ним взмывает неотвратимое, чёрное, тяжёлое. Зайдясь визгом, он инстинктивно прикрыл голову руками, но смысла в этом было не больше, чем отбиваться от медведя пилкой для ногтей. В следующую секунду швейная машинка, обрушившись на Рудольфа всей тяжестью вселенной, проломила ему череп.

Август принёс в Сенино только прохладу и повышение цены на водку. Мистическая вакханалия, измотавшая посёлок как тяжёлая болезнь, и не думала сдавать позиций. Призванный на помощь из столицы целитель тонких тел не оправдал ожиданий сенинцев. Во время проведения ритуала по очищению ауры посёлка от злой энергии целитель устроил крупный пожар и впал в безумие. Извергаясь хохотом, плачем и потоками околесицы, он исчез в неизвестном направлении.
Три дня спустя, на местном кладбище был замечен невменяемый агрессивный тип. Он хаотично перемещался среди торчащих из бурьяна крестов и крушил надгробия куском арматуры, выкрикивая: «Выходи! Выходи, не ссы, кулацкая морда!». В синюшно-бледном нарушителе с кровоточащей раной на голове не сразу узнали пропавшего экзорциста. Во время задержания вандал сопротивлялся, грозил пролетарским судом и называл себя сотрудником ГПУ, пострадавшим от рук врага народа при выполнении партийного задания. Полицейским удалось обезоружить дебошира, после чего он был доставлен в районную больницу. Впоследствии экстрасенс как представляющий угрозу для окружающих, был по решению суда принудительно госпитализирован в психиатрический стационар. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.
Вскоре отток жителей из Сенино приобрёл черты массового бегства. Ветер гонял клубы пыли по опустевшим улицам, хлопал ставнями покинутых домов. И только вечерами, в сумерках, на холме, с которого был виден весь посёлок, стала появляться фигура человека в чёрном. Оставшиеся в посёлке жители заметили загадочного наблюдателя, и вскоре о нём стали ходить удивительные легенды. Якобы, видели, как он мгновенно вырастал, делаясь выше деревьев, превращался в подвижный огненный шар или с противоестественной скоростью менял местоположение. Однако документальных свидетельств этих явлений так никто и не представил.
Ещё сторож теплично-парникового комбината рассказывал, что в ночные смены, во время обходов дальних теплиц, часто встречает широкоплечего бородатого мужчину. Тот называет себя хозяином здешних земель и заявляет о том, что окончательно вступит в свои права после того, как навсегда изгонит из этих мест последнего поганого чужака. По его словам, этот день уже не за горами. Но так как сторож любил прикладываться к стакану, не многие воспринимали его слова всерьёз.